Книжный вор. Лекция для лизель спящий обмен сновидениями страницы из подвала

• Название: Лекция для лизель спящий обмен сновидениями страницы из подвала
• Дата: 27.11.2019
• Размер: 3.92 Mb.
• Имя файла: Книжный вор.pdf
• Тип: Лекция; #97350
• страница: 14 из 25

* * *
Через несколько минут Томми несчастно побрел домой, и Руди попробовал новую и, похоже, тонкую тактику.
Жалость.
Сидя на крыльце, он поразглядывал грязь, заскорузло облекшую его форму, потом безнадежно посмотрел Лизель в лицо.
– Ну и что скажешь, свинюха?
– Насчет чего?
– Сама знаешь.
Лизель ответила в обычной манере:
– Свинух, – засмеялась она и направилась домой, благо – недалеко.
Смесь грязи и жалости, конечно, сбивает с толку, но это одно, а целовать
Руди Штайнера – что-то совсем другое.
Грустно улыбаясь с крыльца и вороша рукой в волосах, он окликнул
Лизель.
– Придет день, – предупредил он. – Придет день, Лизель!
Через два с небольшим года в подвале ей время от времени ужасно

хотелось дойти до соседнего дома и увидеть Руди, даже если писала она в предутренний час. И Лизель понимала, что в нем, а потом и в ней самой жажду преступления питали, скорее всего, те вязкие дни в Гитлерюгенде.
В конце концов, несмотря на обычные приступы непогоды, лето уже начало входить в силу. Яблоки сорта «клар», наверное, уже начали созревать. Впереди ждали новые кражи.

ОТВЕРЖЕННЫЕ
Когда пришло время кражи, Лизель и Руди сначала придерживались той мысли, что воровать надежнее в стае. Анди Шмайкль пригласил их на реку, на сбор шайки. Среди «прочего» на повестке дня значился план рейда по садам.
– Так ты теперь главарь? – спросил Руди, но Анди покачал головой,
тяжелой от разочарования. Он явно жалел, что не сгодился.
– Не я. – Его холодный голос был теплее обычного. Будто непропеченный. – Есть там один.
*** НОВЫЙ АРТУР БЕРГ ***
У него был ветер в волосах и туман в глазах,
и он был таким малолетним преступником,
у которого нет других причин воровать,
кроме той, что ему это нравится.
Его звали Виктор Хеммель.
У Виктора Хеммеля, не в пример большинству людей, занятых в разных воровских искусствах, было все. Он жил в лучшей части
Молькинга, на холме, на вилле, которую хорошенько дезинфицировали после того, как выжили оттуда евреев. У него были деньги. У него были сигареты. Но хотел он большего.
– Хотеть немного больше – это не преступление, – заявил он, валяясь в траве, а сборище мальчишек расположилось вокруг. – Хотеть большего –
для нас, немцев, это фундаментальное право. Что говорит наш фюрер? –
И сам ответил на свою риторику. – Мы должны взять то, что принадлежит нам по праву!

На первый взгляд Виктор Хеммель был типичный малолетний трепач.
К сожалению, бывая в ударе, он выказывал определенную харизму, будто внушал другим: «делай как я».
Когда Лизель с Руди подошли к компании на берегу, девочка услышала, как он задал еще один вопрос:
– Так где эти двое полудурков, которых вы мне расписывали?
Уже десять минут пятого.
– На моих часах – еще нет, – сказал Руди.
Виктор Хеммель приподнялся на локте:
– У тебя и часов-то нет.
– Был бы я тут, будь у меня часы?
Новый главарь сел и улыбнулся – ровными белыми зубами. После чего перенес свое рассеянное внимание на девочку:
– Кто маленькая шлюшка? – Лизель, хорошенько привыкшая к словесным оскорблениям, стояла и разглядывала подернутую туманом ткань его глаз.
– В прошлом году, – пустилась перечислять она, – я украла не меньше трех сотен яблок и не один десяток картошек. Мне не сильно мешает колючая проволока, и я не отстану здесь ни от кого.
– Это правда?
– Да. – Лизель не поежилась и не отступила в сторону. – Я прошу только небольшой доли в добыче. Время от времени – десяток яблок.
Какие-нибудь остатки для нас с другом.
– Ну, полагаю, это можно устроить. – Виктор закурил и, вынув сигарету изо рта, держал у самых губ. Специально постарался выпустить следующую затяжку девочке в лицо.
Лизель не закашлялась.
* * *
Шайка была та же, что в прошлом году, единственное исключение –
главарь. Лизель сначала удивилась, почему у руля не встал никто из прежних мальчиков, но, переводя взгляд с лица на лицо, поняла,
что никто больше не годится. Они без колебаний шли воровать, но ими нужно было командовать. Им нравилось, когда ими командуют, а Виктору
Хеммелю нравилось быть командиром. Уютный такой мирок.
На минуту Лизель затосковала по Артуру Бергу. Или он тоже уступил бы главенство Хеммелю? Это не имело значения. Лизель знала

