Приобретая себя. Наедине с булимией. Обретая себя.. Наедине с булимией. Обретая себя
 Скачать 148.43 Kb.
|
|
Алина Брамс "Наедине с булимией. Обретая себя." НАЕДИНЕ С БУЛИМИЕЙ. ОБРЕТАЯ СЕБЯ. Посвящается моему доктору и другу – Осиповой М.М. Предисловие Сегодня о булимии написано уже очень много, так как эта тема перестала быть закрытой. О булимии больше ничего не скрывают и говорят вслух. Многие авторы рассказывают о том, как вылечиться: девушка пишет, а ее доктор - комментирует. И, скорее всего, многие заинтересуются как раз практическими советами. Я же не хотела кого-либо учить или противопоставлять себе, а просто написала о своих мыслях, чувствах и наблюдениях. Этот стиль я назвала бы «психологическим романом»: романом о молодой женщине, о людях и о болезни, которая несет в себе гораздо больше, чем просто «волчий голод». «Все, что не убивает меня, делает меня сильнее» Ф. Ницше Часть I. Глава 4. Наши отношения с Артуром начали стремительно ухудшаться. Он требовал все больше внимания и заботы, а я не могла дать ему этого в достаточном количестве. На работе я выматывалась, в течение дня практически ничего не ела, и когда возвращалась домой, в эти четыре знакомых угла, в голове пульсировала одна и та же мысль: сейчас приду и расслаблюсь. Мое тело было напряжено, как у спортсмена перед стартом. Каждое утро я просыпалась с дрожью от непонятного волнения и тревоги. На работе я в бешеном темпе, с головой, погружалась в дела, и под вечер мой измученный организм и мое сознание начинали бурно протестовать. Булимия захватила мою жизнь и день за днем высасывала все соки. Сознание отказывалось воспринимать жизнь объективно и делило ее на две неравные доли, где большая часть принадлежала зависимости от еды. Я постоянно стыдила себя, обращала свое внимание на то, что моя жизнь мне не принадлежит, что я ненормальна по сравнению с другими, что нужно что-то делать и кардинально решать проблему. Однако все это были лишь слова, так как по-настоящему делать что-либо у меня не было сил, а, возможно, и желания. Мне нужно было отдыхать, выплескивать накопившиеся эмоции и переживания, насыщать свою жизнь чем-то ярким, мощным – и наиболее простым путем всегда, при любых обстоятельствах, оказывалась именно Она. Я пыталась использовать свою силу воли, но сила воли уже давно иссякла и покинула меня. Сила воли рассеялась по выпускным и вступительным экзаменам, по ежедневным десятикилометровым пробежкам в течение двух лет, по всему тому, что я рутинно заставляла себя делать, чувствовать и думать. Я не хотела есть, я уже давно не умела испытывать настоящее чувство голода – лишь волчий аппетит перед срывом и гипогликемию – после. И это смущало меня. При благоприятных обстоятельствах, при общении с интересными людьми или посещении захватывающих мест или зрелищ – я полностью забывала о моей проблеме, и о голоде – тоже. Но это случалось достаточно редко, и я продолжала жить, как жила. Мое здоровье ухудшилось. Волосы потускнели, кожа на голове и теле начала портиться и шелушиться. Эмаль на зубах стала чувствительной. Я полоскала зубы специальным лечебным раствором в течение дня, но эти меры уже были неэффективны. Десны немного припухли и ослабли, желудок опустился, а верхний и нижний желудочные сфинктеры вообще исчезли и перестали выполнять свою функцию. Еда скакала по моему желудочно-кишечному тракту, как хотела. Едва какая-то пища успевала дойти до двенадцатиперстной кишки, как ее, словно поршнем под давлением, высасывало обратно. Мерзко, жутко, отвратительно. Я приобрела целый букет сопутствующих булимии заболеваний, и узнала о своем организме столько, сколько иные не узнают в течение всей своей жизни. Мне казалось, что я могла узнать издалека любого булимика. «Припухлое, немного круглое лицо, выделяющиеся слюнные железы. Немного красные глаза, словно человек не выспался. Вид изможденный, вымотанный, уставший. У некоторых – характерные отметины на руках, от засовывания пальцев в рот для того, чтобы вызвать рвотный рефлекс». У меня с руками все было в порядке: после двухнедельного