очень полезный материал для урока литературы. Отцы и дети. Посвящается памяти Виссариона Григорьевича Белинского

• Название: Посвящается памяти Виссариона Григорьевича Белинского
• Анкор: очень полезный материал для урока литературы
• Дата: 11.03.2023
• Размер: 0.49 Mb.
• Имя файла: Отцы и дети.pdf
• Тип: Документы; #980265
• страница: 2 из 12

– Да, да, пожалуйста. Ноне пройдете ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?
– Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одёженку, прибавил он, снимая с себя свой балахон Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одёженку» и, высоко подняв ее над головою, удалился на цыпочках) А ты, Аркадий, пойдешь к себе на минутку Да, надо почиститься, – отвечал Аркадий и направился было к дверям, нов это мгновение вошел в гостиную человек среднего роста, одетый в темный английский сьют,[12] модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять его коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как новое серебро лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонкими легким резцом, являло следы красоты замечательной:
особенно хороши были светлые, черные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.
Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями, руку,
казавшуюся еще красивей от снежной белизны рукавчика, застегнутого одиноким крупным опалом, и подалее племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands»,[13] он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щеки проговорил Добро пожаловать.
Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подали даже положил ее обратно в карман Я уже думал, что вы не приедете сегодня, – заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подергивая плечами и показывая прекрасные белые зубы. – Разве что на дороге случилось Ничего не случилось, – отвечал Аркадий, – так, замешкались немного. Зато мы теперь голодны, как волки.
Поторопи Прокофьича, папаша, а я сейчас вернусь Постой, я с тобой пойду – воскликнул Базаров, внезапно порываясь с дивана.
Оба молодые человека вышли Кто сей – спросил Павел Петрович Приятель Аркаши, очень, по его словам, умный человек Он у нас гостить будет Да Этот волосатый Ну да.
Павел Петрович постучал ногтями по столу

– Я нахожу, что Аркадий s’est degourdi,[14] – заметил он. – Я рад его возвращению.
За ужином разговаривали мало. Особенно Базаров почти ничего не говорил, но ел много. Николай Петрович рассказывал разные случаи из своей, как он выражался, фермерской жизни, толковало предстоящих правительственных мерах, о комитетах, о депутатах, о необходимости заводить машины и т.д. Павел Петрович медленно похаживал взад и вперед по столовой (он никогда не ужинал, изредка отхлебывая из рюмки,
наполненной красным вином, и еще реже произнося какое-нибудь замечание или, скорее, восклицание, вроде
«а! эге гм. Аркадий сообщил несколько петербургских новостей, но он ощущал небольшую неловкость, ту неловкость, которая обыкновенно овладевает молодым человеком, когда он только что перестал быть ребенком и возвратился вместо, где привыкли видеть и считать его ребенком. Он без нужды растягивал свою речь,
избегал слова папаша и даже раз заменил его словом отец, произнесенным, правда, сквозь зубы с излишнею развязностью налил себе в стакан гораздо больше вина, чем самому хотелось, и выпил все вино.
Прокофьич не спускал с него глаз и только губами пожевывал. После ужина все тотчас разошлись А чудаковат у тебя дядя, – говорил Аркадию Базаров, сидя в халате возле его постели и насасывая короткую трубочку. – Щегольство какое в деревне, подумаешь Ногти-то, ногти, хоть на выставку посылай Да ведь тыне знаешь, – ответил Аркадий, – ведь он львом был в свое время. Я когда-нибудь расскажу тебе его историю. Ведь он красавцем был, голову кружил женщинам Да, вот что По старой, значит, памяти. Пленять-то здесь, жаль, некого. Я все смотрел этакие у него удивительные воротнички, точно каменные, и подбородок так аккуратно выбрит. Аркадий Николаич, ведь это смешно Пожалуй только он, право, хороший человек Архаическое явление А отец у тебя славный малый. Стихи он напрасно читает ив хозяйстве вряд ли смыслит,

но он добряк Отец у меня золотой человек Заметил литы, что он робеет?
Аркадий качнул головою, как будто он сам не робел Удивительное дело, – продолжал Базаров, – эти старенькие романтики Разовьют в себе нервную систему до раздражения ну, равновесие и нарушено. Однако прощай В моей комнате английский рукомойника дверь не запирается. Все-таки это поощрять надо – английские рукомойники, то есть прогресс!
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпать в родимом домена знакомой постели,
под одеялом, над которым трудились любимые руки, быть может руки нянюшки, те ласковые, добрые и неутомимые руки. Аркадий вспомнил Егоровну, и вздохнули пожелал ей царствия небесного О себе он не молился.
И они Базаров заснули скоро, но другие лица в доме долго еще не спали. Возвращение сына взволновало
Николая Петровича. Он лег в постель, ноне загасил свечки и, подперши рукою голову, думал долгие думы. Брат его сидел далеко за полночь в своем кабинете, на широком гамбсовом кресле перед камином, в котором слабо тлел каменный уголь. Павел Петрович не разделся, только китайские красные туфли без задков сменили на его ногах лаковые полусапожки. Он держал в руках последний нумер Galignani,[16] но он не читал он глядел пристально в камин, где, то замирая, то вспыхивая, вздрагивало голубоватое пламя Бог знает, где бродили его мысли, ноне водном только прошедшем бродили они выражение его лица было сосредоточенно и угрюмо,
чего не бывает, когда человек занят одними воспоминаниями. А в маленькой задней комнатке, на большом сундуке, сидела, в голубой душегрейке и с наброшенным белым платком на темных волосах, молодая

женщина, Фенечка, и то прислушивалась, то дремала, то посматривала на растворенную дверь, из-за которой виднелась детская кроватка и слышалось ровное дыхание спящего ребенка.
V
На другое утро Базаров раньше всех проснулся и вышел из дома. Эге – подумал он, посмотрев кругом, –
местечко-то неказисто. Когда Николай Петрович размежевался с своими крестьянами, ему пришлось отвести под новую усадьбу десятины четыре совершенно ровного и голого поля. Он построил дом, службы и ферму,
разбил сад, выкопал пруди два колодца но молодые деревца плохо принимались, в пруде воды набралось очень мало, и колодцы оказались солонковатого вкуса. Одна только беседка из сиреней и акаций порядочно разрослась в ней иногда пили чай и обедали. Базаров в несколько минут обегал все дорожки сада, зашел на скотный двор, на конюшню, отыскал двух дворовых мальчишек, с которыми тотчас свел знакомство, и отправился сними в небольшое болотце, с версту от усадьбы, за лягушками На что тебе лягушки, барин – спросил его один из мальчиков А вот на что, – отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал ими обходился сними небрежно, – я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается атак как мыс тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается Дана что тебе это А чтобы не ошибиться, если ты занеможешь и мне тебя лечить придется Разве ты дохтур?
– Да Васька, слышь, барин говорит, что мыс тобой те же лягушки. Чудно Я их боюсь, лягушек-то, – заметил Васька, мальчик лет семи, с белою, как лен, головою, в сером казакине с стоячим воротником и босой Чего бояться разве они кусаются Ну, полезайте вводу, философы, – промолвил Базаров.
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправился к Аркадию, которого застал одетым. Отец и сын вышли на террасу, под навес маркизы возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипел самовар. Явилась девочка, та самая, которая накануне первая встретила приезжих на крыльце, и тонким голосом проговорила Федосья Николавна не совсем здоровы, прийти не могут приказали вас спросить, вам самим угодно разлить чай или прислать Дуняшу?
– Я сам разолью, сам, – поспешно подхватил Николай Петрович. – Ты, Аркадий, с чем пьешь чай, со сливками или с лимоном Со сливками, – отвечал Аркадий и, помолчав немного, вопросительно произнес – Папаша?
Николай Петрович с замешательством посмотрел на сына