только, что в Артуре Берге не было ни единой жилки тирании, а новый главарь сплошь был свит из них. В прошлом году она знала, что, если застрянет на дереве, Артур за ней вернется, что бы он там ни утверждал.
Теперь же, в сравнении, Лизель мгновенно поняла: этот Хеммель не почешется даже оглянуться.
Он стоял, разглядывая долговязого мальчишку и худосочную с виду девочку.
– Значит, хотите со мной воровать?
Чего им было терять? Оба кивнули.
Он подошел поближе и взял Руди за волосы:
– А ну-ка вслух.
– Конечно, – сказал Руди, и тут же его отпихнули назад – челкой вперед.
– А ты?
– Ясно дело. – Лизель хватило проворства уклониться от такого же обращения.
Виктор улыбнулся. Затоптал сигарету, глубоко вздохнул и почесал грудь.
– Что ж, мои господа, моя шлюшка, – похоже, пора за покупками.
Когда компания тронулась, Лизель и Руди пошли замыкающими,
как они всегда ходили раньше.
– Он тебе нравится? – шепотом спросил Руди.
– А тебе?
Руди секунду помолчал.
– По-моему, полная гнида.
– По-моему – тоже.
Компания удалялась.
– Скорей, – сказал Руди. – Отстаем.
Через несколько километров показалась первая усадьба. Но там компанию ждал удар. Деревья, которые должны ломиться от яблок, как они рассчитывали, стояли хилые и больные с виду, и с веток жалко свисали только редкие плоды. То же самое – и в следующей. Может,
год неурожайный, а может, они не угадали время.
Под вечер, когда делили добычу, Лизель и Руди получили одно яблоко- заморыш на двоих. По правде сказать, улов был невероятно скуден, но,
кроме того, и Виктор Хеммель – хозяин поприжимистей.
– И как это называется? – спросил Руди, держа яблоко на ладони.
Виктор даже не обернулся.

– А на что похоже? – Слова обронили через плечо.
– Одно вшивое яблоко?
– На! – В их сторону полетело наполовину сгрызенное другое яблоко и упало обкусанным боком в грязь. – Это можешь взять тоже.
Руди взвился:
– К чертовой матери. Мы топали пятнадцать километров не ради полутора худосочных яблок, правда, Лизель?
Та не ответила.
У нее не было времени – едва она успела открыть рот, Виктор
Хеммель уже сидел на Руди верхом. Прижав ему коленями руки к земле,
схватив за горло. Яблоки подобрал не кто иной, как Анди Шмайкль –
по приказу Виктора.
– Ему больно, – сказала Лизель.
– Да ну? – Виктор опять улыбался. Лизель коробило от этой улыбки.
– Мне не больно. – Слова из Руди выскочили разом, его лицо покраснело от напряжения. Из носа потекла кровь.
Виктор нажал посильнее и через пару затянувшихся мгновений отпустил Руди, слез с него и отошел прочь на несколько беспечных шагов.
Сказал:
– Вставай, парень, – и Руди, благоразумно рассудив, сделал, что было велено.
Виктор снова небрежно подступил к Руди и встал ровно перед ним.
Мягко потрепал его по плечу и ухмыльнулся. И шепотом:
– Если не хочешь, чтобы эта кровь хлынула фонтаном, советую тебе уносить ноги, малыш. – Глянул на Лизель. – И мелкую сучку прихвати.
Никто не шевельнулся.
– Ну, чего ждешь?
Лизель взяла Руди за руку, и они ушли, но прежде Руди еще раз обернулся и плюнул кровавой слюной Виктору Хеммелю на ботинок.
Это вызвало одно финальное замечание.
*** ЛЕГКАЯ УГРОЗА ВИКТОРА ***
ХЕММЕЛЯ РУДИ ШТАЙНЕРУ
– Ты за это поплатишься чуть позже, дружок.

Говорите про Виктора Хеммеля что хотите, но он определенно имел терпение и крепкую память. Прошло около пяти месяцев, прежде чем он подкрепил свое заявление делом.

НАБРОСКИ
Лето 1941 года – если вокруг таких, как Руди и Лизель, оно вставало стеной, то в жизнь Макса Ванденбурга проникало буквами и красками.
В самые одинокие мгновения в подвале вокруг него начинали громоздиться слова. Видения лились, сыпались, а время от времени хромали прочь из- под его рук.
У него было то, что он называл скудным пайком инструментов:
Закрашенная книга.
Горсть карандашей.
Голова мыслей.
И, как простой ребус, он собирал все это вместе.
Сначала Макс собирался написать только свою историю.
Его замысел был рассказать про все, что с ним случилось: что привело его в подвал на Химмель-штрассе, – но в итоге вышло совсем не то.
Максова ссылка произвела на свет кое-что совершенно другое. Набор разрозненных мыслей – и он предпочел их все принять. Они казались
верными. И были реальнее писем, которые он писал родным и другу
Вальтеру Куглеру, прекрасно зная, что никогда не сможет их отправить.
Оскверненные страницы «Майн кампф» одна за другой превращались в серию набросков, где для Макса отливались все те события,
что подменили его прежнюю жизнь нынешней. Иные занимали минуты.
Другие отнимали часы. Макс решил, что, когда закончит свою книгу,
подарит ее Лизель, она тогда немного повзрослеет, а вся нынешняя белиберда, как он надеялся, закончится.
С той минуты, как Макс опробовал карандаши на первой закрашенной странице, он держал книгу закрытой. Бывало, и во сне он не выпускал ее из пальцев, а не то она лежала у него под боком.
Однажды днем после отжиманий и приседаний Макс заснул, сидя у стены. Лизель, спустившись в подвал, увидела, что рядом с Максом, косо прислонившись к его бедру, сидит книга, и любопытство взяло свое. Лизель наклонилась и подхватила ее – и выждала, не шевельнется ли Макс.
Не шевельнулся. Сидел, уткнувшись в стену затылком и лопатками. Едва различая, как он дышит – туда-сюда, – Лизель открыла книгу и просмотрела несколько случайных страниц…

Не фюрер – дирижер!

Какой славный денек, а?..
* * *

Испугавшись того, что увидела, Лизель положила книгу обратно,
точно как та сидела, опираясь на Максову ногу.
Голос перепугал ее.
– Danke schön, – сказал он, и когда она перевела взгляд, проследив путь звука до его хозяина, на еврейских губах слабо выступала довольная улыбка.
– Господи боже, – ахнула Лизель. – Макс, ты меня напугал.
Он вернулся в сон, а девочка потащила ту же мысль за собой вверх по лестнице.
Макс, ты меня напугал.

