Буслаев Ф. О литературе. О литературе
 Скачать 2.38 Mb.
|
|
Световида, божества прибалтийских славян, соответствующего северному Одину. Слушают, с которой стороны залает собака; бросают за ворота башмаки; спрашивают первого встречного о его имени и т. п. Льют воск, олово в воду: ставят под постель чашку воды с мостиком, собранным из лучинок; смотрят в зеркало, накрывают прибор для суженого в нежилой комнате и в полночь ждут его тени, и проч. Большая часть этих гаданий касается замужества. Некоторые из подобных песен замечательны по своему высокому художественному достоинству. Например: Вился, вился яркий хмель, Слава! Около тычинки серебряныя, Слава! 436 Так бы вились князья и бояре1, Слава! Около Царя Православного Слава! Уж как на небе две радуги, Слава! У богатого мужика две радости, Слава! И он сына-то женит, Слава! Дочь замуж отдает, Слава! Катилося зерно по бархату, Слава! Еще ли то зерно бурмитское, Слава! Прикатилося зерно ко яхонту, Слава! Крупен жемчуг со яхонтом, Слава! Хорош жених со невестою, Слава! Да кому мы спели, тому добро, Слава! Кому вынется, тому сбудется, Тому сбудется, не минуется, Слава! Летит сокол из улицы, Слава! Голубушка из другой, Слава! Слеталися, целовалися, Слава! Сизыми крыльями обнималися, Слава! Уж и добрые люди дивовалися, Слава! Как сокол с голубушкой уживалися, Слава!2 Металлические кольца, серьги и особенно золото играют важную роль в святочных гаданьях. Хоронить золото — 1 Очевидно, что песни такого содержания были достояньем не одного простонародья, но и князей и бояр, которые, как отсюда видно, тоже присутствовали при пении подблюдных песен. 2 Снегирев. Русские простонародные праздники, ч. 2, с. 71 и след. 437 есть один из древнейших обрядов, отзывающихся мифическою стариною. Он состоит в следующем: сидящим девицам и мужчинам отдается оставшееся от подблюдной песни кольцо, которое они тайком передают друг другу; между тем одна девица или один молодец ищет его при пении обрядовой песни до тех пор, пока не найдет. Пойманный опять начинает отыскивать и т. д. Эта обрядовая песня1 начинается словами: «И я золото хороню, хороню» или: «Уж я золото хороню, хороню», — между прочим замечательная тем, что золото называется былицею, или былью (то есть былым?) или быльем (то есть зельем, вещим снадобьем?) и, сверх того, змеиным крылом: В коей руке былица, Змеиныя крылица? Так спрашивается в песне о золотом кольце. Змий почитается стражем красного золота и по славянским, и по немецким преданьям. Добрыня Никитич Нашел в пещерах белокаменных У лютаго змеища Горынчища, Нашел он много злата, серебра. Беофульф убил змия, который берег в пещере сокровище, оставленное кем-то последним в роде. Точно так и северный Зигурд завладел сокровищами Нифлунгов, убивши стерегшего клад змия Фафнира. По убеждениям северной мифологии, с тех пор произошли между людьми и богами великие бедствия, когда познали цену золота. Золото, проклятый клад (Hort), является роковою судьбою в германском героическом эпосе. Мы должны войти в некоторые подробности мифа о проклятом злате, для того чтобы объяснить один из самых странных символов в русской обрядной песне, которую приведем потом. Преданье о великом сокровище, тщательно сохраняемом и оспариваемом в войнах между двумя врагами, мы встречаем у многих народов; но особенное значенье имеет оно в финском эпосе, под именем Сампо. Это еще не золото, потому что, по свидетельству одной руны в «Калевале», оно сделано из лебединого пера, из некоторой травы, из ячменного зерна и из куска веретена: следова- 1 См. там же, с. 82. 