Работа. Маленький незнакомец Моим родителям, Мэри и Рону, и сестре Деборе
 Скачать 0.6 Mb.
|
|
— Ведь кто-то же звонил! Одна мысль не дает мне покоя… Как вы считаете, Род не мог звонить? — Род? — встрепенулся я. — Наверняка нет. — Но ведь это возможно, правда? Вдруг с ним какая-то беда… Там, в клинике. Мы так давно его не навещали. В письмах доктор Уоррен говорит одно и то же. Может, на нем испытывают всякие лекарства или способы лечения?.. Мы же ничего не знаем. Только счета оплачиваем. Я взял ее за руки. Взглянув на меня, она сказала: — Все из-за ощущения, что кто-то хочет нам что-то сообщить. — В полтретьего ночи любому так покажется! Скорее всего, дело в неисправности на линии, как вы и говорили. Вот прямо сейчас позвоните на коммутатор и выясните, в чем дело. — Думаете, стоит? — А почему нет, если вас это успокоит? Нахмурившись, Каролина подошла к старомодному аппарату. Она стояла ко мне спиной, но я слышал пересказ истории со звонками. — Да, если вас не затруднит, — с наигранной беспечностью сказала Каролина. Прошло несколько секунд, и беспечность ее угасла. — Понятно. Наверное, вы правы. Благодарю вас. Извините за беспокойство. Опустив на столик рупор и наушник, она вернулась на диван; вид у нее был очень хмурый. — Телефонистки ночной смены, естественно, нет, — покусывая кончики пальцев, сказала Каролина. — Барышня, с которой я говорила, просмотрела журнал, или что там у них, где регистрируются звонки. На этой неделе нам вообще никто не звонил. На прошлой тоже. — Стало быть, все сомненья отпали, — помолчав, проговорил я. — Причина в линии или, что еще вероятнее, в вашей проводке. Видите, Род не звонил. Никто не звонил. — Да, так телефонистка и сказала. — Каролина все покусывала пальцы. — Значит, так оно и есть, да? Она словно хотела себя убедить. Однако ночью телефон опять зазвонил. Я видел, что Каролину изводит абсурдная мысль о звонке от брата, и, дабы окончательно ее успокоить, связался с бирмингемской лечебницей. Меня заверили, что Род не мог звонить. Я разговаривал с ассистентом доктора Уоррена и отметил, что тон его менее легкомыслен, чем в нашу беседу накануне Рождества. Он сказал, что в начале года обозначилось небольшое, но определенное улучшение, однако в последние две недели Род всех огорчил. В подробности врач не вдавался, но я, дурья башка, разговаривал при Каролине. Из моих реплик она поняла, что дела неважны, после чего стала еще более подавлена и задумчива. Словно в ответ на иную направленность ее беспокойства, телефонные звонки прекратились, и возникли новые неприятности. В день, когда они начались, я был в доме — заскочил между вызовами. Мы с Каролиной сидели в малой гостиной; вернее, на прощание я ее поцеловал и только выпустил из своих объятий, когда вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась Бетти. Сделав книксен, она спросила, что нам угодно. — То есть? — рыкнула Каролина, суетливо поправляя волосы. — Был звонок, мисс. — Я не звонила. Наверное, мать тебя зовет. Бетти растерялась: — Мадам наверху, мисс. — Я знаю. — Прошу прощенья, мисс, но звонок был из гостиной. — Быть того не может — ни я, ни доктор Фарадей не звонили. Звонок сам позвонил, что ли? Иди наверх, коль зовут. Бетти заморгала и вышла. Встретив взгляд Каролины, я отер губы и усмехнулся. Она не ответила мне улыбкой, но раздраженно отвернулась и с неожиданной горячностью сказала: — До чего ж противно! Сил нет терпеть! Все украдкой, по-кошачьи! — По-кошачьи? — Сравнение меня позабавило. Я потянул ее к себе. — Иди сюда, киса. Кисуля. — Ради бога, перестаньте! Бетти может