«СВИСТУН» И БОТИНКИ
Таким же порядком все шло до конца лета с заходом глубоко в осень.
Руди изо всех сил старался выжить в Гитлерюгенде. Макс отжимался и рисовал. Лизель отыскивала газеты и писала слова на стене подвала.
Но стоит добавить, что у любого порядка есть, по крайней мере, один слабый перекос, и однажды все переворачивается или соскальзывает с одной страницы на другую. В нашем случае основным фактором стал
Руди. Или, по крайней мере, Руди и свежеудобренный плац.
В конце октября все вроде бы шло как обычно. Перемазанный грязью мальчишка шагал по Химмель-штрассе. Через несколько минут его ждали дома, и он соврет, что в Гитлерюгенде всему отряду устроили добавочную муштру на плацу. Родители ожидали, что он даже рассмеется.
Но не дождались.
У Руди уже не осталось ни смеха, ни вранья.
В ту среду Лизель, присмотревшись, заметила, что Руди без рубашки.
И страшно зол.
– Что случилось? – спросила она, когда ее друг протащился мимо.
Руди вернулся к ней и протянул рубаху, зажатую в руке.
– Понюхай.
– Что?
– Ты что, глухая? Понюхай, говорю.
Лизель несмело наклонилась и уловила исходящий от коричневой рубашки мерзостный дух.
– Езус, Мария и Йозеф! Это?..
Мальчик кивнул:
– Оно и на подбородке у меня. На подбородке! Еще повезло,
что не наглотался!
– Езус, Мария и Йозеф.
– На Гитлерюгенде недавно удобрили плац. – Он еще раз неуверенно и с отвращением оглядел скомканную ткань. – Кажется, коровье.
– А этот, как его – Дойчер, – знал, что оно там?
– Сказал, что нет. Но улыбался.
– Езус, Мария и…
– Смени пластинку, а?

Какая-нибудь победа – вот что требовалось Руди в тот момент.
Он проиграл Виктору Хеммелю. В Гитлерюгенде – неприятность за неприятностью. Хоть обмылок успеха – вот чего он хотел, и он был твердо настроен этого добиться.
Руди зашагал было дальше к дому, но, уже дойдя до бетонного крыльца, передумал и двинулся обратно к
Лизель, медленно и целеустремленно.
Спокойно и сдержанно он заговорил:
– Знаешь, что поднимет мне настроение?
Лизель передернуло.
– Думаешь, я соглашусь – когда ты в таком…
Руди она, казалось, разочаровала:
– Да нет, не то. – Он вздохнул и подошел ближе. – Кое-что другое. –
Секунду подумав, он приподнял голову, чуть-чуть. – Глянь на меня. Весь измазанный. Воняю коровьим навозом или собачьим дерьмом, с какой стороны ни погляди, и, как всегда, подыхаю с голоду. – Он помолчал. –
Мне надо отыграться, Лизель. Честно.
Лизель понимала.
Она подошла бы к нему ближе, если б не вонь.
Кража.
Им надо что-нибудь украсть.
Нет.
Им надо украсть что-нибудь, украденное у них. И неважно что.
Лишь бы поскорее.
– В этот раз – только мы с тобой, – предложил Руди. – Без всяких хеммелей, без всяких шмайклей. Только ты и я.
Лизель не могла с собой совладать.
У нее зачесались руки, рванулся пульс, а губы растянулись в улыбке –
и все одновременно.
– Заманчиво.
– Ну и договорились. – И, как ни старался, Руди не смог спрятать навозной усмешки, что расцвела на его лице. – Завтра?
Лизель кивнула.
– Завтра.
План был идеальный за исключением одного:
Они не представляли, за что взяться.
Фрукты отошли. На лук и картошку Руди сморщил нос, а второй заход на Отто Штурма и его груженный деревенской снедью велик они отвергли

сразу. Один раз вышло гнусно. Второй был бы полным скотством.
– Ну и куда мы, к черту, премся? – спросил Руди.
– Почем я знаю? Ты придумал, разве нет?
– Это не значит, что и тебе не надо чуточку подумать. Я не могу думать обо всем.
– Да ты вообще ни о чем не…
Они спорили на ходу, шагая по городу. Выйдя на окраину, завидели первые сады: деревья в них стояли изнуренными статуями. Ветки серые, и,
поднимая головы, дети видели только шершавые сучья и пустое небо.
Руди сплюнул.
* * *
Они повернули обратно в Молькинг, перебирая возможности.
– А как насчет фрау Диллер?
– А что насчет нее?
– Может, если мы скажем «хайль Гитлер», у нас получится что-нибудь спереть?
Час или около того они бродили по Мюнхен-штрассе – и вот дневной свет дополз до конца, а они уже почти сдались.
– Беспользуха, – сказал Руди, – а я хочу жрать даже сильнее,
чем всегда. Господи, да я с голоду подыхаю. – Он прошел еще десяток шагов, потом остановился и оглянулся. – Что с тобой? – спросил он, потому что Лизель замерла, а к ее лицу пристал момент озарения.
И как это она не подумала о них раньше?
– Ну что? – Руди уже терял терпение. – Что там, свинюха?
В тот момент Лизель принимала решение. Сможет ли она и впрямь выполнить то, о чем думает? Да и можно ли так мстить человеку?
Можно ли кого-нибудь настолько презирать?
Лизель повернулась и зашагала в другую сторону. Когда Руди догнал ее, Лизель чуть притормозила в тщетной надежде на какое-нибудь прояснение. В конце концов, она уже виновата. Ее вина еще не подсохла.
Семя уже разворачивалось в цветок с темными лепестками. Лизель взвешивала, сможет ли довести дело до конца. На перекрестке она остановилась.
– Я знаю место.
Они пересекли реку и поднялись по склону.

