оли_1. Оливер Сакс Пробуждения

• Название: Оливер Сакс Пробуждения
• Дата: 20.12.2021
• Размер: 1.44 Mb.
• Имя файла: оли_1.pdf
• Тип: Документы; #311535
• страница: 5 из 22

1969–1972

Весь август 1969 года мисс Д. пребывала в каком-то потустороннем мире. Она выглядит почти полностью оцепенелой, — писала мне наш логотерапевт мисс Коль, — почти как человек, вернувшийся с линии фронта, как контуженый солдат. За время этого шокового периода, длившегося около десяти дней, симптомы паркинсонизма у мисс Д. усугубились настолько, что она потеряла всякую способность к самообслуживанию и ей постоянно приходилось прибегать к помощи медицинских сестер, чтобы делать элементарные вещи. В конце месяца выраженность симптоматики уменьшилась (хотя и оставалась больше, чем до назначения леводопы), но зато у нее развилась глубокая депрессия. У больной пропал аппетит (Кажется, у нее совсем исчез аппетит, — писала мисс Коль, — а главное, что у нее пропал аппетит к жизни. Раньше она была похожа на факела теперь напоминает догорающую свечу. Вы не поверите, какие перемены в ней произошли, она потеряла в весе двадцать фунтов, и когда в сентябре я вернулся в Нью-Йорк (я отсутствовал около месяца, не сразу узнал в бледной, съеженной и морщинистой старушке прежнюю мисс Д. Действительно, я возвратился в полный хаос не только у мисс Д, сложности и проблемы были увсех.Уезжая в августе, я оставил чистое, спокойное и здоровое отделение, а в сентябре моим глазам предстало ужасное зрелище. Некоторые больные тряслись, превратившись в законченных паркинсоников, другие впали в неподвижность кататонии, у кого-то начались тики, иные беспрестанно повторяли вслух бессмысленные фразы, ау дюжины больных начались окулогирные кризы. Когда я увидел все это, первой мыслью было произошла колоссальная, ужасная путаница в лекарственных назначениях, всем больным давали не те лекарства или неверные дозы. Следующей мыслью (после того как я, взглянув на листы назначений, удостоверился, что с лекарствами все в порядке) была та, что у всех больных грипп и сильная лихорадка (я знал, это вызывает у таких больных ухудшение их основного заболевания. Однако и эта мысль оказалась неверной. // Что могло произойти за месяц моего отсутствия Чтобы собрать воедино кусочки мозаики, мне потребовалось несколько дней. Дело заключалось, как я выяснил, в новых, поистине драконовских правилах внутреннего распорядка, установленных по приказу нового директора госпиталя. Сообщество больных было рассеяно, часы посещений сильно сокращены, пропуска направо выхода из больницы были без предупреждения отменены. Протесты пациентов оставили без внимания — выяснилось, что они не имеют права голоса в решении своих собственных дел. Дело было именно в этом. Чувство горя, потрясение и бессильная ярость — все это приняло свою физиологическую форму паркинсонизм, кризы, тики. // Ив самом деле, когда позже, во второй половине осени, сообщество больных было восстановлено, удлинены часы посещений и снова были введены выходные пропуска, у больных произошло резкое физиологическое улучшение. Многие из (так называемых) побочных эффектов леводопы уменьшились или вовсе исчезли, хотя у многих больных, и это вполне объяснимо, осталось чувство незащищенности и ненадежности. До наступления лета мисс Д, несмотря на свою почти полувековую болезнь, всегда оставалась активной и жизнерадостной и к тому же выглядела намного моложе своих шестидесяти пяти лет. Теперь же она не только похудела и стала настоящим паркинсоником, она ужасно постарела, словно за тот месяц, что я отсутствовал, на ее плечи свалились еще пятьдесят лет. Она выглядела как беглец из Шангри-Ла. Потом мисс Д. много рассказывала о том достопамятном месяце ее беспристрастность и искренность, мужество и проникновение в суть вещей позволили убедительно проанализировать, как ипочемуона так себя чувствовала и поскольку ее состояние (я уверен в этом) имеет общие существенные черты и детерминанты с состояниями других больных после отмены леводопы (хотя, конечно, состояние мисс Д. было намного тяжелее, чему большинства пациентов — прошлых, настоящих и будущих, то я прерву изложение ее истории болезни и представлю читателю анализ ситуации.

Во-первых, мисс Д. подчеркнула крайне тягостное чувство падения после внезапной отмены лекарства. Я совершила вертикальный взлет, — говорила она. — На леводопе я взлетала все выше и выше, чувствовала себя вознесенной на высоту в миллион миль. А потом эта башня рухнула, я упала, и непросто упала на землю, а пробила глубокую шахту. Я провалилась сквозь землю на миллион миль вглубь.
Во-вторых, мисс Д. (как и каждый их моих пациентов, переживших сходные состояния) говорила о недоумении, неуверенности, тревоге, гневе и разочаровании, когда на леводопе дела пошлине так, как того ждали когда один за другим начали появляться побочные эффекты, которые ямы, ее врачи были бессильны предупредить, невзирая на все наши увещевания, ободрения и возню и манипуляции с дозами и наконец появилось безнадежное отчаяние, когда леводопа была отменена. В этом действии она увидела окончательный вердикт или приговор — нечто, что можно выразить так Этой больной дали шанс, но она не использовала его. Мы дали ей чудо, но оно не сработало. Теперь мы умываем руки и предоставляем пациентку ее судьбе. Были третий аспект ситуации с леводопой, о котором снова и снова упоминала мисс Д. особенно в своем замечательном дневнике, который она в то время вела и отрывки из которого мне показывала. Это было острое, почти непереносимое усугубление определенных чувств, которые преследовали ее вовсе время болезни и достигли апогея в последние дни приема леводопы ив период непосредственно после отмены лекарства. Это было смешанное чувство изумления, ярости и ужаса оттого, что такое вообще могло с ней случиться, и чувство бессильной злобы оттого, что она, мисс Д, ничего не может с этим поделать Я думаю, такие чувства преследуют всех больных, которые ощутили, что их сущность, чувство их я, гротескно изменена болезнью или другими обстоятельствами, ибо они страдают от онтологического насилия, невероятно мощного и непостижимого посягательства на цитадель их самости. Нов процесс вовлекаются более глубокие и более угрожающие чувства вещи, которые мертвой хваткой вцепились в нее под влиянием леводопы (особенно компульсии грызть и жевать Жевательные и грызущие компульсии, вместе со скрипом и скрежетанием зубов, а также большим количеством других аномальных и аномально выполняемых оральных движений, могут быть непреодолимыми, обладать насильственным характером, приводят к повреждению десен, языка, зубов и т. д. (См. Сакс и др, 1970.) Кроме местных повреждений, такие компульсии, как и другие формы компульсивного почесывания, причинения себе боли, щекотания и самовозбуждения, могут вызывать двоякую смесь удовольствия и боли и, таким образом, формировать ядро более сложных гедонистических, альголагнических и садомазохистских извращений. Образуется порочный круг, подобный которому мы часто наблюдаем у больных с синдромом Жиля
Туретта. Тоже самое бывает у мучающих себя детей с синдромом Леша-Нихана.]), определенные насильственные аппетиты и страсти, а также определенные обсессивные идеи и образы. Она не могла их отбросить как чисто физические или совершенно чуждые ей, ее истинному я. Напротив, эти проявления ощущались ею в каком-то смысле высвобождением, или выплескиванием, или раскрытием, или признанием очень глубоких и древних составляющих ее существа, чудовищных порождений подсознания и немыслимых физиологических глубин, лежащих еще ниже подсознания, в каких-то доисторических и даже дочеловеческих пластах и ландшафтах, черты которых казались ей с одной стороны очень странными, но столь же таинственным образом знакомыми, как бывают знакомы нам некоторые причудливые сновидения То, что мы наблюдали у мисс Д, нам приходилось наблюдать и у других пациентов в еще более гротескной и тяжелой форме. Это касалось многих наших больных с постэнцефалитическим синдромом, начавших получать леводопу. То, что мы видели, походило на странный и ужасный органический рост, возникновение и прорыв наружу непросто обычных непроизвольных движений и возбуждения, но тиков и маньеризма, причудливых движений и замечаний, отличавшихся нарастающей сложностью, капризностью и компульсивностью. Более того, все поведение, весь поведенческий

