Называть вещи своими именами (манифест). Называть вещи своими именами программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века
 Скачать 3.38 Mb.
|
|
ХАНС КИРК. О ЯСНОМ И ТЕМНОМ В ЛИТЕРАТУРЕ Рассуждая о ясном и темном в литературе, мы немногого добьемся, если не примем во внимание культурную ситуацию в целом, а сделав это, без всякого сомнения, придем к выводу, что наша культура переживает кризис. Разговоры о кризисе культуры отнюдь не новы, мы говорили о нем всегда, сколько я себя помню, мы, так сказать, взросли на этих разговорах. Временные его рамки в точности соответствуют периоду войн и крупных социальных перемен, пережитому нами. Все в мире находится в развитии, в том числе и культура. Кризис, по-моему, начался в период первой мировой войны, хотя, разумеется, первые его признаки проявились значительно раньше. Жизнь до 1914 года воспринималась современниками как прекрасная идиллия. Существовала светлая вера, что прогресс, несмотря ни на что, продолжается и новые войны невозможны, ведь они просто-напросто противоречат человеческому разуму, а мир можно изменить мирным путем, с помощью бюллетеней для голосования. Эта буржуазная вера в прогресс, роковым образом заразившая немецкую, а через нее и скандинавскую социал-демократию, представляется нам сегодня в высшей степени наивной. Выстрел в Сараеве положил конец иллюзиям. Человечество не дождалось мира и социальной гармонии, вместо этого на него обрушился кровавый кошмар мировой войны. Война повлияла на развитие культуры и литературы. Первые послевоенные произведения датской литературы были по-своему анархистскими, в них царила атмосфера отчаянно-мрачного прославления жизни. Звучали такие нотки: после нас хоть потоп! уйдем в себя! давайте наслаждаться, пока живем! Большинство этих произведений сегодня воспринимается как пустые побрякушки, лишь один писатель не остановился в своем развитии и стал крупным лириком, это Том Кристенсен. На смену финансовому буму и махинациям на военных поставках пришли депрессия, банкротства, биржевой крах. В литературе зазвучали религиозные мотивы. Видимо, именно тогда дьявол проник в монастырь. Некоторые, возможно, еще помнят вызвавшую споры книгу Хельге Роде «Среди зеленых деревьев», положившую начало процессу, который деятели церкви в те времена называли религиозным ренессансом. Был ли это ренессанс или что-то другое, неизвестно, несомненно одно: невесть откуда взявшаяся святость буржуазии являлась признаком кризиса. Прежний мир привычных представлений был разрушен, и буржуазия пыталась отыскать в прошлом ценности, за которые можно было бы ухватиться. Ужасы первой мировой войны, безусловно, потрясли носителей буржуазной культуры, но я не уверен, что вторая мировая 449 война оказала на них такое же воздействие. Ибо в период между войнами мы пережили страшные вещи: итальянский фашизм, гражданскую войну в Испании, Гитлера, концентрационные лагеря и преследование евреев. Вторая мировая война не вызвала краха идеалов буржуазного гуманизма, поскольку таковых вообще уже не было и их существование представлялось столь же невероятным, как радуга в метель. В период между войнами культурная жизнь также переживала очевидный кризис. Этот кризис в тех же самых формах продолжается до сих пор, и именно он послужил причиной того, что неясность изложения в литературе принимает все более широкий характер. Темное в литературе, о чем щебечут не успевшие еще опериться молодые поэты, на самом деле уходит корнями во времена юности или детства их отцов. Мы живем, как известно, в период смены эпох, когда происходит ломка основ общества и существования культуры. Фундамент капиталистической системы дал трещину, почти половина человечества находится на пути к социализму, народы угнетенных колоний в той или иной мере начинают борьбу за освобождение, так называемые отсталые нации не желают больше наслаждаться своим первобытным состоянием. Даже в идиллической Кении Карен Бликсен мирные туземцы стали проявлять нехорошие наклонности и