Своеобразной чертой сатиры Крылова по сравнению позиция^молод ого с предыдущей ему новиковской сатирой является и то, Крылова. что вся она насквозь пронизана элементами травестирования, пародии. Первое же письмо «Почты духов» открывается бюрлескной картинкой в скарроновском роде. Супруга владыки подземного царства Плутона, Прозерпина, побывав на земле, возвращается в обличье светской модницы-щеголихи — «в нынешнем французском платье, в шляпке с перьями и в прекрасных башмачках, которых тоненькие каблучки придавали ей вершка три росту». В царстве теней она заводит светские обычаи: Сократа заставляет «пропрыгать с собою» модный танец «аглинские прогулки», Цицерона — написать «похвальную речь французским торговкам», самого Плутона сбрить бороду и вырядиться «во французской кафтан». Чрезвычайно много как в «Почте духов», так и в дальнейших сатирических произведениях Крылова и элементов чисто литературной пародии. При этом замечательно, что Крылов пародирует не одно какое-нибудь литературное направление, как это чаще всего бывает, а высмеивает решительно все существовавшие в его время и друг другу противопоставленные литературные течения и стили. В «Каибе» им жестоко высмеиваются жанры хвалебно-торжественной оды и сентиментально окрашенной идиллии. Калиф Каиб, раскрыв данную ему феей, в качестве лучшего усыпительного средства, книгу, «видит оду визирю, недавно повешенному им за взятки... Добродетели его были воспетк с таким восторгом, что калиф начал уж опасаться, не святого ли он повесил». Через некоторое время Каиб встречается и с самим поэтом, который трудится над слаганием другой не менее хвалебной оды «Ослашиду, неприятелю повешенного визиря». «О , это ничего, поверьте, что это безделица!» — поясняет он удивлённому калифу: «Мы даём нашему воображению волю в похвалах с тем только условием, чтоб после всякое имя вставить было можно. Ода — как шелковый чулок, который всякий старается растягивать на свою ногу». Каиб, «любя своих поселян, всегда с восхищением читал в идиллиях, какую блаженную ведут они жизнь, и часто говаривал:. «Если б я не был калифом, то бы хотел быть пастушком». Однако на деле всё оказывается совсем иным. При этом литературная пародия сочетается у Крылова с явными политическими тенденциями — изображением картин суровой жизни крепостных крестьян: нежные пастухи и пастушки выглядят в действительности «запачканными творениями, загорелыми от солнца, заметанными грязью», которые «умирают с голоду и мёрзнут от стужи». Ещё сильнее и крепче такая же связь в написанной Крыловым на самой грани X V I I I и X I X вв., в 1800 г., «шутотрагедии» «Подщипа» или «Трумф». «Подщипа» заключает в себе не только резкую политическую сатиру против российских самодержцев вообще, но и даёт остро сатирическое, почти памфлетное изображение павловско-гатчинского режима. Написанная в доме князя Голицына, который попал при Павле в опалу и был сослан им в своё имение (при нём находился в это время, в качестве личного секретаря, и Крылов), «Подщипа» не могла появиться в печати не только при жизни Крылова, но и гораздо позднее (впервые была опубликована лишь в 1871 г., несколько ранее, в 1859 г., была издана за границей). Некоторые места «Подщипы» принадлежат к ярким образцам нашей политической сатиры. Таково, например, описание Государственного совета и некоторые другие моменты и эпизоды пьесы, которые лицеист Пушкин с восхищением припоминает в своём «Городке». В частности, в качестве комико-сатирическрго эффекта Крылов мастерски использует в своей пьесе речь персонажей: коверкающего русский язык и произношение наглого и самоуверенно-тупого немецкого принца Трумфа и сюсюкающего царского сына князя Слюняя. Но политическая сатира 3 8 0 на монархов всё время даётся в форме и чисто литературной пародии на один из наиболее официально признанных жанров нашего классицизма — героическую «придворную» трагедию, которая пересмеивается Крыловым по рецептам скарроновской ирои-комической поэмы: атрибутами