репертуар носил крайне первобытный, примитивный и даже дочеловеческий характер. Много лет назад, вовремя вспышки эпидемии, Джеллифи говорило характерных для этих больных звуках зверинца, которые они издавали, и вот теперь, летом 1969 года, посетители госпиталя вновь услышали эти звуки — звуки зверинца и диких джунглей, звуки почти невероятного зверства. Боже мой — восклицали они, испытывая невероятное потрясение, отражавшееся на их лицах. — Что это было Выдержите здесь диких животных, производите над ними опыты Что у вас, зоопарк Доктор Пердон Мартин, посетивший нас в это время, сказал, что нашел эту сцену невероятной Яне видел ничего подобного со времен вспышки энцефалита. Что касается меня, то я вообще никогда не видел ничего подобного и с тех пор осознал, что только у таких больных, а также у пациентов с тяжелейшими проявлениями синдрома Жиля Туретта можно видеть конвульсивные вспышки и прорывы такого поведения. // Такое поведение (его, кстати, жутко наблюдать) разительно отличается от простойимитации, какую можно видеть у страдающих психозами людей и при регрессии к животному состоянию. То, что мы видели, являло нам истинные, настоящие предковые инстинкты и поведение, хранившиеся до порыв немыслимых филогенетических глубинах в недрах наших личностей. Существование таких следовых признаков не должно нас удивлять. Дарвин в своей знаменитой главе о Возвращении к предками атавизме пишет // Оплодотворенный зародыш высшего животного, вероятно, является наиболее чудесным объектом природы. Но поучению о реверсии зародыш — еще более удивительный объект, ибо мы принимаем на веру, что, кроме видимых изменений, которые с ним происходят, он содержит в себе множество невидимых черт всех своих предков обоего пола, отделенных от него сотнями и даже тысячами поколений, и все эти признаки, подобно буквам, написанным на бумаге невидимыми чернилами, спят в полной готовности пробудиться, как только сложный механизм организма будет нарушен каким-либо известным или неизвестным заболеванием или событием. // Среди таких условий или заболеваний и, возможно, самым явным примером того, что мы надеемся увидеть, являются изменения у наших пациентов, страдающих постэнцефалитическим синдромом. У них, как мы можем предположить, среди множества мельчайших возбуждающих повреждений в таламусе, гипоталамусе, обонятельном мозге и верхних отделах ствола головного мозга должны быть еще и те, что приводят к стимуляции или растормаживанию этих латентных форм поведения, которые показывают нам неопровержимо, что человечество ведет свой род от предков, умерших миллиарды лет назад. Это другая форма пробуждения, но имеющая важное биологическое значение. Она не могла смотреть на эти внезапно открывшиеся ей составляющие ее существа как на нечто чуждое они обращались к ней соблазнительными голосами сирен, околдовывали, опутывали ее, повергали в трепет, ужасали, наполняли чувством вины и неизбежности наказания, овладевали ею с пожирающей, яростной силой ночного кошмара. Связанным со всеми этими чувствами и реакциями было и ее отношение ко мне — двусмысленной фигуре, которая предложила ей столь чудесное и одновременно столь ужасное по своему действию лекарство. Я был для нее заблудившимся врачом, двуликим
Янусом, который прописал оживляющее, жизнеутверждающее лечение, с одной стороны, и ужасающее, разрушающее саму основу жизни лекарство — с другой. Сначала она смотрела на меня как на спасителя, обещавшего жизнь и здоровье своим сакраментальным лекарством, а потом как на дьявола, который лишил ее и здоровья и жизни, или причинил ей нечто худшее, чем смерть. В моей первой роли — роли доброго доктора — она любила меня. В моей второй роли — доктора злого — она с такой же неизбежностью ненавидела и боялась меня. Тем не менее несмела выразить свой страхи свою ненависть, замкнула эти чувства в себе, где они то свертывались в спираль, то раскручивались, как пружины, с небывалой силой, сгущаясь в плотное и темное чувство вины и депрессии.

