Работа. Маленький незнакомец Моим родителям, Мэри и Рону, и сестре Деборе

• Название: Маленький незнакомец Моим родителям, Мэри и Рону, и сестре Деборе
• Анкор: Работа
• Дата: 08.04.2022
• Размер: 0.6 Mb.
• Имя файла: “®â¥àá_‘ à _-_Œ «¥­́ª¨©_­¥§­ ª®¬¥æ.docx
• Тип: Документы; #453453
• страница: 21 из 38

— Застегнитесь, на улице холодно. Шарф есть?

— Забыла.

— Ну хоть воротник поднимите.

Придерживая лацканы у горла, Каролина подхватила меня под руку, чего мне вовсе не хотелось. Пока мы прощались с Грэмами, стратфордской четой и жизнелюбивой блондинкой Брендой, я чувствовал себя чрезвычайно неловко: казалось, их взгляды полны игривости, ибо они понимают, что, по выражению Сили, «дорога до Хандредс-Холла темная и длинная». Потом я вспомнил смех Анны Грэм и ее странную реплику — мол, Каролине «пора привыкать», словно той вскоре предстояло стать докторской женой, — и еще больше зажался. Когда мы распрощались и пошли к выходу, я исхитрился пропустить Каролину вперед, дабы не вести ее под руку.

На улице было скользко, дул пронизывающий ветер, и она опять за меня ухватилась.

— Говорил же, замерзнете, — буркнул я.

— Либо замерзнуть, либо сломать ногу — не забывайте, я на каблуках. Ой, держите меня! — засмеялась Каролина. Она поскользнулась и, ухватившись за меня обеими руками, крепче прильнула.

Ее поведение меня коробило. В начале вечера она выпила бренди, затем пару стаканчиков вина, и я был рад (так мне казалось), что она выпускает пар. Но если в наших первых танцах ее чуть хмельная раскованность была неподдельной, то потом ее взбалмошность выглядела слегка вымученной. «Как жаль, что надо уезжать!» — повторила она, но как-то излишне оживленно. Казалось, она ждет от вечера чего-то большего и прилагает все усилия, чтоб получить сполна. Пока мы шли, она еще раз поскользнулась — не знаю, взаправду или нарочно; в машине я укрыл ее пледом, но она неудержимо тряслась, зубы ее стучали, будто игральные кости в стакане. Печки в машине не имелось, и потому я запасся грелкой и термосом с горячей водой. Заправив грелку, я передал ее Каролине, и она благодарно сунула ее под пальто. Но едва я завел мотор, как она опустила стекло и высунулась наружу, хотя ее еще трясло.


— Что вы делаете, скажите на милость?

— Любуюсь звездами. Они так сияют.

— Ради бога, любуйтесь через стекло. Вы простудитесь.

— Вы прямо как доктор! — засмеялась Каролина.

— А вы прямо как глупая девчонка, хотя вы совсем не такая! — Я потянул ее за рукав. — Сядьте нормально и закройте окно.

С неожиданной покорностью она подчинилась, удивленная или напуганная ноткой раздражения в моем голосе. Я сам себе удивился, потому что Каролина ничем не провинилась. Виноват был паскудник Сили, которого я безнаказанно отпустил.

В молчании мы выехали с территории больницы; вскоре шум, сопровождавший разъезд гостей — гудки клаксонов, прощальные оклики, звонки велосипедов, — остался позади, на дороге стало спокойнее. Укутанная в плед Каролина понемногу согрелась и чуть расслабилась. Мое раздражение тоже слегка угасло.

Миновав окраину Лемингтона, мы выехали на темный проселок. За городом было морознее; под светом фар кусты на обочинах, искрившиеся инеем, расступались, а затем вновь ныряли во тьму, смыкаясь, точно вода, вспененная носом корабля. Каролина смотрела вперед.


— Дорога завораживает. — Она потерла глаза. — Вам это не мешает?

— Я привык.