– Что – промолвил он.
Аркадий опустил глаза Извини, папаша, если мой вопрос тебе покажется неуместным, – начал он, – ноты сам, вчерашнею своею откровенностью, меня вызываешь на откровенность тыне рассердишься Говори Ты мне даешь смелость спросить тебя Не оттого ли Фен не оттого ли она не приходит сюда чай разливать,

что я здесь?
Николай Петрович слегка отвернулся Может быть, – проговорил он наконец, – она предполагает она стыдится…
Аркадий быстро вскинул глаза на отца Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова, а во-вторых – захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки Притом, я уверен, тыне мог сделать дурной выбор если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает во всяком случае, сын отцу не судья, ив особенности я, ив особенности такому отцу, который,
как ты, никогда и нив чем не стеснял моей свободы.
Голос Аркадия дрожал сначала он чувствовал себя великодушным, однако в тоже время понимал, что читает нечто вроде наставления своему отцу но звук собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с эффектом Спасибо, Аркаша, – глухо заговорил Николай Петровичи пальцы его опять заходили по бровями полбу. Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б эта девушка не стоила Это не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить с тобой об этом ноты понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день твоего приезда В таком случае, я сам пойду к ней, – воскликнул Аркадий с новым приливом великодушных чувств и вскочил со стула. – Я ей растолкую, что ей нечего меня стыдиться.
Николай Петрович тоже встал Аркадий, – начал он, – сделай одолжение как же можно там Я тебя не предварил…
Но Аркадий уже не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед ив смущенье опустился на стул. Сердце его забилось Представилась ли ему в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между ими сыном, сознавал ли он, что едва лине большее бы уважение оказал ему
Аркадий, если бон вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости – сказать трудно все эти чувства были в нем, нов виде ощущений – и то неясных ас лица не сходила краска, и сердце билось.
Послышались торопливые шаги, и Аркадий вошел на террасу Мы познакомились, отец – воскликнул он с выражением какого-то ласкового и доброго торжества на лице. Федосья Николаевна, точно, сегодня не совсем здорова и придет попозже. Но как же тыне сказал мне, что у меня есть брат Я бы уже вчера вечером его расцеловал, как я сейчас расцеловал его.
Николай Петрович хотел что-то вымолвить, хотел подняться и раскрыть объятия Аркадий бросился ему на

шею Что это опять обнимаетесь – раздался сзади их голос Павла Петровича.
Отец и сын одинаково обрадовались появлению его в эту минуту бывают положения трогательные, из которых все-таки хочется поскорее выйти Чему ж ты удивляешься – весело заговорил Николай Петрович. – В кои-то веки дождался я Аркаши… Я со вчерашнего дня и насмотреться на него не успел Я вовсе не удивляюсь, – заметил Павел Петрович, – я даже сам не прочь с ним обняться.
Аркадий подошел к дяде и снова почувствовал на щеках своих прикосновение его душистых усов. Павел
Петрович присел к столу. На нем был изящный утренний, в английском вкусе, костюм на голове красовалась маленькая феска. Эта феска и небрежно повязанный галстучек намекали на свободу деревенской жизни но тугие воротнички рубашки, правда, не белой, а пестренькой, как оно и следует для утреннего туалета, с обычною неумолимостью упирались в выбритый подбородок Где же новый твой приятель – спросил он Аркадия Его дома нет он обыкновенно встает рано и отправляется куда-нибудь. Главное, не надо обращать на него внимания он церемоний не любит Да, это заметно. – Павел Петрович начал, не торопясь, намазывать масло на хлеб. – Долго он у нас прогостит Как придется. Он заехал сюда по дороге к отцу А отец его где живет В нашей же губернии, верст восемьдесят отсюда. У него там небольшое именьице. Он был прежде полковым доктором Тэ-тэ-тэ-тэ… То-то я все себя спрашивал где слышал я эту фамилию Базаров. Николай, помнится, в батюшкиной дивизии был лекарь Базаров Кажется, был Точно, точно. Так этот лекарь его отец. Гм – Павел Петрович повел усами. – Ну, асам господин Базаров,
собственно, что такое – спросил он с расстановкой Что такое Базаров – Аркадий усмехнулся. – Хотите, дядюшка, я вам скажу, что он, собственно, такое Сделай одолжение, племянничек Он нигилист Как – спросил Николай Петровича Павел Петрович поднял на воздух нож с куском масла на конце лезвия и остался неподвижен Он нигилист, – повторил Аркадий Нигилист, – проговорил Николай Петрович. – Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить стало быть, это слово означает человека, который который ничего не признает

– Скажи который ничего не уважает, – подхватил Павел Петровичи снова принялся за масло Который ко всему относится с критической точки зрения, – заметил Аркадий А это не все равно – спросил Павел Петрович Нет, не все равно. Нигилист – это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип И что ж, это хорошо – перебил Павел Петрович Смотря как кому, дядюшка. Иному от этого хорошо, а иному очень дурно Вот как. Ну, это, я вижу, не по нашей части. Мы, люди старого века, мы полагаем, что без принсипов (Павел
Петрович выговаривал это слово мягко, на французский манер, Аркадий, напротив, произносил «прынцип»,
налегая на первый слог, без принсипов, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя avez chang? tout cela,[19] дай вам бог здоровья и генеральский чина мы только любоваться вами будем, господа как бишь Нигилисты, – отчетливо проговорил Аркадий Да. Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмотрим, как выбудете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве а теперь позвони-ка, пожалуйста, брат, Николай Петрович, мне пора пить мой какао.
Николай Петрович позвонили закричал «Дуняша!» Но вместо Дуняши на террасу вышла сама Фенечка. Это была молодая женщина лет двадцати трех, вся беленькая и мягкая, с темными волосами и глазами, с красными,
детски-пухлявыми губками и нежными ручками. На ней было опрятное ситцевое платье голубая новая косынка легко лежала на ее круглых плечах. Она несла большую чашку какао и, поставив ее перед Павлом Петровичем,
вся застыдилась горячая кровь разлилась алою волной под тонкою кожицей ее миловидного лица. Она опустила глаза и остановилась у стола, слегка опираясь на самые кончики пальцев. Казалось, ей и совестно было, что она пришла, ив тоже время она как будто чувствовала, что имела право прийти.
Павел Петрович строго нахмурил брови, а Николай Петрович смутился Здравствуй, Фенечка, – проговорил он сквозь зубы Здравствуйте-с, – ответила она негромким, но звучным голосом и, глянув искоса на Аркадия, который дружелюбно ей улыбался, тихонько вышла. Она ходила немножко вразвалку, но и это к ней пристало.
На террасе в течение нескольких мгновений господствовало молчание. Павел Петрович похлебывал свой какао и вдруг поднял голову Вот и господин нигилист к нам жалует, – промолвил он вполголоса.
Действительно, посаду, шагая через клумбы, шел Базаров. Его полотняное пальто и панталоны были запачканы в грязи цепкое болотное растение обвивало тулью его старой круглой шляпы в правой руке он держал небольшой мешок в мешке шевелилось что-то живое. Он быстро приблизился к террасе и, качнув головою,
промолвил:
– Здравствуйте, господа извините, что опоздал к чаю, сейчас вернусь надо вот этих пленниц к месту пристроить