Леводопа посредством своего удивительного эффекта наделила меня — ее подателя, врача, несущего ответственность за эти эффекты, — слишком большой властью над ее жизнью и благополучием. Наделенный этой святой и одновременно низменной властью, я приобрел в глазах мисс Д. абсолютный и абсолютно противоречивый суверенитет — суверенитет родителей, власти, Бога. Так мисс Д. поняла, что попала в лабиринт проекционного невроза
— лабиринт, из которого не было выхода, по крайней мере она его не видела. Мое первое исчезновение со сцены (3 августа 1969 года) на высоте ее муки переживаний было пережито ею одновременно и как великое облегчение, и как великая потеря. Ведь это я загнал ее в лабиринт, и разве не у меня была нить, которая смогла бы вывести ее оттуда Таково было положение мисс Д, когда в сентябре я вернулся в госпиталь Не только мисс Д в таком положении я застал двадцать или тридцать больных паркинсонизмом, находившихся намоем попечении. Тем летом леводопа бросила перчатку и им. Я чувствовал, что с ней творится, ноне мог внятно объяснить это словами, когда впервые посмотрел на нее по возвращении. Конечно, потребовались месяцы и даже годы, прежде чем мои и ее интуитивные ощущения достигли сознания и стали доступны для оформления их в понятные формулировки, которые я и набросал выше. Лето 1972 года Со времени тех событий прошло три года. Мисс Д. все еще жива, неплохо себя чувствует и живет, если, конечно, это существование можно назвать жизнью. Драматизм лета 1969 года ушел в прошлое, дикие превратности того времени с тех пор не повторялись, постепенно становясь неким нереальным, немного ностальгическим сновидением, каким-то уникальным, неповторимым, а ныне почти невероятным историческим событием. Несмотря на двусмысленность того положения, невзирая на все свои метания, мисс Д. с радостью приветствовала мое возвращение испросила, мягко и обходительно, не стоит ли подумать о новом назначении леводопы. Напористость и непримиримость исчезли, уступив место терпению и благожелательности. Мне кажется, месяц нереального существования без леводопы стал для нее временем глубоких раздумий, внутренних изменений и очень сложной перестройки под новые условия существования. Это было, как я понял впоследствии, некое Чистилище, период, в течение которого мисс Д. боролась со своими расщепленными и многочисленными импульсами, используя все приобретенные ею зато нелегкое время знания о себе (и своей странной реакции на прием леводопы), используя всю силу своего ума и характера для достижения нового единства с собой и миром, новой стабильности собственной личности, более глубокой и сильной, чем в прошлом. Она, если можно так выразиться, несломленной прошла через испытания, выпавшие на ее долю (в отличие от многих других моих пациентов. Мисс Д. оказалась исключительной личностью и необыкновенным человеком, она с честью вышла победительницей из своей почти полувековой борьбы с болезнью и вела самостоятельную жизнь вне стен лечебного учреждения до шестидесяти пяти лет. Я уже видел смысл ее болезни и мощь патологического потенциала, но ее загадочный резерв физического и душевного здоровья стал мне очевиден только после драматичного лета 1969 года ив последующие три года. Оставшуюся часть истории мисс Д. рассказать легче. В сентябре 1969 года я возобновил ее лечение леводопой, и с тех пор она почти постоянно остается на этом препарате. В случае мисс Д. (как ив случае с другими больными) оказалось, что одновременное назначение амантадина (симметрела) может облегчить некоторые патологические ответы на прием леводопы, хотя мы и отметили, что этот благоприятный эффект иногда сходил на нет после нескольких недель лечения. Поэтому мисс Д. мы проводили прерывистые курсы амантадина,

добавляя его к основному курсу леводопы. Мы пытались, в соответствии с изложенными в медицинской литературе рекомендациями, сгладить избыточное психомоторное возбуждение назначением фенотиазинов и бутирофенонов и других больших транквилизаторов, нов случае мисс Д. оказалось (как ив случае всех других пациентов, что они могли лишь ослабить и даже извратить тотальный эффект леводопы. То есть эти транквилизаторы не различали желательные и побочные эффекты леводопы подобно многим врачам-энтузиастам. Мы нашли, что малые транквилизаторы и антигистаминные препараты оказывали весьма слабое действие на мисс Дно барбитураты, особенно парентеральное введение амитал-натрия, стали ценным основным средством купирования тяжелых кризов разного типа. Ответы на леводопу (или, скорее, на сочетание леводопы и амантадина) были во всех отношенияхмягче, чем летом 1969 года. У мисс Дне было такого сенсационного улучшения, ноне было и столь же сенсационных кризов. Паркинсонизм остался на своем месте, но проявления его уже не такие тяжелые, какими были до лечения леводопой, хотя, надо сказать, каждые несколько недель, когда эффекты сочетания леводопы и амантадина становились менее благоприятными, у нее неизбежно происходит ухудшение течения паркинсонизма (и других симптомов, вслед зачем развиваются признаки синдрома отмены подобные тем, хотя ив более легкой форме, что случались у нее в августе 1969 года, который продолжается приблизительно неделю, пока она не получает амантадин. Этот цикл улучшение — ухудшение — синдром отмены — повторяется приблизительно десять разв течение года. Мисс Д. очень не нравятся эти циклы, но она смирилась и привыкла к ним. В действительности у нее просто не осталось выбора, так как если отменить леводопу, она впадает в состояние намного худшее, чем то, от которого страдала до начала лечения этим препаратом. Ее положение таково онануждается в леводопе, но переносит ее очень плохо[Можно сказать, мисс Д. повезло в обоих отношениях. Ее потребность и непереносимость леводопы были выражены достаточно умеренно. У других больных (их истории болезни изложены далее) потребность и непереносимость оказались ошеломляющими, что исключало возможность компромиссного или вообще какого-либо удовлетворительного решения и положения. Мы никогда не прерывали курс лечения леводопой у мисс Д. надолго и поэтому не имели возможности установить, в чем будет выражаться ее состояние после леводопы». В других случаях (они описаны далее) у нас не осталось сомнений в том, что леводопа приводит к глубокому нарушению реакций и поведения, которое длилось больше года после его отмены. Кризы у мисс Д. стали более редкими и менее тяжелыми, теперь они происходят не чаще одного-двух разв неделю, но их можно назвать более примечательными, поскольку они полностью изменили свой характер. Летом 1969 года (также как летом го) ее кризы были чисто респираторными, и только потом к ним присоединились многие другие описанные выше феномены. Ее новые кризы отличались большей частотой палилалии, некоторые слова и фразы она непрерывно повторяла по несколько сотен раз, причем это сопровождалось сильным волнением и различными побуждениями, компульсиями, усугублением симптомов паркинсонизма, особенно состояния блока или невозможности движений, и т. д. Надо обратить особое внимание на слова обычно, различные и т. д, так как, хотя каждый криз был, несомненно, именно кризом, они никогда не повторяли друг друга. Двух одинаковых кризов мы не видели. Более того, конкретный характер и течение каждого криза, также как и его характеристика как некоего целого и его наступление как единого целого, могло подвергаться необычайной модификации суггестией и особенностями обстоятельств и окружающей обстановки.

