Оглавление Хрестоматия Кризисные состояния личности
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
4. Сексуальная травма Классический тип психологической травмы – сексуальная. К сожалению, несмотря на общественный прогресс и сексуальное просвещение этот тип травмы продолжает оставаться весомым в числе факторов риска стагнации личности, особенно, в период детства и отрочества. Интересно, что в начале века проявлялись, но остались незамеченными и другие массовые психологические травмы. Их порождали неизлечимые тогда болезни и эпидемии, переживания невиданных ранее человечеством страданий, лишений и потерь, вызванных Первой мировой войной. Но только сексуальные травмы обратили на себя внимание психотерапевтов. Видимо, психологическое здоровье личности, в отличие от психического, тогда еще не было ценностью для социума. Общественное сознание вообще не различало данной проблемы. Даже сейчас, когда практика психологической помощи пострадавшим просуществовала уже более ста лет119, некоторые представители «школы XXI в.» откровенно не видят смысла работы психолога образовательного учреждения по укреплению психологического здоровья несовершеннолетних, воспринимая результаты его деятельности как процесс изготовления «нового платья короля»120. Но вселяет надежду тот факт, что сами дети и подростки, в отличие от взрослых, реально ощущают на себе позитивные результаты психологического консультирования, ценят их и стремятся к общению с психологами. Отдаленные последствия сексуальной травмы, которые складываются в ее отличительные особенности, усложняют процесс консультирования. Во многом его специфика определяется тем обстоятельством, что переживания и воспоминания пострадавшего со временем могут приобрести форму перверсий, заканчивающихся разрядкой сексуальной потребности, а страхи и депрессивные состояния – со временем стать пусковым механизмом в этом процессе. Сращенность переживаний тревоги, страхов, обиды и т.п. в сочетании с активизацией познавательной потребности и сексуальных влечений делает анализ этого типа травм наиболее сложным и трудоемким, требует от консультанта значительно более высокой профессиональной квалификации, чем работа с большинством других типов травматических ситуаций. Задача консультанта по реабилитации психологического здоровья учащегося, пострадавшего от сексуальной травмы, аналогична предыдущим: вывести его из-под власти социального невротика, которая базируется на успешности действий персонификатора по манипулированию сексуальными потребностями жертвы, подавленной аффективным переживанием травматической ситуации. «Такие действия часто бывают групповыми и мотивируются не столько эротически, сколько служат средством установления или демонстрации отношений господства и подчинения(курсив наш. – А. К.): жертвы сексуального насилия, даже если они вынуждены были уступить превосходящей силе, теряют личное достоинство, становятся объектами всеобщего презрения и должны впредь подчиняться своим обидчикам» (Кон И.С, 1989. С. 227). Мы согласны с достаточно точным и метким описанием сути рассматриваемого явления в приведенной выше формулировке И.С. Кона, за исключением одной, весьма существенной детали. Тот факт, что персонификатор был инициатором, а пострадавший уступил превосходящей силе, нельзя рассматривать только в качестве средства социального оправдания и опровержения вины пострадавшего. Нормальная обыденная логика совершенно не подходит для описания процессов в рамках взаимоотношений власти. Рассуждения о собственной невиновности ведут пострадавшего в ловушку непрочной психологической защиты, только усиливающей власть персонификатора, который как раз и стремится показать свою превосходящую силу, стремится вопреки воле пострадавшего реализовать намеченную им цель. То, что является необходимым условием психологической зависимости и власти персонификатора, нельзя однозначно переводить в объем условий, оправдывающих драматическую уступку со стороны пострадавшего. Парадоксальность и трагичность сексуальной травмы, впрочем, так же как и любой другой психологической травмы, заключается именно в том, что социальный персонификатор неизменно оказывается на стороне межличностного. И это вместо общественной помощи и сострадания, которые систематически извращаются в пользу персонификатора121. Задачи консультирования при сексуальной травме являются наиболее когнитивно сложными и многофакторными. Негативное воздействие такой травмы похоже на развитие злокачественной опухоли в организме. В отличие от всех других видов травм, она