438 тельно, Сампо — символ богатства, по преимуществу земледельческого. Но немецкое преданье о сокровище (Hort) относится к той эпохе, когда уже при дальнейшем развитии народного быта стали понимать цену благородным металлам. Тогда-то, вероятно, составились сказанья о карликах, подземных кузнецах, между которыми первое место занимает известный во всей Западной Европе Волундр, или Виланд. Между племенами северными так, как и у нас на Руси, свято чтился долг мести за убиение родственников. В эпоху господства золота стал входить обычай выкупа родной крови золотом, обычай виры, вместо древнейшего обычая священной, по понятиям язычников, мести. Потому с представлением золота немецкий героический эпос естественно соединил мысль о выкупе кровавого убийства, о цене за кровь; и самое золото, как и кровь, называется и у нас, и в древненемецких наречиях красным, красно золото. Само собою разумеется, что люди благочестивые, по языческим понятиям, то есть свято чтившие обычай родовой мести, должны были гнушаться выкупа родной крови золотом. Такое сокровище, выменянное на родную кровь, было в их глазах заклеймено проклятием. Такова идея рокового сокровища, которым определяется трагический характер эпоса о Зигурде. Повесть о происхождении этого сокровища тесными узами связана с одною из наших подблюдных песен. Жил-был могущественный и богатый человек по имени Грейдмар. У него было трое сыновей: змий Фафнир, Отур (нем. Otter, выдра) и Регин (советник, наставник). Вся семья, как кажется, принадлежала к породе черных эльфов, или карликов. Регин был искусный кузнец, хитрый и вещий (слич. ковать и ков — коварство); он работал всякие вещи из серебра и золота. Отур был другого характера. Он был искусный ловец, превосходя всех людей в ловле. Он ежедневно оборачивался выдрою и на реке ловил рыбу и таскал ее своему отцу, а сам так любил воду, что опять отправлялся на реку и там один-одинехонек поедал свою добычу. Фафнир был самый большой из братьев и самый злой. Река, где ловил Отур, называлась водопадом Андвари, по имени карлика, который тут жил, в виде щуки, и ловил себе корм. Однажды к этому водопаду прибыли трое асов: Один, Генир и Локи. В то время Отур, в виде выдры, сидел у воды и, хлопая глазами, жрал рыбу. Локи пустил в него камнем и 430 убил его до смерти. Асы были очень довольны такою удачею и, содрав с убитого животного шкуру, взяли ее с собою. Вечером пришли они на ночлег к Грейдмару и показывали свою добычу. Тогда хозяин со своими сыновьями, увидав шкуру убитого Отура, схватили асов и требовали за убийство виры — чтобы всю эту шкуру, как она есть, наполнили они красным золотом. Асы послали Локи добыть золота. Локи взял сеть, закинул ее в источник Андвари и вытащил из воды щуку, то есть самого карлика в виде этой рыбы. «Что это за рыба в воде! — говорит Локи. — Не умела спастись от хитрости! Спасай свою голову: добывай речного пламени!» (то есть золота). Щука отвечает: «Я называюсь Андвари; по определению злой Норны я должен плавать в воде», — и потом отдает Локи за свою жизнь все золото, какое у нее есть в воде, и при этом чародейское кольцо Драупнир, и кладет на это сокровище великий зарок, страшное проклятие. «Золото, — говорит Андвари, — которым я владел, будет на смерть обоим братьям (то есть Регину и Фафниру) и на погубу восьмерым витязям! Никто не насладится моим добром!» Когда Локи воротился с золотом, Один взял чародейственное кольцо Андвари себе, и асы стали наполнять золотом шкуру Отура, поставив ее на ноги (страшный вид для родни!), как бы с намерением кощунствуя над неотмщенною памятью убитого и вместе как бы издеваясь над новым обычаем — вирою заменять родовую месть. Тогда Локи, назло Грейдмару, сказал: «Вот тебе золото! великий выкуп за мою голову! Не на добро оно твоим сыновьям. Обоим оно причинит смерть!» Грейдмар ответствовал: «Даешь ты дар, но не любовный дар! Даешь ты не от чистого сердца! Если бы я знал это, то лучше бы лишил вас жизни!» Итак, Грейдмар уже расскаивается, что взял виру, а не мстил за своего сына смертию. В утешение несчастному отцу Локи говорит, что со временем