Главная страница
Навигация по странице:

  • - Помилуйте! - сказал я, всплеснув руками, - разве героев представляют

  • - А вы были в Москве, доктор

  • - Вы никого у них не видали сегодня

  • - Родинка! - пробормотал я сквозь зубы. - Неужели

  • - Мой друг, мне и нездешнее ужасно надоело. А ты у них бываешь

  • - Скажи мне, - наконец прошептала она, - тебе очень весело меня мучить

  • Герой нашего времени. Михаил Лермонтов. Герой нашего времени


    Скачать 0.94 Mb.
    НазваниеМихаил Лермонтов. Герой нашего времени
    Дата29.03.2023
    Размер0.94 Mb.
    Формат файлаrtf
    Имя файлаГерой нашего времени.rtf
    ТипДокументы
    #1024587
    страница7 из 13
    1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   13

    рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?

    - Вы очень уверены, что это княгиня... а не княжна?..

    - Совершенно убежден.


    - Почему?

    - Потому что княжна спрашивала об Грушницком .

    - У вас большой дар соображения. Княжна сказала, что она уверена, что

    этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в солдаты за дуэль..

    - Надеюсь, вы ее оставили в этом приятном заблуждении...

    - Разумеется.

    - Завязка есть! - закричал я в восхищении, - об развязке этой комедии

    мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно.

    - Я предчувствую, - сказал доктор, - что бедный Грушницкий будет вашей

    жертвой...

    - Дальше, доктор...

    - Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно,

    она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете... я сказал ваше имя...

    Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума...

    Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к

    светским сплетням свои замечания... Дочка слушала с любопытством. В ее

    воображении вы сделались героем романа в новом вкусе... Я не противоречил

    княгине, хотя знал, что она говорит вздор.

    - Достойный друг! - сказал я, протянув ему руку. Доктор пожал ее с

    чувством и продолжал:

    - Если хотите, я вас представлю...


    - Помилуйте! - сказал я, всплеснув руками, - разве героев представляют?

    Они не иначе знакомятся, как спасая от верной смерти свою любезную...

    - И вы в самом деле хотите волочиться за княжной?..

    - Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец я торжествую: вы меня не

    понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает, доктор, - продолжал я после минуты

    молчания, - я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их

    отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них

    отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за

    люди?

    - Во-первых, княгиня - женщина сорока пяти лет, - отвечал Вернер, - у

    нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна.

    Последнюю половину своей жизни она провела в Москве и тут на покое

    растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда

    неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что дочь ее

    невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она была

    спокойна, что я никому этого не скажу! Княгиня лечится от ревматизма, а дочь

    бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды

    и купаться два раза в неделю в разводной ванне. Княгиня, кажется, не

    привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая

    читала Байрона по-английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни

    пустились в ученость, и хорошо делают, право! Наши мужчины так не любезны

    вообще, что с ними кокетничать, должно быть, для умной женщины несносно.

    Княгиня очень любит молодых людей: княжна смотрит на них с некоторым

    презрением: московская привычка! Они в Москве только и питаются, что

    сорокалетними остряками.


    - А вы были в Москве, доктор?

    - Да, я имел там некоторую практику.

    - Продолжайте.

    - Да я, кажется, все сказал... Да! вот еще: княжна, кажется, любит

    рассуждать о чувствах, страстях и прочее... она была одну зиму в Петербурге,

    и он ей не понравился, особенно общество: ее, верно, холодно приняли.


    - Вы никого у них не видали сегодня?

    - Напротив; был один адъютант, один натянутый гвардеец и какая-то дама

    из новоприезжих, родственница княгини по мужу, очень хорошенькая, но очень,

    кажется, больная... Не встретили ль вы ее у колодца? - она среднего роста,

    блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке

    черная родинка; ее лицо меня поразило своей выразительностью.


    - Родинка! - пробормотал я сквозь зубы. - Неужели?