Так, сильный аффект, обычно окрашенный гневом или страхом, мог превратиться в веселый и бодрый аффект, если мисс Д. вдруг случалось посмотреть по телевизору веселую комедию, в то время как двигательный блок, если можно так выразиться,вытекализ одной конечности и плавноперетекалв другую. Самым лучшим способом воздействия на кризы была музыка эффект ее мог быть поистине сверхъестественным, а порой даже жутким. Вот вы видите мисс Д. подавленной, зажатой и обездвиженной или подергивающейся, охваченной тиком и что-то невнятно бормочущей
— каким-то подобием человеческой бомбы. Но вдруг, при первых звуках музыки, донесшейся из радиоприемника или проигрывателя, все эти обструктивно-эксплозивные симптомы исчезали как по мановению волшебной палочки, сменяясь благословенной легкостью и плавностью движений, когда мисс Д, внезапно освобожденная от своих автоматизмов, с улыбкой начинала дирижировать музыкой или поднималась и кружилась в непринужденном танце. Музыка должна была исполняться непременно в манерелегато; музыка в стилестаккато(и особенно ударные) иногда вызывала ненормальное действие, заставляя ее прыгать и дергаться в такт музыкальному ритму. В такие моменты она походила на заводную куклу или марионетку Сила и способность музыки исцелять и лечить, освобождать паркинсоника и одаривать его свободой, пока она звучит (Ты музыка / Пока музыка длится Т.С. Элиот), являются фундаментальными и проявляются у всех больных. Это превосходно показала и с глубоким пониманием предмета объяснила Эдит Т, бывшая учительница музыки. Она говорила, что, заболев паркинсонизмом, утратила свою привлекательность, стала неэстетичной; движения стали деревянными, механическими — как у робота или куклы, она утратила прежнюю естественность и музыкальность движений
— у нее, другими словами, была отнята музыка. К счастью, — добавила она, — эта болезнь сочетается с собственным лечением. Я удивленно поднял брови, иона пояснила Это лечение — музыка. Так как я лишена музыки, ее надо вдохнуть в меня, зарядить меня ею. Часто она чувствовала себя оцепенелой, страшно неподвижной, лишенной силы, импульса, мысли о каком-либо движении. В такие минуты женщина ощущала себя мертвой фотографией, застывшей рамкой — простой оптической плоскостью, лишенной жизненной субстанции. В этом состоянии, в этом отсутствии какого бы тони было состояния, в этой лишенной времени нереальности она всегда оставалась обездвиженной и беспомощной до того момента, когдаявлялась музыка.Песни, мелодии, знакомые с давних лет, завораживающие мелодии, ритмичные мелодии, под которые она так любила когда-то танцевать. // Вместе с внезапным появлением музыки, приходом спонтанной внутренней музыки, также внезапно возвращались сила движения, способность к действию, восстанавливалась личность и чувство вещественности реального мира. Теперь, как излагала это Эдит Тона могла, танцуя, выскользнуть из рамки плоской застывшей визуальности, в которую была захлопнута как в капкан, и двигаться, наконец двигаться — вольно и грациозно. Это было, как будто я вспоминала самое себя, мою собственную, неповторимую жизненную мелодию. Но затем, также внезапно, внутренняя музыка стихала, и вместе с ней пропадали движение и актуальность мира, иона снова, мгновенно, падала в невероятную паркинсоническую бездну. // Равно поразительной и очень похожей была сила воздействия прикосновения. Временами, когда на помощь к ней не приходила музыка иона беспомощно застывала в абсолютной неподвижности в коридоре, простейший человеческий контакт мог выступить в роли спасителя достаточно было взять ее за руку или просто, хотя бы слегка, прикоснуться к ней, чтобы она пробудилась. Надо было лишь пройтись с ней, иона начинала идти правильно, не имитируя и подражая, но собственной, присущей ей походкой. Но когда сопровождающий останавливался, она тут же снова застывала на месте. // Такие феномены очень распространены среди больных паркинсонизмом, и их обычно рассматривают как обычные, недостойные внимания «контактуальные рефлексы. Интерпретация этого феномена, данная самой мисс Т, и ее реальный опыт в действительности представляют более экзистенциальную трактовку действительно сакраментального типа. Я ничего не могу делать одна, — говорила она. — Ноя все могу