способна разрастаться, блокируя смыслы деятельности и жизненную энергию пострадавших. Основная специфика взаимоотношений власти в данном случае в их опосредованности половой потребностью. Сексуальная сфера, так же как и процесс творчества, несовместима с произвольностью, понимаемой в ее школьном значении. Результатом развития подобной «произвольности», ведущей свою этимологию от слова «произвол», может быть только фригидность. В какой-то момент человек должен быть способен поверить своим чувствам, отдаться их мудрой власти. Но за этой властью созидательных жизненных сил122 в уродливых условиях травматической ситуации неизменно таится компульсивное стремление к власти со стороны социального невротика. Наиболее тяжелым случаем, требующим максимальной продолжительности консультирования и усилий пострадавшего, следует считать взаимоотношения доминантного персонификатора и внушаемого пострадавшего. Важной особенностью сексуальной травмы является и то обстоятельство, что пострадавшему оказывается совершенно невозможным активно действовать и бороться против власти персонификатора, вступать в прямую конфронтацию с ним. Такая тактика оказывается просто неуместной и вредной по той известной причине, что она неизменно приводит к смятению, которое разрушает личность пострадавшего и приближает то, от чего человек бежит. Вот как это осознает героиня Б. Пастернака, попадая «во все больший плен чувственного кошмара». «Противоречия ночного помешательства были необъяснимы как чернокнижие. Тут все было шиворот-навыворот и противно логике, острая боль заявляла о себе раскатами серебряного смешка, борьба и отказ означали согласие и руку мучителя покрывали поцелуи благодарности» (Пастернак Б., 1991. С. 184). Собственно психологическая проблема состоит в том, что «серебряный смешок», борьба и отказ, сменяемые «поцелуями благодарности», воспринимаются как формы типично женского поведения не только межличностным персонификатором, но и социальным. Пострадавшая личность тем самым остается изолированной. Она борется даже не «один на один» с персонификатором, а одна против отвергающего ее социума. То есть наблюдается та же самая принципиальная схема, что и в условиях социогенной травмы, но в значительно более обостренной и когнитивно усложненной форме. Сам персонификатор при этом, в отличие от условий социогенной травмы, может и не осознавать своего стремления к власти, а просто «ощущать полноту и радость жизни, ни в чем себе не отказывая». Это может быть, к примеру, флегант, который не нарушает установленных моральных правил, но, подобно поросенку, с аппетитом съедает все, что оказалось в его корыте «по оплошности» других или недоразумению, будь то цыпленок, овца или даже человек123. Если бы такие благоприятные для пострадавшего нормы и правила были разработаны, если бы социум мог осознать их необходимость в той же мере, как, например, торжество идей толерантности, то социальный персонификатор, наверное, должен был бы неизменно оказываться на стороне жертвы. Но, к сожалению, картина пока далеко не такая «радужная». Как мы уже отмечали выше, особую опасность в подростковом возрасте, особенно в условиях интернатов и детских домов, представляет угроза насилия в отношении детей и подростков со стороны других несовершеннолетних в условиях «серьезных сексуальных игр». В этой связи можно говорить о мастурбационном, эксгибиционистском, гомосексуальном и гетеросексуальном видах психологической травмы. Сам акт мастурбации или гомосексуальное поведение можно считать лишь потенциально травматическим, если он не сопровождается драматическими переживаниями, связанными со смысловым (или «онтологическим») восприятием морфофизиологических особенностей функционирования органов внешней секреции. А. Бандура, Р. Уолтерс приводят пример таких совершенно нетравматических переживаний мастурбирующего агрессивного подростка. «И.: Когда ты впервые узнал об этом? – П.: Ну когда мне было около девяти или десяти лет, парни начали обсуждать это... Они объяснили мне, что делать...