резать глотки деятельным джентльменам, а также леди и баронессам с замашками феодалов, соблаговоливших взять на себя заботу о земле местного населения, заключив последнее в резервации. Пока еще пытаются погасить волну возмущения с помощью обещаний и подавить восстания с помощью оружия. Но вряд ли такие попытки будут иметь успех в будущем. Многолетняя стойкая борьба китайского народа за свободу многому научила нас. И главное, многим важным вещам она научила цветные народы. Кто-нибудь, возможно, скажет, что сейчас, когда мы находимся в Ляйре, этом прекрасном уголке датской природы, не стоит говорить о таких далеких от нас проблемах, ибо разве имеет к нам отношение происходящее за пределами Дании. Имеет, ведь наша земля круглая, и нелегко сказать, где начало и где конец того, что на ней происходит. Вкладывая средства в развитие индийской текстильной промышленности, можно вызвать кризис текстильной промышленности в Англии, а это в свою очередь так повлияет на рынок нашего экспорта, что скажется на сельском хозяйстве Дании. Нельзя воспрепятствовать влиянию, которое развитие мировой экономики и культуры оказывает на жизнь нашей страны — точно так же Кнуд Великий не мог запретить морю затоплять датские берега. Таким образом, кризис культуры, который, по мнению современных писателей, был выявлен ими, чувство страха, воодушевляющее их и вынуждающее укрываться в поэтических башнях из слоновой кости или искать укрытия от непогоды в склепах — ибо монастырских келий в нашей стране нет, — не является новым 450 феноменом и носит не локальный, а общеевропейский характер. Он связан с глобальными процессами, происходящими в мире. Старая утонченная буржуазная культура идет навстречу своей гибели, что давно уже предвидел Томас Манн. У нее нет больше духовного пространства, нет, по выражению Софуса Клауссена, зеленых пастбищ. Мир наш сейчас стремительно развивается, колоссальные массы людей приходят в движение, и тем самым радикально меняются условия существования культуры. В этом мы, собственно, и видим причину того, что в произведениях молодых буржуазных писателей царят отчаяние и пресыщенность жизнью: они ищут убежища в мистике и мраке, не решаясь обратить взор к фактам социальной действительности. Темный смысл и формальный изыск губят современную литературу. Культура, которую мы — в самых общих чертах — называем западноевропейской, связана с совершенно определенными, ныне изменившимися условиями существования. Говоря грубо, но четко, общественное развитие вступило в такую фазу, когда остаются лишь две возможности: империализм, который — нравится это или нет — вынужден применять фашистские методы, и социализм, который рано или поздно отменит капиталистические производственные отношения. Этот процесс все более отчетливо начинает проявляться и в духовной сфере. С одной стороны, мы переживаем постоянно усиливающуюся механизацию и индустриализацию духовной жизни человека. Возьмем Америку с ее бестселлерами, комиксами, иллюстрированными журнальчиками, кино, телевидением, контролем комиссии Маккарти над культурной жизнью. Вся эта американизация культуры, естественно, в существенной степени беспокоит западноевропейского буржуазного интеллигента. Он мечется меж двух огней. Поскольку, с другой стороны, ему угрожают социализм и коллективизм, он опасается, что новые формы социального уклада в Советском Союзе, Китае, странах народной демократии послужат причиной регламентации культуры, так сказать, наденут на нее смирительную рубашку. Полагаясь на свой опыт, могу сказать, что нет людей, в такой же мере отличающихся стереотипом мышления, как буржуазные интеллектуалы, хотя они-то как раз и кричат обычно о своем критическом и непредвзятом ко всему отношении. Боюсь, что рекламируемое свободное и критическое отношение в большинстве случаев основывается отчасти на старой, академической традиции, предписывающей истинному интеллектуалу воспринимать жизнь в известной степени патетически, и, может быть, в еще большей степени объясняется страхом связать себя обязательствами, что, в конце концов, таит в себе риск. Если же говорить о регламентации, то вряд ли сыщется что-либо более регламентированное, нежели мышление буржуазных интеллигентов. Это, мне кажется, относится и к небольшой кучке интеллектуалов, называющих себя писателями. 