римское право. Литература по гуманитарным и социальным дисциплинам для высшей школы и средних специальных

• Название: Литература по гуманитарным и социальным дисциплинам для высшей школы и средних специальных
• Анкор: римское право
• Дата: 14.12.2022
• Размер: 6.24 Mb.
• Имя файла: Avtonomov_V__Ananin_O__Makasheva_N_-_Istoria_ekonomicheskikh_uch.doc
• Тип: Литература; #845020
• страница: 2 из 74

15

что наличие богатства как раз и дает свободному человеку возмож­ность заниматься достойными его делами — такими, как служение обществу или совершенствование в «беспредельных» по своим целям науках и искусствах.

Этот взгляд на богатство лежит в основе знаменитого противопо­ставления «экономии» и чхрематистики». Широко известная, но уп­рощенная его версия сводится к разграничению искусства ведения хозяйства («экономии»), которое, по выражению Аристотеля, «заслу­живает похвалы», и искусства накопления денег, или наживы («хре-матистикиь), которое, напротив, «по справедливости вызывает пори­цание». Более внимательное прочтение античного мыслителя, пред­ложенное американским экономистом и антропологом К. Полани^ показало, что мысль Аристотеля богаче. Хрематистика (от греч. хре-мата — предметы необходимости) — это умение обеспечивать себя предметами необходимости, искусство запасаться необходимым {во­все не только деньгами!). Хрематистика естественным образом до­полняет экономию как искусство пользоваться и распоряжаться наличным имуществом⁶. Аристотель не осуждал хрематистику в этом широком смысле — без запасов никакое хозяйство невозможно. Од­нако его интересовали цели, которым служило это искусство. Соот­ветственно, Аристотель выделял два вида хрематистики: один обес­печивает запасы, потребные для ведения хозяйства (экономии), дру­гой - нацелен на накопительство сверх таких потребностей. Запасы обычных продуктов имеют разумный предел, свою естественную гра­ницу - они портятся от времени, требуют много места для хранения и т.д. Словом, увеличивать их сверх меры - себе в убыток.

Иначе обстоит дело с накоплением денег. Согласно Аристотелю, деньги возникли из потребностей меновой торговли — в этом качест­ве они столь же необходимы, как и натуральные запасы, ибо способ­ствуют добыванию средств жизни. Однако накопление денег не име­ет той естественной границы, которая присуща натуральным запа­сам. В связи с этим Аристотель и фиксирует явление, по тем време­нам новое и необычное: «Все занимающиеся денежными оборотами

⁵ Polanyi К. Aristotle Discovers the Economy//Trade and Market in the Early Empires: Economies in History and Theory. Glencoe: Free Press, 1957. P. 64—94. « ..Деньги не ценность, если не умеешь пользоваться ими», — говорится в трактате Ксенофонта. И поясняется: «...если кто станет пользоваться день­гами так, что купит себе любовницу и из-за нее повредит телу, повредит душе, повредит хозяйству, разве... будут ему деньги полезны?» (Ксенофонт Указ. соч. С. 199). В XX в. подобный аргумент вряд ли произведет впечатление на эко­номиста. Реакцией будет скорее меланхолическое сетование, каковы пред­почтения - такова и полезность!

16

стремятся увеличить количество денег до бесконечности». То есть вме­сто того, чтобы быть средством, богатство само становится целью и начинает конкурировать с другими целями, более значимыми в тог­дашнем обществе. Отсюда и неприятие такого типа поведения. «В ос­нове этого направления, - пишет Аристотель, - лежит стремление к 'жизни вообще, но не к благой жизни». Так что дело не в самой хремати-стике, а в том особом тмпе поведения (сегодня мы называем его эко­номическим), который из нее вырастает.