Мой ответ ее будто ошеломил.

— Ну да, конечно. — Она меня разглядывала. — Мчитесь сквозь ночь, пациенты прислушиваются к шуму вашей машины и высматривают свет ее фар. Как они рады вашему приезду! Если б сейчас мы неслись к постели больного, нас бы ждали с огромным нетерпением. Раньше я об этом не задумывалась. Вам не страшно?

Я переключил скорость.


— Почему я должен бояться?

— Ну, такая ответственность.

— Я уже сказал, я — ноль. Чаще всего меня даже не замечают. Люди видят врача. И саквояж. Он главный. Это мне сказал старый доктор Гилл. Когда я выпустился, отец подарил мне великолепный кожаный саквояж. Доктор Гилл взглянул на него и сказал, что с такой штуковиной я ничего не добьюсь, никто мне не доверится. Он дал мне свой старый потертый баульчик. Я долго им пользовался.


— Но ведь вас ждут, вы желанны и необходимы. — Каролина будто не слушала меня. — Наверное, вам это нравится. Так?

Я глянул на нее:


— Что — так?


— Вам нравится, что ночью вы всегда кому-нибудь нужны?

Я промолчал. Похоже, она и не ждала ответа. Я еще четче уловил в ней какую-то фальшь, словно в сумрачной тесноте машины она пыталась предстать иным человеком — кем-то сродни Бренде. Каролина помолчала, а потом замурлыкала мелодию. Я узнал песню, под которую она танцевала с очкариком, и настроение мое вновь упало. Порывшись в сумочке, Каролина достала пачку сигарет.

— У вас есть такая штучка, чтобы прикурить? — спросила она, шаря по приборной доске. — Ладно, ничего, у меня где-то были спички… Вам зажечь?

— Не надо, передайте коробок.

— Нет, я сама. Тогда будет как в кино.

Чиркнула спичка; краем глаза я видел озаренные пламенем лицо и руки Каролины. В губах она держала две сигареты; обе прикурила и одну вставила мне в рот. Прикосновение холодных пальцев и тычок сигареты с привкусом помады были неприятны; тотчас вынув сигарету изо рта, я оставил ее дымиться в руке, лежавшей на руле.

Мы молча курили. Каролина придвинулась к дверце и стала рисовать узоры на стекле, затуманенном ее дыханием.

— Знаете, эта Бренда мне совсем не по душе, — вдруг сказала она.

— Правда? Вот бы не подумал. Вы кинулись друг к другу, как воссоединившиеся сестры.

— Ох, женские штучки.

— Да, мне часто приходила мысль, как утомительно быть женщиной.

— Совершенно верно, если быть ею в полном смысле слова. Вот почему я редко себя этим утруждаю. Знаете, как мы с ней познакомились?

— С Брендой? Я думал, на военной службе.

— Нет, еще раньше. Месяца полтора мы были дружинницами. Мы с ней совсем разные, но от скуки разговорились. Бренда встречалась с парнем, в смысле спала, и как раз узнала, что беременна. Она решила избавиться от ребенка и искала кого-нибудь, кто сходил бы с ней в аптеку. Я согласилась. Мы поехали в Бирмингем, где нас никто не знал. Аптекарь оказался дотошным возбужденным старикашкой, какого я себе и представляла. Я даже не знаю, хорошо это или плохо, если человек полностью соответствует твоим ожиданиям… Кстати, пилюли сработали.

— Позвольте усомниться. — Я переключил скорость. — Подобная дребедень почти никогда не помогает.


— Да ну? — удивилась Каролина. — Значит, просто совпадение?

— Просто совпадение.

— Стало быть, подружке Бренде повезло. Надо же! Хотя она из тех, кого удача не обходит вниманием: то улыбнется, то скорчит рожу. Есть такие, не замечали? — Каролина затянулась сигаретой. — Про вас спрашивала.


— Что? Кто спрашивал?

