Корнев ЛОГОПАТОЛОГИЯ. Основы логопатологии детского возраста Клинические и психологические аспекты
 Скачать 3.01 Mb.
|
|
Теории развития фонологической системы языка Существует несколько теорий или моделей, описывающих процесс фонологического развития. Наиболее ранней является бихевиористская модель О. Mowrer (1960), J. Murai (1963) и D. Olmsted (1971). Согласно этой теории, существует прямая связь между лепетом и ранней фонологией. Звуки, присутствующие в лепете и получающие так называемое вторичное подкрепление вокализациями матери, закрепляются и входят в состав первичных речевых вокализаций. Звуки, не получающие такого подкрепления, вытормаживаются и выходят из употребления в детской речи. Частично с этой моделью согласуются наблюдения фонологического развития детей, у которых происходит плавный переход лепета в речевые вокализации. Некоторое время у них сосуществуют вокализации того и другого типа. Однако есть и другая категория детей, у которых между лепетом и речевыми вокализациями нет переходного периода. После затухания лепета наступает короткий период отсутствия каких-либо вокализаций, а затем появляются речевые вокализации. При этом ребенок как бы заново осваивает звуки, которые уже присутствовали в лепете ранее (Ferguson С. А., 1978, Vihman M., 1988). Следующая модель — структуралистская. Ее автором является Р. Якобсон (1968). Позднее эта теория получила развитие в работах A. Moskowitz (1973). Согласно этой теории, существует универсальная для всех языков, врожденная программа усвоения базовых фонологических оппозиций. Предречевые вокализации (гуление и лепет), согласно Р. Якобсону, не имеют никакого значения для фонологического развития. Первым усваивается противопоставление наиболее контрастных звуков р/и/а. наиболее контрастных звуков /р/ и /а/. За ним следует оппозиция /р / и /m/. В модели А. Moskowitz ранними единицами оппозиции являются не фонемы, а слоги. Начальной формой речевых вокализаций является слог типа СГ, который посредством редупликации (или, в другой терминологии, итерации) образует первые слова (папа, мама, дядя). Далее редупликация становится частичной; повторяются слоги с одинаковым согласным (принцип «гармонии» согласных) или с одинаковым гласным (принцип «гармонии» гласных): /t'оt'а/ — тётя, /s'оs'а/ — соска, /t'is'i/ — часы. Отчасти эта теория находит подтверждение в наличии большого сходства между разными языками в порядке освоения детьми звуков речи. Однако в этой модели совершенно не остается места для физиологических и психологических предпосылок. Кроме того, как отмечают Р. Kiрагsку и L. Меnn (1977), на начальном этапе речевого развития ребенок произносит еще так мало слов, что трудно подтвердить или опровергнуть наличие у него определенной системы фонологических оппозиций. Модель естественной фонологии (natural phonlogy) (Stemp D.,1972, Donegan Р., Stemp D., 1979). Согласно этой модели ребенок владеет врожденным набором фонологических операций-преобразований, которые приводят фонологические единицы в соответствие с природными особенностями вокализационного аппарата человека. Именно поэтому мы обнаруживаем много сходства в фонологии разных языков. Задача ребенка — подавить те операции-преобразования, которые не свойственны его родному языку. Например, во многих языках выявляется такая естественная фонологическая закономерность, как оглушение конечных звонких согласных (например, в русском, немецком языках). Англоговорящий ребенок поэтому сначала произносит слово /bad/ как /bat/, а позже — как/bad/. Ему необходимо подавить фонологический процесс оглушения конечной согласной. У русскоговорящих и говорящих по-немецки детей такой необходимости нет. Близка к предыдущей модель генеративной фонологии, предложенная N. Smith (1973). По мнению автора, ребенок на ранней стадии речевого онтогенеза как бы переписывает для себя образцы речи взрослых в упрощенном варианте (например, нейтрализуя некоторые фонологические противопоставления). Этот адаптированный материал и становится собственной языковой системой ребенка. Отличие от предыдущей модели заключается в том, что здесь не предполагается, что ребенок самостоятельно строит языковую систему. Авторы этой модели описали универсальные стратегии упрощения, которые реально наблюдаются и совпадают даже у детей, принадлежащих к разным