    Доктор посмотрел на меня и сказал торжественно, положив мне руку на

    сердце:

    - Она вам знакома!.. - Мое сердце точно билось сильнее обыкновенного.

    - Теперь ваша очередь торжествовать! - сказал я, - только я на вас

    надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен, узнаю в вашем

    портрете одну женщину, которую любил в старину... Не говорите ей обо мне ни

    слова; если она спросит, отнеситесь обо мне дурно.

    - Пожалуй! - сказал Вернер, пожав плечами.

    Когда он ушел, то ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас

    свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня

    встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия

    меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее

    приобретало бы такую власть, как надо мною: всякое напоминание о минувшей

    печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те

    же звуки... Я глупо создан: ничего не забываю, - ничего!

    После обеда часов в шесть я пошел на бульвар: там была толпа; княгиня с

    княжной сидели на скамье, окруженные молодежью, которая любезничала

    наперерыв. Я поместился в некотором расстоянии на другой лавке, остановил

    двух знакомых Д... офицеров и начал им что-то рассказывать; видно, было

    смешно, потому что они начали хохотать как сумасшедшие. Любопытство

    привлекло ко мне некоторых из окружавших княжну; мало-помалу и все ее

    покинули и присоединились к моему кружку. Я не умолкал: мои анекдоты были

    умны до глупости, мои насмешки над проходящими мимо оригиналами были злы до

    неистовства... Я продолжал увеселять публику до захождения солнца. Несколько

    раз княжна под ручку с матерью проходила мимо меня, сопровождаемая каким-то

    хромым старичком; несколько раз ее взгляд, упадая на меня, выражал досаду,

    стараясь выразить равнодушие...

    - Что он вам рассказывал? - спросила она у одного из молодых людей,

    возвратившихся к ней из вежливости, - верно, очень занимательную историю -

    свои подвиги в сражениях?.. - Она сказала это довольно громко и, вероятно, с

    намерением кольнуть меня. "А-га! - подумал я, - вы не на шутку сердитесь,

    милая княжна; погодите, то ли еще будет!"

    Грушницкий следил за нею, как хищный зверь, и не спускал ее с глаз:

    бьюсь об заклад, что завтра он будет просить, чтоб его кто-нибудь представил

    княгине. Она будет очень рада, потому что ей скучно.
    16-го мая.

    В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня

    решительно ненавидит; мне уже пересказали две-три эпиграммы на мой счет,

    довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который

    привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами

    и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у

    колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее

    обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, - и мне почти

    всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя: теперь у меня каждый день

    полон дом, обедают, ужинают, играют, - и, увы, мое шампанское торжествует

    над силою магнетических ее глазок!

    Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный

    персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер

    так украсил бы ее кабинет!.. Я дал сорок рублей лишних и перекупил его; за

    это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное

    бешенство. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою черкескую

    лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в это время и говорил мне,

    что эффект этой сцены был самый драматический. Княжна хочет проповедовать

    против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мною

    очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают.

    Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и

    никого не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел

    случай вступить в разговор с княгиней и сказал какой-то комплимент княжне:

    она, видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой

    милой улыбкою.

    - Ты решительно не хочешь познакомиться с Лиговскими? - сказал он мне

    вчера.

    - Решительно.

    - Помилуй! самый приятный дом на водах! Все здешнее лучшее общество...


    - Мой друг, мне и нездешнее ужасно надоело. А ты у них бываешь?

    - Нет еще; я говорил раза два с княжной, и более, но знаешь, как-то

    напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится... Другое дело, если б

    я носил эполеты...

    - Помилуй! да эдак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь

    пользоваться своим выгодным положением... да солдатская шинель в глазах

    чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем.

    Грушницкий самодовольно улыбнулся.

    - Какой вздор! - сказал он.

    - Я уверен, - продолжал я, - что княжна в тебя уж влюблена!

    Он покраснел до ушей и надулся.

    О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!..