На Гранде-штрассе двери сияли лоском, а черепица крыш лежала фальшивыми локонами, приглаженными идеально. Стены и окна вылизаны, а трубы, казалось, вот-вот начнут выпускать колечки дыма.
Руди стал как вкопанный.
– Дом бургомистра?
Лизель серьезно кивнула. Помолчала.
– Они отказали моей маме.
Когда подобрались к дому, Руди спросил, как же, помилуй бог,
они пролезут внутрь, но Лизель знала как.
– Знание места, – ответила она. – Знание… – Увидев окно библиотеки,
Лизель остолбенела. Оно было закрыто.
– Ну? – спросил Руди.
Лизель медленно развернулась на пятках и быстро пошла прочь.
– Не сегодня, – сказала она.
Руди рассмеялся:
– Так и знал. – Он догнал Лизель. – Грязная свинюха, я так и знал. Тебе туда не попасть, даже если у тебя будет ключ.
– Думаешь? – Она зашагала еще быстрее, отмахнувшись от его замечания. – Нужно просто дождаться момента. – Мысленно Лизель сбрасывала с себя невольную радость оттого, что окно оказалось закрыто.
Она бранила себя. «Ну и зачем, Лизель?» – спрашивала она. Зачем надо было беситься, когда эти отказали Маме? Неужели так трудно было удержать длинный язык за зубами? Теперь, как видно, жена бургомистра стала совсем другой – после того, как ты орала и визжала на нее. Наверное,
взяла себя в руки, взялась за ум. Наверное, больше не станет мерзнуть в своем доме и окно будет всегда заперто… Глупая ты свинюха!
Однако через неделю, в пятый раз придя в верхнюю часть Молькинга,
они увидели, чего ждали.
Открытое окно всасывало узкую полоску воздуха.
Только это им и нужно.
Руди остановился первым. Потыкал Лизель в ребра тыльной стороной ладони.
– А не открыто ли то окно? – шепотом спросил он. Рвение высунулось из его голоса и рукой легло на плечо девочки.
– Jawohl, – ответила она. – Так точно.
И в сердце у нее вдруг стало жарко.

Всякий раз, когда они обнаруживали, что окно плотно захлопнуто,
Лизель под внешним разочарованием прятала яростное облегчение.
Хватит ли у нее наглости забраться в дом? И вообще, для кого и для чего она туда полезет? Для Руди? Найти немного еды?
Нет, невыносимая правда была такой:
Ей нет дела до еды. И Руди, как ни жаль было это сознавать, имеет к ее плану лишь косвенное отношение. Ей нужна книга. «Свистун». Лизель претило получить его от одинокой жалкой старухи. А вот украсть – это чуть более приемлемо. Украсть его – в каком-то извращенном смысле –
было почти все равно что заслужить.
Свет менялся целыми блоками оттенков.
Массивный ухоженный дом притягивал детей. Их мысли зашуршали шепотом.
– Хочешь жрать? – спросил Руди. Лизель ответила:
– Помираю, как хочу! – Книгу.
– Смотри – наверху свет зажегся.
– Вижу.
– Не расхотела жрать, свинюха?
Секунду-другую они нервно посмеялись и стали для порядка рядиться,
кто полезет в окно, а кто встанет на вассаре. Руди, видимо, полагал, что,
как единственный мужчина, лезть должен он, но Лизель явно знала дом.
Так что лезть ей. Она представляла, что находится по ту сторону окна.
Так и сказала.
– Лезть надо мне.
Лизель зажмурилась. Крепко.
Она заставляла себя вспомнить, представить бургомистра и его жену.
Воссоздавала в красках, как мало-помалу подружилась с Ильзой Герман, –
и тут же напоминала себе, как их дружба, получив сапогом по лодыжкам,
осталась лежать у обочины. Подействовало. Лизель их возненавидела.
Они оглядели улицу и молча пересекли двор.
И скорчились под щелью в окне первого этажа. Дыхание стало громким.
– Теперь, – предложил Руди, – дай мне свои ботинки. Чтобы не шуметь.
Не прекословя, Лизель развязала потрепанные черные шнурки и оставила ботинки на земле. Поднялась, и Руди мягко приоткрыл окно

ровно так, чтобы Лизель могла пролезть. Скип окна раздался над их головами как рев низколетящего самолета.
Лизель подтянулась на карниз и протиснулась в комнату. Разуться,
поняла девочка, – это блестящий ход: она стукнулась пятками о деревянный пол крепче, чем ожидала. Ее подошвы болезненно раздались от удара,
так что в кожу врезались швы носков.
В самой комнате все было как всегда.
В пыльном сумраке Лизель стряхнула подступившую ностальгию.
Прокралась вглубь и дала глазам привыкнуть к темноте.
– Ну что там? – громко зашептал Руди снаружи, но Лизель только отмахнулась, что означало «Halt’s Maul». Не шуми.
– Еду, – напомнил он. – Еду найди. И сигареты, если сможешь.
И то и другое, однако, интересовало Лизель в последнюю очередь.
Она была дома – среди бургомистровых книг всех расцветок и видов,
с золотыми и серебряными буквами. Она чуяла запах страниц. Почти ощущала вкус слов, громоздившихся вокруг. Ноги принесли ее к правой стене. Лизель знала, где то, что ей нужно, точное место, но когда подошла к полке со «Свистуном», на месте его не оказалось. Только узкая щель.
Тут она услышала шаги наверху.
– Свет! – зашептал Руди. Он совал слова в приоткрытое окно. – Свет погас!
– Scheisse.
– Они спускаются!
Повисла секунда нечеловеческой длины, вечность моментального решения. Глаза Лизель побежали по комнате – и тут она заметила
«Свистуна»: он терпеливо лежал на бургомистерском столе.
– Быстрей, – поторопил Руди, но Лизель спокойно и уверенно прошла к столу, подхватила книгу и осторожно полезла в окно. Головой вперед,
но все же сумела приземлиться на ноги, и снова болезненно – на этот раз больно было лодыжкам.
– Давай, – увещевал ее Руди. – Бежим, бежим. Schnell!
Свернув за угол и очутившись на дороге обратно к реке и Мюнхен- штрассе, Лизель остановилась и наклонилась отдышаться. Она стояла,
переломившись пополам, воздух замерзал у нее во рту, сердце колоколом било в ушах.
То же самое и Руди.
Подняв голову, он увидел книгу у Лизель под мышкой. И попытался заговорить.
– Что, – с трудом выдавил он, – за книга?