языковым сообществам. В качестве примера можно привести такие процессы, как гармонизация (уподобление) гласных и согласных в пределах слова или синтагмы, редукция согласного в кластере и др. Сторонники последних двух моделей полагают, что ребенок даже на ранних стадиях онтогенеза воспринимает речь взрослых без искажений. Предполагается, что вышеупомянутые стратегии упрощения относятся лишь к порождению речи и являются общими как для здоровых детей, так и для тех, у кого речь развивается аномально(Ingram D., 1976, Grunwell P., 1981, Edwards M., Shriberg L., 1983). Просодическая модель (Waterson N., 1981). В этой модели в качестве базовой единицы восприятия и порождения речи рассматривается слово, а не фонема. Она (модель) опирается на экспериментальные данные, свидетельствующие о том, что на начальных этапах речевого онтогенеза дети воспринимают, репрезентируют слово глобально, как ритмически организованный гештальт. Постепенно ребенок начинает выделять в этом нерасчлененном целом некоторые дифференциальные признаки (например, назализованность, фрикативность, звонкость) без точной их локализации внутри слова. Подобная модель адекватна для раннего этапа речевого онтогенеза и удачно дополняет модели, рассматривающие лишь сегментарный уровень фонологии. Она позволяет объяснить феномен так называемых «канонических форм» слов или фонологических «идиом». Он состоит в том, что иногда дети сначала употребляют почти идеально взрослые формы слов, а позже как бы регрессируют и упрощают структуру этих же слов до уровня уже сформировавшейся собственной фонологической системы (Гвоздев А. Н., 1948). Эта модель согласуется с данными нейропсихологии о более раннем созревании правого полушария, которое в раннем возрасте играет доминирующую роль (Аnnеt М., 1973, Geschwind N., Galaburda А., 1985). А оно, как известно, специализировано на целостном восприятии и распознавании мелодических контуров. Когнитивная модель (Kiparsky Р., Меnn L., 1977, Меnn L., 1981, Ferguson С. А., 1986). Описание этой модели встречается еще под другим названием: «модель решения проблем». Развитие звуковой системы языковых средств и их артикуляционной базы рассматривается как процесс разрешения серии проблем, связанных с усвоением фонологии взрослых. Этот процесс включает выдвижение гипотез, их проверку и принятие или замену другой гипотезой. Ребенок, согласно этой модели, формирует собственную фонологическую систему, позволяющую достичь адекватного коммуникативного эффекта в условиях ограниченных семиотических и артикуляционных возможностей. Целый ряд экспериментальных данных вписывается в эту модель. Известно, что дети демонстрируют индивидуальную избирательность при отборе фонологических конструкций, которые используют в своей речи. Например, одни начинают со слов двусложной конструкции типа СГСГ с одинаковыми слогами (следуя принципу гармонии) и смычными или назализованными согласными /рара/, /mamа/. Другие предпочитают использовать слова, включающие не более одной согласной: /ака/ — собака, /iga/ — играть. Употребляя сложные по звуковой структуре слова, разные дети используют разные стратегии упрощения. Некоторые дети сначала используют слова в их «взрослой форме» как «фонологические идиомы», а позже регрессируют к более простым конструкциям, соответствующим их индивидуальной фонологической системе. Другие же сразу начинают строить слова сегментарно, упрощая их фонологическую структуру. Вводя вновь освоенный звук в уже имеющийся лексикон, дети одновременно упрощают его фонологическую структуру тем или иным способом (посредством ассимиляции, редупликации, слоговой элизии и др.). Тем самым они снижают суммарную сложность фонологической и моторной программы слова и сохраняют ее доступность для реализации. По мере автоматизации нового звука ребенок возвращается к более совершенной фонологической структуре слова. Эти и другие факты убеждают в том, что, овладевая фонологической системой родного языка, ребенок использует разные созидательные стратегии и строит собственную фонологическую систему. Данная модель является существенным дополнением к моделям «естественной фонологии» и «просодической». Кроме того, она хорошо согласуется с моделями когнитивного развития ребенка (Холодная М. А., 1997, Чуприкова Н. И., 1997, Пиаже Ж., 1969, БрунерДж., 1984, Nelson