М.Мамардашвили. Как я понимаю философию. Мераб Мамардашвили как я понимаю философию
 Скачать 1.55 Mb.
|
|
www.koob.ru марсианин. Но ведьмы должны суметь их наблюдать, чтобы затем формулировать. Так чем же мы познаем Мне кажется, что если продумать до конца мысль о культурообразующей функции науки или научного познания, то мы поймем, что мы познаем органами, которые не даны нам природой, а которые возникают и даны в пространстве мысли, переводящем человека в космическое измерение, которое прорезает всякое различие и протяжение культур и связывает – помимо этой горизонтали – по вертикали человеческое существо с возможностями Вселенной, которая как бы дает себя познавать и руководит нами лучше, чем мысами могли бы это делать. Говоря о таких подсказках природы, о направленности мысли, я имею ввиду примерно то, что высказал в свое время, вслед за И. Кантом, Н. Бор в беседе с В. Гейзенбергом, утверждая, что в основе различных возможностей нашей логики, нашего познания лежат определенные фундаментальные формы, которые независимо от нас принадлежат действительности и управляют эволюцией мысли поверх случайного статистического отбора наиболее "приспособленного" или "удачного" [1]. Ноя хочу подчеркнуть, что это – формы, в каких во Вселенной существуют в качестве объективных такие структуры, которые связаны с человеческим присутствием в ней, вплетают человека, независимо от него самого, в сквозные информационные потоки, прорезающие своими петлями и циклами прошлое и будущее и встречающие нас в точке настоящего, где мы прилагаем сознание и умышленной индивидуальной, целенаправленной волей контролируем силы, но где, наделе, срабатывает именно полнота акта, собранность всех его частей и условий в "вечном настоящем, в "вечно новом. Это, по сути дела, сфера по отношению к действию этих сил, к нам самим в этой точке (если взять аналогию с использованием понятий "биосфера" и "ноосфера, "веером" растягивающая (и связывающая) ее через человеческое "Я" в некоторую конечную область. Декарт назвал бы это полнотой воли (- бытия, где "Яне идеальная точка, а область длительности и тождества "Я. 1 См Heisenberg W. Der Teil und das Ganze. Munchen, 1976, S. 155-156. Исторический анализ науки показывает, например, что лишь практически, с трудом кристаллизуясь и требуя подсказок или) направляющего руководства указанной сферы, происходит в деятельности Галилея, смотрящего в телескоп на звездные тела, формирование как раз тех органов, которые могут подтвердить и опытно разрешить те видимые универсальные качества мира, которых до Галилея никто не видели которые необратимо повернули наши глаза в сторону непосредственного усмотрения именно галилеевской картины мира, а не другой. Их нет в отдельности нив Галилее как эмпирическом индивиде, нив телескопе, но есть они вместе с историей науки и ее культурообразующей, с трудом и во времени проявляющей себя деятельностью. Такс полным сознанием сути дела, говоря о необходимости "переделывать мозг людей, а не опровергать того или иного автора, Галилей пишет, что речь в таком случае должна идти о выработке "чувства более возвышенного и совершенного, чем обычное и природное" [1]. Следовательно, www.koob.ru можно сделать такой вывод. Сама возможность познания нами чего-то в мире зависит оттого, насколько мысами являемся теми, кто преодолел природу, те. предполагает, как говорили древние, наше "второе рождение. Или, говоря современным языком, предполагает усилие по овладению сферой наблюдаемой психики (те. сращений искусственного и природного, динамики так называемой второй природы, стремление познать и прорвать которую само является, как известно, одним из основных конституирующих элементов современной культуры. 1 Галилей Г. Избр. труды в х томах. Т. I. M., 1964, с. 423. Другого пути разрешить наше противоречие, видимо, нет. Но если это так, то тогда наука как познание, как способность формулировать универсальные физические законы есть, очевидно, то, что связано непросто с человеком, ас возможным человеком. Очень интересная фраза поэтому поводу есть в шекспировском "Гамлете". Офелия, обращаясь к королю, говорит "Мы знаем, кто мы такие, ноне знаем, чем мы можем быть" (акт IV, сцена 5). Так вот, эта связь с возможным, нес существующим человеком, а всегда с возможным, она, намой взгляд, – определяющая сточки зрения осуществления познания и процесса кристаллизации культуры. Офелия говорила о ней, разумеется, не в контексте какого-то сложного философского или научного рассуждения. Те, кто имел дело с "Гамлетом" в то время, когда он был написан и ставился, понимали, о чем идет речь. Стоило лишь заглянуть в себя, чтобы увидеть, что есть возможное, но неизвестное мне Я, и есть Я, которое мне известно. Только это возможное Я всегда никакое не это, не это и т.