Естественно, я попробовал, и ничего не случилось... Я помню тот день, летний день, было жарко. Я сидел в своей комнате, обливался потом и просто начал играться. И совершенно неожиданно, фюйть (смеется)!» (Бандура А., 2000. С. 169–170). Отрицательные переживания или даже шок могут в этом случае провоцироваться опасениями за свое здоровье, за сохранность нормальной работы половых органов, а также осуждением и осмеянием поведения подростка со стороны ближайшего межличностного окружения или социума в целом. Но, оставаясь только в сфере эмпирического взаимодействия, доступного экспериментальному исследованию, обходя стороной необходимые условия единства ценностно-смыслового уровня личности, мы рискуем упустить сущность психологической травмы. Дело в том, что стойкое травматическое содержание негативные сексуальные переживания приобретают только в связи с онтологическим аспектом(Мей Р., 1997). Как известно, психоанализ преодолел остатки викторианского ханжества и положил начало научному изучению сексуальной стороны жизни индивида. При этом он основательно упростил ее ценностную сторону. Современная практика анатомо-физиологического просвещения детей и подростков довела упрощение эротической сферы до крайней степени пошлости. Пошлость – это и есть не что иное, как упрощение предмета познания. Разумеется, опошление половой любви и отрицание ее ценностной стороны процветало в социально неблагополучной среде задолго до психоаналитической революции, как в период «викторианской эпохи», так и гораздо раньше. Упрощение взаимоотношений мужчины и женщины, что в обыденной жизни и подразумевается под словом «пошлость», не имеет своим источником ни научное познание, ни профилактику психологических травм. Но весьма показательно, что свобода самовыражения примитивной личности, не способной к усвоению ценности любви, парадоксально смыкается с содержанием новейших научных теорий. Неоспоримы социальные и рыночные корни опошления половой любви. Например, факсимильные следы эротического натурализма древних сейчас тиражируют под видом античных или византийских фресок и даже многотысячелетней «культуры» китайской эротики. А из наиболее заботливо иллюстрируемых поэтических сборников первенство, несомненно, принадлежит Баркову и другим авторам, чья «рифма льется м-й». Рыночная угодливость некоторых издателей перед пресытившимися пошляками заставляет их противопоставлять малодушные безделушки известных авторов тем «священным жертвам Аполлону», в которых только и живет, не растворяясь в массе эротического натурализма, яркая личность и индивидуальность каждого гениального литератора124. Социализированная личность, в отличие от хорошо адаптированного социального невротика, идет в своем развитии прямо противоположным путем. Она способна решиться на далеко не гарантированный поиск истины в совершенно неизведанных, глубоко проблемных областях, пытаясь найти для себя и для других творческое решения вопросов, стоящих на пути обретения единства личности. Тем самым она пытается спасти и сохранить величайшие духовные ценности многовековой истории человечества, чьим наследником по праву себя считает. И это на самом деле единственная возможность воспроизводства духовных ценностей, которые могут существовать, лишь развиваясь и содержательно обогащаясь. В единстве этих ценностей истинная человеческая любовь выступает вовсе не «самой сильной» в ряду других потребностей, а получает статус «единственно здравого и адекватного решения проблемы человеческого существования... Всякое общество, которое, так или иначе, ограничивает развитие любви, неизбежно рано или поздно погибнет» (Фромм Э., 1992. С. 178). Фактически, для социализированной личности путь самореализации есть единство трех взаимосвязанных моментов: развития самой личности; возрождения любви в качестве культурно-исторической ценности; деятельного ощущения ответственности личности за судьбу человеческого общества в целом, заботы о настоящем и будущем человечества. Их единство имеет для личности один и тот же смысл – самореализацию – и обеспечивает возможность достижения ценностей свободы и независимости («синдром роста» по: Фромм Э., 1992). В то же время «синдром распада» (Э. Фромм) невозможен без уничтожения ценности любви, путь стагнации которой широко известен, прост и не требует никаких усилий по развитию личности и ее творческих способностей. Необходимо отметить, что опошление любви является гораздо более сильным ее ограничением, чем ханжеские «викторианские запреты». Это ограничение будет разлагающе действовать до тех пор, пока человечество не найдет таких теоретических и практических решений проблемы возрождения человеческой любви, которые могли бы вывести эту духовную ценность из негармонической и искусственно противоречивой связи с разнообразными продуктами ее разложения. Новые «волны» распада ценностей порождаются очередными приступами деструктивной активности со стороны массы самоизолированных индивидов, временно сплотившихся в решимости расширить круг «сексуальной новизны». До тех пор, пока существует указанная выше противоположность