К., 1996). Таким образом, центральными факторами, определяющими алгоритм фонологического развития, являются созревание и расширение репертуара артикуляционных навыков, когнитивное развитие и развитие языковых способностей с постепенной отменой парадигматических и синтагматических ограничений. Переходя от синкретического к сегментарному уровню оперирования фонологическими конструкциями, ребенок формирует систему фонемных противопоставлений и их дифференциальных признаков, являющихся обобщениями артикуляционных или акустических образов. Новый звук он включает в свою фонологическую систему после того, как созревают артикуляционные возможности его реализации (Гвоздев А. Н., 1948, Бельтюков В. И., 1979). Отсутствие такой возможности заставляет его избрать компромиссный путь: фонемные оппозиции (языка взрослых) сливаются в лице того их члена, который испытывает наименьшие артикуляторные ограничения, то есть своеобразного идиолектного звука (Stamp D., 1979). Это порождает феноменологию звуков-субститутов (Гвоздев А. Н., 1948). Формирование лексикона Как ребенок связывает слова и смыслы, догадывается о том, что означают слова? Этот вопрос, пожалуй, занимает центральное место в изучении того, как ребенок постигает язык. Окончательного ответа на этот вопрос не получено. Сторонники нативистского подхода полагают, что семантическая структура лексикона имеет врожденную основу. Наиболее ортодоксально такая позиция представлена в работах J. Fodor (1975). Он полагает, что существует «генетически детерминированный язык мышления», который и составляет концептуальную базу для усвоения системы лексических понятий. Эта концептуальная структура лишь запускается определенными средовыми стимулами. Комплексные понятия, по его мнению, образованы из биологически детерминированных компонентов на манер химических соединений. В рамках этого направления есть и менее радикальная точка зрения. Это гипотеза о существовании так называемых лексических компонентов, из которых конструируются значения всех слов (Bierwisch N., 1970, Katz J. J., 1972). Авторы полагают, что семантические признаки не могут быть разными в разных языках. Скорее они являются частью общих языковых способностей человека. Этот универсальный набор признаков определенным образом используется в разных языках. Приведенные теории не согласуются с большим количеством наблюдений и экспериментальных данных, свидетельствующих о влиянии социального контекста на значение слов, о существовании значительных различий в структурировании лексикона в разных (особенно неевропейских) культурах. Факты из онтолингвистики демонстрируют существенные отличия в семантике слов на разных этапах онтогенеза. Об этом же писал и Л. С. Выготский в книге «Мышление и речь». Альтернативой нативистским теориям являются исследования, построенные на теоретической позиции, впервые сформулированной Л. С. Выготским (1983). Главное место в его теории усвоения и развития смысловой стороны слова занимают социальное взаимодействие и формирование понятийного мышления. Согласно этой модели, процесс общения взрослого (родителей) и ребенка создает условия для понимания и уточнения значений слов и движения вперед в лексическом развитии. Вторым психологическим механизмом, благодаря которому семантика слова развивается от синкретичного, приблизительного значения к все более точному и обобщенному, является формирование способности к образованию понятий. Это движение можно кратко обозначить следующей схемой: номинация (референция, то есть указание на предмет или ситуацию) —> имя собственное (предмета) —> слово-ярлык, уравненное с признаками предмета – > денотат —> сигнификат. Как справедливо замечал сам автор, его открытием было обоснование того, что семантически слова детей отличаются от слов взрослых и претерпевают в процессе развития значительные изменения. На начальном этапе слово ребенка совпадает со словом взрослого лишь по предметной отнесенности, но не по семантическому значению. Близким по теоретическим позициям является исследование J. Bruner(1984), подробно изучившего психологическую структуру интеракции матери и ребенка, выделившего в ней когнитивную составляющую (совместная игра, феномен разделенного внимания), на основе которой ребенок усваивает словесное обозначение предметов и ситуаций. Более подробно эти