это золото причинит еще большее зло. «Но предчувствую еще горшее, — говорит Локи, — предвижу борьбу родных из-за девицы (Брингильды), а те князья — я думаю — еще не родились, которым это золото обречено на вражду». Едва удалились асы, проклятие оправдалось. Дети убили из-за золота отца своего Грейдмара, и Фафнир один завладел сокровищем, ничего не давши Регину. Унес его, превратился в змия и лег на золоте, храня его; а Регин между тем был наставником и советником Зигурда. После того 440 Зигурд, убивши Фафнира, взял золото себе. Это и был знаменитый клад Нифлунгов. Итак, клад (Hort) ведет свое происхождение от щуки Андвари. Как ни странно покажется, но на Руси и доселе на Святках в подблюдных песнях богатство символически изображается в виде щуки: Щука шла из Новагорода, Слава! Она хвост волокла из Бела-озера, Слава! Как на щуке чешуйка серебряная, Слава! Что серебряная, позолоченная, Слава! А головка у щуки унизанная, Слава! Что щука упоминается здесь не вместо рыбы вообще, видно из того, что в народных русских сказаниях именно щука является виновницею всякого богатства и исполнительницею всех желаний: только стоит герою сказать: «По щучьему веленью — по моему прошенью», — и все для него сбывается. 2. Встреча весны. Славяне под видом куклы из соломы провожают зиму, или Морану (смерть), и встречают весну, припевая: Весна красна! На чем пришла? На чем приехала? На сошечке, На бороночке, и проч. По ранней весне начинают уже играть хороводы, как, например: «Мы просо сеяли». Из песен особенно замечательна по намеку на войны Руси с Цареградом: Подойду, подойду, Под Царьгород подойду, и проч. 3. Навский, или Навий, день, иначе Радоница, на Фоминой неделе, в воскресенье, понедельник или вторник. Тризна или поминки по усопшим. 4. Праздник кукушек, в одно из воскресений по Пасхе, в третье, пятое, шестое или седьмое. Нагнув две молодые березки, крестьянки связывают их вместе ветвями и платками так, чтобы они составляли венок, и к этому венку 441 привешивают два креста. Две подруги, желающие покумиться, ходят вокруг венка в разные стороны и три раза целуются сквозь венок. Между тем хор женский поет: Ты, кукушка, ряба, Ты кому же кума? Покумимся, кумушка, и проч. После того подруги меняются крестами и с того времени называют друг друга кумою. Эта годовщина иначе называется Крещеньем кукушек. 5. Семик и Русальная неделя, или Зеленые святки. Семик, то есть седьмой четверг по Пасхе, вероятно, в честь Перуну-Тору, празднуется завиванье венков и раставливаньем березок, равно как и Троицын день. Тоже было и на Западе, как свидетельствует Полидор Виргилий1. По южнорусскому поверью, накануне Троицына дня русалки начинают бегать по ржи и хлопать в ладоши, приговаривая: «Бух, бух! Соломенный дух! меня мати породила, некрещену положила!» Согласно с этим русалки иногда представляются некрещеными младенцами. Будто бы они парят в воздухе, испуская заунывные стоны. Кто услышит эти жалобы, должен сказать: «Крещаю тебя — Ивана да Марья!» Впрочем, это позднейшая метаморфоза мифических дев, живущих в воде. Только на свою неделю освобождаются они из влажной стихии и рыщут по лесам, заманивая к себе неопытных и слишком смелых. В четверг на русальной неделе девушки ходят в лес и бросают свои венки русалкам. Как вилы и полудницы, так и русалки загадывают смертным загадки; кто не отгадает, того они защекочут до смерти. Ты послушай меня, красная панночка (поется в малорусской песне): Загадаю тебе три загадки: Коли угадаешь — я к батюшке отпущу, А как не угадаешь — я к себе возьму: А что ростет да без корня? А что бежит да без повода? А что ростет без всякого цвету? — Камень ростет без корня; Вода бежит без повода; Папорть цветет без всякаго цвету! — Девица загадки не отгадала, Русалочка ее защекотала. 1 Изд. 1720 г., с. 239. 