войти. — Ну и что? Она девочка от сохи, все знает про птичек, пчелок и кошечек… Кроме того, вам известно решение проблемы. Выходите за меня. Поженимся на следующей неделе или хоть завтра — когда вам угодно. Будем целоваться, и плевать на всех, кто нас видит. Крошке Бетти добавится хлопот — подать нам завтрак в постель и все такое. Я улыбался, но взгляд Каролины был странным. — О чем вы? — спросила она. — Разве мы останемся здесь? Мы еще не обсуждали практическую сторону нашей совместной жизни. Я-то считал само собой разумеющимся, что жить мы будем в Хандредс-Холле. — А что? — Я подрастерял уверенность. — Ведь мы не можем бросить вашу матушку. — А как же ваша работа, ваши пациенты? — нахмурилась Каролина. — Я полагала… — Вы бы предпочли поселиться в Лидкоте, в той ужасной развалюхе доктора Гилла? — Конечно нет. — Ладно, что-нибудь придумаем. Амбулаторию я не закрою, может быть, на пару с Грэмом сделаем ее ночной… Пока не знаю. В любом случае с июля, когда заработает система здравоохранения, все будет иначе. — Но вы же говорили о вакансии в Лондоне. Она застала меня врасплох — я напрочь об этом забыл. Поездка казалась страшно далекой, из-за нашего романа все мои планы вылетели из головы. — Что толку сейчас гадать, — беспечно сказал я. — Июль все изменит. Появится уйма вакансий, либо их не будет вовсе. — Не будет? Тогда как же мы уедем? — Разве мы собирались уехать? — заморгал я. — Я думала… — начала Каролина, но огорченно смолкла. Я взял ее за руку: — Пожалуйста, не волнуйтесь. После свадьбы у нас будет воз времени, чтобы все утрясти. Главное — быть вместе, правда? Это самое большое наше желание, ведь так? Да, конечно, ответила она… Я поцеловал ее руку и, надев шляпу, вышел из гостиной. В вестибюле я увидел Бетти. Вконец растерянная и слегка надутая, она спускалась по лестнице. Как выяснилось, миссис Айрес крепко спала и звонить не могла. Я это знала с самого начала, сказала Бетти, и готова поклясться здоровьем матери, что звонок был из гостиной; очень обидно, что мы с мисс Каролиной ей не верим. Голос ее набирал высоту и вскоре привлек Каролину, желавшую узнать, что тут за шум. Оставив их спорить, я ретировался и тотчас забыл об этом происшествии. Но к концу недели Хандредс-Холл превратился, по словам Каролины, в «сумасшедший дом». Таинственным образом вызывные звонки зажили собственной жизнью: они трезвонили когда бог на душу положит, заставляя несчастных служанок беспрестанно мотаться по этажам и приводя хозяек в неистовство. В подвале Каролина проверила распределительную коробку, напичканную проводами и звонками, но поломки не обнаружила. — Такое впечатление, что в ней поселился бесенок, — сказала Каролина, провожая меня в сводчатый коридор. — Он балуется с проводами, чтобы довести нас до белого каления! Мыши или крысы ни при чем. Мы повсюду расставили мышеловки, никто не попался. Я взглянул на упомянутую коробку, некогда казавшуюся надменным устройством, к которому, точно нервы дома, сбегались уложенные в трубки провода. Рассказ Каролины меня озадачил, ибо я уже убедился, что особой чувствительностью проволока не отличалась — иногда ручку звонка приходилось дергать весьма энергично. Каролина принесла лампу с отверткой, и я покопался в примитивном механизме, но никаких неполадок вроде перехлестнутых проводов не нашел. Однако во мне зародилась легкая тревога, когда я вспомнил недавние стуки, беспокоившие жилиц, провисший потолок зала, расползающуюся сырость, вздувшиеся кирпичи… Каролине я ничего не сказал, но мне было ясно, что особняк достиг той стадии обветшания, когда