Книжный вор. Лекция для лизель спящий обмен сновидениями страницы из подвала
 Скачать 3.92 Mb.
|
|
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ «ПОЧТАЛЬОН СНОВ» с участием: дневника смерти – снеговика – тринадцати подарков – следующей книги – кошмара с еврейским трупом – газетного неба – посетителя – «шмунцеллера» – и прощального поцелуя в отравленные щеки ДНЕВНИК СМЕРТИ: 1942 Это был год, стоивший целой эпохи, как 79 ‑й или 1346‑й – да и многие другие. Что там коса, черт побери, там была нужна метла или швабра. А мне – отпуск. *** КУСОЧЕК ПРАВДЫ *** У меня нет ни косы, ни серпа. Черный плащ с капюшоном я ношу, лишь когда холодно. И этих черт лица, напоминающих череп, которые, похоже, вам так нравится цеплять на меня издалека, у меня тоже нет. Хотите знать, как я выгляжу на самом деле? Я вам помогу. Найдите себе зеркало, а я пока продолжу. По-моему, сейчас я веду себя довольно эгоистично – все о себе да о себе. О моих путешествиях, о том, что я видел в 42 ‑м. С другой стороны, вы ведь человек – самовлюбленность вам должна быть понятна. Дело в том, что я не просто так рассказываю вам, что я тогда видел. Многие события скажутся на Лизель Мемингер. Придвинут войну ближе к Химмель-штрассе – и потащат за компанию меня. Да, в том году концы у меня были дальние: из Польши в Россию, потом в Африку и опять все сначала. Можете со мной поспорить и сказать, что мне в любой год приходится так мотаться, но иногда человеческому роду приходит на ум разойтись на всю катушку. Растет производство тел и отлетающих душ. В дело идет пара бомб – и готово. Или газовые камеры, или трескотня далеких пулеметов. Если все это не вполне довершает начатое, люди хотя бы лишаются привычного крова, и я повсюду вижу бездомных. Они часто бегут за мной, когда я прохожу улицами разоренных городов. Умоляют забрать их, не понимая, что я и так слишком занят. – Ваше время еще придет, – заверяю я их и стараюсь не оглядываться. Иногда хочется вспылить – как-нибудь так: «Разве вы не видите, что у меня и без вас работы по уши?», но я молчу. Жалуюсь про себя, не отрываясь от работы, и в иные годы души и тела не складываются – они множатся. *** КРАТКАЯ ПЕРЕКЛИЧКА НА 1942 ГОД *** 1. Загнанные евреи – их души у меня на руках, мы сидим на крыше, подле дымящих труб. 2. Русские солдаты – они брали минимум боеприпасов, рассчитывая взять остальное у павших товарищей. 3. Промокшие тела на французском побережье – выброшенные на гальку и песок. Я мог бы и продолжить, но, думаю, пока хватит и трех примеров. Во всяком случае, от этих трех у вас во рту возникнет привкус пепла, который определял все мое существование в том году. Столько людей. Столько красок. Они до сих пор во мне – словно пружина. Травят мою память. Так и вижу их высокими грудами, громоздятся одно на другое. Воздух как пластмасса, горизонт как застывающий клей. Это небо изготовлено людьми, проткнутое и потекшее, и в нем – мягкие тучи угольного цвета, бьются, как черные сердца. И тут. Смерть. Пробирается во всем этом. Снаружи: невозмутимая, непоколебимая. Внутри: подавленная, растерянная и убитая. Не кривлю душой (понимаю, что уже слишком много жалуюсь) – я еще не оправился от Сталина в России. Так называемой «второй революции» – истребления собственного народа. И тут Гитлер. Говорят, война – лучший друг смерти, но мне следует предложить вам иную точку зрения. Война для меня – как новый начальник, который требует невозможного. Стоит за спиной и без конца повторяет одно: «Сделайте, сделайте…» И вкалываешь. Исполняешь. Начальник, однако, вас не благодарит. Он требует еще больше. Часто я пытаюсь припомнить разрозненные кусочки прекрасного, которые я в то время тоже встречал. Перелопачиваю свое собрание историй. Вот и сейчас я нашел одну. Мне кажется, половина ее вам уже известна, и если пойдете со мной, я покажу вам остальное. Покажу вторую половину книжной воришки. Сама того не зная, она готовится к огромному множеству событий, о которых я упомянул всего минуту назад, но и вас она тоже ждет. Она носит снег – представьте себе, в подвал. Полные горсти мерзлой воды кого хочешь заставят улыбнуться, но никому не помогут забыть. Смотрите, вот она. СНЕГОВИК Начало 1942 года для Лизель Мемингер кратко описывается примерно так: Ей исполнилось тринадцать лет. Грудь у нее еще оставалась плоской. У нее еще не начались кровотечения. Молодой человек из подвала теперь был у нее в постели. *** ВОПРОС И ОТВЕТ *** Как Макс Ванденбург оказался в постели Лизель? Он упал. Мнения были разные, но Роза Хуберман заявила, что корень зол – прошлое Рождество. 