    - У тебя все шутки! - сказал он, показывая, будто сердится, -

    во-первых, она меня еще так мало знает...

    - Женщины любят только тех, которых не знают.

    - Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу

    познакомиться с приятным домом, и было бы очень смешно, если б я имел

    какие-нибудь надежды... Вот вы, например, другое дело! - вы победители

    петербургские: только посмотрите, так женщины тают... А знаешь ли, Печорин,


    что княжна о тебе говорила?

    - Как? она тебе уж говорила обо мне?..

    - Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца,

    случайно; третье слово ее было: "Кто этот господин, у которого такой

    неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда..." Она покраснела и не

    хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. "Вам не нужно сказывать

    дня, - отвечал я ей, - он вечно будет мне памятен..." Мой друг, Печорин! я

    тебе не поздравляю; ты у нее на дурном замечании... А, право, жаль! потому

    что Мери очень мила!..

    Надобно заметить, что Грушницкий из тех людей, которые, говоря о

    женщине, с которой они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя Sophie, если

    она имела счастие им понравиться.

    Я принял серьезный вид и отвечал ему:

    - Да, она недурна... только берегись, Грушницкий! Русские барышни

    большею частью питаются только платонической любовью, не примешивая к ней

    мысли о замужестве; а платоническая любовь самая беспокойная. Княжна,

    кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты

    сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно

    возбуждать ее любопытство, твой разговор - никогда не удовлетворять его

    вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя

    пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это,

    станет тебя мучить - а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может.

    Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст

    тебе права на второй; она с тобою накокетничается вдоволь, а года через два

    выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что

    она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что

    небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель,

    хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное...

    Грушницкий ударил по столу кулаком и стал ходить взад и вперед по

    комнате.

    Я внутренно хохотал и даже раза два улыбнулся, но он, к счастью, этого

    не заметил. Явно, что он влюблен, потому что стал еще доверчивее прежнего; у

    него даже появилось серебряное кольцо с чернью, здешней работы: оно мне

    показалось подозрительным... Я стал его рассматривать, и что же?.. мелкими

    буквами имя Мери было вырезано на внутренней стороне, и рядом - число того

    дня, когда она подняла знаменитый стакан. Я утаил свое открытие; я не хочу

    вынуждать у него признаний, я хочу, чтобы он сам выбрал меня в свои

    поверенные, и тут-то я буду наслаждаться...
    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
    Сегодня я встал поздно; прихожу к колодцу - никого уже нет. Становилось

    жарко; белые мохнатые тучки быстро бежали от снеговых гор, обещая грозу;

    голова Машука дымилась, как загашенный факел; кругом него вились и ползали,

    как змеи, серые клочки облаков, задержанные в своем стремлении и будто

    зацепившиеся за колючий его кустарник. Воздух был напоен электричеством. Я

    углубился в виноградную аллею, ведущую в грот; мне было грустно. Я думал о

    той молодой женщине с родинкой на щеке, про которую говорил мне доктор...

    Зачем она здесь? И она ли? И почему я думаю, что это она? и почему я даже

    так в этом уверен? Мало ли женщин с родинками на щеках? Размышляя таким

    образом, я подошел к самому гроту. Смотрю: в прохладной тени его свода, на

    каменной скамье сидит женщина, в соломенной шляпке, окутанная черной шалью,

    опустив голову на грудь; шляпка закрывала ее лицо. Я хотел уже вернуться,

    чтоб не нарушить ее мечтаний, когда она на меня взглянула.

    - Вера! - вскрикнул я невольно.

    Она вздрогнула и побледнела.

    - Я знала, что вы здесь, - сказала она. Я сел возле нее и взял ее за

    руку. Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого

    голоса; она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами; в

    них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек.

    - Мы давно не видались, - сказал я.

    - Давно, и переменились оба во многом!

    - Стало быть, уж ты меня не любишь?..

    - Я замужем! - сказала она.

    - Опять? Однако несколько лет тому назад эта причина также

    существовала, но между тем... Она выдернула свою руку из моей, и щеки ее

    запылали.