– Что это у вас, пиявки – спросил Павел Петрович Нет, лягушки Вы их едите или разводите Для опытов, – равнодушно проговорил Базаров и ушел в дом Это он их резать станет, – заметил Павел Петрович. – В принсипы не верит, а в лягушек верит.
Аркадий с сожалением посмотрел на дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорило хозяйстве и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает» и от рук отбился. Такой уж он Езоп, сказал он между прочим, – всюду протестовал себя дурным человеком поживет и с глупостью отойдет».
VI
Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба брата молча глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал тона отца, тона дядю Вы далеко отсюда ходили – спросил наконец Николай Петрович Тут у вас болотце есть, возле осиновой рощи. Я взогнал штук пять бекасов ты можешь убить их, Аркадий А вы не охотник Нет Вы собственно физикой занимаетесь – спросил в свою очередь Павел Петрович Физикой, да вообще естественными науками Говорят, германцы в последнее время сильно успели по этой части Да, немцы в этом наши учители, – небрежно отвечал Базаров.
Слово германцы вместо немцы Павел Петрович употребил ради иронии, которой, однако, никто не заметил Вы столь высокого мнения о немцах – проговорил с изысканною учтивостью Павел Петрович. Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру возмущала совершенная развязность Базарова.
Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, ив звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое Тамошние ученые дельный народ Так, так. Ну, а об русских ученых вы, вероятно, не имеете столь лестного понятия Пожалуй, что так Это очень похвальное самоотвержение, – произнес Павел Петрович, выпрямляя стан и закидывая голову назад. – Но как женам Аркадий Николаич сейчас сказывал, что вы не признаете никаких авторитетов Не верите им

– Да зачем же я стану их признавать И чему я буду верить Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и все А немцы все дело говорят – промолвил Павел Петровичи лицо его приняло такое безучастное, отдаленное выражение, словно он весь ушел в какую-то заоблачную высь Не все, – ответил с коротким зевком Базаров, которому явно не хотелось продолжать словопрение.
Павел Петрович взглянул на Аркадия, как бы желая сказать ему Учтив твой друг, признаться Что касается до меня, – заговорил он опять, не без некоторого усилия, – я немцев, грешный человек, не жалую.
О русских немцах я уже не упоминаю известно, что это за птицы. Но и немецкие немцы мне не по нутру. Еще прежние туда-сюда; тогда у них былину, там Шиллер,[24] что ли, Гётте[25]… Брат вот им особенно благоприятствует А теперь пошли все какие-то химики да материалисты Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта, – перебил Базаров Вот как, – промолвил Павел Петровичи, словно засыпая, чуть-чуть приподнял брови. – Вы, стало быть,
искусства не признаете Искусство наживать деньги, или нет более геморроя – воскликнул Базаров с презрительною усмешкой Такс, такс. Вот как вы изволите шутить. Это вы все, стало быть, отвергаете Положим. Значит, выверите в одну науку Я уже доложил вам, что ни во что не верю и что такое наука – наука вообще Есть науки, как есть ремесла,
звания; а наука вообще не существует вовсе Очень хорошо-с. Ну, а насчет других, в людском быту принятых, постановлений вы придерживаетесь такого же отрицательного направления Что это, допрос – спросил Базаров.
Павел Петрович слегка побледнел Николай Петрович почел должным вмешаться в разговор Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я
слышал, что Либих[26] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет Як вашим услугам, Николай Петрович но куда нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться и потом уже взяться за книгу, а мы еще аза в глаза не видали.
«Ну, ты, я вижу, точно нигилист, – подумал Николай Петрович Все-таки позвольте прибегнуть к вам при случае, – прибавил он вслух. – А теперь нам, я полагаю, брат, пора пойти потолковать с приказчиком.
Павел Петрович поднялся со стула Да, – проговорил он, ни на кого не глядя, – беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там – хвать оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются и что

ты, мол, отсталый колпак Что делать Видно, молодежь, точно, умнее нас.
Павел Петрович медленно повернулся на каблуках и медленно вышел Николай Петрович отправился вслед за ним Что, он всегда у вас такой – хладнокровно спросил Базаров у Аркадия, как только дверь затворилась за обоими братьями Послушай, Евгений, ты уже слишком резко с ним обошелся, – заметил Аркадий. – Ты его оскорбил Да, стану я их баловать, этих уездных аристократов Ведь это все самолюбие, львиные привычки,[29]
фатство.[30] Ну, продолжал бы свое поприще в Петербурге, коли уж такой у него склад А впрочем, бог с ним совсем Я нашел довольно редкий экземпляр водяного жука, Dytiscus marginatus, знаешь Я тебе его покажу Я тебе обещался рассказать его историю, – начал Аркадий Историю жука Ну, полно, Евгений. Историю моего дяди. Ты увидишь, что он не такой человек, каким ты его воображаешь.
Он скорее сожаления достоин, чем насмешки Яне спорю да что он тебе так дался Надо быть справедливым, Евгений Это из чего следует Нет, слушай…
И Аркадий рассказал ему историю своего дяди. Читатель найдет ее в следующей главе.
VII
Павел Петрович Кирсанов воспитывался сперва дома, также как и младший брат его Николай, потом в
Пажеском корпусе Он с детства отличался замечательною красотой к тому же он был самоуверен, немного насмешлив и как-то забавно желчен – он не мог не нравиться. Он начал появляться всюду, как только вышел в офицеры. Его носили на руках, ион сам себя баловал, даже дурачился, даже ломался но и это к нему шло.
Женщины от него сума сходили, мужчины называли его фатом и втайне завидовали ему. Он жил, как уже сказано, на одной квартире с братом, которого любил искренно, хотя нисколько на него не походил. Николай
Петрович прихрамывал, черты имел маленькие, приятные, но несколько грустные, небольшие черные глаза и мягкие жидкие волосы он охотно ленился, но и читал охотно, и боялся общества. Павел Петрович ни одного вечера не проводил дома, славился смелостию и ловкостию (он ввел было гимнастику в моду между светскою молодежью) и прочел всего пять-шесть французских книг. На двадцать восьмом году отроду он уже был капитаном блестящая карьера ожидала его. Вдруг все изменилось.
В то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую не забыли до сих пор, княгиня Р. У ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый мужи не было детей. Она внезапно уезжала за границу,
внезапно возвращалась в Россию, вообще вела странную жизнь. Она слыла за легкомысленную кокетку, с увлечением предавалась всякого рода удовольствиям, танцевала до упаду, хохотала и шутила с молодыми людьми, которых принимала перед обедом в полумраке гостиной, а по ночам плакала и молилась, не находила нигде покою и часто до самого утра металась по комнате, тоскливо ломая руки, или сидела, вся бледная и холодная, над Псалтырем. День наставали она снова превращалась в светскую даму, снова выезжала, смеялась,
болтала и точно бросалась навстречу всему, что могло доставить ей малейшее развлечение. Она была