один изъян влечет за собой череду других: как ни ужасно и огорчительно, дом разрушался. Между тем звонки не желали уняться в своем безумстве, и тогда осатаневшая Каролина заставила коробку умолкнуть, прибегнув к помощи кусачек. Теперь, чтобы вызвать Бетти, им с миссис Айрес приходилось кричать с площадки черной лестницы. Но чаще они просто спускались в кухню и все делали сами, будто в доме не водилось слуг. Похоже, дом не желал покориться своей участи, ибо в конце недели возникла другая напасть. Теперь в дело вступил реликт Викторианской эпохи — переговорная труба, которую установили в восьмидесятых годах прошлого века для того, чтобы из игровой, располагавшейся на третьем этаже, няньки напрямую сносились с кухней. С каждого конца устройство было увенчано небольшим костяным рупором, снабженным заглушкой со свистком на латунной цепочке, и подавало голос, если в него подуть. Естественно, нынче им никто не пользовался, поскольку все дети давно выросли. В начале войны, когда готовили комнаты для постоя военных, из игровой и спальни вынесли все вещи и мебель. В общем, онемевшую пропыленную трубу никто не тревожил уже лет пятнадцать. Но вот теперь миссис Бэйзли и Бетти сетовали, что бездействующий рупор странно посвистывает. Всю историю я узнал от самой миссис Бэйзли, когда через пару дней заглянул в кухню выяснить, в чем дело. Они услышали свист, рассказывала служанка, и поначалу не могли сообразить, откуда он исходит. Сперва свист был тихий, потом стал «сиплый и противно надсадный, точно из закипавшего чайника», и тогда возникло неуверенное предположение, что шипит воздух в прохудившейся отопительной трубе. Но однажды утром свистнуло так отчетливо, что все сомнения в источнике свиста отпали. Миссис Бэйзли была в кухне одна; она укладывала булки в духовку и, дернувшись от внезапного резкого звука, обожгла руку. Показав мне волдырь, служанка сообщила, что ведать не ведала о какой-то переговорной трубе. Устройством перестали пользоваться задолго до ее появления в доме, и потускневший рупор с затычкой она всегда считала «чем-то электрическим». Бетти растолковала ей предназначение штуковины, и когда на следующий день та вновь пронзительно свистнула, миссис Бэйзли резонно подумала, что Каролина или миссис Айрес желают с ней поговорить. Нерешительно приблизившись к рупору, она выдернула заглушку и приложилась ухом к костяному рожку. — И что вы услышали? — спросил я, проследив за испуганным взглядом служанки на безмолвный рупор. Миссис Бэйзли скривилась: — Чудной шорох. — Что значит — чудной? — Не знаю. Словно что-то дышит. — Дышит? В смысле, человек? А голос слышали? — Нет, никаких голосов. Только шорох… Даже не шорох, а вот как по телефону, когда барышня молчит, но ты знаешь, что она слушает. Куда уж чудней! Я молчал, пораженный сходством ее впечатления с тем, какое у Каролины оставили загадочные телефонные звонки. Глянув на меня, миссис Бэйзли поежилась и продолжила рассказ: она поспешно заткнула трубу и побежала за Бетти, которая, собравшись с духом, приложилась к рупору и тоже услыхала «чего-то странное». После этого обе пошли жаловаться хозяйкам. Они отыскали Каролину и поведали ей о происшествии. Похоже, история ее ошарашила; внимательно выслушав служанок, она вместе с ними отправилась в кухню и опасливо приникла к трубе. Но ничего не услышала, ничегошеньки. Видно, им померещилось, сказала Каролина, и все эти свисты «всего лишь причуды ветра». Прикрыв рупор посудным полотенцем, она велела не обращать внимания, если штуковина вновь рассвистится. И, помолчав, добавила: миссис Айрес ничего говорить не надо. Вмешательство Каролины особо не ободрило. По правде, с полотенцем на рупоре стало еще хуже. Чертова штуковина походила на «попугая в клетке»: только окунешься в повседневные хлопоты и начнешь о ней забывать, как она жутко свистнет, напугав чуть не до смерти. В других обстоятельствах эта история показалась бы чистым фарсом. Но сейчас в доме ощутимо витало гадкое напряжение, от которого все уже устали; женщины боялись — по крайней мере, страх миссис Бэйзли был неподдельным. Выслушав ее, я подошел к переговорной трубе и сдернул с нее полотенце. Костяной рожок с заглушкой покоился на деревянной подставке, прикрепленной к стене на уровне головы. Было трудно представить что-нибудь более безобидное, однако эта штуковина умудрилась вызвать переполох, и оттого даже ее старомодность казалась слегка странной. Возникла тревожная мысль о Родерике. Вспомнились «заурядные вещи» — воротничок, запонки, зеркало, которые в его помрачении коварно и злобно оживали. Потом я выдернул затычку, и меня ожгла другая мысль: переговорное устройство приспособили для нянек, а ведь моя мать служила нянькой. Сорок лет назад она часто говорила в эту трубу… Мысль застигла врасплох. Вдруг показалось, что, если приложить ухо к рожку, я услышу мамин голос. Она позовет меня, как прежде звала ужинать, когда вечерами я играл на лугу за нашим домом. Миссис Бэйзли и Бетти наблюдали за мной, удивленные тем, что я мешкаю. Я приник к рожку… но ничего не услышал, кроме шума крови в голове, который взвинченное воображение вполне могло выдать за нечто совершенно зловещее. Я выпрямился, усмехнувшись своим фантазиям. — Полагаю, мисс Каролина была права, — сказал я. — Этой трубе не меньше шестидесяти лет. Резина сносилась, внутрь задувает ветер, вот он и свистит. Думаю, он же дергал вызывные звонки. Объяснение не убедило миссис Бэйзли. — Сомнительно мне, доктор. — Она глянула на Бетти. — Вот ребенок уж скоко твердит, что в доме неладно. А ну как… — Дом рушится, — оборвал я. — Вот печальная правда, только и всего. Чтобы положить конец передряге, я сделал то, что миссис Бэйзли или Каролина сами легко могли предпринять, если б не их зашоренность: оторвав костяной свисток на цепочке, я спрятал его в жилетный карман и отныне безголосой заглушкой закупорил рожок. Я полагал, что тема закрыта, ибо до конца недели в доме царил покой. Но в воскресенье утром миссис Бэйзли вошла в кухню и увидела, что посудное полотенце, все эти дни неизменно укрывавшее переговорную трубу, почему-то лежит на полу. Решив, что его уронила Бетти или сквозняк, она сморщенной от бесконечных стирок рукой водворила его на место. Через час миссис Бэйзли заметила, что полотенце опять упало. Теперь уже Бетти, закончившая уборку в верхних комнатах, повесила его на рожок и даже, подчеркнула она в своем рассказе, заткнула его край в щель между подставкой и стеной. Но полотенце снова упало, и на сей раз миссис Бэйзли, трудившаяся у кухонного стола, боковым зрением засекла, как это произошло: льняное полотнище не спорхнуло, рассказывала она, а резко скользнуло вниз, словно его кто-то сдернул. Измученная собственным страхом, служанка взорвалась: отшвырнув полотенце, она погрозила кулаком закупоренному рожку. — Валяй, сволочь! — выкрикнула миссис Бэйзли. — Плевать нам на тебя, слышишь? — Она взяла Бетти за плечо: — Не гляди на него. Пусть его выкрутасничает! От него уже тошнит! Повернувшись на каблуках, служанка устремилась к столу, но не сделала и двух шагов, как за ее спиной что-то тихо стукнуло. Миссис Бэйзли обернулась: к ее