баловства с рвотным рефлексом я получила желудочное функциональное расстройство, которое выражалось в том, что я могла вызвать рвоту сама по желанию. Но самые главные отличительные черты не в физических недугах, а деформации личности. Страдающие булимией считают свою болезнь ужасной, ненормальной, отвратительной, постыдной. Они настолько боятся быть уличенными, что со временем, из-за постоянной необходимости скрывать, становятся изворотливыми, хитрыми, жестокими. Личность булимиков меняется до неузнаваемости: добродушие, чувство юмора, оптимизм, искренность, открытость, энергичность, терпимость уступают место агрессии, подавленности, пессимизму, скрытности, вялости, неуравновешенности и вспыльчивости. Я перестала полностью себя контролировать, и порой это пугало не только меня, но и близких мне людей. Слезы и смех шли рука об руку, и я не могла спроектировать свое поведение хотя бы на ближайшие пять минут. Мы постоянно ссорились с Артуром, и в восьмидесяти процентах ссор инициатором была я, а причиной спора – нечто настолько неважное, что с легкостью забывалось через полчаса. Я перестала с ним разговаривать, и еще больше углубилась в себя. Жизнь, казалось, стала идти медленнее, и мне хотелось двигаться вместе с ней: без цели, без ритма и желания. – Мила, ты опять меня не слышишь! Я тебе повторяю в шестой раз, сделай потише телевизор. Ты все равно его не смотришь, а я делаю важный заказ, который нужно сдать завтра. – Артур уже начинал кипятиться. Я медленно достала пульт из-под подушки и лениво нажала кнопку звука. Отвечать что-то не хотелось. – Мила, что с тобой? Что-то случилось? Ты сегодня молчишь целый вечер. – Ничего не случилось, работай спокойно. – Ты что, обиделась? Зайчик, я ведь для нас обоих это делаю. – Я знаю. Все в порядке. – Нет, не все в порядке. Давай поговорим. Ты молчишь уже третий день, я начинаю волноваться. – Не о чем волноваться. Я не хочу ни о чем говорить. Артур резко отодвинул кресло и поднялся. Я почему-то испугалась. Он был очень высокий, сильный – и он решительно направлялся ко мне. * * * – Мила, помоги матери. – Отец грозно смотрит на меня. Мама сидит рядом в недоумении и пытается его остановить жестами. – Не буду! – Я не хочу делать, что он говорит. У меня болит голова, я переживаю из-за контрольной по химии, но никого из моей семьи эти факты не интересуют. – Я тебе что говорю! - Отец свирепеет. Я это знаю, так как в такие моменты у него немного выдвигается вперед нижняя челюсть и суживаются глаза. Я знаю, но я не боюсь его. Я привыкла. – Не буду! – Я не хочу ничего делать, потому что он мне приказывает. Он всегда орет, а мама молчит. Они никогда не говорят с нами по-человечески: спокойно, рассудительно и доброжелательно. Либо приказы, либо молчание. Мама моей подружки каждый вечер садится с ней рядом и расспрашивает о том, как прошел ее день, дает советы или жалеет. Я так этому завидую. Я иногда специально подсовываю свой дневник матери, если получаю плохую отметку, чтобы она хоть как-то обратила внимание на мою жизнь. Но им все равно, им неинтересно, кто я такая. Им интересно лишь, чтобы я была, как все, и делала то, что они говорят. – Последний раз повторяю. Иначе накажу! – отец делает два шага назад в сторону прихожей. Я с презрением отворачиваюсь и открываю книжку на отмеченной закладкой странице. Внезапно я чувствую неладное, поворачиваюсь – тонкий собачий поводок со всего размаху опускается мне на руки. Я взвизгиваю от боли и унижения и истошно кричу. – Ты что? Ты зачем это? – Мама подбегает к отцу, вырывает у него поводок из рук и пытается его успокоить. Его – не меня. Для мамы всегда отец был на первом месте, а дальше уже мы с братом. – Я тебя предупреждал, зараза. Иди, мой посуду или излуплю тебя, как сидорову козу. Я всхлипываю, на руках вздулись ссадины. Я знаю, что выбора нет: в порывах ярости и гнева отец слабо может себя контролировать, а у меня абсолютно нет никакого желания идти в школу с синими полосками от ремня. Мне больно и обидно, мне тошно. Я мою посуду и реву. Слезы скатываются по щекам