в направленности развития личности, будут сохраняться некрофильские импульсы разложения и адаптивного социально-невротического паразитирования на ценности человеческой любви. «Принцип, на котором основано капиталистическое общество, и принцип любви несовместимы» (Фромм Э., 1992. С. 177–178). Самоизолированная личность «закупоривается» в своем эгоцентризме, поскольку путь познания драматичен и угрожает не только одиночеством, но и катастрофически нарастающим грузом социальной ответственности, в то время как путь адаптации удобен, комфортен и прост, гарантирует групповую и общественную поддержку. Это парадоксально, но в условиях рыночных отношений эгоцентрические личности лучше адаптированы к социуму, чем созидатели, остро чувствующие свою связь с обществом, его глобальными интересами и потому просто органически не принимающие эгоцентрический пафос либерального призыва к «личному успеху». Социализированная личность – такова ее сущность – наделяет личностным смыслом не только область межличностных отношений, доступную ее индивидуальной активности, но даже, казалось бы, самые «независимые от ее воли», давно известные всем физические и космические явления. Личность не может жить и действовать на земле, не устремляясь в недоступные изолированному индивиду, поглощенному проблемами свободного секса, высоты общечеловеческих смыслов. На этом пути она сметает с дороги даже те барьеры, которые укреплены авторитетом научной истины. Справедливо подвергая сомнению абсолютность изолированных результатов научных исследований, активно отрицая их безличность, бескомпромиссно утверждая их неразрывную связь со смыслом человеческой жизни, подлинная личность агрессивно обрушивается на, казалось бы, «невинные», «никому не мешающие» знания. «А я, по грехам своим, никак не могу взять в толк: как это земля может двигаться? Учебники читал, когда-то хотел быть сам астрономом, даже женился на астрономке. Но вот до сих пор никак не могу себя убедить, что земля движется и что неба никакого нет. Какие-то там маятники да отклонения чего-то куда-то, какие-то параллаксы... Неубедительно. Просто жидковато как-то. Тут вопрос о целой земле идет, а вы какие-то маятники качаете. А главное – все это как-то неуютно, все какое-то неродное, злое, жестокое. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной, “яже не подвижется”... А то вдруг ничего нет: ни земли, ни неба, ни “яже не подвижется”. Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед пустили. “Вот-де твоя родина – наплевать и размазать!” Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в физиономию. А за что?» (Лосев А.Ф., 1991. С. 31). В еще больше степени драматизирует ту же мысль В.В. Розанов. «Заботится ли солнце о земле? Ни из чего не видно: оно ее “притягивает прямо пропорционально массе и обратно пропорционально квадратам расстояний”. Таким образом, первый ответ о солнце и земле Коперника был глуп. Просто – глуп. Он “сосчитал”. Но “счет” в применении к нравственному явлению я нахожу просто глупым. Он просто ответил ГЛУПО, негодно. С этого глупого ответа Коперника на нравственный вопрос о планете и солнце началась пошлость планеты и опустошение Небес. “Конечно, земля не имеет о себе заботы солнца, а только притягивается по кубам расстояний”. Тьфу!» (Розанов В.В., 1990. С. 130). Похожее ощущение испытывают ученики на уроках биологии. К сожалению, довольно часто даже занятия по «этике и психологии семейной жизни» также оказываются лишены личностного и смыслообразующего аспектов. На детский вопрос о сущности любви безответственные взрослые, подталкиваемые производителями бракованной продукции, говорят: «Предохраняйся!» Это вроде того как, зная, что из десяти парашютов раскрывается только один, подталкивать детей к освоению затяжных прыжков. Вот и весь смысл любви, который эти взрослые осознали за свою долгую жизнь. В ранней истории человечества, имея в своем распоряжении лишь скудные научные познания, большая часть которых затем была отнесена к области заблуждений, люди переживали все, что относится к сексуальной сфере не только более ярко и образно, но и определенно онтологически. Достаточно вспомнить мифы Древней Греции, герои которых придавали особое значение «Семени» (Кун И.