442 6. Иван Купало и Аграфена Купальница (24 и 23 июня). Купальница (23 июня) есть не что иное, как канун Купалы, ночь на Ивана Купалу, когда раскладывают костры, или огнища, и через них скачут. В эту ночь будто бы цветет папоротник, цвет которого помогает открывать клады. К этому празднеству славяне приурочили обряды поклонения солнцу и огню, точно так, как кельты считали временем, посвященным этому светилу, месяц май. Накануне Ивана Купалы все ведьмы бывают особенно зловредны. По южнорусскому преданью, собираются они тогда на Лысую гору, или Чертово Беремище, близ Киева. Годовщина эта с некоторыми видоизменениями известна у всех европейских народов. 7. В народе земледельческом годовщины соответствуют господствующему быту. Чествование солнца и весны сопровождается моленьем о хлебородии. Но особенно земледельческие песни с обрядами относятся ко времени сенокоса и жатвы. Есть особенные песни косарские, зажнивные. Последние сопровождаются любопытным обрядом завивания бороды Волосу. В Малороссии этот обряд производится следующим образом. Когда сжинают жито, то на последней ниве хозяина оставляют горсть жита, которое связывают ниткою, — это борода. В этот пучок жита кладут кусок хлеба и щепоть соли, садятся кругом и поют песни этой мифической бороде. Сверх того, кончив жнитво, жнецы и особенно жницы — женщины, возвращаясь домой, идут к хозяину нивы с обычными, обрядными песнями. Старшая из жниц идет впереди с венком из жита в руках. Хозяин или хозяйка встречают их с хлебом-солью. Старшая жница кладет венок на хлеб, говоря: «Дай, Боже, чтоб и на тот год уродился хлеб», — и проч. Хлеб с венком из жита полагается в переднем углу под иконами. Венок на Спасов день (6 августа) снимают с хлеба и несут в церковь, где его святят вместе с яблоками. Только этим немногим ограничиваюсь я о таком обширном предмете, как народная годовщина. Из лекции 93-й ...Хотя еще в первой четверти текущего столетия господствовало в нашей литературе устарелое направление ложной французской теории, однако уже в конце XVIII в., в эпоху нового ученого и литературного движения Германии, доносились на Русь новые освежительные идеи, которых 443 проводником был особенно Карамзин в своих «Письмах Русского Путешественника». Русская публика узнавала из этих писем, что английская литература оригинальнее и энергичнее французской; что Шекспир неизмеримо выше всех французских трагиков и что ученые и философы Германии пролагают новые пути к настоящему, разумному исследованию истины. Впрочем, наш гениальный ученый и литератор не ограничился безусловным поклонением иностранным знаменитостям и предпринял великий труд для пробуждения в своих соотечественниках национальных интересов; . и в то самое время, когда славянофил Шишков в каком-то мистическом поклонении церковнославянскому языку, обвинял Карамзина и его образованную западным влиянием школу в безнравственности и неверии, этот замечательный писатель работал уже над русскою стариною по летописным, юридическим и церковным источникам и создал великолепный памятник русской, национальной старине в своей «Истории Государства Российского». По своему времени Карамзин также основательно и глубоко изучил русскую старину, как и литературу западную. С удивительным ученым тактом умел он пользоваться в своей «Истории» и грамотою и договором, и песнею и пословицею, и местным сказанием или легендою, и даже Житиями Святых (между тем как этот последний предмет и доселе неоценен по достоинству русскими историками). Если, с одной стороны, «История Государства Российского» свидетельствует о громадной начитанности Карамзина, то — с другой — по идеям, воззрениям и приемам дает нам разуметь, что в первой четверти текущего столетия (когда она была писана) — еще вовсе не способна была наша литература к воссозданию национальных интересов. Основываясь на критической разработке