удивительно сложена ее коса золотого цвета и тяжелая, как золото, падала ниже колен, но красавицей ее никто бы не назвал во всем ее лице только и было хорошего, что глаза, и даже не самые глаза – они были невелики и серы, – но взгляд их, быстрый и глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, – загадочный взгляд.
Что-то необычайное светилось в нем, даже тогда, когда язык ее лепетал самые пустые речи. Одевалась она изысканно. Павел Петрович встретил ее на одном бале, протанцевал с ней мазурку, в течение которой она не сказала ни одного путного слова, и влюбился в нее страстно. Привыкший к победам, они тут скоро достиг своей цели но легкость торжества не охладила его. Напротив он еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой, даже тогда, когда она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то заветное и недоступное, куда никто не мог проникнуть. Что гнездилось в этой душе – бог весть Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил они играли ею, как хотели ее небольшой ум не мог сладить сих прихотью. Все ее поведение представляло ряд несообразностей единственные письма,
которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью она уже не смеялась и не шутила стем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением. Иногда, большею частью внезапно, это недоумение переходило в холодный ужас лицо ее принимало выражение мертвенное и дикое она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла слышать,
припав ухом к замку, ее глухие рыдания. Не раз, возвращаясь к себе домой после нежного свидания, Кирсанов чувствовал на сердце ту разрывающую и горькую досаду, которая поднимается в сердце после окончательной неудачи. Чего же хочу я еще – спрашивал он себя, а сердце все ныло. Он однажды подарил ей кольцо с вырезанным на камне сфинксом Что это – спросила она, – сфинкс Да, – ответил они этот сфинкс – вы Я – спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. – Знаете ли, что это очень лестно прибавила она с незначительною усмешкой, а глаза глядели все также странно.
Тяжело было Павлу Петровичу даже тогда, когда княгиня Р. его любила но когда она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть сума не сошел. Он терзался и ревновал, не давал ей покою, таскался за ней повсюду ей надоело его неотвязное преследование, иона уехала заграницу. Он вышел в отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и отправился вслед за княгиней года четыре провел он в чужих краях, то гоняясь за нею, то с намерением теряя ее из виду он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие но ничто не помогало. Ее образ, этот непонятный, почти бессмысленный, но обаятельный образ слишком глубоко внедрился в его душу. В Бадене он как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось,
никогда еще она так страстно его не любила но через месяц все уже было кончено огонь вспыхнул в последний рази угас навсегда. Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее другом, как будто дружба с такою женщиной была возможна Она тихонько выехала из Бадена и с тех пор постоянно избегала Кирсанова. Он вернулся в Россию, попытался зажить старою жизнью, но уже не мог попасть в прежнюю колею. Как отравленный, бродил он с места на место он еще выезжал, он сохранил все привычки светского человека он мог похвастаться двумя-тремя новыми победами но он уже не ждал ничего особенного ни от себя, ни от других и ничего не предпринимал. Он состарился, поседел сидеть по вечерам в клубе, желчно скучать, равнодушно поспорить в холостом обществе стало для него потребностию, – знак, как известно,
плохой. О женитьбе он, разумеется, и не думал. Десять лет прошло таким образом, бесцветно, бесплодно и быстро, страшно быстро. Нигде время так не бежит, как в России в тюрьме, говорят, оно бежит еще скорей.
Однажды за обедом, в клубе, Павел Петрович узнало смерти княгини Р. Она скончалась в Париже, в состоянии,
близком к помешательству. Он встал из-за стола и долго ходил по комнатам клуба, останавливаясь, как вкопанный, близ карточных игроков, ноне вернулся домой раньше обыкновенного. Через несколько времени он получил пакет, адресованный на его имя в нем находилось данное им княгине кольцо. Она провела по сфинксу крестообразную черту и велела ему сказать, что крест – вот разгадка.
Это случилось вначале го года, в то самое время, когда Николай Петрович, лишившись жены, приезжал в
Петербург. Павел Петрович почти не видался с братом с тех пор, как тот поселился в деревне свадьба Николая
Петровича совпала с самыми первыми днями знакомства Павла Петровича с княгиней. Вернувшись из-за

границы, он отправился к нему с намерением погостить у него месяца два, полюбоваться его счастием, но выжил у него одну только неделю. Различие в положении обоих братьев было слишком велико. В м году это различие уменьшилось Николай Петрович потерял жену, Павел Петрович потерял свои воспоминания после смерти княгини он старался не думать о ней. Ноу Николая оставалось чувство правильно проведенной жизни,
сын вырастал на его глазах Павел, напротив, одинокий холостяк, вступал в то смутное, сумеречное время,
время сожалений, похожих на надежды, надежд, похожих на сожаления, когда молодость прошла, а старость еще не настала.
Это время было труднее для Павла Петровича, чем для всякого другого потеряв свое прошедшее, он все потерял Яне зову теперь тебя в Марьино, – сказал ему однажды Николай Петрович (он назвал свою деревню этим именем в честь жены, – ты и при покойнице там соскучился, а теперь ты, я думаю, там с тоски пропадешь Я был еще глупи суетлив тогда, – отвечал Павел Петрович, – с тех поря угомонился, если не поумнел.
Теперь, напротив, если ты позволишь, я готов навсегда у тебя поселиться.
Вместо ответа Николай Петрович обнял его но полтора года прошло после этого разговора, прежде чем Павел
Петрович решился осуществить свое намерение. Зато, поселившись однажды в деревне, он уже не покидал ее,
даже ив те три зимы, которые Николай Петрович провел в Петербурге с сыном. Он стал читать, все больше по-английски; он вообще всю жизнь свою устроил на английский вкус, редко видался с соседями и выезжал только на выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и пугая помещиков старого покроя либеральными выходками и не сближаясь с представителями нового поколения. И те и другие считали его гордецом и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах за то,
что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы зато, что он вообще хорошо обедала однажды даже пообедал с Веллингтоном у Людовика-Филиппа;[34] зато, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну зато, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно благородными духами зато, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал наконец, его уважали также за его безукоризненную честность. Дамы находили его очаровательным меланхоликом, но он не знался с дамами Вот видишь ли, Евгений, – промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, – как несправедливо ты судишь о дяде Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, – имение, ты,
может быть, не знаешь, у них не разделено, – но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян правда, говоря сними, он морщится и нюхает одеколон Известное дело нервы, – перебил Базаров Может быть, только у него сердце предоброе. Ион далеко неглуп. Какие он мне давал полезные советы…
особенно… особенно насчет отношений к женщинам Ага На своем молоке обжегся, на чужую воду дует. Знаем мы это Ну, словом, – продолжал Аркадий, – он глубоко несчастлив, поверь мне презирать его – грешно Да кто его презирает – возразил Базаров. – А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек – не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив тебе лучше знать но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает
Галиньяшку и разв месяц избавит мужика от экзекуции Да вспомни его воспитание, время, в которое он жил, – заметил Аркадий

