Набоков_Владимир._Стихи_-_royallib.ru[1]. Погиб и кормщик и пловец! Лишь я, таинственный певец
 Скачать 1.08 Mb.
|
Об ангелах1 Неземной рассвет блеском облил… Миры прикатили: распрягай! Подняты огненные оглобли. Ангелы. Балаган. Рай. Вспомни: гиганты промахивают попарно, торгуют безднами. Алый пар от крыльев валит. И лучезарно кипит божественный базар. И в этом странствуя сиянье, там я купил — за песнь одну — женскую душу и в придачу нанял самую дорогую весну. 2 Представь: мы его встречаем вон там, где в лисичках пень, и был он необычаен, как радуга в зимний день. Он хвойную занозу из пятки босой тащил. Сквозили снега и розы праздно склоненных крыл. Наш лес, где была черника и телесного цвета грибы, вдруг пронзен был дивным криком золотой, неземной трубы. И он нас увидел; замер, оглянул людей, лес испуганными глазами и, вспыхнув крылом, исчез. Мы вернулись домой с сырыми грибами в узелке и с рассказом о серафиме, встреченном в сосняке. <1924> Подруга боксераДрожащая, в змеином платье бальном, и я пришла смотреть на этот бой. Окружена я черною толпой: мелькает блеск по вырезам крахмальным, свет льется, ослепителен и бел, посередине залы, над помостком. И два бойца в сиянье этом жестком сшибаются… Один уж ослабел. И ухает толпа. Могуч и молод, неуязвим, как тень, — противник твой. Уж ты прижат к веревке круговой и подставляешь голову под молот. Все чаще, все короче, все звучней бьет снизу, бьет и хлещет этот сжатый кулак в перчатке сально-желтоватой, под сердце и по челюсти твоей. Сутулишься и екаешь от боли, и напряженно лоснится спина. Кровь на лице, на ребрах так красна, что я тобой любуюсь поневоле. Удар — и вот не можешь ты вздохнуть, — еще удар, два боковых и пятый — прямой в кадык. Ты падаешь. Распятый, лежишь в крови, крутую выгнув грудь. Волненье, гул… Тебя уносят двое в фуфайках белых. Победитель твой с улыбкой поднимает руку. Вой приветственный, — и смех мой в этом вое. Я вспоминаю, как недавно, там, в гостинице зеркальной, встав с обеда, за взгляд и за ответный взгляд соседа ты бил меня наотмашь по глазам. <1924> ПутьВеликий выход на чужбину, как дар божественный, ценя, веселым взглядом мир окину, отчизной ставший для меня. Отраду слов скупых и ясных прошу я Господа мне дать, — побольше странствий, встреч опасных, в лесах подальше заплутать. За поворотом, ненароком, пускай найду когда-нибудь наклонный свет в лесу глубоком, где корни переходят путь, — то теневое сочетанье листвы, тропинки и корней, что носит для души названье России, родины моей. <1925> РайЛюбимы ангелами всеми, толпой глядящими с небес, вот люди зажили в Эдеме, — и был он чудом из чудес. Как на раскрытой Божьей длани, я со святою простотой изображу их на поляне, прозрачным лаком залитой, среди павлинов, ланей, тигров, у живописного ручья… И к ним я выберу эпиграф из первой Книги Бытия. Я тоже изгнан был из рая лесов родимых и полей, но жизнь проходит, не стирая картины в памяти моей. Бессмертен мир картины этой, и сладкий дух таится в нем: так пахнет желтый воск, согретый живым дыханьем и огнем. Там по написанному лесу тропами смуглыми брожу, — и сокровенную завесу опять со вздохом завожу… <1925> Три шахматных сонета1 В ходах ладьи — ямбический размер, в ходах слона — анапест. Полутанец, полурасчет — вот шахматы. От пьяниц в кофейне шум, от дыма воздух сер. Там Филидор сражался и Дюсер. Теперь сидят — бровастый, злой испанец и гном в очках. Ложится странный глянец на жилы рук, а взгляд — как у химер. Вперед ладья прошла стопами ямба. Потом опять — раздумие. "Карамба, сдавайтесь же!" Но медлит тихий гном. И вот толкнул ногтями цвета йода фигуру. Так! Он жертвует слоном: волшебный шах и мат в четыре хода. 2 Движенья рифм и танцовщиц крылатых есть в шахматной задаче. Посмотри: тут белых семь, а черных только три на световых и сумрачных квадратах. Чернеет ферзь между коней горбатых, и пешки в ночь впились, как янтари. Решенья ждут и слуги, и цари в резных венцах и высеченных латах. Звездообразны каверзы ферзя. Дразнящая, узорная стезя уводит мысль, — и снова мысль во мраке. Но фея рифм — на шахматной доске является, отблескивая в лаке, и — легкая — взлетает на носке. 3 Я не писал законного сонета, хоть в тополях не спали соловьи, — но, трогая то пешки, то ладьи, придумывал задачу до рассвета. И заключил в узор ее ответа всю нашу ночь, все возгласы твои, и тень ветвей, и яркие струи текучих звезд, и мастерство поэта. Я думаю, испанец мой, и гном, и Филидор — в порядке кружевном скупых фигур, играющих согласно, — увидят все, — что льется лунный свет, что я люблю восторженно и ясно, что на доске составил я сонет. <1924> |