Продолжая свою мысль, Аристотель выводит важное следствие: «...и так как эта жажда (жизни вообще в отличие от благой жиз­ни. - О.А.) беспредельна, то и стремление к тем средствам, которые служат к утолению этой жажды, также безгранично»⁷. В этих словах обозначено главное условие, при котором возникает проблема огра­ниченности (редкости) ресурсов — центральная проблема современ­ной микроэкономики, именуемая нередко экономической проблемой как таковой. Если накопление запасов (в том числе денежных) игра­ет служебную роль, то это значит, что потребность в них ограничена и может быть удовлетворена полностью. Тогда привычной для эко­номистов предпосылке ограниченности ресурсов просто нет места! И напротив, как только преобладающим принципом поведения лю­дей становится стремление увеличить свое богатство, ограниченность ресурсов оказывается неотъемлемой чертой всякой хозяйственной деятельности.

Таким образом, античное искусство «экономии» (домохозяйства) и современная экономическая теория, решающая проблему распре­деления ограниченных ресурсов, не просто различаются кругом яв­лений, включаемых в понятие «экономического». Суть дела и том, что они имеют дело с разными жизненными ситуациями. В Греции эпо­хи Ксенофонта и Аристотеля стремление к умножению денежного богатства не стало еще нормой поведения; более того, такое поведе­ние не вписывалось в заведенный порядок жизни. Осуждая накопле­ние денег, Аристотель стремился предупредить угрозу этому порядку. Отсюда критический пафос в его отношении к тем конкретным ви­дам деятельности, с которыми новый тип поведения был связан тес­нее всего: коммерческой торговле (в отличие от меновой, или бар­терной) и - особенно — ростовщичеству. Взгляды Аристотеля по этим вопросам вошли в общественное сознание и дали направление эко­номической мысли по меньшей мере на два тысячелетия вперед. Уже одного этого обстоятельства достаточно, чтобы специально остано­виться на этих темах.

⁷ Аристотель. Указ. соч. С. 393.

17

3. Экономика в религиозном мировосприятии

Богатство

Общественно-экономические идеи Аристотеля утверждали цен­ности традиционного общества. Неудивительно, что они нашли жи­вой отклик у идеологов этих обществ, какими были христианские и мусульманские религиозные мыслители средневековья. Так эти идеи вошли в богословские трактаты и канонические толкования религи­озных текстов, а из них - в проповеди и сознание людей. В результа­те неприязненное отношение к богатству и обогащению обрело ав­торитет и образность евангельской притчи, согласно которой «удоб­нее верблюду пройти сквозь угольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», а образ Иисуса Христа, изгоняющего менял и тор­говцев из храма, стал назидательным примером отношения к этим профессиям.

Образный ряд новозаветных притч дополнялся и закреплялся ар­гументами богословов. Так, знаменитый Иоанн Златоуст, виднейший представитель восточного христианства конца IV — начала V в., в своей полемике против накопительства подчеркивал относитель­ность богатства: «Источник всего зла - это избыток и желание иметь больше, чем мы нуждаемся». В другом месте он пояснял: «Не тот бо­гат, кто окружен всяческими владениями, но тот, кто не нуждается во многом; не тот беден, у кого нет ничего, но тот, кому много требу-гтся» .

Впрочем, инвективы отцов церкви против богатства вовсе не были проповедью уравнительности. Напротив, их беспокойство вызывало все, что нарушало или хотя бы несло в себе угрозу нарушения сло­жившегося порядка вещей. Разделение людей на богатых и бедных, свободных и подневольных было частью этого порядка и само по себе не подвергалось сомнению. Речь шла лишь о сглаживании социаль­ных контрастов, противодействии наиболее острым антагонизмам. Это выражалось в характерных оговорках, придававших экономиче­ской доктрине отцов церкви более гибкий и практичный характер. Тот же Иоанн Златоуст писал: «Меня часто упрекают, что я постоян­но нападаю на богатых. Это, конечно, так, но лишь постольку, поскольку они постоянно нападают на бедных. Я никогда не нападаю на богатых как таковых — только на тех, кто злоупотребляет своим богатством.

* Karayiannis A. The Eastern Christian Fathers (A. D. 350-400) on the Redistribution ofAVealth//History of Political Economy. 1994. Vol. 26(1). P. 39-67.

18

Я не устаю подчеркивать, что я осуждаю не богатых, но жадных: бо­гатство - это одно, алчность — совсем другое»⁴.