    - Может быть, ты любишь своего второго мужа?.. Она не отвечала и

    отвернулась.


    - Или он очень ревнив?

    Молчание.

    - Что ж? Он молод, хорош, особенно, верно, богат, и ты боишься... - я

    взглянул на нее и испугался; ее лицо выражало глубокое отчаянье, на глазах

    сверкали слезы.


    - Скажи мне, - наконец прошептала она, - тебе очень весело меня мучить?

    Я бы тебя должна ненавидеть. С тех пор как мы знаем друг друга, ты ничего

    мне не дал, кроме страданий... - Ее голос задрожал, она склонилась ко мне и

    опустила голову на грудь мою.

    "Может быть, - подумал я, - ты оттого-то именно меня и любила: радости

    забываются, а печали никогда..."

    Я ее крепко обнял, и так мы оставались долго. Наконец губы наши

    сблизились и слились в жаркий, упоительный поцелуи; ее руки были холодны как

    лед, голова горела. Тут между нами начался один из тех разговоров, которые

    на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить:

    значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере.

    Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем - тем хромым

    старичком, которого я видел мельком на бульваре: она вышла за него для сына.

    Он богат и страдает ревматизмами. Я не позволил себе над ним ни одной

    насмешки: она его уважает, как отца, - и будет обманывать, как мужа...

    Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности!

    Муж Веры, Семен Васильевич Г...в, дальний родственник княгини

    Лиговской. Он живет с нею рядом; Вера часто бывает у княгини; я ей дал слово

    познакомиться с Лиговскими и волочиться за княжной, чтоб отвлечь от нее

    внимание. Таким образом, мои планы нимало не расстроились, и мне будет

    весело...

    Весело!.. Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только

    счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно

    кого-нибудь, - теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже

    мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая

    привычка сердца!..

    Однако мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой

    женщины; напротив я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую

    власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? - оттого ли что я никогда


    ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук?

    или это - магнетическое влияния сильного организма? или мне просто не


    удавалось встретить женщину с упорным характером?

    Надо признаться, что я точно не люблю женщин с характером: их ли это

    дело!..

    Правда, теперь вспомнил: один раз, один только раз я любил женщину с

    твердой волей, которую никогда не мог победить... Мы расстались врагами, - и

    то, может быть, если б я ее встретил пятью годами позже, мы расстались бы

    иначе...

    Вера больна, очень больна, хотя в этом и не признается, я боюсь, чтобы

    не было у нее чахотки или той болезни, которую называют fievre lente -

    болезнь не русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия.

    Гроза застала нас в гроте и удержала лишних полчаса. Она не заставляла

    меня клясться в верности, не спрашивала, любил ли я других с тех пор, как мы

    расстались... Она вверилась мне снова с прежней беспечностью, - я ее не

    обману; она единственная женщина в мире, которую я не в силах был бы

    обмануть. я знаю, мы скоро разлучимся опять и, может быть, на веки: оба

    пойдем разными путями до гроба; но воспоминание о ней останется

    неприкосновенным в душе моей; я ей это повторял всегда и она мне верит, хотя

    говорит противное.

    Наконец мы расстались; я долго следил за нею взором, пока ее шляпка не

    скрылась за кустарниками и скалами. Сердце мое болезненно сжалось, как после

    первого расставания. О, как я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли

    с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это только

    ее прощальный взгляд, последний подарок - на память?.. А смешно подумать,

    что на вид я еще мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и

    стройны; густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит...

    Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать на

    гояччей лошади по высокой траве, против пустынного ветра; с жадностью глотаю

    я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить

    туманные очерки предметов, которые ежеминутно становятся все яснее и яснее.

    Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль,

    все в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость тела победит тревогу

    ума. Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор,

    озаренных южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока,

    падающего с утеса на утес.

