книга. Литература по лингвистике и литературоведению
 Скачать 2.85 Mb.
|
|
Таблица 6 Корреляции между метафорами и оценками
Во-вторых, понятие «национальной идеи» в современном общественном сознании существенно менее конфликтно, чем другие идеологически связанные концепты, в том числе и понятие «идеологии». На это указывает значительно меньшее количество используемых метафор по сравнению с К-переменной «ИДЕОЛОГИЯ», а также сам набор метафор [Баранов, Добровольский, Михайлов 1997 6]. Среди них практически отсутствуют конфликтные метафорические модели — такие, как ВОЙНА, СПОР. Отсутствие метафорической модели ВОЙНА тем более показательно, что согласно имеющимся исследованиям, эта метафора является типичной для современного русского политического языка [Баранов, Караулов 1994]. Анализ контекстов реализации К-переменной «ИДЕОЛОГИЯ» подтверждает это: метафора ВОЙНЫ по отношению к «ИДЕОЛОГИИ» занимает второе место, лишь несколько уступая метафоре ПЕРСОНИФИКАЦИИ [Баранов, Добровольский, Михайлов 19976]. В данном же случае превалируют конструктивные по своей сути метафоры ПЕРСОНИФИКАЦИИ, СТРОЕНИЯ, ВЕЩИ, РАСТЕНИЯ/ДЕРЕВА. В-третьих, понятие национальной идеи «удобно» для идеологического конструирования. В отличие от других идеологически связанных категорий, оно представляет собой tabula rasa, поскольку степень его неясности в сфере публичной политики чрезвычайно высока: подавляющее количество употреблений выражений, связанных с национальной идеей, приходится на контексты неопределенности (240 из 833) 10). И, наконец, в-четвертых, важно, что понятие «национальной идеи» в политических дискуссиях имеет, скорее, положительные, чем отрицательные коннотации (392 положительных оценки при 130 отрицательных). 4.3.3. Контент-анализ литературного текста. Ранее были рассмотрены примеры применения контент-анализа в политическом дискурсе. Между тем он широко используется в исследовании литературных произведений. Возможности контент-анализа в сфере изучения литературного текста не оценены по достоинству в отечественном литературоведении. Однако использование этого метода позволяет существенно уточнить традиционные способы литературоведческого исследования и по-новому взглянуть на уже имеющиеся представления об авторах и литературных произведениях. В рамках литературоведения для контент-анализа может быть поставлена задача изучения особенностей творческого метода писателя и специфики изображения литературных персонажей. В качестве примера естественно взять достаточно хорошо изученный текст с выраженной внутренней структурой. Почти идеальным объектом контент-анализа оказывается в этом смысле роман Ф. М.Достоевского «Бедные люди», который представляет собой собрание писем Макара Девушкина и Варвары Добросёловой. 10) Для концепта «идеологии» контекстов неопределенности не нашлось вовсе — см. [Баранов, Добровольский, Михайлов 1997 б]. Выборки писем по объему вполне сопоставимы: письма Варвары составляют 17 779 словоупотреблений, а Макара — 23 895 словоупотреблений11). Поскольку письма четко атрибутированы, имеется возможность провести на этом романе классическое контент-аналитическое исследование, получив результаты, которые интересно сопоставить с традиционными литературоведческими истолкованиями этого текста. В литературоведении справедливо отмечалось, что «Бедные люди» продолжают традицию «натуральной школы», начатую «Шинелью» Гоголя. В отличие от Гоголя, изображение «бедного человека» в романе Достоевского лишено каких бы то ни было иронических черт. При этом читатель явно ощущает, как постепенно возрастает трагизм повествования, достигая кульминации в последнем письме Макара и обрываясь на нем. В литературоведческих исследованиях подчеркивалось, что трагизм событий и состояний действующих лиц Достоевский искусно передает множественными концептуальными оппозициями — приемом, который ляжет в основу наиболее значительных его произведений. Противопоставление «Жизни и Смерти», «Ума и Безумия», «Закона и Беззакония», «Лжи и Правды», «Веры и Неверия», «Целомудрия и Порока» позволяют, согласно Бахтину, поставить героев перед решающим жизненным выбором [Бахтин 1963]. В пограничных состояниях и проявляется истинная сущность героя. Для «Бедных людей» область оппозиций, область контраста формируется такими противопоставлениями, как «юная героиня и старый герой»; «герой в обычном представлении и Макар Девушкин как анти-герой, который переводится автором в статус героя», «любящие сердца и холодная, ненавистная действительность», «сентиментальность в изображении чувств и почти натурализм в описании событий действительности»12). Возникает вопрос, в какой мере эти противопоставления проявляются на уровне языка этого романа, в речи действующих лиц? Кроме того, в какой мере возможные языковые оппозиции можно рассматривать как еще одну сферу контраста, которая дополнительно драматизирует повествование, постоянно и в то же время скрыто воздействуя на читателя? С учетом поставленной задачи должна выбираться и концептуальная переменная. Здесь весьма удачным оказывается концепт СВОЙ— ЧУЖОЙ, который часто становился предметом исследования в рамках прикладной политологии. 11)Реально словоформ несколько меньше. Подсчет производился в пакете прикладных программ «Пси», разработанном М. Н. Михайловым. В этом пакете для облегчения поиска все слова, имеющие дефисное написание разделяются. Например, кто-то представляется в базе данных как кто и то. Это создает определенные неудобства, однако в данном случае не играет существенной роли: оба массива писем обсчитываются по единой методике, это не влияет на окончательный результат, поскольку важны не абсолютные, а относительные оценки частоты употребления. 12) См., в частности, [Trubeckoj 1948; Neuhauser 1976; Timm 1981; Terras 1983]. Семантико-прагматические репрезентанты категории СВОИ—ЧУЖОЙ (i): эксклюзивность. Одним из вариантов категории СВОЙ—ЧУЖОЙ является понятие ЭКСКЛЮЗИВНОСТИ — ориентации говорящего на себя, на свои мысли, желания, на свое прошлое и будущее. На поверхностной уровне ЭКСКЛЮЗИВНОСТЬ представлена прежде всего формами личного местоимения я и притяжательного местоимения мой. На табл. 7 и графике А представлена абсолютная и относительная частота употребления этих местоимений в письмах Макара и Варвары, соответственно. Таблица 7 Местоимения я и мой в дискурсе Макара и Варвары13)
 Из табл. 7 и графика А видно, что Варвара в несколько большей степени ориентирована на сферу личного. Текст романа подтверждает это наблюдение: значительные фрагменты текста посвящены воспоминаниям Варвары о своем прошлом. Кроме того, не без оснований страшась своего будущего, Варвара часто думает именно о нем. Прошлое Макара для читателя куда более неопределенно. 13) Здесь и далее, если это не оговаривается специально, словоформы лемматизированы Таблица 8 Местоимения мы и наш в дискурсе Макара и Варвары
 Семантико-прагматические репрезентанты категории СВОЙ-ЧУЖОЙ (iii): инклюзивность. ЭКСКЛЮЗИВНОСТЬ тесно связана с ИНКЛЮЗИВНОСТЬЮ — включенностью в свою личную сферу. Сюда входит то, что говорящий считает важным, существенным для себя, с чем он в какой-то мере себя отождествляет. Языковыми репрезентантами этой категории оказываются в первую очередь местоимения мы и наш. Тенденция, которая только была обозначена при употреблении местоимений я и мой, здесь находит последовательное воплощение. ЭКСКЛЮЗИВНОЕ вместе с ИНКЛЮЗИВНЫМ фактически формируют ядро ЛИЧНОЙ СФЕРЫ говорящего — это «мое Я» и то, что я связываю или отождествляю с собой. Относительная частота употребления репрезентантов категории ЛИЧНАЯ СФЕРА на уровне дискурса более высока у Варвары, чем у Макара. Тем самым можно сделать вывод, что она более важна для Варвары. Это, впрочем, легко подтверждается и самим текстом. Достаточно вспомнить эпизод выхода замуж Вареньки: жалуясь Макару на свою печальную судьбу, она не забывает о форме платьев, вышивке и пр.: Я измучилась от хлопот и чуть на ногах стою. Дела страшная куча, а, право, лучше, если б этого ничего не было. (...) Скажите мадам Шифон, чтобы блонды она непременно переменила, сообразуясь со вчерашним образчиком, и чтобы сама заехала ко мне показать новый выбор. Да скажите еще, что я раздумала насчет канзу; что его нужно вышивать крошью. Да еще: буквы для вензелей на платках вышивать тамбуром; слышите ли? тамбуром, а не гладью. Смотрите же не забудьте, что тамбуром! Приведенный фрагмент интересен тем, что