451 Большинство из них, испытав на себе пресс буржуазной системы образования, утратили не только почву под ногами, но и способность рассуждать здраво. Их пугают американизация существования, которую они понимают и потому боятся, и социализм, которого они не понимают и потому боятся еще больше. В отчаянии они ищут точку опоры, ударяются в религиозную мистику, экзистенциализм, поэтический эскапизм. Да что там, недавно Олдос Хаксли произвел научный эксперимент, показавшийся ему настолько значительным, что на его основе он написал диссертацию. Он принял вещество мескалин, и у него возникло совершенно новое ощущение бытия. Возможно, химия и окажется тем средством, которое спасет буржуазную культуру. Ведь нельзя, как заметил однажды Бьёрнсон, потребовать от стола стать шкафом, и не стоит упрекать буржуазных писателей в буржуазности, даже реакционности, если они сами осознают направленность своего творчества и не пытаются замаскироваться под революционеров с помощью формальных ухищрений. Ленин сказал однажды: «В каждой национальной культуре есть, хотя бы не развитые, элементы демократической и социалистической культуры, ибо в каждой нации есть трудящаяся и эксплуатируемая масса, условия жизни которой неизбежно порождают идеологию демократическую и социалистическую»1. Здесь Ленин указывает на самое главное. В классовом обществе всегда существуют две культуры. Даже в самые мрачные времена угнетенный рабочий люд имел собственную литературу, хотя, очевидно, господствующему классу удавалось навязать народу ту форму культуры, которую угнетатели считали для него подходящей. Возьмем, например, целый ряд сказок, в которых открыто проявляются черты пролетарской литературы. Литература рабов и угнетенных крестьян была нелегальной, даже X. К. Андерсен вынужден был прибегнуть к форме сказок, чтобы основной смысл можно было, так сказать, прочесть между строк. Существуют писатели-новаторы, экспериментаторы, неясность произведений которых лишь относительна. Давайте вспомним Софуса Клауссена. Современникам его творчество казалось темным, непонятным, но вряд ли многие разделяют такую точку зрения сегодня. Напротив, в его творчестве мощно бьют ясные, чистые источники, и наши юные любители темного в литературе не могут причислить его к своему лагерю. Потому что религиозная мистика была ему чужда, он обладал ясным, здоровым крестьянским умом, и из него не сделать мистика от литературы. Думаю, литература начинается с жизненного материала, и, мне кажется, материал сам потребует от писателя соответствующей формы. Но следует заметить, что в то время, когда классовые противоречия обострены, когда идеи противопоставлены друг 1 В. И. Ленин. Полн собр. соч, т. 24, с. 121 — 122. 452 другу, как Восток Западу — хотя истинная линия фронта не совпадает с географическими границами, а существует в. сфере социального и духовного, — действительность стала опасной. Она словно начинена взрывчаткой, и поэтому осторожные натуры не решаются приблизиться к этой действительности, где все бродит и кипит, а ищут убежища в иллюзорном мире мистики или более или менее осознанного формализма. Если литература непонятна людям, они от нее отвернутся, ибо какая польза от того, что нельзя понять. Если хочешь говорить с людьми, следует использовать их язык и бесполезно требовать, чтобы они, мучаясь, пытались понять язык искусственный, усложненный. И если литература должна решать стоящую перед ней задачу, ей следует заниматься проблемами действительно человеческими, а не псевдопроблемами. Но пусть писатели ради всего святого не забывают, что литература есть искусство, пусть в ней сохранится свободное, творческое начало, которое и составляет ее суть. Давайте — раз уж мы с вами датчане — хранить верность нашей датской традиции, не замыкаясь, однако, только в ее рамках. Давайте не забывать ту линию, что от Хольберга через Эвальда, Эленшлегера, Баггесена, Бликера, X. К. Андерсена ведет к нашей современной литературе. Давайте прежде всего помнить о своем времени, о его проблемах и пафосе, но пусть нас вдохновляет дух истинного гуманизма, который великий норвежец Нурдаль Григ с исключительной силой выразил в программных строках о настоящей культуре: О, как богат наш мир, Нами взлелеянный! Бедность, нужда и смерть Будут развеяны. Испепелит врага Луч созидания. Солнце, культура, хлеб — Всех достояние!1 1954 ФЛЕММИНГ АНДЕРСЕН. Я ПИШУ КНИГИ И ЛЮБЛЮ МЫТЬ ПОСУДУ Я начал писать, когда в начале семидесятых годов обучался профессии учителя. Учебные пособия и книги были попросту очень плохие. В них не говорилось ни о собственных проблемах детей, ни об общественных отношениях 1 Из стихотворения «Молодежи». — Пер. Л. Гинзбурга. 453 в целом, а те из них, в которых затрагивались эти проблемы, были слишком скучны. Тогда я принялся за работу, взяв в качестве образца творчество шведского писателя Свена Вернстрёма. Я читал свои наброски ученикам и позволил им быть судьями. А они требовали в первую очередь увлекательности и остроты сюжета, которые необходимы для того, чтобы сделать содержание доступным и привлечь читателя, а это одна из труднейших задач. Я пытаюсь избежать увлекательности ради увлекательности, но все же риск этого не мал в том случае, когда острота ограничивается лишь сюжетом. Интереснее писать о внутренней привлекательности героев, о тех конфликтах, которые они переживают и в которые они вовлечены. Это надолго захватывает читателя. Первая моя книга 1974 года «Уличная борьба» снова оказалась в центре внимания несколько лет тому назад, когда бывший тогда бургомистром Баллерупа Кай Бурххарт потребовал изъять ее из всех библиотек коммуны. «Опасная социалистическая пропаганда», — сказал он, однако эта затея с чисткой ему не удалась. На создание «Уличной борьбы» меня вдохновил бунт молодежи и кампания, развернутая с целью улучшения условий жизни детей в городе. Группа детей и подростков начинает борьбу и сражается за площадку для игр в своем квартале. Это им удается. Силы добра торжествуют над денежными мешками, и дети получают свою площадку. Я пишу не ради чистого искусства. Книги должны быть легки для чтения и доступны, а не тяжеловесны. Они должны повествовать о той действительности, в которой мы живем. В центре внимания моих первых книг стояли конфликты общественного характера, в которых были прямо замешаны дети и подростки. В более поздних книгах появляются их домашние и повседневные заботы и конфликты. Книги написаны на основе впечатлений собственной жизни, а книги о подростках в значительной степени автобиографичны. Мне с трудом удается выдумывать. Лучше всего я пишу о тех людях, которых знаю, и о ходе событий, которые произошли в действительности. Иначе все это выглядело бы надуманным. Я сам вырос в рабочей семье в квартале Тройборг в городе Орхусе, и описание конфликтов в данной среде дается мне легко. То же самое касается и языка, так как он мне близок. Поэтому у меня не уходит много времени на его шлифовку. Нет, более интересно работать над проблемным материалом. Какой жанр выбрать для того, чтобы наилучшим способом выразить определенную проблему? Сейчас мне кажется, что интереснее всего писать о проблемах, которые являлись или являются моими собственными, потому что они в значительной степени всеобщи и не высосаны из пальца. Рассказ о моем собственном опыте, вынесенном из юношеских конфликтов, может способствовать их разрешению, а также, как 454 я надеюсь, борьбе за лучшую жизнь и в зрелые годы. Меня как писателя мучает совесть, что я недостаточно много работаю. Поэтому приятно заняться конкретной работой, при которой быстро получаешь результаты; мне, например, нравится мыть посуду. Наряду с писательской деятельностью я являюсь членом организации «Писатели за мир». В Орхусе рабочая группа этой организации связана с организацией «Работники культуры за мир», и одной из задач работы группы является вовлечение писателей в борьбу за мир. Борьба за мир, а также мое содействие политической деятельности Компартии Дании являются логическим продолжением моей работы писателя. Я пишу не для развлечения, а для отображения реальной действительности, для того, чтобы мы могли понять и изменить ее. И в этой работе я принимаю активное участие. 