ногам подкатилась заглушка, которую днями раньше я накрепко вогнал в рожок. Тут вся напускная храбрость ее покинула. Завизжав, она метнулась к Бетти, которая тоже слышала стук упавшей заглушки, хоть и не видела, как та покатилась; обе опрометью выскочили из кухни и захлопнули за собой дверь. Почти обезумевшие от страха, они топтались в сводчатом коридоре, но потом, услышав наверху шаги, кинулись к лестнице. Теперь я сожалею, что им не встретилась Каролина, которая, надеюсь, сумела бы их успокоить и проконтролировать ситуацию. К несчастью, та ушла на стройку. Служанки столкнулись с миссис Айрес, появившейся из малой гостиной, где перед тем она спокойно читала. Внезапная встреча с заполошной прислугой навела ее на мысль о какой-нибудь очередной катастрофе вроде нового пожара. О свистах переговорной трубы она ничего не знала, но озадачилась, выслушав сбивчивый отчет о падающем полотенце и выпрыгивающей заглушке. — Но почему вы так всполошились? — спросила миссис Айрес. Служанки сами толком не знали, но было видно, насколько они потрясены. Миссис Айрес не сочла событие чрезвычайно серьезным, однако согласилась взглянуть на место происшествия. Какое-нибудь недоразумение, сказала она, так ведь сейчас весь дом полон недоразумениями. Служанки проследовали за ней к кухне, но сами остались на пороге; вцепившись в дверной косяк, они испуганно наблюдали за удивленной хозяйкой, которая исследовала полотенце, заглушку и трубу, не подававшие признаков жизни. Когда миссис Айрес, изящно заправив за ухо седеющие волосы, пригнулась к рожку, обе вскинули руки и запричитали: — Осторожнее, мадам! Ради бога, осторожнее! Неподдельный страх в их голосах заставил ее, как давеча и меня, помешкать, но затем она приникла к рожку. Послушав, миссис Айрес выпрямилась, вид у нее был почти виноватый. — Не знаю, что я должна была услышать. По-моему, там ничего нет. — Сейчас ничего! — воскликнула миссис Бэйзли. — Но оно вернется, мадам. Оно выжидает! — Выжидает? Что это значит? Вы так говорите, словно там какой-нибудь джинн! Откуда там что возьмется? Труба уходит к детской… И тут, рассказывала миссис Бэйзли, миссис Айрес запнулась, взгляд ее изменился. — С тех пор как военные съехали, верхние комнаты заперты, — проговорила она. — Мадам, вы думаете, чего-то туда забралось и сейчас там? — Голос Бетти полнился ужасом. — Господи, девчонка-то права! — вскинулась миссис Бэйзли. — Поди знай, что творится в энтих темных комнатах! Да что хошь! Вам бы кликнуть доктора Фарадея, пускай глянет. Или вон Бетти сгоняет за Макинсом или мистером Баббом. — Нет, я определенно не стану звать ни Макинса, ни Бабба. — Миссис Айрес пришла в себя. — Скоро вернется Каролина, что она подумает о нас? Займитесь-ка делами… — Да никакое дело в голову не идет, когда эта дрянь за тобой подглядывает! — Подглядывает? Минуту назад она лишь подслушивала! — Не знаю, чего у этой твари есть, чего нет, но она не проста. И злая. Ну пусть хоть мисс Каролина глянет, когда вернется. Она глупостей не потерпит. Подобно дочери, которая неделей раньше хотела оградить ее от переживаний, миссис Айрес решила, что сама во всем легко разберется. Не знаю, было ли еще что у нее на уме. Вполне вероятно, что мелькнувшая мысль не давала ей покоя. И вот, к ужасу прислуги, она заявила, что поднимется наверх и осмотрит пустые комнаты, дабы положить конец всей этой истории. Теперь миссис Бэйзли и Бетти сопроводили ее в вестибюль и вновь застыли, но если в кухне это произошло на пороге, то здесь у подножья лестницы: вцепившись в змеившиеся перила, обе наблюдали, как она