хотя в нем относительно немного местоимений я и мой, тем не менее он хорошо иллюстрирует тенденцию к превалированию ЛИЧНОЙ СФЕРЫ для Варвары. Семантико-прагматические репрезентанты категории СВОЙ—ЧУЖОЙ (iii): ЧУЖОЕ. ЛИЧНАЯ СФЕРА, СВОЕ противопоставлены ЧУЖОМУ. Наиболее очевидный представитель этой категории — личные местоимения он, она, оно и они, а также притяжательные местоимения его, ее, и их. Абсолютная частота употребления этих местоимений в письмах Макара — 594, а в письмах Варвары — 558; относительная частота, соответственно, 0,0249 и 0,0314. Здесь тенденция не вполне ясна; различие как по относительной, так и по абсолютной частоте не велико. Кроме того, оно разнонаправлено: по абсолютной частоте Макар несколько опережает Варвару, а по относительной — наоборот. Иными словами, либо К-переменная выбрана неудачно, либо не вполне репрезентативны сами значения К-переменной. И действительно, если считать, что ядро категории ЧУЖОЕ составляет общество, противопоставленное индивидууму, то более ярким, парадигмальным репрезентантом этой категории выступает местоимение они и соответствующее притяжательное местоимение их. Анализ частоты употребления этих местоимений четко высвечивает тенденцию, не выявлявшуюся ранее. Из табл. 9 и графика С тенденция становится совершенно ясной. Выявленная закономерность подтверждается и частотой употребления лексемы другой — 31 употребление в письмах Макара и 10 вхождений в письмах Варвары (относительная частота, соответственно, 0,0013 и 0,0006). Эти данные можно проинтерпретировать как смещение интереса Макара на внешний мир, на действительность, на общество, которое явно представляет для него большую проблему, чем для Варвары. Можно, далее, предположить, что вольно или невольно противопоставляя себя сфере ЧУЖОГО, Макар оказывается в явном когнитивном конфликте, что требует от него более активного социального поведения, которое проявляется и на уровне речи. Это предположение находит отражение в лексических маркерах, если не конфликтности, то более активной социальной и, как следствие, дискурсивной позиции. Этот слой лексики заслуживает особого рассмотрения. Здесь же отметим, что лексическими маркерами дискурсивной активности являются, во-первых, те выражения, которые отражают процесс обдумывания ситуации, проблемы и процесс поиска решений, выхода из проблемной ситуации, и, во-вторых, мета-текстовые элементы — выражения, регулирующие сам процесс общения. К таким показателям можно отнести различные вводные и модальные слова, обрамляющие пропозицию и указывающие на последовательность естественноязыкового вывода, а также частицы, семантика которых содержит отсылку к имевшимся ранее предположениям, намерениям, желаниям; частицы дейктического характера, определяющие положение субъекта в описываемой ситуации. К лексическим маркерам дискурсивной активности относятся также обращения (они разбираются ниже). Грубо говоря, участник ситуации общения, чаще использующий частицы типа ведь, даже, неужели, разве, только, уже, хотя, хоть, дескать, вот, а также вводные выражения типа мне кажется, я думаю/считаю, оценочные предикаты типа совершенно ясно, очевидно, вряд ли, сомнительно и т.д., занимает более активную дискурсивную позицию по сравнению с тем, кто использует эти выражения существенно реже. Интуитивно кажется вполне правдоподобным предположение, что Макар более активен в общении с Варварой, чем Варвара с ним. И действительно, такие маркеры дискурсивной активности более типичны для писем Макара, чем для писем Вареньки. Ниже в табл. 10 и графике D представлены данные об абсолютной и относительной частоте употребления некоторых лексических маркеров дискурсивной активности, характерных для рассматриваемого текста. Таблица 9 Местоимения я и мой в дискурсе Макара и Варвары
 Таблица 10 Лексические маркеры дискурсивной активности