1984 НОРВЕГИЯ Н.Григ, Э. Ховардсхолм, Д. Сулстад, Ю. Борген НУРДАЛЬ ГРИГ. РЕЧЬ НА СЪЕЗДЕ ПИСАТЕЛЕЙ Писатель-антифашист, приехавший из своей мирной нейтральной страны в борющуюся Испанию, ощущает потребность испытать себя и подвергнуть испытанию свое творчество. Чувство стыда охватывает его от сознания собственного бездействия. Он видит людей в окопах, которые отдают все свои силы борьбе, которые живут в мире, где обыденностью являются и подвиг и смерть. И он не может избавиться от мысли, что позорно избежал опасности, не рисковал своей жизнью и творчеством. В Испании он постоянно будет испытывать то же, что он наверняка испытывал и ранее, — чувство горечи, укоры совести, что его вклад в борьбу должен был бы быть бесконечно больше и действеннее. То, что он увидит здесь, станет кровоточащей раной на его совести. И если он не направит все свои силы на борьбу с фашизмом, то будет испытывать постоянное чувство, что предал этих людей, чей героизм вызвал у него и его нейтральной страны такой восторг, и он ощутит себя дезертиром с испанского фронта. Это наше почетное право называть товарищами и братьями тех, кому мы — прогрессивные писатели — должны помогать на пути к победе. Наше творчество должно стать действенным, таким, каким оно стало у писателей Испании или в созидательной советской литературе. Слово должно стать действием. 456 Слова должны дать борцам веру и посеять сомнения среди фашистов: слово может приблизить победу над фашизмом. Да, такова действенность слова, и этому мы должны научиться, мы — западноевропейские демократы. Слово должно нести в себе заряд действия, не только быть предпосылкой, не только выражать что-то, но и непосредственно служить тем, к кому оно обращено. Мы, писатели-антифашисты, живущие в демократических государствах, осознаем или по крайней мере должны осознавать, что наши слова не доходят до тех, к кому они обращены. Мастер стремится выбрать самый лучший материал для своей работы. Делаем ли мы это, обращаясь к той части населения нашей страны, в которой таятся наибольшие возможности и перспективы, то есть к народным массам? Увы, нет. То, что интересует нас, писателей-антифашистов, можно сформулировать следующим образом: дошло ли наше слово до рабочих, моряков, нашло ли оно к ним дорогу? Факты говорят о том, что — нет. Моряки — это лучшая часть нашего пролетариата, им присуще глубокое чувство солидарности, с героической самоотверженностью они помогают неизвестным товарищам, попавшим в беду во время шторма. Но мера необходимой солидарности с далекими товарищами в беде в государстве, которому угрожает тоталитарный режим, еще не осуществлена. Буржуазный эстет возразит: «Подобный вопрос уместно поднимать на съезде работников транспорта, а не на писательской встрече». Но мы смотрим дальше: мы держим в поле зрения наши интересы и нашу борьбу в целом. Для нас важно, чтобы мы были услышаны рабочей массой. Мы должны суметь говорить с ними на их языке. Мы должны сделать так, чтобы они немедленно проявили свою солидарность. Мы должны найти слова, способные породить действие. В этом состоит наш долг и обязанность. Я привлек внимание присутствующих к этому частному конкретному вопросу потому, что съезд как раз и занят рассмотрением конкретных вопросов. Другие писатели с более сильной волей и более широким опытом борьбы смогут поставить другие вопросы. Здесь, в Испании, наше пламенное желание принять участие в антифашистской борьбе, находит конкретное поле деятельности и обретет новую силу. 1937 |