одолевает ступени. В домашних туфлях миссис Айрес шагала легко и почти неслышно; когда она миновала площадку второго этажа, служанки, запрокинув головы, перегнулись в лестничный колодец, чтобы видеть, как сквозь изящные балясины мелькают ее ноги в чулках, а по перилам красного дерева скользит окольцованная рука. На третьем этаже миссис Айрес приостановилась, глянула вниз и по скрипучим половицам прошла в коридор. Шагов ее не было слышно, но доски еще поскрипели, а потом и они стихли. Миссис Бэйзли справилась со страхом настолько, что поднялась на площадку второго этажа, однако ничто не могло заставить ее пройти выше. Крепко ухватившись за перила, она вслушивалась в тишину, «словно в тумане пыталась разглядеть фигуры». В коридоре миссис Айрес тоже ощутила густую тишину. Страшно не было, позже рассказывала она, но, видимо, капля тревоги служанок передалась и ей, ибо по лестнице она шагала весьма резво, а теперь шла осторожно. На третьем этаже коридоры были уже, а потолки заметно ниже. Холодный свет, падавший сквозь матовый купол крыши, создавал тот же эффект, что и в вестибюле: освещенным казался только лестничный колодец, а все вокруг него тонуло в тени. На пути к детской миссис Айрес миновала давно нежилые комнатушки слуг. Во избежание сквозняков их двери были заперты, а щели в косяках заткнуты скрученными газетами и щепками. Бездействующий генератор не позволял развеять плотный сумрак, щелкнув выключателем на стене. Двигаясь в потемках, миссис Айрес добралась до игровой, дверь в которую тоже была заперта. Взявшись за ключ, торчавший из скважины, она вновь услышала густую тишину дома, и тогда вдруг ее кольнул необъяснимый страх перед тем, что может ждать ее по ту сторону закрытой двери. В душе ожили давние воспоминания о том, как она приходила к своим малышам. Вот Родерик бежит ей навстречу и виснет на ней, точно обезьянка, уткнувшись слюнявым ртом в ее подол; Каролина сдержанно вежлива и не отрывается от рисунков, купая в красках свесившиеся волосы… А потом, словно из далекого далека, возникла Сьюзен в отутюженном платьице. Вспомнилась ее наставница — няня Палмер, бдительная и строгая, всегда имевшая такой вид, будто визиты мамаши к собственному чаду неприличны и вредны. Вот сейчас открою дверь, думала миссис Айрес, и все будет по-прежнему, вновь раздастся голос няньки: Посмотри, Сьюзен, опять мамочка пришла! И что ей неймется! Но трудно было представить более унылую и безликую комнату, чем та, в которой она очутилась. Всю мебель давно вынесли, и теперь в ней жило только гулкое эхо, обитающее в пустых заброшенных помещениях. Половицы укрывал толстый слой пыли, выцветшие обои испятнала сырость. С проволоки над зарешеченным окном свисали черные светомаскировочные шторы, на солнце выгоревшие до синевы. Старомодный очаг с полкой для подогрева пищи был вычищен, но его медная решетка пошла пятнами от дождевой воды, просочившейся через дымоход; отбитый угол каминной полки маячил белым, точно краешек недавно сломанного зуба. Рядом на стене располагалось переговорное устройство, оплетенную трубку которого венчал потускневший рожок. Стоило вынуть заглушку, как из него шибануло затхлой вонью — словно дурной запах изо рта, рассказывала миссис Айрес. Она приложила рожок к уху, с неприязнью подумав о бесчисленных губах, что за долгие годы его касались… И вновь не было слышно ничего, кроме глухого шума крови в голове. С минуту миссис Айрес поворачивала рожок то так, то этак, потом закупорила его и отерла руки. Она вдруг поняла, что ужасно расстроена. Комната приняла ее как незваную