 Семантико-прагматические репрезентанты категории СВОЙ—ЧУЖОЙ (iv): «Я» и «Ты», Говорящий и Собеседник. Обратимся, наконец, к еще одному измерению категорий СВОЙ—ЧУЖОЙ и ЛИЧНАЯ СФЕРА. Это отношение между говорящим и слушающим — Я и ТЫ. Очевидными репрезентантами этого отношения в тексте оказываются личное местоимение вы и его притяжательный аналог ваш. Общая частота употребления всех словоформ этих местоимений в письмах Макара — 685, в письмах Варвары — 399; из-за меньшего количества словоупотреблений в письмах Варвары относительная частота различается несколько меньше — 0,0287 и 0,0224, соответственно. Иными словами, тенденция опять выражена не вполне отчетливо, хотя здесь уже видно, что количество обращений Макара как в абсолютном, так и в относительном выражении превосходит количество обращений Варвары. Эту тенденцию удается передать более ясно, если привлечь к анализу другие значения К-переменной — другие формы обращений, характерные для обоих героев изучаемого произведения. Со стороны Макара — это такие формы, как маточка, Варенька, голубчик мой, родная {моя) и др. (см. табл. 11), а со стороны Варвары — это формы типа Макар Алексеевич, друг мой, Милостивый Государь (см. табл. 12). Таблица 11 Другие формы обращения в дискурсе Макара
Таблица 12 Другие формы обращения в дискурсе Варвары
Таблица 13 Сводная сравнительная таблица обращений всех видов
 На сводной сравнительной таблице обращений вы, ваш, и других форм обращений в дискурсе Макара и Варвары (табл. 13 и график Е) видно, что и в оппозиции «говорящий vs. слушающий», «я vs. ты» Макар, как и в противопоставлении между СВОИМ и ЧУЖИМ, ориентирован на ЧУЖОЕ, на ТЫ, на собеседника. Перипетии его собственной судьбы важны для него только как отражение связи с миром, с действительностью, крайним выражением которой становится Варвара. Исследованная категория СВОЙ—ЧУЖОЙ имеет несколько смысловых концентров. Первый — это концепт Я — ЭКСКЛЮЗИВНОСТЬ. Достоевский представляет в тексте Варвару как человека несомненно положительного, но сосредоточенного в первую очередь на себе, на своих переживаниях и мыслях о прошлом и будущем. Это подтверждает и второй концентр СВОЕГО—ЧУЖОГО, понятие ИНКЛЮЗИВНОСТИ. Варвара склонна расширять свою ЛИЧНУЮ СФЕРУ. Во всяком случае, она придает ей существенно большее значение, чем Макар. Художественное произведение, между тем, требует коллизии, требует, по Выготскому, «контрапункта». Будучи активной во внутренней сфере, Варвара оказывается пассивной по отношению к действительности. Тут и обнаруживается возможность создания живительного конфликта, без которого невозможен художественный текст. Макар создается Достоевским как более деятельная личность, способная противостоять действительности и часто идущая на конфликт с нею. Макар, в отличие от Варвары, ориентирован во вне, его собеседником и когнитивным оппонентом оказывается ЧУЖОЕ и Варвара, как часть этого ЧУЖОГО. Это не означает, что Варвара не способна на самопожертвование ради другого, но она готова пожертвовать, а не победить. Макар же, оказываясь ее когнитивным антиподом, готов на противоборство и возможную победу. Его оценки существенно более определенны, желание справедливости более инструментально и, в принципе, воплоти-мо. Но очерченный когнитивный конфликт между Варварой и Макаром Нереализованный когнитивный конфликт — это еще один конфликт, дополнительно драматизирующий повествование. Проведенный анализ позволяет под другим — лингвистическим — углом зрения взглянуть на проблему «полифонического» романа, сформулированную применительно к романам Достоевского М. М. Бахтиным. Сущность полифонического романа заключается в «множественности самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинной полифонии полноценных голосов» различных героев. Как пишет Бахтин: «Не множество характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его [Достоевского. — А. Б.]произведениях, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетается здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события» [Бахтин 1963, с. 78]. Очевидно, что с языковой точки зрения создание особого, индивидуального голоса героя невозможно без использования соответствующих лингвистических средств. «Неслиянный голос» героя должен быть таковым не только идейно, но и лингвистически — иначе никакие идеи не помогут. «Всякое высказывание в этом смысле имеет своего автора, которого мы слышим в самом высказывании как творца его», — замечает в связи с этим Бахтин [Бахтин 1963, с. 55]. И действительно, уже первый роман Достоевского, первая проба пера в полной мере демонстрирует языковую автономность, самобытность, языковое несходство главных героев, что, разумеется, оказывается следствием и концептуальных различий между персонажами. 