Приводились и другие, более частные условия, позволяющие от­делить праведное богатство от неправедного. Они касались прежде всего условий приобретения богатства и способов его использования. Так, жесткой критике подвергалась практика придерживания това­ров в расчете на последующий рост цен. Василий Великий (IV в.), еще один видный идеолог восточного христианства, призывал: «Не ждите нехватки хлеба, чтобы открыть свои амбары... Не наживайте золота на голоде и не пользуйтесь всеобщей нищетой для умножения богатства»¹⁰.

Особенно показательна позиция отцов церкви в отношении ис­пользования богатства. Следуя аристотелевской традиции, они осуж­дали тех, кто копит богатство, в противовес тем, кто его расходует на необходимые для жизни блага и на пожертвования нуждающимся. Порицая накопительство, отцы церкви не делали исключения и для накоплений производительных, направляемых на расширение про­изводства. Современный экономист склонен видеть в этой позиции явное заблуждение, ибо для него накопления, инвестиции — главный источник прогресса. Однако традиционное общество не было наце­лено на прогресс, и тому были свои основания. Накопление — это всегда вычет из текущего потребления, поэтому в бедном обществе приоритетность потребления - это дополнительный шанс на выжи-ван ие всего сообщества, а приоритетность накоплен ия - это установ­ка на улучшение жизни для немногих с риском для выживания сооб­щества в целом. Вплоть до XVI в. христианские мыслители были еди­нодушны в защите ценностей традиционного общества, в том числе в осуждении накопительства. Бережливость стала восприниматься как значимая добродетель лишь с наступлением новой эпохи, когда уг­розы выживанию рода (сообщества) стали утрачииать былую неот­вратимость, и система общественных ценностей становилась все бо­лее индивидуалистичной.

Справедливая цена

Аристотелю принадлежит первенство и в анализе явления, кото­рое сегодня мы называем ценой товара - понятием, вокруг которого строится вся теория современной микроэкономики. Впрочем, у са­мого Аристотеля речь шла о проблеме справедливости при обмене. Он

' ibid. ¹⁰ Ibid.

19

понимал, что главное в отношениях между людьми при обмене - это пропорция, в которой одно благо обменивается на другое. «...[И/меть больше своей /доли], — рассуждал Аристотель, — значит «наживать­ся», а иметь меньше, чем было первоначально, —значит «терпеть убыт­ки», как бывает при купле, продаже и всех других [делах], дозволенных законом. А когда нет ни «больше», ни «меньше»... говорят, что у каждо­го его [доля! ^и никто не терпит убытка и не наживается»^.

Более всего Аристотеля занимал вопрос основания, или крите­рия, с помощью которого можно было бы судить, какая пропорция обмена справедлива, а какая - нет. Ясного ответа у него не получи­лось, однако поиски в этой области оказали влияние на все последу­ющее развитие экономической мысли. Рассуждения Аристотеля мож­но резюмировать следующим образом:

• 
  обмен происходит, если тех, кто обменивается, связывает вза­
  имная потребность и если то, что подлежит обмену, в каком-то смыс­
  ле равно и имеет общую меру;
  
• 
  общей мерой при обмене является потребность, которую на прак­
  тике заменяют деньги (монета), причем деньги — это условная мера,
  она устанавливается не по природе, а по уговору между людьми;
  
• 
  обмен справедлив, если соотношение сторон отражает соотно­
  шение их работ;
  
• 
  совершая между собой обмены, люди участвуют в общей (об­
  щинной) жизни, которая без справедливых обменов невозможна.
  

Текст Аристотеля дал повод для противоречивых толкований. Одни взяли за основу тезис о том, что справедливый обмен должен отражать соотношение работ — отсюда выросли такие концепции цены товара, как теория издержек производства и трудовая теория стоимости (ценности). С этой традицией экономической мысли свя­заны такие разные мыслители, как средневековые схоласты Альберт Великий и Дуне Скот, английские экономисты-либералы А. Смит и Д. Рикардо, социалисты К. Маркс и В.И. Ленин и др.