д. И тем не менее без него, если вернуться к нашей теме, без такого "не это, не это" нельзя, очевидно, адекватно определить науку, те. так, чтобы она была осмысленным видом деятельности, соответствующим собственным устремлениям. Ведь ее цель – получение универсального знания, которое не зависело бы от человека, – достижима только потому, что наука сама производит субъекта этого знания, который никоим образом не преддан ее делу и никогда не отливается нив какой окончательный образ. Более того, наблюдение жизни и мнений эмпирического индивида "Ньютон" ничего не может нам сказать о создании Ньютоновой механики по той простой причине, что автор этого произведения в том смысле, в каком я говорил об этом ранее) сам произведен в пространстве этого произведения, извлечен созданием его из глубин человека "Ньютон, о которых последний ничего не знал или знал всякие пустяки (им же самим сообщаемые. Поэтому, разъясняя образ "возможного человека, можно сказать, что фактический субъект как носитель и мера знания и как продукт развития есть отложение поиска – через реально сбитое, конструктивное произведение – возможного, другого, а поиск идет дальше ив каждый данный момент лишь он есть наука как познание. www.koob.ru Таким образом, с одной стороны, наука – и мы это с самого начала подчеркивали – не имеет никакого измерения, никакой предзаданной темы, а теперь, с другой стороны, видим, что она их все же имеет в виде некоего поля, очерчиваемого динамикой двоящегося образа человека поля, в которое мы входим, если начинаем заниматься наукой, ив котором обитаем и развиваемся как мыслящие существа. В этом смысле наука, как и искусство и т.д., есть изобретенные человеком области, где происходит экспериментирование с человеческими возможностями, с возможным человеком. Культура же есть всегда таили иная, но уже реализованная возможность. И жить, развиваться, исторически меняться в своих же собственных рамках она может лишь в той мере, в какой она оказывается способной интегрировать и кумулятивно сохранять продукты свободных "безразмерных" творческих действий, те. в той мере, в какой она открыта "резервуару" развития и изменений, объемлющему ее "фону" деятельного бытия, которое не есть она сама. И именно потому, что, кроме культуры, есть области экспериментирования с возможным образом человека, с возможным местом его в космосе (а он должен его там занимать, иначе исчезнет понимание того, что о космосе говорится или видится, и существует условие всем известного факта множественности (и, как говорят теперь, дополнительности) культур. А он парадоксален и не вытекает из природы культуры как таковой. Почему культур много, а не одна Причем не только много, но они еще и меняются, умирают, рождаются. Примерно такими, как известно, были начальные философские вопросы, которыми человек вообще задался. А именно, во-первых, почему многое, а не одно С тех пор как был задан этот вопрос и началось философствование, те. впервые с него и начал приоткрываться мир под человеческой пеленой культурно знаковых систем – мир как он есть, вне всякого антропоцентризма, и я попытался в плане моей темы провести мотив этого вопрошания. Видеть одно во многом -дар богов людям – так резюмировал это в свое время Платон. И, во- вторых почему вообще есть что-то, а не ничто Поскольку проблема соотношения мысли и культуры взята мной на фоне бытия порядка и беспорядка, те. онтологически, дальше (и это будет последним пунктом моего рассуждения) я постараюсь рассмотреть этот вопрос. Когда человек спрашивает почему есть нечто, а не ничто, он оказывается в первичной философской ситуации – в ситуации удивлением проникнутого желания понять в общем-то совершенную случайность, безосновность и условность того, что в мире есть хоть какой-то порядок иногда есть знание, иногда – красота, иногда – справедливость, иногда – добро, иногда – понимание и т.д. То есть я хочу сказать, что человек как философ удивляется не беспорядку, не хаосу – это не предмет философского удивления, а именно тому, что что-то все-таки есть, испрашивает, как же это есть, если это невозможно Это "что-то" или тенденция к воспроизводству в мире ив человеке совершенно ни на чем не основанных упорядоченностей, имеющая культурные последствия, является определяющей. Я подчеркиваю упорядоченностей, которые ни на чем не основаны и ничем не гарантированы в www.koob.ru том смысле, что их дление и пребывание требуют еще чего-то дополнительного, что они держатся не на природных, само собой реализующихся, основаниях или непрерывно действующих связях причини следствий, а должны заново все время кем-то совершаться (что вполне подтверждает нашу нормальную интуицию относительно того, что все познание – в настоящем. Сошлюсь в качестве иллюстрации на моральное явление. На первый взгляд, этот пример не имеет отношения к науке. Но вспомним, что мы рассматриваем науку не как уникальное образование. Это хорошо понимали древние. Неслучайно они водном шаге философского рассуждения соединяли истину, добро и красоту. Поэтому это не было соединением дисциплин – эстетики, этики и онтологии, а было выражением самой природы вот