4.4. Методика когнитивного картированияКогнитивное картирование как методика политологии и социальных наук развивалось в работах Р.Аксельрода и его коллег [Axelrod 1976]. Когнитивное картирование позволяет выявить каузальную, причинную структуру политического текста, что используется для анализа кризисных политических ситуаций, а также для моделирования мышления политика. Фактически когнитивное картирование позволяет определить факторы, которые учитывают политики при принятии решений. Стратегия выбора факторов и задает возможную типологию политического мышления. С формальной стороны когнитивная карта представляет собой граф, в узлах которого находятся описания некоторых важных событий, ситуаций, а отношения, связывающие узлы (стрелки или дуги), отражают причинные связи между событиями, влияние событий друг на друга. Поскольку влияние может быть положительным (одно событие способствует реализации другого) и отрицательным (событие препятствует или затрудняет реализацию другого), то стрелки получают маркировку «+» или «-». Возможен и такой вариант, когда влияние событий друг на друга в тексте отмечено, но характер влияния не определен, тогда стрелка не получает никакого маркера или ей приписывается знак «0». Ниже приводится вариант когнитивной карты для следующего фрагмента политического текста, в котором описывается политическая ситуация на постсоветском пространстве в 1991 г.: Экономические интересы России, Украины и Белоруссии, общность их культур объективно вели к формированию славянского союза внутри СНГ. Однако соперничество между российскими и украинскими лидерами за контроль над Украиной и Белоруссией, кажется, навеки похоронило идею славянского блока, с которого, собственно, и началось СНГ. (...) Кроме того, в общей геостратегической игре участвуют страны Прибалтики, которые, по сути, уже сегодня образуют «мягкую» конфедерацию с общими военно-стратегическими интересами Для них идея союза славянских государств представляет явную угрозу. Несколько выпадают из общей картины республики Закавказья, которые из-за гражданских и межнациональных конфликтов не определили своего отношения к этой важнейшей теме. [«Правда»] Славянский блок − −   Соперничество между российскими и украинскими лидерами Позиция прибалтийских государств + 0 Экономические интересы России, Украины, Белоруссии… Позиция республик Закавказья Варианты формализма когнитивной карты позволяют более точно отражать степень воздействия события на другое событие с помощью аппарата «весов», приписываемых стрелкам. Часто используется трех-компонентная шкала весов — 1 (минимальное влияние), 2 («обычное», «нормальное» влияние), 3 (сильное, решающее влияние). Расстановка весов дает возможность суммировать положительные и отрицательные влияния, определяя «вектор» развития политической ситуации. Так, различная расстановка весов на приведенном фрагменте когнитивной карты будет давать совершенно разный результат. Если экспертная оценка влияния узла «Экономические интересы России...» будет равна 3, а оценка значимости узлов «Соперничество между российскими и украинскими лидерами» и «Позиция прибалтийских государств» будет равна -1 для каждого, то в сумме получится положительное значение: 3 - 1 - 1 + 0 = 1. Иными словами, ситуация описана как способствующая идее образования славянского блока. Другое дело, что фактически экспертные оценки, скорее всего, для данного отрывка текста будут ровно противоположны: + 1 («Экономические интересы России, Украины и Белоруссии...»); -3 («Соперничество между российскими и украинскими лидерами»); -2 («Позиция прибалтийских государств»); +0 («Позиция республик Закавказья»). Иными словами: +1-3-2 + 0=-4. Этот вариант распределения весов больше соответствует реальности. Экспертные оценки значимости событий либо выводятся из содержания текста, либо оказываются частью представлений эксперта-составителя карты о политической ситуации. Когнитивное картирование существует в двух вариантах — жестком и мягком. При мягком варианте эксперт при выявлении узлов