Темнота уже поистине сгущалась. Лизель тяжело дышала, воздух в горле понемногу таял.
– Больше ничего не нашла.
Увы, у Руди было чутье. На ложь. Он искоса посмотрел на нее и объявил то, в чем уже не сомневался:
– Ты не за едой туда полезла, да? Ты взяла, что хотела…
Лизель распрямилась, и тут на нее накатила слабость от следующего открытия.
Ботинки.
Она посмотрела на ноги Руди, потом на его руки, потом на землю вокруг него.
– Что? – спросил он. – Что такое?
– Свинух, – набросилась на него Лизель. – Где мои ботинки? – Руди побелел, и тут у Лизель уже не осталось сомнений.
– Там, около дома, – предположил Руди, – или нет?
Он в отчаянии огляделся, моля, чтобы вопреки всему он все-таки ботинки принес. Он представил, как подбирает их с земли, ах, если бы и в самом деле, – но ботинок не было. Они лежали бесполезные, или много хуже – обличительные – у стены дома № 8 по Гранде-штрассе.
– Dummkopf! – выбранил он себя и шлепнул по уху. И, пристыженный,
уставился на носки Лизель – зрелище не обещало ничего хорошего. –
Идиот! – Но верное решение нашел быстро. – Жди тут, – серьезно сказал он и мигом скрылся за углом.
– Смотри не попадись, – крикнула ему вслед Лизель, но он не услышал.
Пока его не было, минуты давили.
Стемнело окончательно, и Лизель уже не сомневалась, что, когда вернется, «варчен» ей обеспечен.
– Ну давай же, – бормотала Лизель, но Руди не появлялся.
Она представила, как вдали рвется вперед и раскатывается, приближаясь,
полицейская сирена. Сгущаясь.
И по-прежнему – ничего.
Лишь когда Лизель вышла в грязных мокрых носках обратно на перекресток, она увидела Руди. Деловито рыся к ней, он высоко и бодро нес свое торжествующее лицо. Зубы скрипели в усмешке, а в руке у него болтались ботинки.
– Меня чуть не убили, – сказал он, – но все получилось. – Когда перешли реку, он подал Лизель ботинки, и та бросила их наземь.

Сев на дорогу, подняла глаза на своего лучшего друга.
– Danke, – сказала она. – Спасибо.
Руди поклонился.
– К вашим услугам. – И отважился на большее. – Наверное,
бесполезно спрашивать, не положен ли мне за это поцелуй?
– За то, что ты принес мои ботинки, которые сам же забыл?
– Справедливо.
Он поднял руки и продолжал говорить на ходу, так что Лизель пришлось специально прилагать усилия, чтобы не слушать. Она уловила только последние слова:
– …все равно, может, и не захочу тебя целовать – если у тебя изо рта пахнет так же, как из ботинок.
– Меня от тебя тошнит, – сообщила она Руди, надеясь, что он не заметил незаконченной мимолетной улыбки, сорвавшейся с ее губ.
На Химмель-штрассе Руди выхватил у нее книгу. Под фонарем прочитал заглавие и спросил, о чем это.
Лизель мечтательно ответила:
– Про одного убийцу.
– И все?
– Ну и там все время полицейский его ловит.
Руди вернул ей книжку.
– Кстати, я думаю, нам обоим что-то подобное грозит, когда вернемся домой. Особенно тебе.
– Почему это?
– Ты же знаешь – твоя Мама…
– А что Мама? – Лизель воспользовалась вопиющим правом любого человека, у которого когда-нибудь была семья. Для него вполне нормально скулить, ныть и распекать других членов семьи, но никому другому он этого не позволит. Тут уж он лезет в бутылку и выказывает верность семье. – Разве с ней что-то не так?
Руди осекся:
– Ладно, свинюха, извини. Я ничего плохого не имел в виду.
Даже в ночи Лизель видела, как вырос Руди. У него удлинялось лицо.
Копна светлых волос едва заметно потемнела – и, казалось, черты лица меняли форму. Только одно никогда не изменится. На него невозможно долго сердиться.
– У вас сегодня есть что-нибудь приличное пожрать? – спросил Руди.
– Вряд ли.

– И у нас. Жалко, что нельзя есть книги. Артур Берг раз сказал что-то такое. Помнишь?
До конца пути они вспоминали славные былые денечки, а Лизель часто поглядывала на «Свистуна» – его серую обложку и оттиснутое черным название.
Перед тем как разойтись по домам, Руди остановился на секунду и сказал:
– Пока, свинюха. – И рассмеялся. – Спокойной ночи, книжная воришка.
Так в первый раз Лизель нарекли ее титулом, и она не смогла скрыть,
что он ей весьма по душе. Как нам обоим известно, она и раньше крала книги, но в конце октября 1941 года это было признано официально. В тот вечер Лизель Мемингер стала книжной воришкой по-настоящему.