такого удивительного способа бытия всего того, с чем человек имеет дело ив чем сбывается и исполняется, когда бытие есть в той мере, в какой есть его понимание в самом бытии, есть усилие по его поддержанию и воспроизводству. Древние философы утверждали, что зло делается само собой, а добро нужно делать специально и все время заново, оно, даже сделанное, само не пребывает, не существует. Этот вывод, как мне представляется, в равной мере относится и к данному нами определению науки. Тес одной стороны, к науке как познанию (этой мерцающей, пульсирующей точке, связанной с возможным человеком и требующей постоянного, специального усилия, ас другой стороны, к науке как собственно культуре (в смысле человекообразующего действия упорядочивающих жизненный хаос структур. Вся сложность философского понимания проблемы соотношения науки и культуры, как, впрочем, и проблемы добра и зла, состоит именно в том, что одно из понятий этих пар очень трудно ухватить онтологически. Ведь для нас, например, добро обязательно фигурирует в какой-то норме. Есть норма добра, по сравнению с которой оценивается зло. Но эту норму, хотя она всякий раз существует, философ входе анализа вынужден как бы игнорировать, поскольку он пытается выявить условия всякой морали, всяких конкретных актов добра, как и всякой истины вне каких бы тони было норм. По аналогии с этим я стремился показать, что наука как познание есть также своего рода условие наличия всяких культурных структур, не являющаяся вместе стем сама ни одной из них. Существует норма античной науки, науки XVII в, XIX в, и т.д., локализованная в определенной культуре такого-то времени. Однако условия ее существования (которые сами не есть никакая из этих норм) не локализуемы -они входят в самоопределение содержания научного феномена, те. познания. Итак, нормы или нормативную ориентацию научной мысли, культурообразующую функцию науки невозможно понять, не понимая www.koob.ru скрытых условий всего этого. Иначе мы попадаем в неразрешимое противоречие, которое будет просто не в ладу с нашей нормальной интуицией. А интуиция нам говорит, что научное понимание чего бы тони было не может зависеть от случайности того, что мысль думается и производится кем-то в такой-то культуре или в таком-то обществе. ЕВРОПЕЙСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ * * Выступление на международном симпозиуме О культурной идентичности Европы. Париж, январь 1988 г. На русском яз. опубликовано в Литературная газета от 6 марта 1991 гс. Прежде всего прошу извинить меня за неизбежные погрешности в речи, ибо французский не является моим родным языком и, кроме того, я физически неспособен читать заранее написанный текст. Я хотел бы сказать несколько слов по поводу тех идей, которые появились у меня на основе опыта — личного опыта человека, который родился не в Европе, жил в провинции и там познавал историю своей страны и ее культуры. Я теперь знаю, что у меня была, в общем, выгодная точка обзора, позволяющая увидеть те вещи, которые могут пройти мимо внимания европейца. Для вас, европейцев, слишком многое кажется естественным, само собой разумеющимся. Например, вы не задумываетесь даже о том, что составляет суть вашего существования. У вас нет обостренного сознания, что человек — это прежде всего постоянное усилие стать человеком, что это неестественное состояние, а состояние, которое творится непрерывно. В основе моего опыта, перевернувшего некогда мои представления и сформировавшего меняя надеюсь, окончательно, лежит философия непрерывного творения, то есть картезианская философия. Должен признаться, что именно французская философия и культура сформировали мой склад ума. Чтобы пояснить свою мысль, я воспользуюсь определением любви, которое дал Паскаль. Он сказал, что у любви нет возраста, ибо она всегда в состоянии рождения. Так вот, тоже самое я сказал бы о европейской идентичности у Европы нет возраста, она всегда в состоянии рождения. Именно таки следует рассматривать ее ответственность в отношении себя самой. В этом смысле мне, который нуждался когда-то в фундаментальных вещах или, вернее, в тех вещах, которые мне казались фундаментальными, как раз их отсутствие в отечественной культуре и позволило, видимо, осознать нечто большее, чем это дано европейцу, считающему свое положение вполне нормальным, естественным. www.koob.ru Именно через это отсутствие — в связи с чем я и назвал свою позицию более выгодной — мы, быть может, лучше поймем европейское общество и культуру. Для меня культура как таковая — это усилие и одновременно умение практиковать сложность и разнообразие жизни. Я подчеркиваю слово практиковать, ибо культура — это незнания. Начиная с Возрождения мы стали необратимо современными. Ноя думаю, надо отдавать себе отчет в том, что означало возрождение в ту эпоху. Возрождение чего Что касается меня, то я считаю, что Возрождение, составляющее основу и содержание современности, включало два элемента, которые возрождались