когнитивной карты и установлении отношений между ними опирается не только на анализируемый текст, но и на свои знания о проблемной ситуации. Жесткий вариант когнитивного картирования опирается почти исключительно на языковую форму текста: восстанавливаются только такие отношения, которые эксплицитно представлены в тексте. При всем субъективизме когнитивного картирования — особенно по сравнению с методикой контент-анализа — оно показывает неплохие результаты по критерию надежности. Разные эксперты по одному и тому же тексту строят достаточно близкие по структуре когнитивные карты. Основная проблема — сложность и трудоемкость построения когнитивной карты, необходимость привлечения высококвалифицированных экспертов. Общий объем когнитивной карты может достигать 200—300 узлов. В этих случаях когнитивное картирование оказывается весьма сложной процедурой, требующей значительных ресурсных затрат. Использование когнитивного картирования позволяет выявлять некоторые базовые типы политического мышления. Например, типично каузальный тип мышления, характеризующийся четким разделением ситуаций (состояний мира) и факторов, влияющих на эти ситуации, характерен для Отто фон Бисмарка. При таком типе мышления политик активен, он рассматривает себя как важнейший фактор влияния на положение дел. Каузальному типу мышления противопоставляется процессуальный тип, интерпретирующий события как процессы, складывающиеся из действий многих миллионов факторов, которые невозможно предсказать. В этом случае границы между состояниями мира и факторами влияния на них размыты, почти отсутствуют. Такой тип восприятия политической жизни был присущ Л. Н. Толстому, который его блестяще проиллюстрировал в романе «Война и мир» (см. по этому поводу [Сергеев 1987]). С лингвистической точки зрения понятно, что когнитивная карта позволяет выявить лишь небольшую часть плана содержания текста. Более того, даже собственно причинные отношения в когнитивном картировании существенно огрубляются. Классический инструментарий когнитивного картирования включает три типа отношений между узлами: «+», « —», «0»: А + В («А способствует В»), А − В («А препятствует B»), А 0 В («А никак не влияет на В»). Легко показать, что эти отношения скрывают множество различных семантических связей. Например, за парой А − В стоит, как минимум, два варианта интерпретации: это может быть и «А — причина не B» и «А — гарантия от В». Если в первом случае позиция автора текста относительно А и В не вполне ясна, то во втором — автор, несомненно, отдает предпочтение А, а В для него нежелательно. Аналогичное разбиение по модальности ‘желательно—нежелательно’ можно провести для двух других отношений. Так, для А + В допустимо и нейтральное понимание «А способствует В», и понимание, при котором для автора предпочтительнее «не В» — «А попустительствует В». Наложение модальности 'желательность—нежелательность' на В существенно усиливает потенциал когнитивного картирования как семантического метаязыка, но и одновременно существенно усложняет саму процедуру когнитивного картирования, которая и без того достаточно трудоемка. * * * Сравнение методик контент-анализа и когнитивного картирования показывает, что они применимы отнюдь не только в политологии. Контент-анализ успешно использовался в литературоведении, например, при изучении различий в тематике песенной поэзии черного и белого населения США. Оказалось, что по сравнению с песенной лирикой белых, в балладах стилей «ритм энд блюз» и «соул» афро-американцев больше внимания обращается на действие, на конкретные проявления бытия человека, практически исключенные из временного континуума [Walker 1975]. Другой пример использования контент-анализа для исследования художественного текста уже приводился выше. Когнитивное картирование как особый метаязык представления плана содержания текста можно поставить в ряд с такими способами анализа текста, как моделирование его сюжетной структуры. С точки зрения общей теоретической задачи политической лингвистики — исследования дискурсивных практик — рассмотренные методики оказываются технологическим инструментом сбора данных, средством лингвистического мониторинга, позволяющего анализировать результаты