гостью, ничто не напомнило о прошлой жизни — никаких сентиментальных картинок на стенах или чего-то подобного. Сохранились лишь грубые следы пребывания военных: круги от горячих кружек, царапины, сигаретные ожоги, оббитые плинтусы, мерзкие комки серой жвачки, прилепленной к подоконникам. Из плохо пригнанных рам сильно дуло, но миссис Айрес задержалась у окна, привлеченная необычным видом на парк и далекую стройку; она даже разглядела Каролину, возвращавшуюся домой. Долговязая нелепая фигура, одиноко пробиравшаяся через поле, лишь добавила уныния, и миссис Айрес отошла от окна. Слева была дверь в смежную комнату — спальню, где когда-то задыхалась в дифтерийном крупе первая дочка; там она и умерла. Миссис Айрес шире распахнула дверь, не совладав с желанием войти. И вновь здесь ничто не напомнило о былом, повсюду были лишь ветхость, упадок и запустение. В покоробившейся оконной раме треснули стекла, из рукомойника в углу несло кислятиной, половицы под ним прогнили, чему виной был подтекавший кран. Оглядывая разруху, миссис Айрес оперлась рукой о стену. Некогда здесь были цветастые обои с причудливым рельефным узором, вспомнила она, но потом их поверху закрасили оливковой клеевой краской, которая от сырости превратилась в творожистую массу. Миссис Айрес с отвращением потерла руки, пытаясь избавиться от налипшей краски. Она уже раскаивалась, что вошла в спальню и вообще поднялась в эти комнаты. Под краном, плюющимся жутко холодной водой, миссис Айрес сполоснула руки и, отерев их о юбку, собралась уйти. И тут вдруг ощутила движение холодного воздуха, сродни ветерку, что мазнет по лицу, шевельнет волосы и заставит поежиться, а в следующую секунду едва не лишилась чувств от страшного грохота в соседней комнате. Она почти сразу сообразила, что произошло: сквозняк из щелястых окон захлопнул входную дверь. Однако грохот в пустой комнате был столь неожидан и тошнотворно громок, что с полминуты она приходила в себя, пытаясь унять беснующееся сердце. Ее еще потряхивало, когда она прошла в игровую и увидела, что дверь и вправду захлопнулась. Миссис Айрес взялась за ручку, но та не подалась. Опешив, миссис Айрес замерла. Она подергала ручку, решив, что от сильного удара в замке что-то соскочило. Старый накладной замок был выкрашен в тон двери, но между ним и пазом в косяке оставалась щель. Приникнув к ней, миссис Айрес разглядела, что замок не сломан — его язычок благополучно вошел в паз, словно кто-то в коридоре намеренно повернул ключ. Разве сквозняк так может? Что, дверь сама заперлась? Нет, это невозможно. Миссис Айрес слегка встревожилась. Она прошла в спальню и там подергала входную дверь. Конечно, заперто. Во избежание сквозняков все двери на этаже были накрепко замкнуты. Стараясь сохранять спокойствие, она вернулась в игровую; злосчастная дверь не может быть заперта, убеждала себя миссис Айрес, ее просто перекосило, как все другие двери. Но ведь открылась-то она легко, и, кроме того, даже сумрак не мешал увидеть язычок, вошедший в паз, а в скважину была видна круглая головка повернутого ключа. Нельзя ли чем-нибудь повернуть его обратно? Может, шпилькой? Миссис Айрес все еще думала, что дверь как-то умудрилась сама закрыться. Потом она что-то услышала. В тишине мягкий перестук шагов был вполне отчетлив. На долю секунды сумрак перед скважиной перечеркнула тень, будто со стороны черной лестницы кто-то прошмыгнул в коридор. Миссис Айрес почувствовала облегчение, резонно предположив, что это не кто иной, как Бетти или миссис Бэйзли. Отпрянув от скважины, она забарабанила в дверь: |