прямо на посуду, рыдания душат меня. Я всхлипываю, рукавом утираю щеки и продолжаю мыть посуду. Мамы нет рядом, она с отцом. Почему? Почему они никогда не говорят со мной? Им все равно, что я такое? Неужели все люди думают, что настолько похожи друг на друга внутри, и даже собственным родителям неинтересно, чем живет их ребенок? Обида, как снежный ком, нарастает внутри меня. Я уже знаю, что она не найдет выход, но будет жить внутри меня, задавливая что-то важное, что-то светлое и теплое в моей душе. * * * – Мила, давай поговорим, ты какая-то странная последний месяц. Может, даже больше, чем месяц. – Я не умею говорить, Артур. И не хочу. – Не умеешь – научим, не хочешь – заставим. – Артур засмеялся и стиснул меня, словно котенка. – Что с тобой творится, дорогая? Расскажи мне? – Тебе все равно будет неинтересно. – Почему ты так говоришь? Мне все интересно, что касается тебя! Вдруг ты о другом мужчине думаешь? – Ах, ну да. Тебе только это интересно? Тогда знай, что о другом мужчине я не думаю. – Ну, может, думаешь о чем-то грустном и депрессивном. Расскажи, я хочу знать. – Артур был настойчив. Когда один человек спрашивает другого, о чем тот думает, то это значит, либо этому человеку действительно важно и интересно знать мысли другого, либо он просто влюблен. Я это знала, как и то, что мой муж слишком умный человек, чтобы интересоваться моими мыслями, поэтому мне не хотелось ничего говорить. Слова таяли, не добравшись до языка, и голова тяжело склонялась на подушку. – Мила! – Артур, что? Я хочу спать. – Нет, мы должны поговорить! – О чем мы должны поговорить? Может, перенесем все разговоры на завтра? – я решительно повернулась к нему спиной и натянула одеяло до ушей. Артур встал, включил свет и встал напротив меня. – Мила, что происходит с тобой в последнее время? Я хочу знать! Мы живем вместе столько времени! Я твой муж, и я имею право знать все о тебе. – Артур, серьезно, мне нечего тебе рассказать. И я хочу спать. – Нет, ты не будешь сегодня спать, пока не расскажешь все до конца. Что случилось? Ты мне изменила? «Ты мне изменила?» - съязвила Она и загоготала, как обычно. – «О, наверное, ты изменила ему со мной. И не один раз. С самого начала. Постой-ка, а, может, это ты мне изменила, а не Ему?» – Боже, Артур, какую чушь ты несешь! Ну, о чем ты говоришь, какие измены? Мы все время проводим вместе, и потом – я так выматываюсь на работе, что не хочу не то что с кем-то общаться, а даже смотреть на других людей. – Тогда что? – Артур скрестил руки и пристально изучал меня. «Да, и мне интересно! Тогда что?» - Она лежала в моем любимом шелковом халате рядом и откровенно потешалась над нами. – «О, дорогая, может, ты ему расскажешь о Нас?…. Я думаю, уже пришло время! Если он, конечно, не законченный дурак, то должен понять. Хочешь, я сама ему расскажу? Представляешь, выходишь ты из туалета – и понимаешь, что забыла нажать кнопку смыва. О, какой конфуз!» - Она засмеялась своим низким бархатным голосом. Мое сердце оборвалось даже от одной мысли об этом. – Артур, оставь меня в покое! – Я с трудом подавила нотки нервозности и ярости. Если я сорвусь на крик, на выяснение отношений, то мне уже будет не остановиться, я выскажу все до конца. Ярость начинала клокотать во мне, бешенство, злоба, словно угарный дым заполняли легкие. Я начала глубоко дышать в попытке остановиться на этом самом месте. – Мила, я хочу знать, что происходит. Я не оставлю тебя в покое. – Ты что, совсем сошел с ума?! Двенадцать часов ночи, мне вставать через шесть с половиной часов, а ты лезешь ко мне со своими разговорами! Как ты мне надоел! Отвяжись от меня, ради Бога!! – меня понесло. Я не могла остановиться и говорила, говорила. Я выплескивала всю накопившуюся тревогу, а с ней и страх, ненависть, боль. Я ненавидела в эту минуту весь мир, и единственное, чего мне хотелось, чтобы меня все оставили в покое. Слезы душили меня, но не выплескивались наружу. Я кричала, от этого начало саднить горло. Артур развернулся, вышел и со всей силой хлопнул дверью: – Истеричка гребаная. Это было уже не