трагической Мельпомены наделяется муза комедии — «игривая Талья» (это выражено Крыловым и в самом жанровом определении им своей пьесы как «шутотрагедии». Однако наряду с жестокими атаками на классицизм Крылов ядовито высмеивает и карамзинско-дмитриевский сентиментализм (например в образе Ужимы в комедии «Пирог», 1799— 1801 гг.). Несколько ранее в лице писателя Ермалафида (ермалафия — многословная болтовня, чепуха, дребедень), который захотел «писать без правил и доказать на самом деле, что словесность есть свободная наука, не имеющая никаких законов, кроме воли и воображения», он пародийно-сатирически задевает Карамзина. Очень своеобразная повесть Крылова «Ночи», опубликованная в четырёх номерах «Зрителя», представляет собой сплошную и весьма сложную пародию. Повесть начинается с пародирования знаменитых «Ночных дум» английского поэта предромантика Юнга, пользовавшегося исключительной популярностью среди наших сентименталистов, а заканчивается не менее ядовитой пародией на диаметрально-противоложную в стилевом отношении авантюрно-плутовскую новеллу, что сочетается с одновременным весьма сатирическим показом нравов дворянского общества. Многообразие объектов литературной пародии лучше всего показывает замечательную самостоятельность молодого Крылова, не удовлетворявшегося ни одним из существовавших литературных направлений, с боем пробивавшегося на свой собственный путь. В сатирических журналах Крылова путь этот в достаточной степени дпределился. У Крылова были все данные для того, чтобы стать великим сатириком, своего рода Салтыковым-Щедриным X V I I I в., целый ряд сатирических тем, образов и мотивов которого он замечательно предвосхитил в своём сатирическом , творчестве. Однако пойти по этому пути он не смог. С сатирическими журналами Крылова повторилось, как мы видели, то же самое, что произошло с сатирическими листками Новикова. Больше чем на десять лет Крылов почти совсем ушёл из литературы. С 1806 г. в печати начали появляться басни Крылова. Сатирик превратился в знаменитого баснописца. Но прав Белинский, подчёркивая, в качестве одной из замечательных особенностей басенного творчества Крылова, его сатирическую подпочву. Исполненные остро-сатирических зарисовок, зачастую построенные на мастерски разработанном диалоге, басни Крылова своеобразно претворили в себе его первоначальный творческий опыт сатирика и драматурга. В причудливо-пёстром зверинце басен Крылова мы без труда распознаём старых знакомцев — Каибов, Грабилеев, Дурсанов, Беспутовых, Припрыжкиных, Скотонравов, Промотов, — которых в таком изобилии встречали на страницах «Почты духов» и «Зрителя». В баснях они выступают в образах львов, грубо цинически пользующихся своей силой, бесстыдно-алчных и недалёких волков, елейных, ловко обделывающих свои дела и делишки кумушек-лисиц, модничающих обезьян и т. д. Сатирическая зоркость Крылова осталась всё та же, и вместе с тем бесконечно повысилась способность художественного воплощения. При всей резкости и радикализме ранней сатиры Крылова в ней вместо живых людей обычно всё ещё продолжают фигурировать олицетворённые схемы общественных недостатков и пороков. В баснях Крылова эти сатирические «общие места» с пришитыми к ним именами-характеристиками превращаются в изумительные по силе художественного обобщения образы животных-людей. В тесных рамках десятка-двух рифмованных строк Крылов с несравненным мастерством разыгрывает сцены из вечной «человеческой комедии» эксплоататорского общества. Несмотря на внешнесказочный характер, составляющий обязательную принадлежность басен3 5 7 ного жанра, басни Крылова являются своего рода школой художественного реализма, в которой учились и Грибоедов, и Пушкин, и Гоголь. Но Крылов не был бы в своих баснях «первым великим натуралистом в нашей поэзии» (понимая здесь натурализм в смысле гоголевского направления— «натуральной школы»), как называет его Белинский, если бы им не предшествовала деятельность его как журналиста-сатирика. |
Скачать 196.34 Kb.