    Я думаю, казаки, зевающие на своих вышках, видя меня скачущего без

    нужды и цели, долго мучились этой загадкой, ибо, верно, по одежде приняли

    меня за черкеса. Мне в самом деле говорили, что в черкесском костюме верхом

    я больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы. И точно, что касается

    до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного галуна

    лишнего; оружие ценное в простой отделке, мех на шапке не слишком длинный,

    не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны со всевозможной точностью;

    бешмет белый, черкеска темно-бурая. Я долго изучал горскую посадку: ничем

    нельзя так польстить моему самолюбию, как признавая мое искусство в верховой

    езде на кавказский лад. Я держу четырех лошадей: одну для себя, трех для

    приятелей, чтоб не скучно было одному таскаться по полям; они берут моих

    лошадей с удовольствием и никогда со мной не ездят вместе. Было уже шесть

    часов пополудни, когда вспомнил я, что пора обедать; лошадь моя была

    измучена; я выехал на дорогу, ведущую из Пятигорска в немецкую колонию, куда

    часто водяное общество ездит en piquenique6. Дорога идет, извиваясь между

    кустарниками, опускаясь в небольшие овраги, где протекают шумные ручьи под

    сенью высоких трав; кругом амфитеатром возвышаются синие громады Бешту,

    Змеиной, Железной и Лысой горы. Спустясь в один из таких оврагов, называемых

    на здешнем наречии балками, я остановился, чтоб напоить лошадь; в это время

    показалась на дороге шумная и блестящая кавалькада: дамы в черных и голубых

    амазонках, кавалеры в костюмах, составляющих смесь черкесского с

    нижегородским; впереди ехал Грушницкий с княжною Мери.

    Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди белого дня; вероятно,

    поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов:

    он был довольно смешон в этом геройском облечении. Высокий куст закрывал

    меня от них, но сквозь листья его я мог видеть все и отгадать по выражениям

    их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску;

    Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их

    разговора:

    - И вы целую жизнь хотите остаться на Кавказе? - говорила княжна.

    - Что для меня Россия! - отвечал ее кавалер, - страна, где тысячи

    людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением,

    тогда как здесь - здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с

    вами...

    - Напротив... - сказала княжна, покраснев.

    Лицо Грушницкого изобразило удовольствие. Он продолжал:

    - Здесь моя жизнь протечет шумно, незаметно и быстро, под пулями

    дикарей, и если бы бог мне каждый год посылал один светлый женский взгляд,

    один, подобный тому...

    В это время они поравнялись со мной; я ударил плетью по лошади и выехал

    из-за куста...

    - Mon Dieu, un Circassien!..7 - вскрикнула княжна в ужасе. Чтоб ее

    совершенно разуверить, я отвечал по-французски, слегка наклонясь:

    - Ne craignez rien, madame, - je ne suis pas plus dangereux que votre

    cavalier8.

    Она смутилась, - но отчего? от своей ошибки или оттого, что мой ответ

    ей показался дерзким? Я желал бы, чтоб последнее мое предположение было

    справедливо. Грушницкий бросил на меня недовольный взгляд.

    Поздно вечером, то есть часов в одиннадцать, я пошел гулять по липовой

    аллее бульвара. Город спал, только в некоторых окнах мелькали огни. С трех

    сторон чернели гребни утесов, отрасли Машука, на вершине которого лежало

    зловещее облачко; месяц подымался на востоке; вдали серебряной бахромой

    сверкали снеговые горы. Оклики часовых перемежались с шумом горячих ключей,

    спущенных на ночь. Порою звучный топот коня раздавался по улице,

    сопровождаемый скрыпом нагайской арбы и заунывным татарским припевом. Я сел

    на скамью и задумался... Я чувствовал необходимость излить свои мысли в

    дружеском разговоре... но с кем? "Что делает теперь Вера?" - думал я... Я бы

    дорого дал, чтоб в эту минуту пожать ее руку.

    Вдруг слышу быстрые и неровные шаги... Верно, Грушницкий... Так и есть!

    1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   13


    написать администратору сайта