– Воспитание – подхватил Базаров. – Всякий человек сам себя воспитать должен – ну хоть как я, например А
что касается до времени – отчего я от него зависеть буду Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной Мы, физиологи,
знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза откуда тут взяться, как ты говоришь,
загадочному взгляду Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
И оба приятеля отправились в комнату Базарова, в которой уже успел установиться какой-то медицинско-хирургический запах, смешанный с запахом дешевого табаку.
VIII
Павел Петрович недолго присутствовал при беседе брата с управляющим, высокими худым человеком с сладким чахоточным голосом и плутовскими глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал:
«Помилуйте-с, известное дело-с» – и старался представить мужиков пьяницами и ворами. Недавно заведенное на новый лад хозяйство скрипело, как немазаное колесо, трещало, как домоделанная мебель из сырого дерева.
Николай Петрович не унывал, но частенько вздыхали задумывался он чувствовал, что без денег дело не пойдет, а деньги у него почти все перевелись. Аркадий сказал правду Павел Петрович не раз помогал своему брату не раз, видя, как он бился и ломал себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил кокну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы «Mais je puis vous donner de l'argent»,[35] – и давал ему денег нов этот день у него самого ничего не было, ион предпочел удалиться.
Хозяйственные дрязги наводили на него тоску притом ему постоянно казалось, что Николай Петрович,
несмотря на все свое рвение и трудолюбие, не так принимается задело, как бы следовало хотя указать, в чем собственно ошибается Николай Петрович, он не сумел бы. Брат недовольно практичен, – рассуждал он сам с собою, – его обманывают. Николай Петрович, напротив, был высокого мнения о практичности Павла
Петровича и всегда спрашивал его совета. Я человек мягкий, слабый, век свой провел в глуши, – говаривал она ты недаром так много жил с людьми, ты их хорошо знаешь у тебя орлиный взгляд. Павел Петрович в ответ на эти слова только отворачивался, ноне разуверял брата.
Оставив Николая Петровича в кабинете, он отправился по коридору, отделявшему переднюю часть дома от задней, и, поравнявшись с низенькою дверью, остановился в раздумье, подергал себе усы и постучался в нее Кто там Войдите, – раздался голос Фенечки.
– Это я, – проговорил Павел Петровичи отворил дверь.
Фенечка вскочила со стула, на котором она уселась со своим ребенком, и, передав его на руки девушки, которая тотчас же вынесла его вон из комнаты, торопливо поправила свою косынку Извините, если я помешал, – начал Павел Петрович, не глядя на нее, – мне хотелось только попросить вас…
сегодня, кажется, в город посылают велите купить для меня зеленого чаю Слушаю-с, – отвечала Фенечка, – сколько прикажете купить Да полфунта довольно будет, я полагаю. Ау вас здесь, я вижу, перемена, – прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнули по лицу Фенечки. – Занавески вот, – промолвил он, видя, что она его не понимает Да-с, занавески Николай Петрович нам их пожаловал да уж они давно повешены Да и я у вас давно не был. Теперь у вас здесь очень хорошо По милости Николая Петровича, – шепнула Фенечка.

– Вам здесь лучше, чем в прежнем флигельке – спросил Павел Петрович вежливо, но без малейшей улыбки Конечно, лучше-с.
– Кого теперь на ваше место поместили Теперь там прачки А!
Павел Петрович умолк. Теперь уйдет, – думала Фенечка, но он не уходили она стояла передним как вкопанная, слабо перебирая пальцами Отчего вы велели вашего маленького вынести – заговорил наконец Павел Петрович. – Я люблю детей:
покажите-ка мне его.
Фенечка вся покраснела от смущения и от радости. Она боялась Павла Петровича он почти никогда не говорил с ней Дуняша, – кликнула она, – принесите Митю (Фенечка всем в доме говорила вы. Ане то погодите надо ему платьице надеть.
Фенечка направилась к двери Да все равно, – заметил Павел Петрович Я сейчас, – ответила Фенечка и проворно вышла.
Павел Петрович остался один и на этот раз с особенным вниманием оглянулся кругом. Небольшая, низенькая комнатка, в которой он находился, была очень чиста и уютна. В ней пахло недавно выкрашенным полом,
ромашкой и мелиссой. Вдоль стен стояли стулья с задками в виде лир они были куплены еще покойником генералом в Польше, вовремя похода водном углу возвышалась кроватка под кисейным пологом, рядом с кованым сундуком с круглою крышкой. В противоположном углу горела лампадка перед большим темным образом Николая чудотворца крошечное фарфоровое яичко на красной ленте висело на груди святого,
прицепленное к сиянию на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами «кружовник»; Николай Петрович любил особенно это варенье. Под потолком, на длинном шнурке, висела клетка с короткохвостым чижом он беспрестанно чирикали прыгали клетка беспрестанно качалась и дрожала конопляные зерна с легким стуком падали на пол. В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты
Николая Петровича в разных положениях, сделанные заезжим художником тут же висела фотография самой
Фенечки, совершенно неудавшаяся какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, больше ничего нельзя было разобрать а над Фенечкой – Ермолов,[36] в бурке, грозно хмурился на отдаленные
Кавказские горы из-под шелкового башмачка для булавок, падавшего ему на самый лоб.
Прошло минут пять в соседней комнате слышался шелести шепот. Павел Петрович взял с комода замасленную книгу, разрозненный том Стрельцов Масальского, перевернул несколько страниц Дверь отворилась, и вошла Фенечка с Митей на руках. Она наделана него красную рубашечку с галуном навороте, причесала его волосики и утерла лицо он дышал тяжело, порывался всем телом и подергивал ручонками, как это делают все здоровые дети но щегольская рубашечка, видимо, на него подействовала выражение удовольствия отражалось на всей его пухлой фигурке. Фенечка и свои волосы привела в порядок, и косынку надела получше, но она могла бы остаться, как была. Ив самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери с здоровым ребенком на руках

– Экой бутуз, – снисходительно проговорил Павел Петровичи пощекотал двойной подбородок Мити концом длинного ногтя на указательном пальце ребенок уставился на чижа и засмеялся Это дядя, – промолвила Фенечка, склоняя к нему свое лицо и слегка его встряхивая, между тем как Дуняша тихонько ставила на окно зажженную курительную свечку, подложивши под нее грош Сколько, бишь, ему месяцев – спросил Павел Петрович Шесть месяцев скоро вот седьмой пойдет, одиннадцатого числа Не восьмой ли, Федосья Николаевна – не без робости вмешалась Дуняша.
– Нет, седьмой как можно – Ребенок опять засмеялся, уставился на сундуки вдруг схватил свою мать всею пятерней заноси за губы. – Баловник, – проговорила Фенечка, не отодвигая лица от его пальцев Он похож на брата, – заметил Павел Петрович.
«На кого ж ему и походить – подумала Фенечка.
– Да, – продолжал, как бы говоря с самим собой, Павел Петрович, – несомненное сходство.
Он внимательно, почти печально посмотрел на Фенечку.
– Это дядя, – повторила она, уже шепотом А Павел вот где ты – раздался вдруг голос Николая Петровича.
Павел Петрович торопливо обернулся и нахмурился но брат его так радостно, с такою благодарностью глядел на него, что он не мог не ответить ему улыбкой Славный у тебя мальчуган, – промолвил они посмотрел на часы, – а я завернул сюда насчет чаю…
И, приняв равнодушное выражение, Павел Петрович тотчас же вышел вон из комнаты Сам собою зашел – спросил Фенечку Николай Петрович Сами-с; постучались и вошли Ну, а Аркаша больше у тебя не был Не был. Не перейти ли мне во флигель, Николай Петрович Это зачем Я думаю, не лучше ли будет на первое время Н нет, – произнес с запинкой Николай Петровичи потер себе лоб. – Надо было прежде Здравствуй,
пузырь, – проговорил он с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его в щеку потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити Николай Петрович что вы это – пролепетала она и опустила глаза, потом тихонько подняла их Прелестно было выражение ее глаз, когда она глядела как бы исподлобья да посмеивалась ласково и немножко глупо