— Бренда. Подумала, вы мой отчим. Я сказала, мол, нет, и тогда она опять на вас так противно прищурилась и говорит: «Значит, твой папашка». Вот как у нее мозги работают.

Пропади ты пропадом! — мысленно ругнулся я. Похоже, так мозги работали у всех, все находили это чрезвычайно забавным.


— Надеюсь, вы ее одернули? — спросил я. Каролина молча выводила узоры на стекле. — Да?

— Ради смеха на минутку я оставила ее в заблуждении. Наверное, она тоже вспомнила Бирмингем. Сказала, вся прелесть отношений с медиком в том, что не боишься залететь. Дорогая, говорю, кому ты рассказываешь! Я четырежды подворачивала лодыжку. Он был душка!

Каролина затянулась и уныло проговорила:

— Да нет, шучу. Я сказала правду: вы друг семьи и любезно пригласили меня на вечер. Думаю, после этого я упала в ее глазах.

— Похоже, она чрезвычайно гадкая девица.

— Какой вы сухарь! — засмеялась Каролина. — Почти все девицы так болтают… в смысле, друг с другом. Господи, я ног не чувствую!

Пытаясь согреться, она заерзала, потом сбросила туфли, подтянула к себе ноги и подоткнула под колени пальто; обтянутые чулками ступни Каролина устроила в проеме между нашими сиденьями и, не выпуская сигарету, принялась растирать пальцы.

Так продолжалось минуты две, потом она загасила сигарету в пепельнице и, подышав на руки, ухватила себя за щиколотки. Затем притихла, опустила голову на грудь и вроде бы задремала. На обледеневшем повороте машина заскользила, я ударил по тормозам и почти остановился; если б Каролина и впрямь уснула, сей маневр ее бы пробудил, но она не шелохнулась. Чуть позже я затормозил на перекрестке и взглянул на нее. Глаза ее были закрыты; в потемках она казалась собранием угловатых фрагментов: квадратное насупленное лицо, резко очерченный рот, треугольник открытой шеи, мощные икры, крупные бледные кисти.

Но вот она открыла глаза, и фрагменты пошевелились. В зрачках ее отражался блик дороги, искрившейся под светом фар.

— Когда в первый раз вы меня подвезли, мы ели ежевику, — сказала Каролина. Разудалость ее исчезла, она говорила тихо, почти грустно. — Помните?

Включив скорость, я тронулся с места.

— Конечно помню.

Я чувствовал на себе ее взгляд. Потом она отвернулась к окну.


— Где мы?

— На дороге к Хандредс-Холлу.


— Уже так близко?

— Наверное, вы устали.

— Нет, вовсе нет!


— Танцы и молодые кавалеры вас не утомили?

— Танцы меня пробудили, а вот некоторые кавалеры и впрямь чуть не усыпили, — все так же тихо ответила она.

Я открыл рот, но ничего не сказал. Потом все же выговорил:


— А тот юноша в очках?

— Вы его заметили? — пытливо взглянула Каролина. — Он хуже всех. Как его, Алан или Алек… Сказал, что работает в больничной лаборатории, и все туману напускал — мол, это так сложно и важно. Врет, наверное. Живет «в городе, с папой и мамой». Вот что я узнала. В танце он не может разговаривать. Да и танцевать не умеет.

Она прижалась щекой к сиденью, а во мне опять всколыхнулись сумбурные чувства.

— Бедняжка Алан или Алек! — съязвил я.

Каролина не уловила моего сарказма. Она снова уткнулась подбородком в грудь, слова ее звучали глухо:

— По правде, мне понравилось танцевать лишь с вами.

Я не ответил, и она продолжила:


— Я бы еще выпила капельку левого бренди. Вы не возите с собой фляжку?

Каролина зашарила в бардачке, где валялись всякие бумаги, гаечные ключи и пустые сигаретные пачки.

— Пожалуйста, не надо, — сказал я.