первое оскорбление подобного рода с его стороны. Внутри меня что-то всколыхнулось и жарким дымом развеялось по всему телу. Словно что-то разорвалось и сладким привкусом подкатило из желудка по пищеводу в нос. Сон как рукой сняло. Все тело напряглось: руки, ноги, живот, лицо. Я откинула одеяло, нацепила свои спортивные шлепанцы, выполнявшие функцию домашних тапочек, и отправилась в кухню. «Знаю, знаю, что нельзя. Нужно держаться. Этим я не смогу ничем себе помочь. Все это бесполезно, мне станет еще хуже, я буду сожалеть. Будет болеть живот», - я уговаривала себя, чуть не плача, но внутренняя боль, родившаяся ниоткуда, проснувшаяся там, в моем теле, разрывала и не давала дышать. Я не умела справляться с нею, я могла только временно заглушить ее. Холодильник поздоровался со мной едва слышным рокотом. Полки были забиты продуктами: дорогими, изысканными, вкусными. Но они меня не интересовали, нужно было что-то дешевое, со вкусом детства, успокаивающее. Молоко, сливочное масло, булка, сахарное квадратное печенье, сладкий крепкий чай. Книга, которая существовала только для таких действий. И одиночество. Снова все по замкнутому кругу. Я стала машинально поедать бутерброд с маслом, пытаясь вникнуть в то, что написано в книге. Стало спокойно, мыслей не стало – видимо, они разбежались, чтобы не становиться свидетелями всего этого безобразия. – Мила! – «Боже мой, оставит он меня или нет?» – Что?! – Я не хотела ни с кем разговаривать, я хотела остаться одна, не видеть, не слышать, полностью отключиться от этого мира. – Ты ужинаешь? – Артур попытался меня погладить. Я резко отстранилась. – А что, не видно? Зачем задавать вопросы, не требующего ответа из-за его очевидности? – Такие вопросы называются риторическими, зайчик. – Я знаю! – Я почти зарычала. Муж раздражал меня в данный момент, мне хотелось наорать на него, выставить за дверь. Он мешал мне, он мешал Ей. «Скажи ему, что хочешь остаться одной, чтобы подумать», - злобно шипела Она. – Артур, мне нужно остаться одной, чтобы подумать. Хорошо, дорогой? – последнее слово прозвучало особенно фальшиво. – Мила, тебе не кажется, что ты слишком часто хочешь остаться одна? – Артур стоял надо мной, скрестив руки на груди, и всем своим видом требовал немедленных ответов на все вопросы. – Не кажется!! Оставь меня в покое! Мне нужно подумать, я хочу побыть одна! Неужели это так сложно понять?! Что ты ко мне цепляешься сегодня целый вечер?! – По его глазам я поняла, что сильно обидела. Артур ничего не понимал, он не мог понять, не мог принять, что его искренняя любовь и забота получают такой отклик. Видно было, как его сознание судорожно пытается объяснить мое поведение, подобрать правильные ответы и поведение. Он хотел что-то добавить, но неуверенно взмахнул рукой, развернулся и вышел. Я облегченно вздохнула и дрожащими руками сделала еще один бутерброд с маслом. Я уже чувствовала, что комок наскоро съеденной пищи постепенно опускается все ниже, и чем дольше я буду медлить, тем сложнее будет потом. Она удовлетворенно сидела рядом, и держала меня за руку: «Теперь тебе станет лучше, ты же знаешь. Все будет хорошо, ничего страшного не происходит. Не думай об этом. Меня нет, и никогда не было, я твоя страшная фантазия. Никто об этом не узнает. Никто даже представить себе не сможет, что такое случается. Все хорошо» Все было плохо, я это понимала, но в данный момент мне было еще хуже, и хотелось наконец-то поставить точку и пойти лечь спать. В туалете все мое существо запротестовало, закричало от унизительной, пронзающей насквозь боли. Все невыплаканные слезы, невысказанные слова, скрытые эмоции, усталость – все ушло из меня туда, оставив за собой лишь чувство слабости и бессилия перед реальной жизнью. Если бы это можно было назвать ритуалом, я бы назвала его «ритуал очищения от реальности». – Мила, теперь мы можем поговорить? – Артур стоял в коридоре. Я на мгновение испугалась, что он что-то заподозрил. – Зачем нам разговаривать? Давай просто побудем рядом. – Я исподлобья взглянула на своего мужа. По легкой радости