Николай Петрович познакомился с Фенечкой следующим образом. Однажды, года три тому назад, ему пришлось ночевать на постоялом дворе в отдаленном уездном городе. Его приятно поразила чистота отведенной ему комнаты, свежесть постельного белья. Уж не немка ли здесь хозяйка – пришло ему на мысль но хозяйкой оказалась русская, женщина лет пятидесяти, опрятно одетая, с благообразным умным лицом и степенною речью. Он разговорился с ней за чаем очень она ему понравилась. Николай Петрович в то время только что переселился в новую свою усадьбу и, не желая держать при себе крепостных людей, искал наемных;
хозяйка, с своей стороны, жаловалась на малое число проезжающих в городе, на тяжелые времена он предложил ей поступить к нему в дом в качестве экономки она согласилась. Мужу ней давно умер, оставив ей одну только дочь, Фенечку. Недели через две Арина Савишна (так звали новую экономку) прибыла вместе с дочерью в Марьино и поселилась во флигельке. Выбор Николая Петровича оказался удачным. Арина завела порядок в доме. О Фенечке, которой тогда минул уже семнадцатый год, никто не говорили редкий ее видел:
она жила тихонько, скромненько, и только по воскресеньям Николай Петрович замечал в приходской церкви,
где-нибудь в сторонке, тонкий профиль ее беленького лица. Так прошло более года.
В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению низко поклонившись, спросила его, не может ли он помочь ее дочке, которой искра из печки попала в глаз. Николай Петрович, как все домоседы, занимался лечением и даже выписал гомеопатическую аптечку. Он тотчас велел Арине привести больную. Узнав, что барин ее зовет, Фенечка очень перетрусилась, однако пошла за матерью. Николай Петрович подвел ее кокну и взял ее обеими руками за голову. Рассмотрев хорошенько ее покрасневший и воспаленный глаз, он прописал ей примочку, которую тут же сам составили, разорвав на части свой платок, показал ей, как надо примачивать.
Фенечка выслушала его и хотела выйти. Поцелуй же ручку у барина, глупенькая, – сказала ей Арина. Николай
Петрович не далей своей руки и, сконфузившись, сам поцеловал ее в наклоненную голову, в пробор. Фенечкин глаз скоро выздоровел, но впечатление, произведенное ею на Николая Петровича, прошло нескоро. Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо он чувствовал под ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки.
Он начал с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею. Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза. Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково крикнул ей Здравствуй, Фенечка! Яне кусаюсь Здравствуйте, – прошептала она, не выходя из своей засады.
Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его присутствии, как вдруг ее мать, Арина, умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала от своей матери любовь к порядку, рассудительность и степенность но она была так молода, так одинока Николай Петрович был сам такой добрый и скромный…
Остальное досказывать нечего Так-таки брат к тебе и вошел – спрашивал ее Николай Петрович. – Постучался и вошел Да-с.
– Ну, это хорошо. Дайка мне покачать Митю.
И Николай Петрович начал его подбрасывать почти под самый потолок, к великому удовольствию малютки и к немалому беспокойству матери, которая, при всяком его взлете, протягивала руки к обнажавшимся его ножкам.
А Павел Петрович вернулся в свой изящный кабинет, оклеенный по стенам красивыми обоями дикого цвета, с развешанным оружием на пестром персидском ковре, с ореховою мебелью, обитой темно-зеленым трипом, с библиотекой renaissance[38] из старого черного дуба, с бронзовыми статуэтками на великолепном письменном

столе, с камином Он бросился на диван, заложил руки за голову и остался неподвижен, почти с отчаянием глядя в потолок. Захотел ли он скрыть от самых стен, что у него происходило на лице, подругой ли какой причине, только он встал, отстегнул тяжелые занавески окон и опять бросился на диван.
IX
В тот же день и Базаров познакомился с Фенечкой. Он вместе с Аркадием ходил посаду и толковал ему, почему иные деревца, особенно дубки, не принялись Надо серебристых тополей побольше здесь сажать, да елок, да, пожалуй, липок, подбавивши чернозему. Вон беседка принялась хорошо, – прибавил он, – потому что акация да сирень – ребята добрые, ухода не требуют.
Ба! да тут кто-то есть.
В беседке сидела Фенечка с Дуняшей и Митей. Базаров остановился, а Аркадий кивнул головою Фенечке, как старый знакомый Кто это – спросил его Базаров, как только они прошли мимо. – Какая хорошенькая Даты оком говоришь Известно оком одна только хорошенькая.
Аркадий, не без замешательства, объяснил ему в коротких словах, кто была Фенечка.
– Ага – промолвил Базаров. – У твоего отца, видно, губа не дура. А он мне нравится, твой отец, ей-ей! Он молодец. Однако надо познакомиться, – прибавил они отправился назад к беседке Евгений – с испугом крикнул ему вослед Аркадий. – Осторожней, ради бога Не волнуйся, – проговорил Базаров, – народ мы тертый, в городах живали.
Приблизясь к Фенечке, он скинул картуз Позвольте представиться, – начал он с вежливым поклоном, – Аркадию Николаевичу приятель и человек смирный.
Фенечка приподнялась со скамейки и глядела на него молча Какой ребенок чудесный – продолжал Базаров. – Не беспокойтесь, я еще никого не сглазил. Что это у него щеки такие красные Зубки, что ли, прорезаются Да-с, – промолвила Фенечка. – Четверо зубков у него уже прорезались, а теперь вот десны опять припухли Покажите-ка… Да вы не бойтесь, я доктор.
Базаров взял на руки ребенка, который, к удивлению и Фенечки и Дуняши, не оказал никакого сопротивления и не испугался Вижу, вижу Ничего, все в порядке зубастый будет. Если что случится, скажите мне. Асами вы здоровы Здорова, слава богу Слава богу – лучше всего. А вы – прибавил Базаров, обращаясь к Дуняше.

Дуняша, девушка очень строгая в хоромах и хохотунья заворотами, только фыркнула ему в ответ Ну и прекрасно. Вот вам ваш богатырь.
Фенечка приняла ребенка к себе на руки Как он у вас тихо сидел, – промолвила она вполголоса У меня все дети тихо сидят, – отвечал Базаров, – я такую штуку знаю Дети чувствуют, кто их любит, – заметила Дуняша.
– Это точно, – подтвердила Фенечка. – Вот и Митя, к иному низа что на руки не пойдет А ко мне пойдет – спросил Аркадий, который, постояв некоторое время в отдалении, приблизился к беседке.
Он поманил к себе Митю, но Митя откинул голову назад и запищал, что очень смутило Фенечку.
– В другой раз, когда привыкнуть успеет, – снисходительно промолвил Аркадий, и оба приятеля удалились Как, бишь, ее зовут – спросил Базаров Фенечкой… Федосьей, – ответил Аркадий А по батюшке. Это тоже нужно знать Николаевной Bene.[39] Мне нравится в ней то, что она не слишком конфузится. Иной, пожалуй, это-то и осудил бы в ней.
Что за вздор чего конфузиться Она мать – ну и права Она-то права, – заметил Аркадий, – но вот отец мой Ион прав, – перебил Базаров Ну, нет, я не нахожу Видно, лишний наследничек нам не по нутру Как тебе не стыдно предполагать во мне такие мысли – с жаром подхватил Аркадий. – Яне с этой точки зрения почитаю отца неправым я нахожу, что он должен бы жениться на ней Эге-ге! – спокойно проговорил Базаров. – Вот мы какие великодушные Ты придаешь еще значение бракуя этого от тебя не ожидал.
Приятели сделали несколько шагов в молчанье Видел я все заведения твоего отца, – начал опять Базаров. – Скот плохой, и лошади разбитые. Строения тоже подгуляли, и работники смотрят отъявленными ленивцами а управляющий либо дурак, либо плут, я еще не разобрал хорошенько Строг же ты сегодня, Евгений Васильич.