— Почему? Там что-нибудь секретное? Ничего же нет. — Она перегнулась к заднему сиденью, и грелка, выскользнув из-под ее пальто, шлепнулась на пол. Каролина оживилась: — Наверное, в саквояже что-то есть.

— Не дурите.

— Что-то должно быть.


— Хлорэтил вас устроит?

— От него я усну, да? Но мне это не нужно. Спать я могу и дома. Господи, не хочу домой! Пожалуйста, отвезите меня куда-нибудь!

Она заерзала, точно ребенок; то ли от ерзанья, то ли от дорожной тряски нога ее одолела проем между сиденьями и уперлась в мое бедро.

— Вас ждет мать, — забеспокоился я.

— Ох, ей все равно! Она уже улеглась, а Бетти караулит. Кроме того, она знает, что я под вашим благородным присмотром и все такое. Не важно, когда мы вернемся.

— Вы шутите? — взглянул я. — Третий час, а в девять у меня прием.

— Давайте выйдем, прогуляемся.

— Вы же в туфлях!


— Я не хочу домой, вот и все. Разве нельзя куда-нибудь поехать, чтобы посидеть, покурить?


— Куда поехать?

— Куда-нибудь. Наверняка вы знаете такое место.

— Не дурите, — повторил я, но довольно вяло, ибо перед моим взором, не спрашивая позволения, тотчас возник образ темного пруда в окаймлении камышей, который будто затаился на задворках сознания и только ждал ее слов. Я видел гладкую, усеянную звездами воду и хрусткую заиндевевшую траву, чувствовал покой и тишину заповедного места. До съезда к нему оставалась всего пара миль.

Наверное, она почувствовала во мне перемену, потому что перестала ерзать и затихла в напряженном молчании. Дорога пошла в горку, потом сделала поворот и нырнула под уклон; через минуту появился съезд. По-моему, до последней секунды я сам не знал, сверну к нему или нет. Потом я резко затормозил и, выжав сцепление, торопливо сменил передачу. Каролину мотнуло, она уперлась рукой в бардачок. Для нее поворот был еще неожиданней, чем для меня. Ноги ее скользнули вперед, и на секунду я почувствовал их под ляжкой, куда они забрались, точно крепкие и целеустремленные норные зверьки. Когда машина выровнялась, она подтянула ноги и пятками уперлась в скрипнувшее кожей сиденье.

Она вправду хотела где-нибудь посидеть и выкурить сигарету? А я, подумав об этом месте, отчего-то забыл, что уже два часа ночи? Я выключил мотор; в тусклом свете фар не было видно ни пруда, ни тростниковой каймы, ни травы. Казалось, мы нигде. Лишь тишина была именно той, что возникла в моем воображении: неимоверно глубокая, она будто усиливала всякий нарушавший ее звук, и я отчетливо слышал, как Каролина дышит и сглатывает, размыкая слипшиеся губы. С минуту мы сидели не шелохнувшись: я вцепился в баранку, Каролина уперлась рукой в бардачок, словно опасаясь ухабов.

Потом я повернулся к ней. В темноте я не мог четко разглядеть ее лицо, но живо представил себе некрасивое сочетание сильных родовых черт. В голове прозвучал голос Сили: в ней что-то есть… Ведь я это чувствовал, правда? Чувствовал в нашу первую встречу, когда босой ногой она почесывала брюхо Плута, и потом еще сотни раз, когда цеплял взглядом ее крутые бедра, большую грудь и размашистую походку. Однако (тогда было стыдно в этом признаться, а сейчас стыдно вспоминать) во мне шевелилось еще какое-то темное тревожное чувство сродни неприязни. Разница в возрасте тут ни при чем. Об этом я даже не думал. То, что в ней привлекало, одновременно и отталкивало. Словно я желал ее вопреки себе… Я опять вспомнил Сили. Все мои терзания он счел бы чепухой. Сили бы просто ее поцеловал. Много раз я представлял, как целую ее. Дразняще приоткрытые прохладные губы, за которыми таится удивительный жар. Я проникаю во влажное темное ущелье, чувствуя его вкус. Сили бы это сделал.