облегчения, сменившей выражение досады на его лице, я поняла, что Артур ничего не заподозрил. Он слишком глубоко увяз в собственных эмоциях и переживаниях, чтобы наблюдать за повадками жены, сопоставлять и анализировать ее поведение. – А почему нельзя было этого сделать полчаса назад? – Потому что я сильно устала и хотела спать. – Что изменилось теперь? – Теперь усталость ушла, а сон тем более. – Странная ты женщина. Иногда мне начинает казаться, что я живу с инопланетянкой. – Артур, я не инопланетянка, я просто слабая и чувствительная, как и многие другие женщины в этом мире. – Если честно, то ты не похожа ни на одну, с кем я общался раньше. Возможно, именно поэтому я полюбил тебя. Ты – самый близкий в моей жизни человек, и я хочу знать о тебе все, я хочу тебе помогать, быть с тобой. Говори со мной, говори со мной всегда, когда захочешь, я готов слушать тебя бесконечно. Он обнял меня, крепко прижал, взял на руки и отнес в спальню. Глава 5. Когда Ее не было рядом, я много размышляла о своей болезни. Я знала ее название, симптомы, течение, следствия, но не знала лишь одного – причины. Почему эта болезнь развилась именно у меня? Почему я не могу сама с ней справиться? Что нужно делать, чтобы жить дальше без нее? Эти вопросы пугали своей бесконечностью. Я прочитала все, что смогла найти, но вся полученная информация не представила полного ответа. Я узнала, что булимией болели многие люди, даже знаменитости, и это повергло меня в шок. Неужели принцесса Диана или Джейн Фонда столкнулись с той же проблемой, что и я? Неужели они не могли никак это изменить? Первой реакцией было отрицание. Я все еще отрицала факт того, что больна, поэтому, узнав, что кто-то конкретный болеет этим заболеванием, я отрешалась от таких людей. Леди Диана или жена Оззи Осборна стали отвратительны мне, я мысленно сместила их в ряд людей, недостойных восхищения или сочувствия. «Я не такая, как они, пусть они знамениты и имеют власть, но они не достойны восхищения, если не могут справиться с этой напастью», - думала я. Я постоянно наблюдала за окружающими людьми: дома, на улице, на работе, в ресторанах, кафе, магазинах. Я пыталась представить себе жизнь каждого из них: чем они живут, куда идут, в чем спят, о чем думают, говорят и мечтают. «Так много людей на свете, и у каждого есть свой сокровенный мир. Пусть эти миры различных размеров и порой кардинально различаются друг от друга, однако они есть», - и все эти люди чем-то больны. Их миры похожи лишь в мгновения радости, а отличаются болезнями, дурными мыслями, страхами и страданием. Все люди ели, в чем также сильно походили друг на друга: кто-то больше и чаще, кто-то меньше и реже. В массе своей у всех людей были очень некрасивые, с моей точки зрения, тела и лица. И это удивляло и пугало меня. Я часто вспоминала, как одна подружка сказала мне, что скорее бы умерла от голода, чем стала толстой. Ее милая мордашка всегда всплывала передо мной, когда я видела толстого жующего человека, особенно девушку или женщину. Я не понимала, как можно было запустить себя до такой степени? Мое тело настолько было приучено к ежедневной физической нагрузке, что начинало ныть, если случалось пропустить день упражнений. Я не могла себе представить, каково это – ходить с таким грузом в виде жира, не иметь возможности одеть то, что тебе хотелось бы видеть на себе, есть и не испытывать при этом угрызений совести? Мое сознание воспалилось от подобных мыслей. Когда начался этот нездоровый процесс – трудно было ответить однозначно. Я любила размышлять об этом, сидя на подоконнике и с отстраненностью монаха наблюдая за проходящими внизу людьми. Иногда мне начинало казаться, что я родилась уже такой. Я вспоминала, как недвусмысленно серьезно относилась к своему телу и внешнему виду в детстве. Как менялось мое самосознание, когда из привычных шорт и маек мама переодевала меня в изящное платьице и завязывала банты. Как я отодвигала пальчиком тарелку с невкусной и неинтересной, на мой взгляд, едой. Как демонстрировала свое пренебрежение к некрасивым, грубым, толстым