24 декабря было голодным и зябким, но был и крупный плюс – никаких долгих визитов. Ганс-младший одновременно стрелял в русских и продолжал бойкотировать семейное общение. Труди смогла заехать только в выходные перед Рождеством, на несколько часов. На праздник она уезжала с семьей, где работала. На каникулы для совершенно иного класса Германии. В сочельник Лизель принесла в подарок Максу две пригоршни снега. – Закрой глаза, – сказала она. – Вытяни руки. Как только снег перешел из рук в руки, Макс поежился и рассмеялся, но глаз не открыл. Сначала он лишь наскоро попробовал снег, позволив ему впитаться в губы. – Это сегодняшняя сводка погоды? Лизель стояла рядом. Она тихонько тронула Макса за рукав. Тот снова поднял ладонь ко рту. – Спасибо, Лизель! Таково было начало самого чудесного на свете Рождества. Мало еды. Никаких подарков. Зато у них в подвале был снеговик. Доставив первые пригоршни снега, Лизель убедилась, что на улице никого нет, а потом вынесла из дому все ведра и кастрюли, какие только нашла. И насыпала в них с горкой снега и льда, покрывавшего узкую полоску мира – Химмель-штрассе. Наполнив все емкости, Лизель внесла их в дом и стаскала в подвал. Раз уж все по-честному, Лизель первой бросила снежок в Макса и получила ответный в живот. Макс даже бросил один в Ганса Хубермана, когда тот решил заглянуть к ним. – Arschloch! – взвизгнул Папа. – Лизель, дай-ка мне снега. Полное ведро! – На несколько минут они забыли. Визга и выкриков больше не было, но то и дело вылетали короткие смешки. Ведь они были всего лишь люди, они играли в снегу, но в доме. Папа поглядел на полные снега кастрюли. – А что будем делать с остальным? – Снеговика, – ответила Лизель. – Надо слепить снеговика. Ганс покричал Розу. В ответ ему швырнули привычное: – Что там еще, свинух? – Спустись-ка, а? Когда жена появилась, Ганс Хуберман рискнул жизнью, броском отправив в нее великолепный снежок. Совсем чуть-чуть промазав, тот ударил в стену и рассыпался, дав Маме повод ругаться, не переводя дыхания, довольно долго. Пробранившись, Роза спустилась и помогла им лепить. Потом даже принесла пуговицы для глаз и носа и кусок бечевки для снеговиковой улыбки. И даже шарф и шляпу надели на снеговика, росту в котором было всего полметра с небольшим. – Это карлик, – сказал Макс. – Что будем делать, когда растает? – спросила Лизель. У Розы уже был готов ответ: – Ты его подотрешь, свинюха, да скоренько. Папа не согласился: – А он не растает. – Он потер руки и подышал в них. – Тут такой мороз. И хотя снеговик все же растаял, где-то в душе каждого из них он так же гордо и высился. Наверное, стоял у каждого перед глазами, когда они в тот сочельник наконец заснули. В ушах звучал аккордеон, в глазах маячил снеговик, а Лизель еще и думала о словах Макса, когда простилась с ним у камина. *** РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ ОТ *** МАКСА ВАНДЕНБУРГА – Часто мне хочется, чтобы это все скорее закончилось, Лизель, но тут ты обязательно берешь и делаешь что-нибудь такое – например, спускаешься в подвал со снеговиком в руках. Увы, тот вечер предвещал Максу резкое ухудшение здоровья. Первые симптомы были довольно невинны и типичны. Постоянный озноб. Дрожащие руки. Участившиеся видения боксерского матча с фюрером. И лишь когда его перестали согревать отжимания и приседания, он забеспокоился всерьез. Как близко бы к огню он ни садился, все равно не мог добиться хоть сколько-нибудь нормального самочувствия. День ото дня вес его, спотыкаясь, спадал. Режим упражнений поломался и рассыпался, а Макс остался лежать щекой на угрюмом полу подвала. До самого конца января Макс пытался поставить себя на ноги, но к началу февраля дошел до ручки. С трудом просыпался у огня, залеживался до позднего утра, рот у него кривился, а скулы стали распухать. Когда его спрашивали, он говорил, что с ним все нормально. В середине