делать с кем-то или с чем-то — с человеком или с музыкой. Яне могу ничего начать сама, но могу полноправно участвовать во всем. Вы, нормальные, полны движения, и когда вы со мной, то я могу разделить с вами вашу активность. Как только вы исчезаете, я снова превращаюсь в ничто. // Кант говорит о музыке как о живительном искусстве, и для Эдит Т. это верно. Музыка служит для пробуждения ее собственных жизненных сил, она возвращает ее к жизни, пробуждает ее жизнь, живые и подвижные силу и волю, которые в противном случае дремлют в глубинах ее существа большую часть времени. Именно это я имею ввиду, когда говорю, что эти пациенты спят, и вот почему говорю об их возвращении к активной жизни как о физиологическом и экзистенциальном пробуждении, будь то с помощью духа музыки, или через живого человека, или путем химического воздействия на двигательные части головного мозга.
// Меня часто спрашивают что именно в музыке может стать причиной пробуждения таких пациентов и что именно сними происходит в такие минуты Должны обязательно присутствовать ритмические импульсы, но они должны быть вкраплены в мелодию. Грубый, голый или ошеломляющий ритм, который не вплетается в мелодию, вызывает лишь патологические подергивания, заставляет и вынуждает, ноне освобождает больного и, таким образом, оказывает антимузыкальный эффект. Бесформенный звук (чавканье, как называла его мисс Д) без достаточной ритмической и двигательной силы вовсе не мог сдвинуть больную с места — ни эмоционально, ни физически. Уместно вспомнить определение
Ницше, касающееся патологии музыки он прежде всего и главным образом видит дегенерацию чувства ритма. Вырожденная музыка делает больными принуждает, здоровая музыка лечит и освобождает. Это в точности соответствует личному опыту и переживаниям мисс Дона не могла выносить ритмического грома или чавканья и всегда требовала твердой, но оформленной музыки. // Но любая ли музыка, если она действительно была твердой и оформленной, верно служила временному исцелению мисс Д Нив коем случае. Единственная музыка, которая воздействовала на нее исцеляюще, — та, которой она наслаждалась. Только такая музыка задевала ее задушу, могла сдвинуть с места ее тело. Ее могла двигать и трогала только такая музыка, которая в физическом смысле могла двигать ею. Движение было одновременно эмоциональными моторными исключительно самостоятельными автономным (что отличает такое движение от пассивных подергиваний и других патологических движений. К концу
1970 года мисс Д. испробовала на себе леводопу, амантадин, леводопу-декарбоксилазу, апоморфин (все эти лекарства давали ей разными дозами и с разными временными интервалами)
— самостоятельно или в сочетании с антихолинергическими, антиадренергическими, антигистаминными и разными другими добавками или блокаторами, продиктованном нашими изобретательностью и предположениями. Она прошла через все это, поняв и приняв лечение. Вот так — сказала она однажды. — Вы обрушили на меня всю свою фармацевтику. Я поднималась вверх, падала вниз, уклонялась в стороны, вы загоняли меня внутрь и выворачивали наизнанку. Вытолкали и тянули меня, давили и выкручивали. Я то ускорялась, то замедлялась, иногда становилась такой быстрой, что фактически оставалась стоять на месте. Я открывалась и закрывалась, как мехи концертины в образе человеческом Мисс Д. остановилась перевести дух. Поистине ее слова рисовали переживания паркинсонической Алисы в постэнцефалитической Стране Чудес. К этому времени, однако, мисс Д. уже четко понимала, что леводопа для нее — жизненная необходимость, и стало ясно, что ее ответ на прием препарата стал ограниченными не столь театральными скорее всего таковыми останется. Она осознала, что дело приняло необратимый и непоправимый оборот. Ее решение ознаменовало собой окончание тех гипертрофированных ожиданий, какие она первоначально связывала с леводопой: то было

отречение от страстных надежд и желаний, доминировавших в ее жизни более года. Так, ничего не отрицая, ни на что не претендуя и ничего не ожидая (хотя в дневнике она время от времени тов шутку, то всерьез выражала надежду на то, что жизнь все-таки может измениться в лучшую сторону, мисс Д. покончила с фантазиями и обратилась к реальности
— то был двойной поворотный пункт, ознаменовавший ее освобождение из лабиринта, в котором она блуждала целый год. Начиная с этого момента, все ее отношения приняли более легкий, здоровый и приятный оттенок. Ее отношение к леводопе стало отстраненными проникнутым юмором смирением, и таким же стало отношение к собственным симптомами недомоганиям. Она перестала завидовать пациентам, которые, принимая леводопу, летали как на крыльях, и перестала также с обращенным на себя страхом взирать на больных, плохо переносящих лечение этим препаратом. А еще она перестала видеть во мне спасителя и губителя, держащего в своих дающих лекарство руках ее судьбу. Отрицания, проекции, переносы, идентификации, видимость и жульнический обман положения с леводопой отпали и отслоились как хитиновая оболочка, обнажив старую мисс Д, ее истинное, первоначальное я. Во второй половине семидесятого года мисс Д. была готова и желала обратить свои силы на то, что можно было сделать с ее паркинсонизмом, ее отношениями, возможностью остаться человеком и выживанием в мире, который можно назвать Тотальной Лечебницей Этот термин вместе с понятием, которое он содержит, я позаимствовал из замечательной книги
Гофмана Приюты. Эти проблемы, вероятно, удалось бы обойти и избежать, если бы леводопа была и осталась совершенным лекарством, исполнив свое обещание, но оно не стало таким, по крайней мере для мисс Д. Теперь она видела леводопу без содранных с нее блестящих одежд, во всей неприглядности и подлинности. Она поняла, что это наиболее полезное, незаменимое, помогающее, ноне спасительное средство. Теперь она могла остаться один на один со своими внутренними ресурсами, моими и ресурсами всего нашего госпиталя, чтобы извлечь из оставшихся возможностей максимум пользы В данной связи будут уместны краткие упоминания о методах мисс Д. За долгие годы болезни она смогла в мельчайших подробностях пронаблюдать особенности и симптомы и изобрела множество хитроумных способов смягчения, преодоления или обхода этих симптомов. Так, в ее распоряжении было несколько способов разморозить себя в тех ситуациях, когда она вдруг застывала на месте вовремя ходьбы на этот случай мисс Д. всегда носила с собой в руке запас маленьких бумажных шариков. Как только она останавливалась, тотчас же бросала на пол один шарик его крошечное белое пятнышко приказывало ей сделать шаг, таким образом освобождая ее от оцепенения и позволяя возобновить процесс ходьбы. Кроме того, мисс Д. обнаружила, что регулярное мигание, громко тикающие часы или горизонтальные линии на полу и т. д. тоже заставляли ее шагать и, мало того, предупреждали ускорения и замедления, которые так вредили ходьбе. Тоже самое касалось чтения или речи она научилась делать ударение на словах в определенных местах речевых отрезков, что препятствовало ускорению речи, заиканию, замедлению или остановке речи. Этими тысячью других способов мисс Д. — сама, со мной, с другими больными и с заинтригованными медицинскими сестрами, физиотерапевтами, логотерапевтами и т. д. — провела множество продуктивных и радостных часов, исследуя и играя с бесчисленными возможностями помочь себе и другим. Такие методы изобретены одаренными больными с постэнцефалитическим синдромом и паркинсонизмом и были открыты для всех. Я научился у этих пациентов большему, нежели смог почерпнуть из целой библиотеки специальной литературы. // Эд У. — высокоодаренный молодой пациент с обычным паркинсонизмом, который часто оказывался застывшим, парализованным в своем кресле и терял способность встать. Неспособным встать непосредственно,прямо.Но он изобрел опосредованный способ вставания с кресла. Сначала он делал легкое движение глазами — единственно возможное в его положении, потом следовало движение шеей, затем, по возможности, слегка, едва заметно, наклонялся в какую-либо сторону. Ему приходилось выполнять весьма сложную последовательность двигательных актов, которую он по большей