взрослым женщинам. Все это было еще тогда. Когда Ее не было рядом, я любила сесть в располагающей к мечтанию позе, уютно устроившись на кресле, диване или балконе, и смаковать горячий свежезаваренный зеленый чай с небольшими канапе и нарезанными фруктами. Я щурилась на солнце и ни о чем не думала. Ноги и руки становились теплыми и тяжелыми, словно от долгого лежания на пляже. Голова тоже тяжелела, все краски становились сладко-насыщенными, голоса людей смягчались, приглушались. Мне было слышно каждый отдельный звук внешнего мира, чувствовалось собственное дыхание. Все соединялось в единую картину миросозерцания, которому я давала простое и объемное название - «сейчас». «Сейчас» в такие моменты было счастливым, но кратковременным. Я не умела его удержать, чтобы наслаждаться вечно. Я не умела жить «сейчас», которое не было идеальным. Мне было проще соскользнуть в параллельный мир, чем жить, дышать и думать в настоящем. Чаще всего Она приходила вместе с телефонным звонком. Я начинала ненавидеть телефон, но без него вся жизнь обретала металлический привкус советских времен. Отсутствие телефона, к сожалению, не гарантировало спокойствия и жизненного равновесия, так как он все-таки был необходим для хоть какого-то логического упорядочивания дня и быстрого решения возникавших вопросов или проблем. Тем не менее, понимая все это, я внутренне напрягалась от телефонного звонка. Чаще всего, это были звонки от родственников или по работе. В любом случае, сердце начинало колотиться быстрее, я напрягалась, словно перед стартом двухсотметрового забега на скорость. И появлялась Она. «Что, дорогая, снова проблемы? Ни дня без моей помощи прожить не можешь», - еще зевая и потягиваясь, она уже начинала язвить. – «Ну ладно, не переживай, как-нибудь справимся. Какой прогноз на сегодня?» Мне хотелось бы ее прогнать, но я действительно понимала, что без ее поддержки пропаду, сойду с ума, самоуничтожусь. Мы так долго были с Ней вместе, что я отвыкла делать что-либо в одиночку, везде требовалось ее присутствие, зоркий взгляд и холодное равнодушие. Иногда, как сегодня, во временном состоянии внутренней гармонии, я разговаривала с Ней по душам: «Когда ты появилась первый раз в моей жизни? Помнишь?» - я смотрела Ей прямо в лицо, но читала ответ по губам, растягивавшимся в безумной саркастической улыбке. «Конечно, помню. Я, в отличие от тебя, ничего никогда не пытаюсь забыть» «А что, я что-то пытаюсь забыть?» - я удивленно оглядываю себя, словно то, что я пытаюсь забыть, должно лежать в кармане или прилипнуть к моей серо-синей футболке. «Ты не просто пытаешься, дорогая, ты это делаешь успешно уже в течение стольких лет» - Она вытащила из внутреннего кармана роскошной бархатной накидки пачку с длинными дамскими сигаретами и закурила. Смачно пустив кружок дыма, она внимательно посмотрела на меня и продолжила: «Ты многое забыла, а то немногое, что осталось, пытаешься закинуть глубоко внутрь. Ты каждый день только и думаешь о том, как бы забыть что-нибудь еще. Забыть, не думать, убежать» «Я не понимаю, о чем ты», - я искренне удивилась, так как первый раз слышала эту версию своей жизни. – «Я серьезно не понимаю. Я, наоборот, пытаюсь помнить все, даже больше. Я записываю дела в ежедневник, веду дневник, ставлю напоминающие заметки в телефон. Что именно я забываю или пытаюсь забыть?» «О, малышка, ты еще глупее, чем я думала про тебя. Нет, речь совсем не о том, что ты забываешь что-то «сделать». Все это дела насущные» «Тогда что? Разве жизнь не состоит их этого «насущного»? Дела сегодняшние, мелкие заботы, которые нужно успеть сделать, закончить? Разве не из них состоит наша жизнь?» «Наша жизнь состоит из нашей жизни. А ты пытаешься прожить чужую. Ты ведешь себя, как мелкая марионетка, как чья-то прислуга, как стадное животное, не способное остаться наедине со своим разумом. Ты забыла все тайны Вселенной, которые знала в детстве, и упорно пытаешься забыть все остальное» «А если я вспомню? Что будет, если я перестану забывать и вспомню забытое?» «Тогда я спокойно уйду. Ты