февраля, за несколько дней до тринадцатилетия Лизель, он вышел к камину на пределе сил. И едва не упал в огонь. – Ганс, – прошептал он, и его лицо будто стянуло судорогой. Ноги подогнулись, и он ударился головой о футляр аккордеона. Тут же деревянная ложка плюхнулась в суп, и рядом с Максом оказалась Роза Хуберман. Она взяла в руки голову Макса и рявкнула через всю комнату на Лизель: – Что стоишь столбом, принеси одеял. Положи на свою кровать. А ты! – Это настал черед Папы. – Помоги мне поднять его и перенести в ее комнату. Schnell! Лицо Папы озабоченно натянулось. Его серые глаза лязгнули, и он в одиночку поднял Макса. Тот был легок, как ребенок. – Может положим его здесь, к нам на кровать? Но Роза уже подумала об этом. – Нет. Здесь весь день должны быть открыты шторы, а то подозрительно выглядит. – И то верно. – Ганс вынес Макса из комнаты. С одеялами в руках Лизель стояла и смотрела. В коридоре – безвольные ступни и свисающие волосы. С него свалился ботинок. – Шевелись. Мама по-утиному вступила в комнату следом. * * * Положив в постель, они завалили и замотали Макса одеялами. – Мама? Говорить дальше у Лизель не сразу хватило духу. – Что? – Волосы у Розы были так туго стянуты в узел, что оторопь брала. Когда она повторила вопрос, эти волосы, похоже, натянулись еще сильнее. – Что, Лизель? Девочка подошла ближе, боясь ответа. – Он живой? Узел кивнул. Роза обернулась и сказала со всей твердостью: – Послушай-ка, Лизель. Я не для того взяла этого человека в дом, чтобы смотреть, как он помирает. Ясно? Лизель кивнула. – Теперь ступай. В коридоре Папа обнял ее. Ей это было очень нужно. Позже Лизель подслушала ночной разговор Ганса и Розы. Мама уложила ее спать у них в комнате, рядом с их кроватью, на полу, на матрасе, который притащили из подвала. (Были подозрения, не заразный ли он, но в итоге заключили, что для страхов нет оснований. Ведь Макс страдал не от инфекции, так что матрас принесли и застелили свежей простыней.) Полагая, что девочка уже спит, Мама высказала свое мнение: – Это все чертов снеговик, – зашептала она. – Наверняка с него все началось – возиться со снегом и льдом в такой холодрыге. Папа был настроен более философски: – Роза, это началось с Адольфа. – Он приподнялся. – Надо его проверить. В течение ночи Макса проведали семь раз. *** СЧЕТ ПОСЕЩЕНИЙ *** МАКСА ВАНДЕНБУРГА Ганс Хуберман: 2 Роза Хуберман: 2 Лизель Мемингер: 3 Утром Лизель принесла из подвала его книгу рисунков и положила на тумбочку у кровати. Ей было ужасно, что в прошлом году она заглянула в эту книгу, и теперь Лизель держала ее плотно закрытой из уважения. Когда в комнату вошел Папа, Лизель не обернулась и не посмотрела на него, но заговорила в стену над Максом. – И зачем я притащила весь этот снег? – сказала она. – Ведь это все от него, так, Папа? – Она сцепила руки, словно для молитвы. – Зачем мне понадобилось лепить этого снеговика? Но Папа, к его несгибаемой чести, остался тверд. – Лизель, – сказал он, – так было надо. Часами она сидела с Максом, пока тот дрожал, не просыпаясь. – Не умирай, – шептала она. – Макс, пожалуйста, не умирай. Он был вторым снеговиком, который таял у нее на глазах, только этот был другой. Парадокс. Чем холоднее он становился, тем сильнее таял. ТРИНАДЦАТЬ ПОДАРКОВ Это было как Максов приезд, снова. Перья снова превратились в хворост. Гладкое лицо стало грубым. И признаки, которые высматривала Лизель, были на месте. Макс был жив. В первые несколько дней она садилась и говорила с ним. В свой день рождения она рассказывала ему, что на кухне его дожидается огромный торт, если только он очнется. Он не очнулся. Торта не было. *** ФРАГМЕНТ ПОЗДНЕЙ НОЧИ *** Много позже я понял, что в те дни я и вправду побывал на Химмель-штрассе, 33. Должно быть, в один из тех редких моментов, когда девочки с ним рядом не было, потому что я видел только мужчину в кровати. Я встал на колени. Приготовился сунуть руки сквозь одеяла. И тут он воспрянул – с непостижимой силой оттолкнул мою тяжесть. Я отступил – столько работы ждало меня впереди, что мне было в радость встретить отпор в этой темной тесной комнате. Я даже позволил себе на миг закрыть глаза и замереть в безмятежности, прежде чем вышел вон. На пятый день в доме случилось