части был вынужден придумывать и изобретать каждый раз заново, чтобы достигнуть определенного пункта, определенной точки или момента, когда — внезапно и почти взрывоподобным образом — вдруг обретал способность встать. Он не мог достичь такого состояния без сложной последовательности движений, но когда достигал его, вдруг осознавал, что знает, как надо вставать В тот момент, когда вставал, он забывал, что именно делал для того, чтобы встать знание того, как это делается, присутствовало только в самый момент вставания, знание вовлеченности в акт движения. Но знание того, как встать, может немедленно привести к другому знанию — как идти, танцевать, прыгать и многому другому. Это двигательное знание (знание, как действовать) эксплицитно неизвестно никому из нас это знание имплицитно, как знание языка или грамматики. Что представляется характерным для паркинсонизма — это утрата доступа к имплицитному знанию, к встроенным двигательным программами тот факт, что подобный доступ может быть восстановлен с помощью уловки. // Многие симптомы и признаки паркинсонизма, особенно застывание, являются следствием застревания в паркинсоническом мире или, скорее, в паркинсонической пустоте, вакууме или не-мире (Я застываю в пустом пространстве, — говорит Лилиан Т. в документальном фильме Пробуждения. Это застревание двигательной активности отчасти зависит от застревания, паралича или трансового состояния внимания на том, что их существо не является подходящим объектом внимания. Исцелением этого состояния (если оно вообще возможно) является перенаправление внимания назад, на реальный мир (который полон предметов, действительно подходящих для того, чтобы обратить на них внимание. Бывает достаточно, чтобы кто-то другой сказал Посмотри, Взгляни на это или Смотри туда, чтобы высвободить парализованное внимание, отпустить больного из его очарованного, хотя и пустого паркинсонического внимания и позволить ему опять свободно отправиться в путь по реальному миру. // Иногда больные могут сделать это и самостоятельно — используя изобретательность, кору головного мозга, обходя подкорковую фиксацию внимания, для того чтобы компенсировать подкорковую пустоту внимания. Этот процесс требует вмешательства сознания и усилия актов, которые в норме выполняются естественно и бессознательно, без вмешательства сознания, особенно тем, что внимание сознательным усилием фиксируется нареальномпредмете, представлении или образе. Это великолепно показано в фильме
«Айвен» и описано Айвеном Вохеном в его книге. Айвен способен пробежать несколько миль — если сможет начать бег. Вместо того чтобы концентрироваться на первом шаге (что только усиливает оцепенение, он должен отвлечься и направить внимание на что-то еще — неважно, на что на древесный лист, любой доступный восприятию предмет. Он трогает лист, и это чудесным образом освобождает его. Точно также Айвен иногда не может утром встать с кровати непосредственным усилием воли, но рядом с кроватью на стене висит изображение дерева. Он смотрит на рисунок, воображает, как взбирается на дерево, пользуясь его ветками как ступеньками. Стоит ему представить это, как он тотчас свободно встает с постели. Такими способами мисс Д. приспосабливалась к причудливым превратностям действий и эффектов леводопы и активно меняла болезненные феномены своего паркинсонизма, кататонии, импульсивности и т. д. Но имелись и другие проблемы, которые происходили не от нее самой, но изменить которые было превыше ее сил это, по сути, проблемы жизни в Тотальном Сумасшедшем Доме. Эти проблемы, если очертить их в общем виде, были кратко изложены Паскалем в его антимониях, которыми заполнен дневник мисс Д. Это чувство изоляции, чувство заключения, чувство пустоты и чувство ничтожности, чувство заключенного, помещенного в некое общество, но одновременно изолированного от общества. Человека, вынужденного подчиняться бесчисленным уничтожающим правилами установкам, чувства, что ты сведен до статуса ребенка или арестанта, чувства потерянности или того, что тебя размалывает бездушная и страшная машина чувства фрустрации, опустошения и бессилия.

Эти бесчеловечные качества психиатрической лечебницы, хотя и существовавшие в какой-то степени с самого основания госпиталя, внезапно стали еще более грубыми и жесткими в сентябре 1969 года Вовремя ухудшения внутрибольничных условий мисс Д. иногда восклицала И это учреждение вы называете санаторием Да это же настоящий танаторий!»]. Можно было сразу заметить по поведению пациентов, как эти жестокие новшества повлияли на их клиническое состояние непросто на настроение или отношение к персоналу, но и на кризы, тики, импульсивность, каталепсию, паркинсонические проявления и т. д, и, конечно жена реакцию на леводопу Пробуждения написаны по большей части в форме биографий — содержание представляет собой описание реакций индивидов, получавших леводопу. Естественно, эти индивиды пребывали не в вакууме все они были членами единого постэнцефалитического сообщества и оказались весьма чувствительными, а часто подпадали и под прямое влияние реакций других больных. // Эта чувствительность, это влияние происходили по-разному. Первым делом оно привело весной и летом 1969 года к всеобщим восторгу и радости. Это было не одно пробуждение, а пятьдесят полсотни человек, одновременно и внезапно, очнулись от забытья и изоляции, куда их погрузила продолжавшаяся десятилетиями болезнь. Они снова оказались в настоящем мире, живые, окруженные пятьюдесятью другими Рипами ван Винклями и Спящими красавицами. // Среди таких больных быстро устанавливаются узы товарищества — все они жили в одинаковых подземельях или башнях, и все в одночасье оказались на ярком свете дня. Внезапно освободившись от многолетних пут, они бросились танцевать и без умолку болтать друг с другом. // Самые очаровательные сцены такого рода были запечатлены в документальном фильме Пробуждения. Там показаны вновь проснувшиеся больные, танцующие, наслаждающиеся жизнью, сидящие за столами вместе. Они с восторгом открыли друг в друге людей, которые до сих пор были просто стоящими друг подле друга охраняемыми персоналом статуями. Они делились своими воспоминаниями, своими трагедиями, недоумениями, новыми надеждами. Они радовались улучшению состояния их соседей, поддерживали друг в друге силы для адаптации к новой жизни. Так что все это носило не слишком индивидуальный характер, это было общее здоровье (оно царило все лето) и особое волнение и воодушевление от разделенной всеми ими надежды. Воодушевление достигло апогея, когда Аарон Е. был выписан из госпиталя Возможно, скоро все мы выпишемся отсюда. // Нов сентябре начались неприятности. Некоторые возникли из-за предательских побочных эффектов леводопы, потрясших до основания их и без того ограниченно устойчивую нервную систему некоторые из-за ужесточения внутрибольничного режима некоторые — из-за примитивности потребностей самих больных, ив этом тоже нет сомнения. Но отчетливо проявилась тенденция передачи отчаяния и побочных эффектов от одного больного к другому, которые распространялись по палатам словно лесной пожар. // В то лето все были воодушевлены чужими примерами оптимизм и надежда охватили больных как прилипчивая зараза. Поскольку теперь всякая неудача и ухудшение у любого больного возбуждали страху всех остальных, страхи отчаяние приобрели характер инфекционной эпидемии. Эти больные отличались большой впечатлительностью, не только психической, но и соматической, — это была та самая соматическая податливость, о которой так любил говорить Джеллифи. (Такая почти гипнотическая внушаемость, тенденция к мимикрии и подражанию, в данном случае была предопределена как биологически, таки психологически, — такова характерная черта всех диэнцефальных синдромов) // Страх изменений, страх тиков играл свою роль в реальном усугублении тиков и психической неустойчивости. И стоило больному перешагнуть некий порог, некую критическую точку и начать двигаться дальше по пути нестабильности, психические влияния тоже становились все сильнее и сильнее. Счастье, свобода, хорошие добрые отношения стабилизировали больных изоляция, скука — дестабилизировали. Эти влияния по своей силе не уступали силе действия леводопы. Таким образом, атмосфера в отделении, общее настроение стало преобладающими всеобщим. У меня на руках оказалось