останешься один на один со своей душой, и я уйду, зная, что ты справишься» «И ты перестанешь меня мучить? Но я не могу понять, о чем я забыла. Ты поможешь мне вспомнить?» «Помогу. Начни с малого. Вспомни, как мы с тобой стали жить рядом» «А потом?» «А потом мы начнем вспоминать все остальное. Ты точно этого хочешь?» «Да, а почему ты спрашиваешь?» «Потому что будет много боли, много того, что ты заморозила и положила в те ящички, помнишь? Ты будешь снова плакать, плакать настоящими слезами» «Я готова, давай вспоминать» * * * Сколько себя помню, я все время занимаюсь каким-то спортом, как минимум банальный ежедневный комплекс упражнений. Но последний год я каждый день насилую себя многокилометровыми забегами, затем растяжкой, упражнениями на пресс и отжиманиями. Мое тело высушено, каждую мышцу можно разглядеть невооруженным взглядом, живот плоский с кубиками, как у мужчин, ноги худые и спортивные. Мне нравится эта легкость, физическая подготовленность и выносливость, но сейчас мне не нравится мое тело. Мне хочется исчезнуть, совсем исчезнуть, самоуничтожиться, раствориться. Хочу стать такой незаметной, чтобы меня никто не мог разглядеть, но хочу стать очень значимой и важной для кого-то в этом мире. Каждая пробежка начинается разговором с собственным разумом. «ТЫ моя слуга, ты всего лишь тело, а я разум», - вот что он говорит мне, – «Я приказываю тебе бежать. Бежать прочь отсюда, быстрее. Я приказываю, а ты должна выполнять». Каждый забег начинается с усилием воли. Сначала разгон, мышцы предварительно растянуты и подготовлены, но тело еще не разогрето, дыхание прерывистое. Я поднимаюсь в горку, воздух постепенно заполняет всю меня. Мышцы и суставы стонут, противятся каждому беговому шагу, но разум приказывает бежать. И я бегу. Я уже знаю ожидаемое состояние своего тела на каждом метре своего маршрута: надо преодолеть этот подъем, а на повороте меня пробьет пот, и это значит, что организм понял, проснулся. Около старой березы дыхание станет почти ровным, глубоким, мышцы нагреются, и появится легкость, желание бежать всю жизнь. Около дома мир покажется мне злым и жестоким, все люди грубыми лентяями, еда отвратительной, но нужно бежать, это самообман. Через тридцать минут бега откроется «второе дыхание», всплеск эмоций, в кровь выделится в огромном количестве адреналин вместе с эндорфином, и меня накроет состояние абсолютного счастья. Еще десять минут скорости, потом замедление и постепенный переход на быстрый шаг с дыхательными упражнениями. Ни в коем случае нельзя резко останавливаться, резкая остановка – удар для сердца. Все завершающие упражнения – гимн радости, песня, восторг. А затем пустота – и я снова не знаю, чем себя занять. Пустота и безумная усталость. Меня постоянно знобит, руки и ноги холодные, губы полусиние. Лицо осунулось, хотя и приобрело прозрачно-бледный идеальный цвет лица. Весь день крутится вокруг этих забегов, я не могу позволить себе какие-то незапланированные радости, встречи вопреки спорту. Я всенепременно должна выполнить ежедневную трудовую повинность, потому что это велит мне мой мозг. И я продолжаю этот бег от самой себя. Я переключаю телевизор с канала на канал. Приятно просто посидеть в кресле после изнурительных полуторачасовых физических упражнений. Передо мной красивая плетеная корзинка с оставшимися после праздников изящными печеньями в форме грибов. Я знаю, что они безумно вкусные: их пекла мама, отдельно делала начинку, отдельно – шоколадную глазурь. Сегодня неудачный день: родители снова поругались. Они кричали друг на друга, не стесняясь в выражениях, хотя выражения уже давно перестали выбираться в нашем доме. Я чувствую себя не в своей тарелке, я давно уже чувствую себя именно так. Это не мой дом, и я не хочу, чтоб он был моим, а мечтаю уйти отсюда как можно быстрее. Я возвращаюсь сюда, как в тюрьму, потому что даже стены здесь пропитаны злобой, недоверием, слезами отчаяния и унынием. Мой параллельный мир – спасение от всего этого напряженного существования. Спорт, учеба, книги. Я постоянно чем-то занята, мое