ТРИ АКТА ГЛУПОСТИ В ИСПОЛНЕНИИ РУДИ
ШТАЙНЕРА
*** РУДИ ШТАЙНЕР, ЧИСТЫЙ ГЕНИЙ ***
1. Украл самую большую картофелину у Мамера, местного
бакалейщика.
2. Задирался с Францем Дойчером на Мюнхен-штрассе.
3. Совсем перестал ходить на Гитлерюгенд.
В первом случае Руди подвела жадность. Стоял типичный унылый день середины ноября 1941 года.
Сначала Руди довольно виртуозно – ни дать ни взять начинающий криминальный гений
– просочился сквозь очередь домохозяек с продуктовыми карточками. Ему почти удалось остаться никем не замеченным.
Но каким бы незаметным он ни был, Руди догадался схватить самую большую картофелину на лотке – ту самую, на которую зарилась половина очереди. Они все увидели, как над лотком возникла тринадцатилетняя пятерня и схватила картофелину. Хор толстомясых валькирий изобличил вора, и Томас Мамер рванулся к своему грязному овощу.
– Meine Erdapfel, – воскликнул он. – Мои земляные яблоки!
Картофелина еще оставалась в руках у Руди (одной он ее удержать не мог), а домохозяйки столпились вокруг него на манер команды борцов.
Нужно было срочно что-то говорить.
– Наша семья, – объяснил Руди. Струйка прозрачной жидкости весьма кстати вытекла у него из носа. Руди счел за лучшее не вытирать ее. –
Мы все голодаем. Моей сестренке нужно новое пальто. Последнее у нее украли.
Бакалейщик Мамер был не дурак. Держа Руди за ворот, он спросил:
– И ты хотел одеть ее в картошку?

– Нет, сударь. – Руди искоса заглянул в единственный глаз поимщика,
видимый ему. Мамер походил на бочку и смотрел на мир двумя пулевыми дырками. Зубы у него теснились во рту, как толпа болельщиков на футболе. – Мы три недели назад обменяли все наши карточки на пальто,
и теперь нам нечего есть.
Бакалейщик держал Руди в одной руке, картофелину – в другой.
Он крикнул своей жене страшное слово:
– Polizei.
– Нет, – взмолился Руди, – пожалуйста. – Потом он скажет Лизель,
что ничуточки не испугался, но в тот момент сердце у него оборвалось,
тут я не сомневаюсь. – Не надо полицию. Пожалуйста, не надо.
– Polizei. – Мамер стоял неколебимо, а мальчик извивался и сражался с воздухом.
В тот день в очереди стоял еще и учитель, господин Линк. Он был из тех школьных учителей, что не были ни священниками, ни монахами.
Нацелившись, Руди приклеился к его глазам.
– Герр Линк! – Это был последний шанс. – Герр Линк, скажите ему,
пожалуйста. Скажите ему, какие мы бедные.
Бакалейщик навел на учителя вопросительный взгляд.
Герр Линк вышел вперед и сказал:
– Верно, герр Мамер. Семья парнишки – бедняки. Они с Химмель- штрассе.
–
Толпа, состоявшая преимущественно из женщин,
зашушукалась: они знали, что Химмель-штрассе никак не назовешь образцом молькингской идиллии. Все знали, что это довольно бедный район. – У него восемь братьев и сестер.
Восемь!
Руди пришлось проглотить улыбку, хотя свободу он еще не получил.
По крайней мере, учитель уже врет. Герр Линк ухитрился добавить
Штайнерам еще троих ребятишек.
– Он часто приходит в школу без завтрака. – И толпа домохозяек опять зашепталась. Ситуация будто покрывалась слоем краски, придавшим ей значительности и выразительности.
– И значит, ему позволено красть мою картошку?
– Самую большую! – выкрикнула одна дама.
– Спокойнее, фрау Метцинг, – остерег ее Мамер, и она тут же примолкла.
Сначала общее внимание было направлено на Руди и его загривок.

Потом перескакивало туда-сюда: с мальчика на картошку, с картошки на Мамера – от самого миловидного предмета к самому неприглядному, –
и что именно заставило бакалейщика смилостивиться, мы так и не узнаем.
Жалкий вид мальчика?
Благородство герра Линка?
Несдержанность фрау Метцинг?
Какая бы ни была тому причина, Мамер бросил картофелину обратно на лоток и выволок Руди за порог магазина. Крепко пихнул его под зад правым ботинком и сказал:
– Больше не появляйся.
С улицы Руди смотрел, как Мамер прошел за прилавок, чтобы отпустить следующему покупателю продукты и порцию сарказма.
– Вот гадаю, какую картошку вы захотите взять, – сказал бакалейщик,
одним глазом приглядывая за парнишкой.
Для Руди то было еще одно поражение.
* * *
Второй акт глупости был столь же опасен – но по иным причинам.
Из этой свары Руди вышел с подбитым глазом, треснутыми ребрами и новой стрижкой.
На занятиях в Гитлерюгенде у Томми Мюллера опять возникли сложности, и Франц Дойчер только и ждал, когда же вылезет Руди. Долго ждать ему не пришлось.
Он основательно загрузил Руди и Томми физподготовкой, пока остальные сидели в классе, изучая тактику. Бегая на холоде, они видели за стеклом теплые головы и плечи товарищей. Но даже когда Руди и Томми вернулись к остальным, муштра не закончилась. Едва Руди плюхнулся на стул в углу и щелчком смахнул грязь с рукава на окно, Франц с ходу задал ему любимый гитлерюгендовский вопрос.
– Когда родился наш фюрер Адольф Гитлер?
Руди поднял глаза:
– Что-что?
Вопрос повторили, и очень глупый Руди Штайнер, который прекрасно знал дату – 20 апреля 1889 года, – назвал дату рождения Христа. Он даже упомянул Вифлеем, чтобы расширить ответ.
Франц помазал друг об друга ладони.
Очень плохой знак.