Другие толковали Аристотеля, опираясь на его тезис о потреб­ности как общей мере при обмене. Отсюда ведут свою родословную различные теории, выводящие цену из полезности благ Эта интел­лектуальная традиция объединяет христианского богослова Авгус­тина Блаженного (V в.), философов XVIII в. Э. Кондильяка (Фран­ция) и И. Бентама (Англия), экономистов разных поколений от ита­льянца Ф. Галиани (XVIII в.) и немца Г. Госсена (XIX в.) до нашего современника американца П. Самуэлъсона и др.

^{1 1} Аристотель, Никомахова этика//Соч. Т. 4. М. Мысль, 1984. С. 154. 20

Впрочем, обе эти традиции в восприятии идей великого гречес­кого мыслителя сложились позднее и несут на себе печать анахро­низма, т.е. оторванности от эпохи и обстоятельств, в которых рабо­тал сам Аристотель. В его время не было ни конкурентных рынков, которые явно или неявно предполагаются теориями полезности, ни нормирования трудозатрат, без которого трудно говорить о прямом приравнивании различных видов труда (работ). Аристотель писал об обмене в контексте общинной жизни — о чем говорит пример, кото­рый он использовал: обмен между строителем дома и башмачником. Это вовсе не обмен между случайно встретившимися торговцами. Речь шла о повторяющихся отношениях. Обмен считался справедливым, если позволял обеим сторонам и дальше поддерживать отношения. И забота о согласованности производимых работ с потребностями, и требование безубыточности обмена — это принципы, обеспечиваю­щие устойчивость разделения труда в общине.

Дискуссии о справедливой цене продолжились в ХШ в. в среде схоластов (от лат. doctoresscholastic?) — западноевропейской католи­ческой профессуры, прежде всего богословов и юристов. Хозяйствен­ная жизнь в эту эпоху заметно отличалась от античной. Натуральные крестьянские хозяйства были еще доминирующим укладом, но де­нежное обращение и коммерческая торговля уже прочно вошли в жизнь, особенно в городах. Доля продукции, поступавшей в рыноч­ный оборот, медленно, но неуклонно росла. Конечно, рыночные от­ношения, включая ценообразование, не были конкурентными - они регламентировались отчасти государством, но главным образом кор­поративными объединениями: ремесленными цехами и купечески­ми гильдиями.

Дискуссии в схоластической литературе опирались не только на Аристотеля. Другим важнейшим источником было римское пра­во, которое привнесло идею свободы договора между участниками обмена. В этих спорах — в противовес реальной практике ценооб­разования — сложилось и само понятие «справедливой цены» (лат. justumpretium). Оно было экономическим и этическим одновремен­но. Средневековые авторы выделяли две группы факторов цено­образования¹²: первая — чисто экономические факторы, связанные с покрытием потерь (издержек) продавца, — сюда входили трудо­вые затраты, расходы на материальные ресурсы и транспортиров­ку, некоторые авторы добавляли к ним также затраты на изучение

^{1 2} Hamouda О. And Price В. The Justice of the Just Price // The European Journal of the History of Economic Thought. 1997. Vol. 4(2). P. 191-216.

21

рынка и даже компенсацию за риск; вторая — факторы, отражав­шие разные виды потребностей (нужд). Они ранжировались по эти-ческим критериям: от естественных, вполне оправданных'³, до со­вершенно недостойных, обусловленных человеческой алчностью. Здесь-то и возникала главная коллизия: цены, вполне обоснован­ные относительно уровня издержек, тем не менее были для мно­гих людей столь высокими, что не позволяли удовлетворять даже элементарные нужды.

Понятие «справедливой цены» служило основанием для крити­ки таких цен и поиска путей их приближения к «справедливому» уровню. Иными словами, идея справедливой цены выступала в ка­честве моральной нормы, или эталона, с помощью которого люди оце­нивали определенные действия и поступки¹⁴, в данном случае — по­ведение продавцов на рынке. Моральные нормы лучше всего закреп­ляются в тех случаях, когда они входят в обычай, становятся прави­лом поведения. Обычай и стал точкой отсчета при практическом оп­ределении справедливой цены. «Вещь стоит того, за что она мо­жет быть продана — это значит: в обычном случае, в общественном месте, многим людям и в течение нескольких дней», — писал в XIV в. Бартоло из Сассоферрато'\ Соответственно, усилия по приближе­нию реальных цен к справедливым в основном сводились к нейтра­лизации факторов, вызывающих отклонение иен от сложившегося, привычного уровня, т.е. без обмана, монополии или иных манипу­ляций. Бороться с нарушениями правил честной торговли предпо­лагалось прежде всего правовыми средствами. В этом схоласты так­же опирались на римское право, согласно которому договорные цены допускались только при условии, что их установление не со-