Но я не Сили. Я уже сто лет не целовался и бог знает когда последний раз обнимал женщину, охваченный полудохлой страстью. На секунду меня охватила паника. Вдруг я разучился? А рядом Каролина, тоже неуверенная, но молодая, живая, напряженная, ждущая… Наконец я снял руку с баранки и осторожно опустил на ее ногу. Пальцы ее шевельнулись, как от щекотки, но других откликов не было. Через шесть-семь ударов сердца рука моя по скользкому чулку взобралась на подъем ступни, одолела костяшку и съехала во впадину лодыжки. Не встретив отпора, она потихоньку двинулась выше, пробравшись в теплую и чуть влажную расселину под коленкой. Я развернулся к Каролине; другая моя рука хотела взяться за ее плечо, чтобы притянуть ко мне, но в темноте угодила под борт пальто и встретилась с выпуклостью груди. По-моему, Каролина вздрогнула, когда мои пальцы скользнули по ее платью. Было слышно, как она опять сглотнула, а потом вздохнула, разлепив губы.

Я неловко расстегнул три перламутровые пуговки на платье, под которым обнаружилась скользкая застиранная штуковина с мягкой кружевной отделкой, а за ней очень простой и жесткий эластичный лифчик, какие я часто видел на своих пациентках. От воспоминаний о далеко не эротичных сценах в смотровой мое спотыкающееся вожделение почти увяло. Но тут Каролина шевельнулась или вздохнула, отчего грудь ее легла в мою ладонь, и я сосредоточился не на грубом лифчике, а на скрытой в нем теплой тугой плоти, увенчанной шишечкой, твердой, словно кончики ее красивых пальцев. Желание мое получило недостающую подпитку, и я подался вперед, уронив с головы шляпу. Моя левая рука забросила ее ногу мне на плечо, другая ее нога, теплая и тяжелая, сама легла на мои колени. Я ткнулся лицом в ее грудь, а затем потянулся к ее губам. Я хотел лишь поцеловать, но как-то неуклюже на нее взгромоздился. Каролина рванулась, подбородком ударив меня в макушку. Она задергалась, но я не сразу распознал в этом попытку высвободить ноги.

— Простите… — Она уже вырывалась. — Простите… Не могу…

Наверное, я опять не сразу понял, о чем она, или же причина в том, что дело зашло слишком далеко, но меня вдруг обуяло дикое желание, чтобы все случилось, и я вцепился в ее бедра. Меня удивила ярость, с какой она отбивалась. Возникла настоящая борьба. Затем она вслепую саданула ногой, точнехонько угодив мне в челюсть.

Слегка оглушенный, я отвалился к дверце. В темноте я не видел Каролину, но по скрипу сиденья догадался, что она спустила ноги, оправила подол и лихорадочно застегивается, словно охваченная паникой. Потом она закуталась в плед, отодвинулась от меня, насколько позволяла теснота машины, прижалась лбом к стеклу и замерла. Я не знал, что теперь делать. Неуверенно я коснулся ее руки. Каролина вздрогнула, но позволила погладить свою безжизненную руку, хотя это было все равно что гладить плед или сиденье.

— Господи боже мой! Я думал, вы этого хотите, — тоскливо сказал я.

— Я тоже так думала, — помолчав, ответила она.

Больше ничего не сказала. Напрочь сконфуженный, я убрал руку и нашарил на полу свою шляпу. Все было жутко нелепо, даже то, что окна запотели. Чтобы хоть чем-то перебить чувство дикой неловкости, я опустил стекло. Ночной воздух ворвался в машину, словно поток ледяной воды, и я понял, что Каролине холодно.

— Отвезти вас домой? — спросил я.

Она не ответила, но я завел мотор, грубо нарушивший тишину, и медленно развернулся.