– И добрые мужички надуют твоего отца всенепременно. Знаешь поговорку Русский мужик бога слопает Я начинаю соглашаться с дядей, – заметил Аркадий, – ты решительно дурного мнения о русских Эка важность Русский человек только теми хорош, что он само себе прескверного мнения. Важно то, что дважды два четыре, а остальное все пустяки И природа пустяки – проговорил Аркадий, задумчиво глядя вдаль на пестрые поля, красиво и мягко освещенные уже невысоким солнцем И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не храма мастерская, и человек в ней работник.
Медлительные звуки виолончели долетели до них из дому в это самое мгновение. Кто-то играл с чувством, хотя и неопытною рукою Ожидание Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия Это что – произнес с изумлением Базаров Это отец Твой отец играет на виолончели Да Да сколько твоему отцу лет Сорок четыре.
Базаров вдруг расхохотался Чему же ты смеешься Помилуй в сорок четыре года человек, pater familias,[40] в…м уезде – играет на виолончели!
Базаров продолжал хохотать но Аркадий, как ни благоговел перед своим учителем, на этот раз даже не улыбнулся.
X
Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком Аркадий сибаритствовал Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам.
Фенечка, в особенности, до того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его с Митей сделались судороги ион пришел и, по обыкновению полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и помог ребенку. Зато
Павел Петрович всеми силами души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, циником,
плебеем; он подозревал, что Базаров не уважает его, что он едва лине презирает его – его, Павла Кирсанова!
Николай Петрович побаивался молодого нигилиста и сомневался в пользе его влияния на Аркадия но он охотно его слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах. Базаров привез с собой микроскоп и по целым часам с ним возился. Слуги также привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал:
они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барин. Дуняша охотно с ним хихикала и искоса, значительно посматривала на него, пробегая мимо «перепелочкой»; Петр, человек до крайности самолюбивый и глупый,
вечно с напряженными морщинами на лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво, читал по складами часто чистил щеточкой свой сюртучок, – и тот ухмылялся и светлел, как только
Базаров обращал на него внимание дворовые мальчишки бегали за «дохтуром», как собачонки. Один старик

Прокофьич не любил его, с угрюмым видом подавал ему за столом кушанья, называл его живодером и
«прощелыгой» и уверял, что он с своими бакенбардами – настоящая свинья в кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича.
Наступили лучшие дни в году – первые дни июня. Погода стояла прекрасная правда, издали грозилась опять холера, но жители й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, затри, не гулять – он прогулок без цели терпеть не мог, – а собирать травы,
насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спори Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
Однажды они как-то долго замешкались Николай Петрович вышел к ним навстречу всади, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли поту сторону беседки и не могли его видеть Ты отца недостаточно знаешь, – говорил Аркадий.
Николай Петрович притаился Твой отец добрый малый, – промолвил Базаров, – но он человек отставной, его песенка спета.
Николай Петрович приник ухом Аркадий ничего не отвечал.
«Отставной человек постоял минуты две неподвижно и медленно поплелся домой Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, – продолжал между тем Базаров. – Растолкуй ему, пожалуйста,
что это никуда не годится. Ведь он не мальчик пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время Дай ему что-нибудь дельное почитать Чтобы ему дать – спросил Аркадий Да, я думаю, Бюхнерово «Stoff und Kraft»[42] на первый случай Я сам так думаю, – заметил одобрительно Аркадий. – «Stoff und Kraft» написано популярным языком Вот как мыс тобой, – говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете – в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж Может быть, Базаров и прав но мне,
признаюсь, одно больно я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел впереди понять мы друг друга не можем Да почему он ушел вперед И чем он от нас так уж очень отличается – с нетерпением воскликнул Павел
Петрович. – Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан я уверен, что со всеми своими лягушками они в физике недалеко ушел Нет, брат, ты этого не говори Базаров умен и знающ.
– И самолюбие какое противное, – перебил опять Павел Петрович Да, – заметил Николай Петрович, – он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, – а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что она точно спета Это почему

– А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина помнится, Цыгане мне попались Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую улыбнулся и ушел, и Пушкина унес Вот как Какую же он книгу тебе дал Вот эту.
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера,[43] девятого издания.
Павел Петрович повертел ее в руках Гм – промычал он. – Аркадий Николаевич заботится о твоем воспитании. Что ж, ты пробовал читать Пробовал Ну и что же Либо я глуп, либо это все – вздор. Должно бытья глуп Даты по-немецки не забыл – спросил Павел Петрович Я по-немецки понимаю.
Павел Петрович опять повертел книгу в руках и исподлобья взглянул на брата. Оба помолчали Да, кстати, – начал Николай Петрович, видимо желая переменить разговор. – Я получил письмо от Колязина.
– От Матвея Ильича От него. Он приехал в ревизовать губернию. Он теперь втузы вышел и пишет мне, что желает,
по-родственному, повидаться снами и приглашает нас с тобой и с Аркадием в город Ты поедешь – спросил Павел Петрович Нет а ты И я не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu хочет показаться нам во всей своей славе черт с ним будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мыс тобой отставные люди Да, брат видно, пора гроб заказывать и ручки складывать крестом на груди, – заметил со вздохом Николай
Петрович.
– Ну, я так скоро не сдамся, – пробормотал его брат. – У нас еще будет схватка с этим лекарем, я это предчувствую.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою,
раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев, а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь

горел нетерпением его желания сбылись наконец.
Речь зашла об одном из соседних помещиков. Дрянь, аристократишко», – равнодушно заметил Базаров,
который встречался с ним в Петербурге Позвольте вас спросить, – начал Павел Петровичи губы его задрожали, – по вашим понятиям слова «дрянь»
и аристократ одно и тоже означают Я сказал «аристократишко», – проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю Точно такс ноя полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс но именно потому я уважаю аристократов – настоящих. Вспомните, милостивый государь
(при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича, вспомните, милостивый государь, – повторил он с ожесточением, – английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других они требуют исполнения обязанностей в отношении к ними потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее Слыхали мы эту песню много раз, – возразил Базаров, – но что вы хотите этим доказать Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил:
«эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы в редких случаях, когда говорили народном языке, употребляли одни – эфто, другие – эхто: мы, мол, коренные русаки, ив тоже время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами, я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, – а в аристократе эти чувства развиты, – нет никакого прочного основания общественному bien public…[44] общественному зданию. Личность, милостивый государь, – вот главное человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность,
наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне,
в глуши, ноя не роняю себя, я уважаю в себе человека Позвольте, Павел Петрович, – промолвил Базаров, – вы вот уважаете себя и сидите сложа руки какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и тоже бы делали.
Павел Петрович побледнел Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки,
как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм – принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Николай Петрович кивнул головой Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, – говорил между тем Базаров, – подумаешь, сколько иностранных и бесполезных слов Русскому человеку они даром ненужны Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов.
Помилуйте – логика истории требует Дана что нам эта логика Мы и без нее обходимся Как так