не пятьдесят изолированных друг от друга пациентов — я получилсообщество, подобное единому живому организму. Нет сомнения, мисс Д. сама была в большой степени поражена этими изменениями в ее окружении, однако я не могу категорически судить, насколько неизбежным было влияние лечения леводопой, с одной стороны, и ее индивидуальной, встроенной реактивности — с другой, и насколько неблагоприятные последствия такого лечения были обусловлены нарушениями условий жизни. Могу только нарисовать общую картину, настолько честно, насколько это в моих силах, и оставить право выносить суждения на совести читателя. Однако безошибочно ясными оказались три обстоятельства. Первое как только мисс Д. обретала способность выражать свои чувства и изменять свое окружение, уменьшалась выраженность всех ее патологических проявлений. Второе стоило мисс Д. покинуть госпиталь и выйти на прогулку (которые стали большой редкостью после благословенного
1969 года, как все ее симптомы также уменьшались. И последнее с тех пор как у мисс Д. установились глубокие и доверительные отношения с двумя другими пациентками из отделения, то есть вначале года, ее состояние и самочувствие улучшились во всех мыслимых отношениях. И вот наконец мы подходим к настоящему времени, к лету 1972 года. Мисс Д. по-прежнему получает небольшие прерывистые курсы леводопы и амантадина. Она очень активна, способна обслуживать себя на элементарном уровне девять месяцев в году, в остальные три месяца борется с ухудшениями и симптомами отмены. Два раза в месяцу нее бывает довольно легкий криз, который теперь не беспокоит ни ее, ни ее соседей по палате. Она много читает, вяжет как настоящий профессионал и намного быстрее меня решает массу кроссвордов. Больше всего она становится сама собой, когда разговаривает с подругами. Она сумела побороть раздражительность, упрямство, зависимость и несговорчивость. Она теперь весьма общительна и доброжелательна (за исключением тех моментов, когда в прескверном настроении запирается наедине со своим дневником, и ее любят окружающие. Ее часто можно видеть у окна, кроткую старушку около семидесяти лет, немного сгорбленную, которая быстро вяжет крючком, иногда поглядывая на машины, с ревом проносящиеся по улице. Она не самая примечательная из наших пациентов, которая бы сказочно хорошо отреагировала на лечение леводопой и успех лечения которой остался бы прочным. Но она сумела пережить давление пожизненной, деформирующей характер болезни пережить сильное воздействие на мозг мощного стимулятора пережить пребывание в госпитале для хронических больных, который пациенты редко покидают живыми. Укоренившись в реальности, она с триумфом преодолела болезнь, интоксикацию и помещение в специальное учреждение и осталась тем, кем была всю жизнь — настоящим человеком, человеческим существом в лучшем смысле этого слова. Магда Б Миссис Б. родилась в Австрии в 1900 году и еще ребенком вместе с родителями переехала в Соединенные Штаты. В детстве не страдала серьезными заболеваниями, в школе была образцом успеваемости и отличалась в занятиях спортом. В 1918–1919 годах, работая секретарем, заразилась тяжелой сомнолентно-офтальмо-плегической формой летаргического энцефалита, выздоровела через несколько месяцев, нов году появились признаки паркинсонизма и другие последствия энцефалита. Течение ее недуга в последующие сорок пять лет вначале было мне известно только по скудным записям в истории болезни, так как миссис Б. не была способна говорить на протяжении многих лет. Вдобавок к офтальмоплегии, которая таки не разрешилась после