Каролина ожила, когда мы уже ехали вдоль парковой ограды Хандредс-Холла. Не глядя на меня, она встряхнулась, поправила волосы и надела туфли. Я вылез из машины, чтобы открыть ворота; Каролина сбросила плед и села прямо, готовая к выходу. Осторожно проехав по обледенелой подъездной аллее, я свернул на гравийную дорожку. Свет фар мазнул по темным окнам, откликнувшимся мягким бликом сродни масляной пленке на воде. Я выключил мотор, и махина особняка будто шагнула к нам, грозно маяча на фоне усыпанного звездами неба.

Я потянулся к ручке, чтобы выйти и открыть дверцу Каролине, но она поспешно меня остановила:

— Не надо, я сама. Не хочу вас задерживать.

В ее абсолютно трезвом голосе не слышалось ни девчачьей капризности, ни огорчения. В нем была легкая усталость, и только.

— Ладно, я отсюда прослежу, что вы благополучно вошли в дом.

— Здесь я не войду, — покачала головой Каролина. — Родди нет, и мать хочет, чтобы на ночь парадную дверь запирали. Пройду черным ходом, ключ я взяла.

— В таком случае я непременно вас провожу.

Мы выбрались из машины, в неловком молчании прошли мимо заставленных окон библиотеки и свернули к террасе с северной стороны дома. Было так темно, что мы шли по наитию. Случайно соприкоснувшись руками, мы тотчас расступались, но после очередного шага вслепую нас опять прибивало друг к другу. В какой-то миг наши пальцы на секунду сцепились, и Каролина отдернула руку, точно ошпаренная, а я сморщился, вспомнив кошмарную борьбу в машине. Стало душно, будто в темноте под одеялом. Мы вновь свернули за угол, и там даже звезды пропали, скрытые вязами. Я чиркнул зажигалкой, спрятав ее в ладони, Каролина с ключом наготове шла следом.

Открыв дверь, она вдруг задержалась на пороге, словно в нерешительности. В доме виднелась тускло освещенная лестница, но после того, как я погасил зажигалку, на мгновенье мы еще больше ослепли. Когда глаза мои освоились с темнотой, я увидел, что Каролина повернулась ко мне, но смотрит под ноги.

— Я вела себя глупо, — тихо проговорила она. — Спасибо за прекрасный вечер. Мне понравилось, как мы танцевали.

Каролина взглянула на меня, будто желая что-то добавить, но тут лестница осветилась ярче, и она поспешно сказала:

— Бетти спускается. Надо идти.

Каролина весьма сдержанно чмокнула меня в щеку, но затем соприкоснулись краешки наших губ, и она, зажмурившись, неловко пригнула мою голову. На миг мы слились в поцелуе, я ощутил охвативший ее трепет. Потом она отпрянула.

Каролина вошла в дом, будто скользнув из ночной прорехи, которую тотчас заделала. Лязгнул ключ в замке, по голым каменным ступеням простучали каблуки. Теперь, когда ее не было рядом, она стала еще желаннее, я просто ее хотел. В полном раздрызге я привалился к двери, заклиная Каролину вернуться. Она не вернулась. Я выждал минуту, потом еще одну, а затем сквозь непроглядную темень побрел к своей машине.

9

Больше недели мы не виделись — я замотался с делами. Честно говоря, я был рад этой отсрочке, ибо получил возможность разобраться в своих чувствах и оправиться от конфузной промашки. Ничего такого не было, говорил я себе, во всем виноваты выпивка, темнота и легкая ошалелость от танцев. В понедельник, встретив Грэма, я не преминул обмолвиться, что в машине Каролина уснула и до самого дома спала как сурок, а затем сменил тему. Кажется, я уже говорил, что по натуре я не лгун. На примере своих пациентов я слишком часто видел, к каким осложнениям приводит вранье. Но сейчас казалось, будет лучше раз и навсегда положить конец всяким домыслам насчет меня и Каролины — о ней я заботился не меньше, чем о себе. Я очень надеялся встретить Сили и напрямик потребовать, чтобы он пресек всяческие слухи о моих шашнях с одной или обеими Айрес. Потом я уже начал сомневаться, что подобные слухи вообще имели место. Может, это был всего лишь пьяный треп? Скорее всего, решил я и, встретившись с Сили, о бале не упоминал. Он тоже.