^{1 3} В схоластической литературе, в частности в трудах ее крупнейшего представителя Фомы Аквинского (ХШ в.), можно найти целый перечень ус­ловий, при соблюдении которых извлечение умеренной прибыли считалось оправданным. Прежде всего речь шла о прибыли, направляемой на благо­творительность и общественное служение. Однако упоминались и другие условия, такие, как пространственные и временные различия в ценности товаров, улучшение торговцем их качества и т.д. (Шумгтетер Й. История эко­номического анализа // (Истоки: Вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып. 2. М.: Экономика, 1990. С. 239).

^и 1\<Гаральная нормадеиствуетвтой мере, в какой люди, а) следуют этой норме в своих собственных поступках, б) относятся с осуждением к людям, которые нарушают эту норму, и, наконец, в) в той мере, в какой люди, сами нарушающие эту норму, испытывают угрызения совести от сознания амо­ральности своих поступков.

Lowry S. (Ed.) Pre-Classical Economic Thought. Boston etc.. Kluwer Academic Press. 1987. H. 125.

22

провождалось «чрезмерным нажимом», (так называемая оговорка «laesioenormus»). Причем в схоластической литературе эта оговорка толковалась-весьма широко.

Грех ростовщичества

Критическое отношение Аристотеля к ростовщичеству отразило общую, вполне сложившуюся тенденцию, которая прослеживается в законодательстве и письменных памятниках многих народов. Среди них — Библия. В книге «Исход» говорится: «Если серебро дашь в долг кому-нибудь из Моего народа, бедняку, [который] с тобой, не требуй от него уплаты, не налагай на него роста»^]!>.

В книге «Второзаконие» вводится характерное разграничение между «своим братом» и «чужаком», согласно которому запрет на взи­мание процента с отдаваемого в долг касается только «своих». Не до­вольствуясь одним лишь запретом, древний законодатель предусма­тривает также периодические отпущения долгов: «В конце седьмого года... пусть отпустит всякий заимодавец заем, который он дал своему ближнему». В тот же срок надлежало освободить проданного в рабст­во. Каждый пятидесятый («юбилейный») год рабам-соплеменникам и их детям должны были возвращаться не только личная свобода, но и родовые владения, прежде всего земля¹⁷.

Вклад Аристотеля в осмысление ссудного процента связан с его попыткой подвести под критику ростовщичества теоретическое ос­нование. В основе его доводов лежала концепция денег, выводившая их из меновой торговли и оставлявшая за ними сугубо служебные функции: а) средства соизмерения благ, или — в позднейшей терми­нологии — меры стоимостей; б) посредника при обмене, или средст­ва обращения. Деньги, с точки зрения Аристотеля, бесплодны. Это

^{1 (1} Учение. Пятикнижие Моисеево. М.: Республика, 1993. С. 133.

¹⁷ См.: Там же С. 181-182, 246, 253. В дальнейшем эта тенденция была закреплена каноническими текстами христианства и ислама. В христиан­ском мире отношение к ростовщичеству и ссудному проценту до сравни­тельно недавнего — по историческим меркам — прошлого опиралось на вы­сказывание Иисуса Христа, приведенное в Евангелии от Луки: «...и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам награда великан». Много было спо­ров, как толковать эту заповедь, но исторический факт неоспорим: веками она воспринималась как осуждение процентного дохода и признание прак­тики его взимания тяжким грехом. Ислам, несмотря на благожелательное отношение к торговле и торговой прибыли, с самого начала отличавшее его от христианства, также не составил исключения: в Коране запрет взимать проценты звучит даже определеннее, чем в христианских источниках. При­чем исламский мир не отказался от него и поныне.