Он подошел к Руди и отправил его обратно на улицу – еще несколько кругов вокруг стадиона.
Руди бежал один, и после каждого круга его снова спрашивали о дне рождения фюрера. Он пробежал семь кругов, пока не дал правильный ответ.
Главная беда стряслась через несколько дней после того занятия.
Камень ударил мишень прямо в позвоночник, хотя и не так крепко,
как хотелось бы. Франц Дойчер обернулся и, похоже, очень обрадовался,
увидев Руди, который стоял на тротуаре с Лизель, Томми и маленькой сестрой Томми Кристиной.
– Бежим, – дернулась Лизель, но Руди даже не двинулся.
– Сейчас мы не на Гитлерюгенде, – пояснил он. Большие парни уже подошли. Лизель держалась рядом с другом, дергающийся Томми и малышка Кристина – тоже.
– Герр Штайнер, – объявил Франц – и тут же оторвал Руди от земли и швырнул на тротуар.
Когда Руди поднялся, это лишь пуще разъярило Дойчера. Он еще раз бросил мальчика на мостовую, наподдав коленом по ребрам.
И снова Руди встал на ноги, и парни засмеялись над своим другом.
Не лучшая новость для Руди.
– Не можешь внушить? – сказал самый рослый. У него были синие и холодные, как небо, глаза, и Францу Дойчеру не надо было повторять дважды. Он твердо решил, что теперь уж Руди на земле и останется.
Их обтекла небольшая толпа; Руди махнул кулаком Дойчеру в живот,
но даже не задел. В ту же секунду его левый глаз обжег удар кулака.
Посыпались искры, и Руди оказался на мостовой, еще не успев этого понять. Получил второй удар в то же место и почувствовал, как глаз становится желтым, черным и синим сразу. Три слоя бодрящей боли.
Уже развившаяся толпа стеснилась и злорадно глядела, поднимется ли
Руди. Но нет. На этот раз он остался лежать на холодной сырой земле,
чувствуя, как она впитывается через одежду и растекается в нем.
В глазу у него еще полыхало, и он слишком поздно заметил, что Франц стоит над ним с новеньким складным ножом в руке, готовый наклониться и полоснуть.
– Нет! – воспротивилась Лизель, но рослый удержал ее. Зазвучавшие у нее в ухе слова были глубокими и старыми.
– Не бойся, – заверил парень Лизель. – Ничего он не сделает. Кишка тонка.

Он ошибся.
Франц коленопреклоненно сложился, подаваясь ближе к Руди,
и прошептал:
– Ну, когда родился наш фюрер? – Каждое слово было тщательно воссоздано и вложено Руди прямо в ухо. – Скажи, Руди, когда он родился?
Говори, не бойся, все нормально.
Что же Руди?
Что он ответил?
Повел себя благоразумно или по воле собственной глупости еще глубже погряз в трясине?
Он посмотрел в бледно-голубые глаза Франца Дойчера счастливым взглядом и прошептал в ответ:
– В пасхальный сочельник.
Секунда – и нож был у него в волосах. На том этапе жизни у Лизель это была уже вторая стрижка. Волосы еврея остригли ржавыми ножницами.
А ее лучшего друга обработали сверкающим ножом. Никто из ее знакомых не стригся за деньги.
Что касается Руди, то в этом году он уже глотал грязь, купался в удобрениях, был едва не удушен начинающим уголовником, и вот –
будто бы на сладкое – прилюдное унижение на Мюнхен-штрассе.
Челка по большей части срезалась легко, но при каждом взмахе ножа находилось несколько волосков, которые до последнего цеплялись за жизнь и потому выдирались с корнем. И с каждым вырванным волоском Руди морщился, его синяк пульсировал, а ребра пронзала боль.
– Двадцатого апреля тысяча восемьсот восемьдесят девятого, –
приговаривал Франц Дойчер; и когда он увел свою шайку прочь, толпа рассеялась, и только Лизель, Томми и Кристина остались рядом со своим другом.
Руди тихо лежал на земле в поднимающейся сырости.
И вот нам остается акт глупости номер три – прогуливание занятий в Гитлерюгенде.
Руди не сразу перестал ходить – показать Дойчеру, что не боится его, –
но через пару недель полностью прервал членство.
Гордо облачившись в форму, он выходил с Химмель-штрассе в сопровождении верного вассала Томми.
Но вместо Гитлерюгенда они шли за город и гуляли вдоль Ампера,
пускали блинчики, швыряли в воду огромные булыжники – в общем, ничем

хорошим не занимались. Руди старательно пачкал форму, и ему удавалось обманывать мать – по крайней мере, до первого письма. А вот тогда он услышал зловещий призыв из кухни.
Сначала родители пригрозили ему. Он не пошел.
Потом они умоляли его ходить. Он отказался.
В конце концов только возможность сменить отряд вернула его на истинный путь. Штайнерам повезло: если бы Руди вскоре не появился на занятиях, родителей бы оштрафовали за его прогулы. Старший брат
Курт спросил, не хочет ли Руди перейти во «флигер-дивизион» – летную дружину, где занимались изучением самолетов и пилотирования.
В основном там строили модели, и там не было Франца Дойчера. Руди согласился, и Томми тоже перешел. Один раз в жизни его идиотское поведение принесло благие плоды.
Когда в новом отряде Руди задавали знаменитый вопрос о фюрере,
он с улыбкой отвечал:
– 20 апреля 1889 года, – и тут же шепотом сообщал Томми другую дату: день рождения Бетховена, Моцарта или Штрауса. Композиторов они проходили в школе, где Руди, несмотря на свою очевидную глупость,
отлично успевал.