острой фазы энцефалита, главными симптомами миссис Б. были глубокая акинезия, апатия и ряд вегетативных нарушений (сильное слюнотечение, потливость и рецидивирующие пептические язвы. Она не была склонна к окулогирным или иным кризам. Иногда у нее появлялся хлопающий тремор, ноне было ни ригидности, ни дистонии, ни тремора в покое (тремора типа счета монет. В записи, датированной 1964 годом, читаем Любопытно отсутствие гнева или фрустрации, которые обычно вызывает такое состояние. В записи от 1966 года, когда миссис Б. серьезно страдала от сопутствующего заболевания, говорится об отсутствии тревоги или страха по поводу такого состояния. В течение 1968 года она неоднократно подвергалась вербальному и физическому насилию со стороны безумной дементной больной, которую положили на соседнюю койку в палате. Эта больная постоянно оскорбляла и ругала ее, а временами даже била. Миссис Б. не выказывала ни двигательных, ни эмоциональных реакций на плохое обращение с собой. Многие записи, которые нет нужды цитировать, точно также приписывают миссис Б. ненормальную пассивность и безмятежность. С другой стороны, не было указаний на депрессивное или паранойяльное состояние, не было тенденций к образованию эксцентричных идей или признаков эксцентричного поведения. Миссис Б. казалась вполне дружелюбной, с благодарностью принимала помощь, но была очень покорной,слабойи, возможно, просто неспособной к эмоциональным реакциям. До лечения леводопой Когда я впервые осматривал миссис Бона неподвижно сидела в инвалидном кресле. Акинезия в то время была так сильна, что больная не мигала, не меняла выражения лица, не проявляла никаких признаков телесных движений большую часть суток. Голова была постоянно опущена на грудь, нона короткое время женщина могла, приложив большое усилие, поднять ее. Не было почти никакой ригидности шейных мышц. У нее были признаки двусторонней ядерной или межъядерной офтальмоплегии с альтернирующим расходящимся косоглазием. Миссис Б. очень легко потела, кожа была жирной, с себорейными проявлениями, отмечались умеренно выраженные слезотечение и слюнотечение. Наблюдались редкие спонтанные приступы клонуса век, ноне было спонтанного мигания. Миссис Б. страдала полной афонией — она с большим усилием могла лишь едва слышно произнести нечто вроде ах, но при этом была не в состоянии разборчиво артикулировать слова. Она была безмолвна в течение более чем десяти лет, гипофонией же до этого страдала более пятнадцати лет. Лицо было абсолютно маскообразным — вовремя первоначального обследования на ее лице ни разу не появилось даже намека на какое-то выражение. Она была едва способна просто открыть рот, высунуть язык или двигать им во рту из стороны в сторону. Жевание и глотание были немощными и медленными чтобы справиться даже с небольшим количеством пищи, миссис Б. требовалось около часа. При этом не было никаких признаков бульбарного или псевдобульбарного паралича. Все произвольные движения отличались чрезвычайными медлительностью и слабостью, при этом практически не использовались вспомогательные мышцы. Кроме того, имела место тенденция к преждевременной остановке движения в его середине. Если ее поднимали с кресла, так как миссис Б. была неспособна сама даже начать вставание, она стояла неподвижно как статуя, неспособная поддерживать равновесие вследствие неудержимого импульса, заставлявшего ее падать навзничь. Делать шаги было не только невозможно, но и, казалось,немыслимо. Если миссис Б. закрывала глаза — в положении стоя или сидя, — то немедленно валилась вперед как увядший цветок. Таким образом, миссис Б. была глубочайшим инвалидом, неспособным разговаривать и практически неспособным начинать любое произвольное движение, лишенным способности к эмоциональным реакциям, отличавшимся значительной сонливостью и торпидностью в

течение практически всего дня. Обычные антипаркинсонические лекарства не производили должного эффекта и мало ей помогали, если помогали вообще. Вопрос о хирургическом лечении никогда не ставился. Много лет ее рассматривали как безнадежную отсталую постэнцефалитичку без каких-либо перспектив реабилитации. Леводопу она начала получать
25 июня 1969 года. Курс лечения леводопой
2 июля.После первой недели лечения (больная получала 2 г леводопы в сутки) миссис
Б.заговорила— причем вполне членораздельно — впервые за много лет, хотя сила ее голоса иссякала, стоило ей произнести два или три коротких предложения. Вновь обретенный голос был тихим, монотонными невыразительным.
8 июля.После увеличения ежедневной дозы лекарства догу миссис Б. появились упорная тошнота и бессонница, зрачки сильно расширились, хотя при этом отсутствовали тахикардия, лабильность артериального давления или акатизия. Теперь у нее появилась значительная спонтанная активность — она обрела способность самостоятельно менять положение в кресле, поворачиваться в постели и т. д. Уровень бодрствования повысился, исчезли сонливость и отупение, преследовавшие ее в течение дня. Голос стал еще более звучным, в нем появились интонации и выразительность. Теперь стало ясно, что больная говорит по-английски с сильным немецким акцентом, хотя всего за несколько дней до этого тембр ее голоса, абсолютно лишенный интонаций, был, если можно так выразиться, анонимно-паркинсоническим. Теперь миссис Б. могла держать в руке карандаши делать первые записи в своем дневнике она записала свое имя, сделав при этом примечание Прошло двадцать лет с тех пор, как я последний раз писала. Боюсь, я почти забыла, как пишется мое имя. Стали более выраженными и эмоциональные реакции — возросла тревожность по поводу бессонницы и рвоты. Она попросила уменьшить дозу нового лекарства, но нив коем случае его не отменять. Доза была снижена до прежних 2 г в сутки. Снижение дозы привело к облегчению таких симптомов, как рвота, бессонница и расширение зрачка, но вызвало частичную утрату голоса и мышечной силы. Спустя неделю
(15 июля) оказалось возможным вернуться к прежней повышенной дозе (3 г в сутки) без повторного появления побочных реакций, и больная оставалась на этой дозе в течение длительного времени. На этот разу миссис Б. началось стабильное и неуклонное улучшение состояния. К концу июля она была уже в состоянии самостоятельно вставать на ноги и сохранять равновесие без посторонней помощи целых тридцать секунд и делать около двадцати шагов, держась за параллельные перила. Теперь она могла по собственному усмотрению удобно устраиваться в кресле или в кровати. Она стала есть самостоятельно. С каждой неделей уменьшалась степень искривления туловища и шеи, так что к середине августа произошло почти полное восстановление правильной осанки. Бывшая до этого индифферентной, невнимательной и абсолютно нечувствительной к окружающему, миссис Б. с каждой неделей проявляла все более высокий уровень бодрствования, большее внимание и больший интерес к происходящим вокруг нее событиям. Столь же драматичным, как улучшение в двигательной сфере, и бесконечно трогательным было восстановление эмоциональной реактивности у этой больной, которая оставалась отчужденной и апатичной в течение столь многих лет. По мере восстановления голоса миссис Б. становилась разговорчивее, выказывая интеллигентность, шарм и чувство юмора, которых, как казалось, была начисто лишена болезнью. Особенно большую радость она получала от воспоминаний о проведенном в Вене детстве, о родителях и семье, о школьных годах, о вылазках и поездках в близлежащие деревни. При этом она часто смеялась своим

воспоминаниям или, напротив, проливала ностальгические слезы — нормальная эмоциональная реакция, которую она не могла выказать более двадцати лет.
Мало-помалу миссис Б. превратилась в личность и по мере нового становления этой личности смогла сообщить нам, пользуясь живыми и пугающими образами, какой обезличенной чувствовала себя до приема леводопы. Она описывала нам свои чувства бессильного гнева и нарастающей подавленности в ранние годы заболевания, и рассказывала о том, как за этими ощущениями последовали апатия и безразличие. У меня пропали все настроения, — говорила она. — Мне стало безразличным абсолютно все. Ничто не трогало и не волновало меня — даже весть о смерти моих родителей. Я забыла, что значит быть счастливой или несчастной. Это хорошо или плохо Это никак. Это было ничто Итак, если от нас отворачивается Бог, то покидает и Сатана, — сэр Томас Браун.].