и становились необратимыми. Первый элемент — это греко-римский мир. То есть социальная или гражданская идея или, если угодно, вера в то, что только конкретная социальная форма, конкретное сообщество способно приблизить людей к осуществлению бесконечного идеала на земле. С этой точки зрения конечная форма может быть носительницей бесконечного. Другой аспект этого — римская концепция правового государства. Ив этом смысле моя страна (здесь был употреблен термин «постколониальная») — та страна, где я родился, — являет собой явный парадокс будучи частью бывшей империи, она в тоже время остается постколониальной. Ее не коснулась римская концепция правового государства. Второй элемент — Евангелие. В котором заключена идея, что в человеке есть, очевидно, что-то, что называется внутренним голосом или словом, и достаточно человеку услышать этот голос и последовать за ним, чтобы Бог помог ему в пути. Надо идти, не пользуясь внешней поддержкой, а следуя внутреннему голосу, внутреннему слову, не требуя гарантии, и тогда появится сила, побуждающая к действию, преодолению, та сила, которая в конечном счете и творит историю. То есть для меня Европа — это форма, показывающая, что существует орган жизни, присущий человеку, и этим органом является история. Возрождение — это история как орган жизни. Именно это возрождалось и на этом основывалось гражданское общество. И мы, у которых тело не так развито, у которых иная конституция гражданского общества, хорошо понимаем, чего нам не хватает и, более того, что получить это можно только историческим путем. Лишь приложив усилие и поддерживая усилие. То есть сделав так, чтобы изменения происходили благодаря и на основе именно усилия. При этом может наблюдаться усталость и некоторое забвение своих истоков. Здесь таится опасность для Европы. Усталость от тяжелого исторического труда ради поддержания усилий, ради возобновления в каждый исторический момент того, что как бы висит в воздухе. Поэтому, говоря о евангельском элементе, я бы еще напомнил, что существует четкое различие между внутренним голосом или принципом, который выражается в языке, и внешним www.koob.ru законом. В этом смысле европейская культура для меня как бы антинравоучительна, антиправоверна, так как власть языка, вытекающая из названного принципа, вещь наиболее важная — именно она направляет усилия и борьбу людей. Для меня в европейской культуре заключен, если угодно, единственно приемлемый ответ на вопрос возможно ли изменение в мире Способен ли человек, повязанный причинно-следственными связями, возвыситься, реализовать в конкретных формах некое бесконечное совершенство Следовательно, человек всегда находится в стадии становления, и всякая история может быть определена как история его усилия стать человеком. Человек не существует — он становится. Ивы, люди Запада, и мыс Востока, находимся водной исторической точке не стоит лишь путать историю с хронологической последовательностью событий. То, что происходит сегодня, сходно по своей природе стем, что продемонстрировали нам первая и вторая мировые войны мы в той же точке, что породила эти катастрофы в недрах европейской культуры перед нами все та же опасность и та же ответственность. Как бы я определил эту ответственность Уже неоднократно говорилось опасность представляет современное варварство. А варвар, как известно, — это человек без языка. Таково греческое определение варвара. Ясно, конечно, что и персы, и другие народы, окружавшие греков, имели язык. Однако греки понимали под языком нечто иное. А именно — артикулированное пространство мысли, включающее в себя желания и чувства людей. Раскаты этого «горлопанства» на агоре и составляют язык. Поэтому мы также должны осознать что человек перед миром гол. Что он человек лишь тогда, когда у него есть это пространство, заполненное речевой артикуляцией агоры, которая опосредует почти бессильные потуги индивида постичь сложность человеческой натуры и которая позволяет ему формулировать свои собственные мысли. Фундаментальная страсть человека — дать родиться тому, что находится в зародышевом состоянии, осуществиться. Вам хорошо известно, насколько это трудно. Чаще всего история — это кладбище несостоявшихся рождений, неосуществленных надежд и стремлений к свободе, любви, мысли, чести, достоинству. Опыт подобного «нерождения» я пережил сами пережил его глубоко, это мой личный опыт. Но благодаря ему, повторяю, я и понял, что страсть человека в том, чтобы осуществиться. Но осуществиться можно лишь в пространстве языка, его свободы, и это наша общая задача. В своей стране мы достаточно поздно собираемся реализовать эту задачу, хотя здесь я согласен с Полем Валери, который говорил, что в человеке еще не весь человек. Моя мысль сводится именно к этому большая часть человека — вне его. Она в том пространстве, о котором я сказали теперь лишь добавлю, что человек — это весьма и весьма напряженное усилие, длительный труд. Надо иметь смелость и |