ПЛАВУЧАЯ КНИГА
(Часть II)
В начале декабря к Руди Штайнеру наконец-то пришла победа – хотя и не совсем обычным образом.
День был холодный, но тихий. Собирался снег.
После школы Руди и Лизель зашли в мастерскую Алекса Штайнера,
а когда отправились домой, увидели, как из-за угла выныривает старый друг Руди Франц Дойчер. Лизель в те дни завела привычку всюду носить с собой «Свистуна». Ей нравилось держать его в руке. Или гладкий корешок, или жесткий обрез. Лизель первой заметила Дойчера.
– Смотри, – показала она. Дойчер размашисто шагал к ним с другим вожатым Гитлерюгенда.
Руди весь втянулся в себя. Потрогал заживающий глаз.
– Не сегодня. – Он пошарил взглядом по улицам. – Если обойти церковь, можно вдоль реки и потом вернуться.
Без дальнейших слов Лизель поспешила за Руди, и они успешно избежали встречи с мучителем – чтобы выйти прямо в лапы другому.
Поначалу они ничего не заподозрили.
Компания, шагавшая через мост и дымившая сигаретами, могла состоять из кого угодно, но уже было слишком поздно сворачивать, когда обе группы узнали друг друга.
– Ай, они нас увидели.
* * *
Виктор Хеммель улыбался.
Заговорил он крайне дружелюбно. Это могло значить только то, что он в самом опасном настроении.
– Ба, да это никак Руди Штайнер со своей маленькой шлюшкой. –
Он плавно встретился с ними и выхватил из рук девочки «Свистуна». –
Что читаем?
– Слушай, отдай, – попытался образумить его Руди. – Одно дело мы с тобой. А она тут ни при чем.
– «Свистун». – Теперь Хеммель обращался к Лизель. – Интересно?

Лизель откашлялась.
– Ничего. – Увы, она себя выдала. Взглядом. В нем было волнение.
Лизель точно заметила момент, когда Хеммель понял, что книга – ценный трофей.
– Вот что я тебе скажу, – продолжил он, – за пятьдесят марок можешь получить ее назад.
– Пятьдесят марок! – Это был Анди Шмайкль. – Брось, Виктор,
за такие деньги можно купить тысячу книжек.
– Я что, просил тебя говорить?
Анди смолк. Будто с маху захлопнул рот.
Лизель попробовала сделать бесстрастное лицо.
– Можешь оставить себе. Я уже прочитала.
– И что там в конце?
Проклятье!
До конца Лизель еще не добралась.
Она замялась, и Виктор Хеммель моментально все разгадал.
Руди кинулся на выручку:
– Хорош, Виктор, не цепляйся к ней. Тебе же я нужен. Я все сделаю,
что захочешь.
Парень лишь отмахнулся от него, подняв книгу в руке повыше.
И поправил Руди.
– Не так, – сказал он. – Это я сделаю все, что захочу. – И зашагал к реке. Все – за ним по пятам, стараясь не отстать. Полушагом, полубегом.
Кто-то протестовал. Кто-то подзадоривал.
Все произошло быстро и спокойно. Вопрос, притворно-дружелюбный голос.
– Скажи-ка, – спросил Виктор. – Кто был последним олимпийским чемпионом по метанию диска в Берлине? – Он обернулся к Руди и Лизель.
Он стал разминать руку. – Кто же это был? Черт, на языке вертится.
Тот американец, да? Карпентер или как-то…
Руди:
– Пожалуйста!
Течение обвалилось.
Виктор Хеммель начал вращение.
Книга великолепно выпорхнула из его руки. Раскрылась и затрепетала,
страницы шелестели, пока она обмахивала землю по воздуху. Резче ожидаемого книга замерла в полете и, будто засосанная рекой, рухнула

вниз. Шлепнулась, ударившись о воду, и поплыла по течению.
Виктор покачал головой:
– Высота маловата. Неважный бросок. – Он снова улыбнулся. – Но все равно тянет на медаль, а?
Смеха Руди с Лизель не стали слушать.
В особенности Руди – он рванул вдоль берега, пытаясь не упустить книгу из виду.
– Ты ее видишь? – крикнула Лизель.
Руди мчался.
Он бежал у края воды, указывая, где книга.
– Вон! – Он остановился, махнул рукой и снова побежал, чтобы обогнать. Вскоре скинул пальто, прыгнул в воду и добрел до середины реки.
Лизель, перейдя на шаг, видела, как мучителен каждый его шаг.
Обжигающий холод.
Подойдя ближе, Лизель увидела, как книга проплыла мимо Руди, но он быстро догнал ее. Протянул руку и схватил размокший кирпич картона и бумаги.
– «Свистун»! – крикнул Руди. В тот день вниз по Амперу плыла только одна книга, но он все равно счел нужным объявить название.
Интересно еще заметить, что Руди не поспешил выбраться из опустошительно холодной воды, едва книга оказалась у него в руке.
Он стоял еще целую минуту или около того. Он так и не объяснил этого
Лизель, но, по-моему, она отлично понимала, что причина у него была двойная.
*** МЕРЗЛЫЕ МОТИВЫ ***
РУДИ ШТАЙНЕРА
1. После стольких месяцев неудач
этот миг был его единственной возможностью
насладиться хоть какой-то победой.

2. Положение, требующее такой самоотверженности
– удобный случай обратиться к Лизель с обычной просьбой.
Разве сможет она отказать ему?
– Как насчет поцелуя, свинюха?
По пояс в ледяной воде он постоял еще несколько лишних мгновений,
затем выбрался на берег и подал книгу Лизель. Штаны облепляли ему ноги,
и Руди не останавливался. По правде, я думаю, он боялся. Руди Штайнер боялся поцелуя книжной воришки. Наверное, слишком его хотел. Наверное,
он так невероятно сильно любил ее. Так сильно, что уже больше никогда не попросит ее губ и сойдет в могилу, так и не отведав их.