большое оживление – Макс открыл глаза, пусть лишь на несколько секунд. Он мало что увидел, кроме Розы (и в каком, должно быть, жутком увеличении), которая, схватив суповую миску, едва не выплеснула ему в рот, как из катапульты. – Глотай, – посоветовала она. – Не думай. Просто глотай. – Когда Мама отдала миску Лизель, та попробовала еще раз заглянуть Максу в лицо, но все загородила спина кормительницы. – Он очнулся? Роза обернулась – отвечать было нечего. Прошла почти неделя, и Макс снова очнулся, на сей раз – в присутствии Папы и Лизель. Оба сидели и смотрели на тело в постели, и тут раздался слабый стон. Если такое бывает, Папа упал вверх со стула. – Смотри! – ахнула Лизель. – Не отключайся. Макс, не отключайся. Какой-то миг Макс глядел на нее, но так и не узнал. Глаза изучали ее, будто ребус. Потом он опять пропал. – Папа, что это с ним? Ганс плюхнулся – обратно на стул. Позже он предложил Лизель почитать Максу. – Давай, Лизель, ты теперь так хорошо читаешь – наплевать, что никому невдомек, откуда у тебя взялась эта книга. – Я же говорила тебе, Папа. Одна монахиня в школе дала. Папа поднял руки в дурашливом протесте. – Знаю, знаю. – Он вздохнул с высоты. – Только… – Он подбирал слова постепенно. – Не попадись. – Это говорил человек, который украл еврея. Начиная с того дня Лизель вслух читала «Свистуна» Максу, который занимал ее кровать. Огорчало ее одно – приходилось пропускать целые главы из-за того, что многие страницы слиплись. Книга не просохла как следует. И все же Лизель продвигалась – и дошла до места, откуда до конца оставалось чуть больше четверти книги. Всего в книге было 396 страниц. А во внешнем мире Лизель каждый день мчалась из школы домой, надеясь, что Максу стало лучше. – Он очнулся? Он поел? – Иди на улицу, – умоляла ее Мама. – Ты мне дырку в животе проешь своими разговорами. Иди. Ступай на улицу, поиграй в футбол, ради бога. – Хорошо, Мама. – Лизель потянулась к дверной ручке. – Но ты же придешь за мной, если он очнется, да? Выдумай что-нибудь. Заори, как будто я что-то натворила. Заругайся на меня. Все поверят, не бойся. Тут даже Розе пришлось улыбнуться. Он уперла костяшки в бока и заметила, что Лизель еще не настолько взрослая, чтобы говорить такое и не получить «варчен». – И забей гол! – пригрозила Мама. – Иначе домой можешь не возвращаться. – Ладно, Мама. – Два гола, свинюха! – Да, Мама. – И прекрати мне перечить! Лизель поразмыслила и выскочила на улицу – схватиться с Руди на скользкой от грязи дороге. – Самое время, жопоческа, – по обыкновению приветствовал ее Руди, пока они боролись за мяч. – Где была? Через полчаса, когда мяч расплющился под колесом редкой на Химмель-штрассе машины, Лизель нашла свой первый подарок для Макса Ванденбурга. Когда мяч признали безнадежно испорченным, дети недовольно разбрелись по домам, оставив его издыхать на холодных волдырях дороги. Лизель с Руди остались над шкурой. На боку, словно рот, зияла дыра. – Хочешь взять? – спросила Лизель. Руди пожал плечами. – На что мне в говно раздавленный мячик? Воздух в него теперь нипочем не накачаешь, так ведь? – Берешь или нет? – Нет, спасибо. – Руди небрежно потыкал мяч ногой, будто это было мертвое животное. Или животное, которое могло быть мертвым. Руди пошел домой, а Лизель подобрала мяч и сунула его под мышку. И тут услышала, как Руди ее окликнул. – Эй, свинюха. – Лизель выжидала. – Свинюха! Она сдалась. – Ну чего? – У меня еще есть велик без колес, если хочешь. – Засунь его себе… Последнее, что она услышала, не сходя с места на улице, был смех этого свинуха Руди Штайнера. Дома Лизель сразу направилась к себе в спальню. Положила мяч в изножье Максовой кровати. – Извини, – сказала она, – это не бог весть что. Но когда ты очнешься, я тебе все про него расскажу. Расскажу, что это был самый серый день, какой только можно представить, и машина с выключенными фарами проехала прямо по мячу. Потом из нее вышел мужик и наорал на нас. А потом спросил у нас дорогу. Вот наглость, а? Ей хотелось завопить: «Очнись!» Или встряхнуть его. Ничего она не сделала. Оставалось одно – глядеть на мяч, на его потоптанную шелушащуюся шкуру. Это был первый подарок из многих. *** ПОДАРКИ № 2–5 *** Одна лента, одна сосновая шишка. |