Однако всю эту хлопотную неделю я часто думал о Каролине. Заморозки сменились оттепелью, но я знал, что дождь не удержит ее от прогулки, и, срезая путь через имение, выглядывал ее в парке. Я высматривал ее и на подъездах к Лидкоту, ловя себя на том, что огорчен ее отсутствием. Но если появлялась возможность заскочить в Хандредс-Холл, я ею не пользовался… К своему удивлению, я понял, что побаиваюсь нашей встречи. Не раз я брался за телефонную трубку, но затем опускал ее, так и не позвонив. Вскоре дальнейшая проволочка стала казаться неестественной. Миссис Айрес могла счесть странным, что я так долго у них не появляюсь. Чтобы ненароком не пробудить в ней подозрений, чего я уже опасался, я наконец отправился в Хандредс-Холл.

Я приехал в среду днем, воспользовавшись окном в вызовах. В доме никого не было, кроме Бетти, которая под аккомпанемент радио, оравшего на кухне, весело драила медную посуду. Она сообщила, что Каролина с матерью где-то в саду, и после недолгих поисков я их обнаружил. Они совершали неспешный обход лужаек, обозревая запущенные клумбы, вдобавок пострадавшие от проливных дождей. Миссис Айрес, укутанная от непогоды, выглядела гораздо лучше, чем в мой последний визит. Она первой меня заметила и, улыбаясь, пошла мне навстречу. Каролина, будто смутившись, склонилась за веточкой с лоснящимися бурыми листьями. Когда она выпрямилась, во взгляде ее не было ни тени смущения, и первым делом она спросила:

— Ну как вы, оклемались после танцев? Всю прошлую неделю ноги мои отваливались. Видела бы ты, мама, как мы с доктором зажигали! Ведь мы молодцы, правда?

Она вновь была помещичьей дочкой и говорила легко, неспешно и спокойно.

— Да… — промямлил я, глядя в сторону; смотреть на нее не было сил, ибо во мне что-то ухнуло, и только сейчас я понял, что она для меня значит.

Стало ясно, что все мои опасливые рассуждения последних дней были ширмой, притворством, порожденным моей взбудораженной душой. Каролина разбередила меня, взбаламутила наши чувства, и мысль о том, что она способна их скрыть (как, скажем, скрыла тоску по Плуту), была невыносима.

Миссис Айрес направилась к очередной клумбе, я предложил ей руку, а Каролина подхватила ее с другой стороны. Наша троица неспешно вышагивала по лужайке, Каролина то и дело останавливалась, чтобы выдернуть побитое ливнем растение или прикопать то, которое еще могло выжить. По-моему, на меня она вообще не смотрела. Взгляд ее был устремлен вдаль либо вниз, и я видел лишь ее плосковатый профиль, частично или полностью перекрытый головой миссис Айрес. Помнится, обе не смолкая говорили о саде. В дождь обвалилась изгородь, и теперь они обсуждали, стоит ли ее восстанавливать. Треснула древняя садовая ваза, и большой куст розмарина требовал пересадки. Пару таких ваз из Италии привезли прадед и прабабка полковника. Как я считаю, нельзя ли склеить? Мы стояли перед жалкой щербатой чашей, сквозь щель в которой виднелся клубок спутанных корней. Присев на корточки, Каролина потыкала в них пальцем.

— Вряд ли удастся пересадить, — сказала она, глядя на куст.

Рукой в перчатке миссис Айрес провела по зеленовато-серебристым листьям, словно приглаживала локоны, и поднесла пальцы к лицу, вдыхая аромат.

— Какое благоухание!