– Да также. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Павел Петрович взмахнул руками Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Яне понимаю, как можно не признавать принсипов, правил В силу чего же вы действуете Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаём авторитетов, – вмешался Аркадий Мы действуем в силу того, что мы признаём полезным, – промолвил Базаров. – В теперешнее время полезнее всего отрицание – мы отрицаем Все Все Как не только искусство, поэзию но и страшно вымолвить Все, – с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидала Аркадий даже покраснел от удовольствия Однако позвольте, – заговорил Николай Петрович. – Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете Да ведь надобно же и строить Это уже не наше дело Сперва нужно место расчистить Современное состояние народа этого требует, – с важностью прибавил Аркадий, – мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо
Базаров и философию называл романтизмом но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика Нет, нет – воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, – я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений Нет, русский народ не такой,
каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он – патриархальный, он не может жить без веры Яне стану против этого спорить, – перебил Базаров, – я даже готов согласиться, что в этом вы правы А если я прав И все-таки это ничего не доказывает Именно ничего не доказывает, – повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился Как ничего не доказывает – пробормотал изумленный Павел Петрович. – Стало быть, вы идете против своего народа А хоть бы итак воскликнул Базаров. – Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж Мне соглашаться с ним Да притом – он русский, а разве я сам нерусский Нет, вы нерусский после всего, что вы сейчас сказали Я вас за русского признать не могу Мой дед землю пахал, – с надменною гордостию отвечал Базаров. – Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас – в вас или во мне – он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете А выговорите сними презираете его в тоже время Что ж, коли он заслуживает презрения Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете Как же Очень нужны нигилисты Нужны ли они или нет – не нам решать. Ведь ивы считаете себя небесполезным Господа, господа, пожалуйста, без личностей – воскликнул Николай Петровичи приподнялся.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть Не беспокойся, – промолвил он. – Яне позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин господин доктор. Позвольте, – продолжал он, обращаясь снова к Базарову, – вы,
может быть, думаете, что ваше учение новость Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не разв ходу и всегда оказывался несостоятельным Опять иностранное слово – перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. – Во-первых, мы ничего не проповедуем это не в наших привычках Что же выделаете А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда Ну да, да, вы обличители, – так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь,
но…
– А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители,
никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок,
потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке Так, – перебил Павел Петрович, – так вы во всем этом убедились и решились сами низа что серьезно не приниматься И решились низа что не приниматься, – угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином А только ругаться И ругаться

– И это называется нигилизмом И это называется нигилизмом, – повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился Так вот как – промолвил он странно спокойным голосом. – Нигилизм всему горю помочь должен, ивы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не также ли выболтаете, как и все Чем другим, а этим грехом не грешны, – произнес сквозь зубы Базаров Так что ж вы действуете, что ли Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович таки дрогнул, но тотчас же овладел собою Гм. Действовать, ломать – продолжал он. – Но как же это ломать, не зная даже почему Мы ломаем, потому что мы сила, – заметил Аркадий. Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся Да, сила – таки не дает отчета, – проговорил Аркадий и выпрямился Несчастный – возопил Павел Петрович он решительно не был в состоянии крепиться долее, – хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией Нет, это может ангела из терпения вывести Сила Ив диком калмыке ив монголе есть сила – дана что нам она Нам дорога цивилизация, да-с,
да-с, милостивый государь нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны последний пачкун, ип barbouilleur,[47] тапёр, которому дают пять копеек за вечери те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть Сила Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех – миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас Коли раздавят, туда и дорога, – промолвил Базаров. – Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало,
как вы полагаете Как Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом От копеечной свечи, вызнаете, Москва сгорела, – ответил Базаров Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился) И эта зараза уже далеко распространилась.
Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой Рафаэля считают чуть не дураком,
потому что это, мол, авторитета сами бессильны и бесплодны до гадости ау самих фантазия дальше
«Девушки у фонтана не хватает, хоть ты что И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, неправда ли По-моему, – возразил Базаров, – Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его Браво браво Слушай, Аркадий вот как должны современные молодые люди выражаться И как,
подумаешь, им не идти завами Прежде молодым людям приходилось учиться не хотелось им прослыть за

невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать все на свете вздор – и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. Ив самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, – флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнули засверкал глазами. – Спор наш зашел слишком далеко Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, – прибавил он вставая, – когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания Я вам миллионы таких постановлений представлю, – воскликнул Павел Петрович, – миллионы Да вот хоть община, например.
Холодная усмешка скривила губы Базарова.
– Ну, насчет общины, – промолвил он, – поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал наделе, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки Семья, наконец, семья, так как она существует у наших крестьян – закричал Павел Петрович И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах?
Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете.
Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем Надо всем глумиться, – подхватил Павел Петрович Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий до свидания, господа!
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга Вот, – начал наконец Павел Петрович, – вот вам нынешняя молодежь Вот они – наши наследники Наследники, – повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. – Знаешь, что я вспомнил, брат Однажды я с покойницей матушкой поссорился она кричала, не хотела меня слушать Я, наконец, сказал ей, что вы, мол,
меня понять не можете мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал что делать Пилюля горька – а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам вы, мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю Ты уже чересчур благодушен и скромен, – возразил Павел Петрович, – я, напротив, уверен, что мыс тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli,[50] и не имеем той дерзкой самонадеянности И такая надутая эта нынешняя молодежь Спросишь иного Какого вина вы хотите, красного или белого – Я имею привычку предпочитать красное – отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье Вам больше чаю неугодно промолвила Фенечка, просунув голову в дверь она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших Нет, ты можешь велеть самовар принять, – отвечал Николай Петровичи поднялся к ней навстречу. Павел
Петрович отрывисто сказал ему bon soir,[51] и ушел к себе в кабинет.
XI
Полчаса спустя Николай Петрович отправился в сад, в свою любимую беседку. На него нашли грустные думы

Впервые он ясно сознал свое разъединение с сыном он предчувствовал, что с каждым днем оно будет становиться все больше и больше. Стало быть, напрасно он, бывало, зимою в Петербурге по целым дням просиживал над новейшими сочинениями напрасно прислушивался к разговорам молодых людей напрасно радовался, когда ему удавалось вставить и свое слово в их кипучие речи. Брат говорит, что мы правы, – думал они, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется, что они дальше от истины, нежели мы, авто же время я чувствую, что за ними есть что-то, чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами…
Молодость? Нет не одна только молодость. Не в том ли состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?»
Николай Петрович потупил голову и провел рукой по лицу.
«Но отвергать поэзию – подумал он опять, – не сочувствовать художеству, природе?..»
И он посмотрел кругом, как бы желая понять, как можно не сочувствовать природе. Уже вечерело солнце скрылось за небольшую осиновую рощу, лежавшую в полверсте от сада тень от нее без конца тянулась через неподвижные поля. Мужичок ехал рысцой на белой лошадке по темной узкой дорожке вдоль самой рощи он весь был ясно виден, весь до заплаты на плече, даром что ехал в тени приятно отчетливо мелькали ноги лошадки. Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей. Ласточки летали высоко ветер совсем замер;
запоздалые пчелы лениво и сонливо жужжали в цветах сирени мошки толклись столбом над одинокою, далеко протянутою веткою. Как хорошо, боже мой – подумал Николай Петровичи любимые стихи пришли было ему на уста он вспомнил Аркадия, «Stoff und Kraft» – и умолк, но продолжал сидеть, продолжал предаваться горестной и отрадной игре одиноких дум. Он любил помечтать деревенская жизнь развила в нем эту способность. Давно ли он также мечтал, поджидая сына на постоялом дворике, ас тех пор уже произошла перемена, уже определились, тогда еще неясные, отношения и как Представилась ему опять покойница жена,
но не такою, какою он ее знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой. Вспомнил он, как он увидал ее в первый раз. Он был тогда еще студентом. Он встретил ее на лестнице квартиры, в которой он жили, нечаянно толкнув ее, обернулся, хотел извиниться и только мог пробормотать «Pardon, monsieur»,[52] а она наклонила голову, усмехнулась и вдруг как будто испугалась и побежала, а на повороте лестницы быстро взглянула на него, приняла серьезный вид и покраснела. А потом первые робкие посещения, полуслова,