23

только знаки богатства, но не само богатство¹⁸. Соответственно, они не могли служить средством сохранения и накопления богатства, а потому и предметом собственности. Отсюда вытекает и отношение к ссудному проценту.

«...Сполным основанием, — писал Аристотель, — вызывает нена­висть ростовщичество, так как оно делает сами денежные знаки пред­метом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого они были созданы ведь они возникли ради ме­новой торговли, взимание же процентов ведет именно к росту денег... как дети походят на своих родителей, так и проценты являются де­нежными знаками, происшедшими от денежных -же знаков. Этот род наживы оказывается по преимуществу противным природе» .

Позднее доводы Аристотеля были подхвачены и развиты христи­анскими мыслителями. Ростовщики «собирают доход с того, что не сеяли, и жнут то, что не сажали, — учил знаменитый византийский богослов Григорий Назианзин (IV в.), — вместо того, чтобы культи­вировать землю, они эксплуатируют трудное положение тех, кто ис­пытывает нужду»¹⁰. Особенно активно эта тема разрабатывалась сред­невековыми схоластами, в частности Фомой Аквинеким. Ключевым моментом его анализа было разграничение двух видов займов: потре­бительских и арендных. В первом случае те конкретные блага, кото­рые заемщик берет в долг (например, мешок зерна), предназначены для потребления. Фактически эти блага становятся собственностью заемщика - никто не предполагает, что последний вернет кредитору именно ту порцию зерна, которую он ранее взял взаймы. Возврату подлежит эквивалент взятого в долг, в нашем примере - такой же (но не тот же самый!) мешок зерна. Иное дело при,аренде: здесь право собственности на арендуемое имущество не передается заемщику, и по истечении срока аренды именно это имущество (а не его эквива­лент) подлежит возврату.

Д еньги у Аристотеля — это нечто отличное от «реальных ценностей» — благ, непосредственно удовлетворяющих человеческие потребности и обес­печивающих производственные нужды. Отсюда берет свое начало важное разграничение реальных и денежных сторон хозяйственной жизни. Все, что связано с производством (или добычей) благ, их физическим перемещением и потреблением — это реальная сторона экономики. Все, что не меняет коли­чества «реальных ценностей», а л ишь отражает смену их владельцев (покуп­ки и продажи товаров) или распределение прав на их приобретение (добро­вольные денежные пожертвования, принудительные, например фискальные, изъятия денежных доходов и т.д.) — это денежная сторона экономики. "Аристотель. Политика // Соч. Т. 4. М : Мысль, 1984. С. 395.

²" Karayiannis A. Op. cit. P. 49

24

Денежную ссуду схоласты считали разновидностью потребитель­ского займа, поскольку — подобно мешку зерна - взятые в долг день­ги (как совокупность монет) становятся собственностью заемщика, в том смысле, что возврату подлежат не те именно монеты, которые брались в долг, а эквивалентная сумма денег.

Вид займа предопределял ответ на вопрос о правомерности дохо­да с него. В случае аренды претензия собственника на процентный доход считалась оправданной. Предполагалось, что арендатор дол­жен делиться с собственником частью дохода, который он получил (или мог получить) от пользования арендуемым имуществом. В слу­чае потребительского или денежного займа, напротив, никакой до­полнительной платы (помимо возврата основного долга) не допуска­лось. Претензия на процентный доход в этом случае отвергалась на тех основаниях, что ростовщик продает: а) то, что ему не принадле­жит; б) то, чего не существует; в) наконец, продает время, которое принадлежит всем. Эти аргументы логически вытекали из принятой концепции денег: если деньги, взятые в долг, стали собственностью заемщика, то, требуя плату за пользование этими деньгами, кредитор пытается во второй раз продать то, что он уже раз продал, следова­тельно, то, что ему уже не принадлежит²¹, чего у него уже нет. Един­ственное, что заемщик получает в свое распоряжение вместе и наря­ду с одалживаемой суммой денег, — это время, отделяющее его от дня расплаты. Однако вопрос о правомерности продавать время в ту эпо­ху звучал по меньшей мере нелепо и воспринимался как сугубо рито­рический. Афоризм XX в. «Время — деньги!» совершенно чужд сред­невековому мировосприятию.