А., 1987), не допуская даже возможности восприятия его в качестве некоего «отстоя», который подростку не терпится «слить». Онтологическое мышление древних, опираясь на более выраженное единство личности и цельность мировоззрения, видело даже в сексуальных перверсиях гораздо больше личностного – а потому драматического и героического – содержания, чем то, которое сейчас остается в рассуждениях психотерапевтов и многих психологов, втянутых в орбиту «черной дыры» генетической предрасположенности. Например, онтологическое осознание актов зоофилии, несомненно, способствовало порождению фантастических, но убедительно живых образов человеко-зверей и прочих монстров. Кстати, даже в страхах современных мастурбирующих подростков иногда можно обнаружить парадоксально больше смысла, чем в гуманистических увещеваниях насквозь толерантных сексологов. «Усыхание спинного мозга» – это не просто глупость и заблуждение. Дело в том, что в нормальном переживании оргазма теряется ощущение гениталий. Оно захватывает все тело, и в большей степени, судя по ответам опрашиваемых, ощущается в спине, «идет волной от затылка по позвоночнику», а не ограничивается областью фаллоса, на котором фиксирован несчастный подросток, который не в состоянии удержаться, чтобы в очередной раз не получить свой «фюйть». Но секс – это не подъем на скоростном лифте: первые, даже опошленные и извращенные, ощущения полны уникальной новизны и просто по определению не могут вновь повториться с той же силой. Вот подростку или регрессирующему взрослому, переживания которого со временем могут стать лишенными оргазма, и кажется, что спинной мозг «истощается» или «усыхает». Потом он в поисках «новизны» начинает осваивать тупиковый путь «от простого к сложному» в широком спектре разнообразных перверсий – от эксгибиционизма до гомосексуализма. И дело здесь не в том, что современные подростки уже «вооружены» достоверными научными знаниями об одноклеточных сперматозоидах, а в том, что, в зависимости от достигнутого до травмы уровня развития, одни из них видят в каждой из этих клеток смысл продления жизни, смутный образ будущих детей, чувствуют свой долг уберечь их от обид и оскорблений со стороны потенциальных персонификаторов, а другие – только «фюйть». Одни задумываются над тем, что в двух противоположных клетках содержится вся программа биологического развития, в которой заложены целые галереи уникальных «портретов» как людей ныне здравствующих, так и давно ушедших из жизни; а другие чувствуют лишь напряжение в гениталиях. В этом отношении онтологическая сторона сексуальных переживаний может рассматриваться в качестве мощного, но до сих пор практически неиспользуемого источника профилактики различного рода сексуальных перверсий. Фаллические жесты, ритуально воспроизводимые в момент победного ликования, несомненно, являются символами гомосексуальной субкультуры, которая под покровительством торжествующих криминальных ценностей легко проникла в катастрофические разломы культуры. Приобретя статус привычных, эти жесты стали незаменимым невербальным элементом пропаганды гомосексуальной толерантности. Половое воспитание отнюдь не сводится к обучению навыкам пользования противозачаточными средствами. Оно совершенно неэффективно без соблюдения целого ряда необходимых условий; хотя бы без такого не самого важного из них, как понимание подростком смысла эротической интимности, который не может быть сведен к усвоенному в детстве простому правилу скрывать свои гениталии от глаз окружающих125. Может быть, это покажется пока парадоксальным или неубедительным, но, на наш взгляд, развитие эротической интимности невозможно без преодоления субъектом ощущения ничем не ограниченной личной «свободы владения» своими гениталиями. Речь идет не о реанимации запретов, а о формировании внутреннего плана присутствия некоего, проецируемого вовне «анимического образа» субъекта противоположного пола, который доброжелательно, но определенно подсказывает интуитивное сопротивление желанию подростка «просто начать играться». Соглашаясь на участие в сексуальной ненормативной игре, подросток должен знать, что он делает ответственный выбор: сохранить или навсегда расстаться с анимическим образом будущего спутника жизни, который в случае травмы замещается образом (начинает играть роль) социального персонификатора. Только мастурбирующий подросток всегда убежден, что он имеет «полную свободу» распоряжаться своими половыми органами «как хочет» и ничего от этого не теряет. Фактически он не видит различия между гениталиями и карманными деньгами: и те и другие – в рыночных понятиях – «принадлежат ему», и те и другие можно разменивать на приобретаемые удовольствия. Появляется возможность быть «анально скупым» или генитально «щедрым» и т.