использования дискурсивных практик в политическом дискурсе. Задание 1. Составьте список возможных значений следующих К-перемен-ных: «ПРАВДА—ЛОЖЬ/ОБМАН»; «СПРАВЕДЛИВОСТЬ»; «КОНФЛИКТ»; «ВОЙНА»; «СЕМЬЯ; СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ»; «МАТЕРИАЛЬНАЯ ВЫГОДА»; «ПРАВА ЧЕЛОВЕКА». Для этих переменных составьте инструкции по кодированию текста. Установите возможные сложности в достижении семантической достоверности контент-аналитического эксперимента и учтите их в инструкциях. Выявите различия в инструкциях для жесткого и мягкого варианта кодирования. Задание 2. Постройте когнитивную карту следующего текста в жестком варианте когнитивного картирования: Развитие государственных институтов в наступившем году опять же будет определяться не столько логикой демократического развития, сколько персональными возможностями и инициативами высокопоставленных чиновников, прежде всего президента. От него во многом зависят взаимоотношения исполнительной власти с парламентом и уровень взаимопонимания и взаимодействия между ведущими государственными руководителями. Усилия Анатолия Чубайса и его команды по реорганизации исполнительной вертикали в нынешнем году могут увенчаться только ограниченным успехом, так как возможности Кремля контролировать политику региональных властей лимитированы. У Кремля, правда, остается определенный потенциал, связанный с практикой внебюджетного финансирования. Однако и этот путь, по понятным причинам, далек от подлинного укрепления государства. [«Независимая газета»] Задание 3. Постройте когнитивную карту следующего текста в мягком варианте когнитивного картирования: Противоречия между исполнительной и законодательной ветвями власти неистребимы, как всякий конфликт между теоретиками и практиками. Правда, в нашем случае ситуация осложняется тем, что многие думские «теоретики» изо всех сил рвутся к «практическим занятиям», мечтают «порулить». Накануне парламентских каникул обе стороны решили попугать друг друга: депутаты пригрозили импичментом президенту и вотумом недоверия правительству. Кремль же дал понять, что на «некорректное» поведение народных избранников он может ответить роспуском Думы. Однако перейти от слов к действиям ни та, ни другая сторона так и не рискнула, и обе отправились на отдых, заключив пусть временное, но все-таки перемирие. Но ничто не вечно. На этой неделе противникам предстоит сойтись вновь, с новыми силами, по старым поводам. Перечень болевых точек с доканикуляр-ньгх времен остался прежним: Налоговый и Бюджетный кодексы, одобренные лишь в первом чтении, блок социальных законов, включающий новый порядок предоставления льгот и ущемляющий, по мнению оппозиции, «наименее защищенные слои населения», и, конечно же, бюджет со всеми его «обрезаниями и харакири». Битва при бюджете Первый выстрел уже прозвучал — спикер нижней палаты парламента Геннадий Селезнев на прошлой неделе публично заявил, что при обсуждении итогов исполнения бюджета в первом полугодии 1997 года депутаты скорее всего не ограничатся неудовлетворительной оценкой работы кабинета министров, но и могут «вынести ему недоверие». [«Итоги»] Основная литература Баранов А. Н. Что нас убеждает? (Речевое воздействие и общественное сознание). М., 1990. Паршин П. Б. Идиополитический дискурс // Труды международного семинара Диалог'96 по компьютерной лингвистике и ее приложениям. М., 1996. С. 192-198. Херадствейт Д., Нарвесен У. Психологические ограничения на принятие решения // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987. С. 381-407. Дополнительная литература 1. Баранов А. #., Казакевич Е. Г. Парламентские дебаты: традиции и новации Советский политический язык. М., 1991. 2. Пешё М. Контент-анализ и теория дискурса // Квадратура смысла. М., 1999. С. 302-336.. 3. Christ'l de Landtsheer. Function and the language of politics. A linguistic uses and gratification approach // Communication and cognition. 1991 Vol. 24 №3/4 P. 299-342. 4. Krippendorff K. Content analysis. An introduction to its methodology. London, 1980. 5. Lasswell L. e. a. Language of politics. Studies in quantitative semantics. M.I.T. Press, Cambridge, Mass., 1965. | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||