источников русской истории, сделанной у нас немецкими учеными, и особенно Шлёцером, Карамзин — с нисхождением образованного европейца — рисует перед читателями грубые нравы русской старины, а в героях Новгорода, Киева или Москвы видит то средневековых рыцарей, то европейских политиков своего времени. Младший товарищ Карамзина на литературном поприще — поэт Жуковский явился уже с более определенным направлением. Для Карамзина, воспитанного еще в преданиях французской теории, Германия с ее новыми идеями и романтизмом была интересна; он ей сочувствовал, но еще не успел воспользоваться ее новым направлением. Жуковский рано усвоил себе германский романтизм, и, пе- 444 реводя и переделывая немецкие и английские баллады, он более и более уклонялся от искусственного, условного стиля французской литературы. Беспристрастие немецкой литературы — в противоположность ревнивой исключительности французов — дало Жуковскому самый разнообразный материал — в художественных мотивах поэзии всех веков и народов: и в испанских романсах о Сиде, и в восточных поэмах, и даже, наконец, в творениях Гомера. Великое достоинство литературной деятельности Жуковского состоит не в оригинальных его произведениях, а в многочисленных переводах и подражаниях, которые в изящном изложении знакомят русскую публику с лучшими поэтическими произведениями всех времен и народов. Отвергнув исключительность французского влияния, наша читающая публика благодаря Жуковскому и его литературным сподвижникам1 расширила свои воззрения и интересы многосторонним знакомством с разнообразными национальностями. Но ни русским читателям, ни самому Жуковскому не была еще уяснена потребность в воссоздании собственной нашей, русской национальности. Задача о русской национальности в поэтических вымыслах была уже поставлена и Жуковским; но решение ее представлялось очень простым делом. Стоило только перевести немецкую сказку и назвать ее русской или фантастическому вымыслу дать русские старинные имена. В то время как русская журналистика (особенно Полевой в «Телеграфе») шла по следам Жуковского в сближении с идеями романтизма и с ученостью Германии, деятельность Жуковского нашла в себе продолжение и дальнейшее развитие в русском историческом романе, который у нас возник в подражание романам Вальтера Скотта. Воротить русскую образованную литературу к ее старине и народности предназначено было Пушкину; и тем блистательнее совершил он этот подвиг, что был подготовлен к нему самым обширным и основательным знакомством с литературами и образованностью европейских народов. На основе русских, народных начал Пушкин замышлял обрабатывать наши национальные сюжеты в стиле Шекспира, Данта, Вальтер Скотта и даже на лад русских народных песен и сказок. Переход от старины и народности к описанию современных нравов был самый естественный; и Гоголь явился 1 Батюшков знакомил русских с литературою итальянскою. 445 продолжателем того, что было начато Пушкиным. Гоголь начал малороссийскими народными сказками и повестями и кончил «Ревизором» и «Мертвыми душами». Сам Пушкин внушил ему идеи для деятельности на этом новом, нравоописательном и сатирическом поприще и даже передал ему и самый сюжет «Мертвых душ», который он сам думал обработать в поэме. Литература современная предлагает нам дальнейшее развитие нравоописательного направления, несколько искаженное — то случайными идеями современной политики, то наивными педантическими притязаниями на поучительность, то грубым натурализмом, иногда доходящим до цинизма, то, наконец, юношеским пылом обличения. Изведав все направления западной мысли и уразумев современные задачи о народности, наша литература — ученая и изящная — до позднейших времен предлагала для своего дальнейшего развития два пути — иноземный, или западный, и национальный, или русский. За первый стояли |