п. Но за весь этот «блошиный рынок» ценностей власти нельзя купить потерянной юношеской мечты, которая ранее легко возносила подростка к вершине, возводимой человечеством многие тысячелетия. В стихийной практике онтологический аспект не исчерпывается только позитивным, развивающим содержанием. Здесь есть основа и для формирования прямо противоположного содержания, включающего, в частности, «панк-мифологию», которая гармонично согласуется как с анатомо-физиологическим редукционизмом, так и с классическим психоанализом. Все зависит от того, насколько подросток – самостоятельно или в «сопровождении» психотерапевта – различает и реально учитывает более высокий уровень культурно-исторических ценностей, насколько ему удается понять личностный смысл своих импульсивных или стандартных групповых действий. Во всяком случае, онтологический аспект сексуальных отношений располагает вполне достаточным содержанием для организации более эффективной психологической профилактики сексуальных перверсий. Его освоение сделает излишним дилетантские набеги педагогов и психологов в область анатомии, физиологии и «чистой медицины». «Одним из механизмов возникновения эксгибиционизма в пубертатном возрасте может быть внезапное появление взрослых во время мастурбации. Страх, стыд резко усиливают и так высокое половое возбуждение, наступает необычно яркий оргазм» (Возрастная сексопатология, 1983. С. 82). Заметим, что в основе «страха и стыда» в данном случае стоит интериоризированный социальный запрет126. Без него невозможно понять психологическое содержание эксгибиционизма, гомосексуализма, садомазохизма и т.п. Несомненно, что переживаемый садистом эффект «оргазмического удивления» и новизны в определенной степени провоцируется парадоксальными мазохистскими реакциями партнера на агрессию, физические издевательства, побои, на явно циничные и намеренные оскорбления. Это социальное по своей природе усиление эротического возбуждения садиста явно опирается на социальные ожидания гнева, отпора и защиты партнером своего человеческого достоинства, которые служат социальным фоном и необходимым условием садомазохистских перверсий. Если ребенку или подростку безнаказанно разрешается – чаще всего это даже специально провоцируется – мучить физически более сильного взрослого, например, слабой девочке бить плетью взрослого мужчину, то эмоциональный шок и сила аффекта, суммирующиеся со слабым пока сексуальным возбуждением, могут привести к катастрофе в процессе развития личности несовершеннолетнего, обратить социализацию в регрессивную адаптацию и направить дальнейшее формирование личности ребенка или подростка по пути социальной невротизации. Изучение генезиса эксгибиционизма, гомосексуализма и садизма не является предметом этой книги. Нас интересуют только те аспекты социально-невротического развития, которые связаны с психологической травмой, являются ее началом, следствием или тем и другим одновременно. Причем нас интересуют даже не все социально-психологические процессы, которые способствуют обращению анатомо-физиологических особенностей подростка в факторы риска перверсий. Например, припухание грудных желез у части мальчиков в пубертатном возрасте, выраженная полнота и некоторые другие индивидуальные анатомо-физиологические особенности, несомненно, повышают вероятность принятия женской роли при игровой имитации полового взаимодействия в мальчишеской группе. Но важно учитывать при этом, что реальную опасность перверсий создают не непосредственно анатомо-физиологические особенности, а то значение, которое они приобретают в «серьезных играх», с их иллюзорной свободой выбора потенциально травматической роли, поначалу представляющейся индивиду «безопасной». Несомненна и роль сильных запахов, вызывающих отвращение окружающих, в условиях замкнутой физической среды. Угнетенность и раздражение неприятным постоянным запахом, как правило, преодолеваются в условиях деструктивных групп двумя способами агрессии к его источнику. Побои жертвы вызывают удовлетворение власти, а сексуальная агрессия превращает непреодолимое отвращение в ощущение «сексуального аппетита». Ассоциативная связь этих запахов с предшествующими условиями мастурбации, как правило туалета или ванной комнаты, несомненно, провоцирует окружающих, имеющих соответствующий опыт, к сексуальной агрессии. Мы не ставим своей задачей прослеживание дальнейшей истории социально-патологического развития. Нас интересует другое: почему, к примеру, в одних случаях гомосексуальный контакт переживается индивидом в качестве актуальной психологической травмы, а в других остается лишь потенциальной травмой, разрастается в стандартный или творческий ( |