тело получает разряды физической нагрузки, разум – поток новой информации, а сознание – воображаемый мир из книг. Каждый вечер, точнее, ночь, повторяется один и тот же разговор: – Мила, ты постоянно что-то читаешь! Ты испортишь себе глаза. Ложись спать, - это отец заглядывает ко мне в комнату посреди ночи, когда я только-только доделываю домашние задания и собираюсь прочесть страничку-другую. – Что ты читаешь? Агату Кристи? Три дня назад под подушкой лежал Тургенев. Представляю, что за сборная солянка сейчас у тебя в голове… – Мне нравятся они оба. И многое другое. Я всеядное читающее существо. – Я смеюсь и целую отца в щеку. - Все, обещаю, я ложусь спать. Никакого чтения с фонариком. Сейчас я тоже сижу вместе с книгой, но мое внимание захватил старый фильм. Один из тех, которые можно смотреть много раз, выучить вплоть до деталей, и все равно каждый раз радоваться, как ребенок, услышав знакомые ноты вступительной заставки к фильму. Красивая плетеная корзинка все еще стоит рядом и зазывающе на меня поглядывает. Нет, нельзя, все это такое жирное и калорийное. За всю свою тренировку я сжигаю около шестисот-семисот калорий, а тут их в целой корзинке две или три тысячи. Да, с некоторых пор я стала специалистом по калориям. Я могу с точностью до десяти определить калорийность любого блюда на взгляд, мне этот процесс доставляет какое-то садистское удовольствие. Сама не ем ничего жирного, сладкого, калорийного, острого, соленого – ничего радостного, жизненного, волнующего, обещающего - только пресное, скучное и унылое. Иногда мне до слез хочется вернуться в детство и вспомнить ощущение полноты жизни, стать непосредственным в своем поведении ребенком, пить и есть по собственной интуиции, забыть о постоянных ограничениях, рамках, предубеждениях, честолюбивых задумках и желаниях. Хочется научиться снова – просто жить. Я решительно иду в кухню и наливаю себе стакан молока. «Ничего страшного, иногда можно позволить себе и сладкое», - говорю я сама себе. – «Ведь без углеводов нельзя совсем обойтись. Они жизненно необходимы для поддержания серого вещества в тонусе и для выработки эндорфинов и допаминов в нужном количестве». В процессе самоубеждения с параллельным просмотром старого милого кинофильма я съедаю три с половиной печенья. Я наелась, мне комфортно. Но в корзинке лежит недоеденная половинка. – «Доешь ее. Зачем ей здесь лежать? Доешь, доешь, доешь. Для эндорфинов» - Я нехотя пережевываю остатки, хотя больше не хочу. Молока больше тоже не осталось. Половинка печенья была явно лишней. Она тяжелым предвестником беды падает в мой желудок. И тут, впервые в жизни, появляется Она – шикарная, летящая, элегантная и чарующая: «Ну что за бред ты несешь? Какие эндорфин? Какие углеводы для серого вещества?» «Боже, что это? Что я делаю? Зачем я съела эту последнюю половинку, зачем я вообще их съела??» «Идиотка, столько заниматься спортом, следить за собой, контролировать всю свою жизнь, каждый свой шаг, вздох, мысль, эмоцию и желание, и потом сорваться на каких-то печеньях. Да, ты меня сильно расстроила. Ничего из тебя не выйдет». «О, ведь это правда! Я ничего не стою, я столько стараюсь и слежу за собой, а тут такой шаг назад. Что же мне теперь делать? Через полчаса я стану весить на два килограмма больше, и ни одна юбка на меня больше не налезет. Я впервые не смогла проконтролировать свои действия! Это ужасно». «Да, это ужасно. Есть, конечно, одно решение, но оно может тебе не понравиться». «Какое? Скажи, какое, мне нужно что-то сделать, чтобы вернуть контроль над своим телом». «Ты должна быть построже со своим телом, а то оно совсем распоясается. Ну, что, говорить?» «Да, говори». Она что-то шепчет мне в уши, дурманит меня своими певучими словами и сладкими обещаниями. Я встаю, отряхиваю крошки со спортивных штанов и направляюсь в туалет. Не знаю, как чувствуют себя женщины, впервые торгующие своим телом, но в тот момент я полагаю, что чувствовала себя не лучше. Я насилую свое горло – и это первый раз, когда я позволяю себе насиловать собственную жизнь. Часть II. |