В средневековой Европе церковь стремилась не только убеждать, но и непосредственно влиять на законодательство и политику. Так, Венский собор католической церкви в 1311 г. объявил всякое свет­ское законодательство, не согласное с постановлениями церкви о процентах, недействительным и ничтожным. Всякое сомнение на этот счет стало преследоваться как ересь.

Впрочем, вопреки всем запретам потребности хозяйственной жизни пробивали себе дорогу, и заинтересованные стороны находи-

^{2 1} Любопытным вариантом этого аргумента была мысль о том, что за­имодавец продает предприимчивость ссудополучателя (т.е. чужую предпри­имчивость!). Отсюда всего шаг до частичного оправдания процентного до­хода еще одним участником этих дискуссий Жеральдом Одонисом (XIV в.), согласно которому заимодавец скорее отказывается от собственной предпри-имчи вости, поскольку «оба не могут пользоваться одними деньгами в одно вре­мя» (см.: Lowry S. (Ed.) Op. cit. P. 127).

25

ли способы взаимовыгодного оформления денежных займов. Самый распространенный из них базировался на юридически закрепленном праве заимодавца на вознаграждение (оно называлось «.интересом») в случае несвоевременного возврата долга. Стороны без труда могли, например, устанавливать сроки возврата долга таким образом, чтобы выплата этого вознаграждения приобретала одновременно легальный и неотвратимый характер.

Пересмотр отношения к ростовщичеству начался в Европе толь­ко в XVI в., в эпоху Реформации. Против запрета на взимание про­центов выступили известный реформатор церкви Ж. Кальвин, авто­ритетный французский юрист Ш. Дюмулен и др. Новые идеи вос­принимались с трудом. Даже Мартин Лютер, еще один лидер Рефор­мации, был — в отличие от Кальвина — ярым противником ростов­щичества. Дюмулен был объявлен в католической Франции ерети­ком и скрывался от преследований в Германии. Законодательная от­мена запрета на взимание процентов в Англии произошла в том же XVI в., а но Франции — только в конце XVIIT в., в период француз­ской революции.

Денежная ссуда под проценты — явление столь привычное и ес­тественное для современного экономиста, что его дружное неприятие в разных странах на протяжении тысячелетий сегодня легко может быть принято за курьез, признак непросвещенного сознания. Одна­ко высокомерие здесь вряд ли уместно. Денежная ссуда — формально одно и то же явление — в разных типах общества выполняет разные экономические функции. Одно дело, если речь идет о средствах для инвестирования и деньги берут в долг, чтобы их с выгодой вложить в расширение производства или новое предприятие. Совсем другое — когда не хватает на текущие потребительские расходы и деньги нуж­ны, чтобы «дотянуть» до нового урожая или очередного заработка. Для современной экономики типична первая ситуация, для тради­ционной — вторая. Именно здесь истоки отношения к ссудному про­центу как форме господства богатых над бедными, собственности над трудом, как способу закрепления социального неравенства. Непри­ятие процента было неприятием чрезмерного влияния на жизнь лю­дей²³ «мертвой руки прошлого». И даже первые борцы за легализацию ссудного процента вовсе не были его безоговорочными сторонника­ми и полагали, что норму процента можно и нужно законодательно ограничивать.

^{2 2} Spiegel H.W. The Growth of Economic Thought. 3d ed. Durham: Duke University Press, 1991.

2G

Рекомендуемая литература

Ксенофонт. Домострой // Воспоминания о Сократе. М.: Наука, 1993.

С.197-262. Аристотель. Никомахова этика. Политика // Соч. Т. 4. М.: Мысль,

1984. С. 53-293,375-644.

Учение. Пятикнижие Моисеево. М.: Республика, 1993. Шумпетер Й, История экономического анализа // Истоки: Вопросы

истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып. 1, 2.

М.: Экономика, 1989-1990. Lowry S.(Ed.) Pre-Classical Economic Thought. Boston etc.: Kluwer

Academic Press, 1987. Polanyi K. Aristotle Discovers the Economy // Trade and Market in the

Early Empires: Economies in History and Theory. Glencoe: Free Press,

1957. P. 64-94.