Она протянула мне руку; машинально ткнувшись в нее носом, я улыбнулся, хотя уловил лишь горьковатый запах влажной замши. Все мои мысли были о Каролине. Я видел, как она опять потыкала корни, потом выпрямилась и отерла руки. Я видел, как она подтянула пояс пальто и постучала ботинком о ботинок, сбивая налипшую грязь. Я ни разу на нее не взглянул, но будто видел ее новым тайным глазом, который она сама во мне открыла, но который из-за ее беспечности мешал, словно соринка под веком.

Миссис Айрес повела нас на другую лужайку. Она хотела осмотреть дом с западной стороны, поскольку Барретт сказал, что забитая водосточная труба дала течь. Так и оказалось — возле колена трубы расплылось большое темное пятно. Оно тянулось под карнизом крыши и исчезало в шве, соединявшем пристроенный зал с задним фасадом дома.

— Могу спорить, что с этим залом всегда была морока. — Разглядывая пятно, Каролина ухватилась за материно плечо и привстала на цыпочки. — Интересно, как глубоко просочилась вода. Надеюсь, стену перекладывать не придется. Трубу-то мы починим, а вот серьезного ремонта нам не осилить.

Казалось, тема ее целиком захватила. Для лучшего обзора они с миссис Айрес отошли на лужайку. Потом мы все взошли на террасу, чтобы ближе рассмотреть ущерб. Предмет меня не шибко увлекал, и я молчал, поглядывая на дверь черного хода, где недавно мы с Каролиной стояли в темноте и она, запрокинув голову, неловко приникла к моим губам. Воспоминание было таким ярким, что на секунду закружилась голова. Меня окликнула миссис Айрес, и я, сморозив какую-то глупость насчет кирпичей, обошел террасу, чтобы не видеть тревожащую дверь.

Незрячим взглядом я уставился в парк, но потом заметил, что Каролина тоже отчалила с террасы. Видимо, и ее дверь беспокоила. Засунув руки без перчаток в карманы пальто, она медленно подошла ко мне.

— Слышите рабочих? — глядя в сторону, спросила Каролина.

— Рабочих? — тупо переспросил я.

— Сегодня хорошо слышно.

Она кивнула вдаль, где поднимались квадратные домики, казавшиеся хрупкими в гигантской паутине лесов. Прислушавшись, в тихом сыром безветрии я различил выкрики рабочих и шум стройки.

— Точно звуки боя, — сказала Каролина. — Похоже? Словно призрачная битва при Эджхилле,[16] которую, говорят, слышно по ночам.

Опасаясь, что голос подведет, я промолчал, но, полагаю, мое молчание было не менее выразительно, чем оклик или прикосновение. Увидев мое лицо, Каролина через плечо глянула на мать и… Не знаю, как это случилось, но между нами наконец-то проскочил разряд, в котором было все: пружинистость ее бедер, в танце касавшихся моих ног, интимный сумрак промерзшей машины, ожидание, разочарование, борьба, поцелуй… Я вновь почувствовал, что шалею. Каролина опустила взгляд, мы молчали, не зная, что делать. Потом еле слышно я проговорил:

— Я думал о вас, я…

— Доктор! — позвала меня миссис Айрес.

Она хотела, чтобы я взглянул еще на один участок стены: расшивка осыпалась, не поползет ли кладка… Искра погасла. Каролина пошла на террасу, я поплелся следом; мы угрюмо осмотрели растрескавшиеся швы между вздувшимися кирпичами, я опять выдал какую-то нелепицу о возможном ремонте.

Вскоре миссис Айрес озябла и, взяв меня под руку, послушно отправилась в малую гостиную.

Последнюю неделю она почти не покидала свою комнату, желая окончательно избавиться от бронхита. Сейчас она села возле камина и, протянув руки к огню, с явным удовольствием вбирала тепло. Пальцы ее заметно похудели, то и дело она поправляла кольца, переворачивая их камнями вверх.