исследования обсуждались выше. По существу логическим продолжением этого направления являются исследования К. Nelson (1991,1996). Свою концепцию лексического развития она называет социально-когнитивной. В ее основу положена авторская модель формирования знаний об окружающем мире, или, как сформулировал автор, репрезентации окружающего мира. Представления ребенка об окружающем мире, опыт взаимодействия с ним организуются вокруг значимых для него событий. У ребенка формируются ментальные схемы таких событий, которые включают лицо, производящее действие (actor), действие (action) и объект действия (object). На начальном этапе событие представляется для ребенка нерасчлененным комплексом, концептуальной целостностью. Объект (предмет) еще не выделен для него как концептуальный компонент события. Поэтому на ранних этапах формирования лексикона слово соотносится с целостным событием (например, таким, как купание, кормление, игра). Это вполне согласуется с известным феноменом голофразиса, когда первые слова (а семантически — однословные фразы) обозначают целую ситуацию. Автор подчеркивает различие между концептуальной ориентацией на объект и репрезентацией события. Первое статично и абстрактно, то есть не соответствует когнитивным возможностям ребенка первой половины второго года жизни. Второе — репрезентация событий — приобретает смысл и значение лишь в культуральном, социальном поле. Объект осмысливается ребенком лишь постольку, поскольку он включен в значимое событие. Понятие объекта, по мысли автора, вторично по отношению к концептуальной схеме события. В ментальной схеме ребенка он представлен как компонент события, в которое он включен. Например, бутылочка — это предмет, где находится молоко или сок, «возникающий» после кормления или перед сном. Для ребенка событие определяет функциональную роль объекта. Поскольку это так, «концепция объекта» первоначально включена для ребенка в представление о событии. Поэтому, когда ребенок употребляет слова, соотнося их с отдельными объектами, он делает это сначала только в контексте знакомых событий. Данная концепция весьма близка теории фреймов в лексической семантике (Fillmore С. J., 1988), хотя автор не пользуется этим термином. По существу, речь идет о формировании у детей элементарных фреймов знакомых и значимых событий. В каждом из них имеются слоты (slots) для отдельных концептов предметов или действий. На этом этапе развития еще нет иерархических категориальных отношений между лексемами. Существуют субординационные отношения между категорией определенного объекта или действия и схемой события, в которую он включен. Категория объекта (и семантика соответствующего слова) является slot-filler-категорией, то есть компонентом, вставленным в предназначенную ему ячейку определенного фрейма. Например, «схема» завтрака имеет слоты (ячейки) актов приема пищи и дополняющие их слоты определенных видов пиши, традиционно предназначенных для завтрака. Соответственно, семантика слова «еда» будет у ребенка разной в контексте завтрака и обеда. На этом этапе, по мнению автора, противопоставлены слова, включенные в разные событийные фреймы (еда для завтрака/еда для обеда). Например, ребенок называет свою кошку, живущую дома, словом «киса», а других кошек словом «мяу». Такой тип лексических отношений (связаны слова, включенные в один и тот же фрейм) является скорее синтагматическим. Позже формируются контекстуально независимые понятия предметов, их классов и действий, и тогда складывается конвенциональная иерархия семантических противопоставлений. Это соответствует парадигматическому типу отношений. Семантическое поле слова при этом существенно сужается до границ отдельного понятия об объекте или классе и приближается к своему конвенциональному значению. По мнению автора, этому этапу соответствует момент «лексического взрыва». В качестве основных стратегий, которые ребенок использует для овладения лексиконом, описываются имитация и когнитивный эвристический анализ (Выготский Л. С, 1984, Цейтлин С. Н., 2000, Bates E., Bretherton I., Snyder L, 1988, Bates E., Thai D., Marchman V., 1991, Butterworth G., Harris M., 2000). Имитация как механизм усвоения детьми многих форм деятельности описывалась многими психологами (Дж. Болдуин, А. Валлон, Ж. Пиаже, Г. Тард). Уже на первом году жизни можно наблюдать подражание ребенком движениям губ, мимике, некоторым жестам (Исенина Е. И., 1986, Обухова Л. Ф., 1995, Butter-worth G., Harris M., 2000). Нельзя не отметить, что на первом году имитация наблюдается и в поведении матери: она подражает мимике ребенка, его вокализациям, и это играет очень важную роль в формировании у ребенка коммуникативного поведения, налаживании контакта. На втором-третьем годах имитация особенно ярко проявляется в символической игре и в речевом поведении (Запорожец А. В., 1986, Лисина М. И., 1985,1986, ЭльконинД. Б., 1989, Casby M. W., 1991). С. Н. Цейтлин (2000) полагает, что следует различать следующие виды имитации:
Автор справедливо отмечает, что целесообразно различать спонтанные имитации и имитации, точнее, повторения по просьбе взрослых, носящие более произвольный характер. К этому стоит добавить различие между немедленными и отставленными имитациями. Первые возникают по механизму «эхо», а вторые требуют опоры на долговременную память. В ряде случаев ребенок в точности повторяет услышанное спустя несколько часов или дней. Известно, что у разных детей склонность к имитации слов (или словосочетаний в форме «замороженных конструкций») выражена в разной степени. По данным L. Bloom (1973), у одних детей имитации составляют 5% речевой продукции, а у других — 35%. Однако, как справедливо отмечают Е. Bates, D. Thai и V. Marchman (1991), одной способности к имитации недостаточно, чтобы объяснить сложнейший процесс овладения речью. Имитация наблюдается и у многих животных (у попугаев — имитация человеческой речи), не владеющих тем не менее речью. Когнитивный, эвристический механизм состоит в анализе слышимой речи взрослых, вычленении в ней повторяющихся фрагментов, сопоставлении ее со смысловым, экстравербальным контекстом. Последний тоже подвергается определенному анализу: вычленяются наиболее значимые для ребенка компоненты, повторяющиеся, относительно константные и вариативные характеристики. Константные компоненты слышимых высказываний соотносятся с константными компонентами события. Когнитивный анализ подобного рода предполагает наличие определенного минимально необходимого уровня зрелости интеллектуальных способностей. В литературе представлено довольно много наблюдений, демонстрирующих связь определенных показателей когнитивного развития с достижениями в лексическом развитии. Многочисленные клинические наблюдения детей с дефицитом интеллектуальных способностей доказывают существование тесной связи между лексическим развитием и интеллектуальной зрелостью (Каше Г. А., 1957, Исаев Д. Н., 1982, Выготский Л.С, 1983,1986, Лалаева Р. И., 1988, ФотековаТ. А., 1994, RondalJ.A.,1995). При том, что эта связь представляется очевидной, нуждаются в уточнении и конкретизации проявления, содержательная характеристика интеллектуальных способностей, от которых непосредственно зависит формирование лексики. Весьма вероятно, что эти способности могут оказаться разными, например, в случае глагольного и номинативного словаря (Maratsos М. Р., 1991). Е. Bates, D. Thai и V. Marchman (1991) сгруппировали данные разных авторов соответственно разным показателям речевого развития и представили это в виде таблицы, приведенной ниже (табл. 1). Импрессивный и экспрессивный словари на начальном этапе своего формирования в значительной степени автономны друг от друга (Bates E.,Thal D., Marchman V., 1991). По наблюдениям авторов, у определенной категории детей показатели роста объема пассивного и активного словаря заметно диссоциируют. Например, при объеме экспрессивного словаря, соответствующем нижней границе нормы (10-й процентиль), объем импрессивного словаря может быть на уровне 90-го процентиля. И наоборот, дети с высокими показателями экспрессивного словаря имеют средний уровень импрессивного словаря. Еще один пример диссоциации, который приводит С. Н. Цейтлин (2000): так называемый «лексический взрыв» затрагивает только экспрессивный словарь. Импрессивный же словарь растет плавно. Иначе говоря, суть «лексического взрыва», по-видимому, заключается в быстром переходе значительного количества слов из пассивного словаря в активный. Наблюдения как случаев нормы лексического развития, так и патологии, показывают более выраженную зависимость от невербальных интеллектуальных способностей объема импрессивного словаря. |