Эссе. Посвящение. 1

• Название: Посвящение. 1
• Дата: 26.10.2021
• Размер: 340.5 Kb.
• Имя файла: Ciceron-orator.doc
• Тип: Документы; #256519
• страница: 5 из 6

[Ритм: введение.] Итак, допустим, что мы познакомились и с этими ритмами: теперь выясним, что собой представляет третий вид ритмичной и складной речи. Кто его не чувствует, у того не знаю, что за уши и чем он вообще похож на человека. Во всяком случае, мой слух радуется законченным и полным периодам, ощущает кургузые и не терпит растянутых. Но за­чем говорить обо мне? Я видел, как целые собрания встречали одобрительными криками складно оконченные фразы. Ведь слух ожидает, чтобы мысль была представлена стройными словами.

«Но этого не было у древних!» Да, только этого, пожалуй, и не было: ибо и слова они умели отбирать, и мысли находить важные и приятные, но мало заботились об их связности и ¹⁶⁹ полноте. «Это-то мне и нравится», — говорят некоторые. — Что ж, если старинная живопись с малым количеством красок славится больше, чем нынешняя, усовершенствованная, то, может быть, мы должны вернуться к древней и, уж во вся­ком случае, отвергнуть новую? Они хвалятся именами древ­них: ведь как среди возрастов наиболее почтенна старость, так среди образцов — древность. Я сам ценю ее очень высоко; и я не требую от древности того, чего в ней нет, а хвалю то, что в ней есть, тем более, что, на мой взгляд, то, что в ней есть, важнее, чем то, чего в ней нет: ибо больше достоинства в словах и мыслях, которыми они замечательны, чем в закруг­ленности фраз, которой они не имеют. 51. Эта закругленность была изобретена позже, но я полагаю, что и древние приме­няли бы ее, если бы этот прием был уже известен и в ходу; а после его изобретения им пользовались, как мы видим, все

великие ораторы.

Тем не менее, когда мы говорим, что в той или иной су­дебной или политической речи имеется ритм, само это слово вызывает недовольство. Кажется, что если сам оратор стре­мится в речи к ритму, этим он прилагает слишком уж много стараний к тому, чтобы пленить слух. Основываясь на этом, эти люди и сами говорят отрывистыми и обрубленными фра­зами, и порицают тех, кто ведет речь складно и законченно. Такие порицания справедливы, если в этой речи слова пустые и мысли легковесные; но если в ней достойное содержание и отборные слова, то почему они предпочитают, чтобы речь хромала и спотыкалась, а не шла вровень с мыслью? Ведь этот пресловутый ритм ничего иного не означает, кроме того, что слова складно охватывают мысль; а это было также и у древних, но по большей части — случайно, а часто — благо­даря природному чутью; и то, что у них особенно хвалят, 171 почти всегда хвалят как раз за закругленную форму. У гре­ков этот прием пользуется признанием по крайней мере около четырехсот лет, а мы его только недавно усвоили. И если Энний мог говорить в осуждение своим предшественникам:

Тем стихом, каким вещуны певали да фавны, —

то почему мне нельзя таким же образом отозваться о древних? ведь я даже не собираюсь сказать, как он:

.. .Прежде, чем я не открыл иной,—

ибо я и читал и слышал таких ораторов, речь которых закру­глялась почти с совершенством. Но тем, кто на это не спосо­бен, мало того, что их не презирают: они требуют, чтобы их хвалили. Тех писателей, которых они объявляют своими образ­цами, я готов хвалить, хотя и сознаю их недостатки; однако самих подражателей хвалить не за что, потому что они пере­нимают только слабости образцов и совершенно чужды их достоинств.

Но что делать, если слух их так нечеловечески груб, что на них не действует даже авторитет самых ученых мужей? Не говорю об Исократе с его учениками Эфором и Навкра-том, хотя эти изобретательнейшие творцы разработки и укра­шения речи должны были и сами быть величайшими орато­рами. Но кто же всех ученее, всех проницательнее, всех строже в изобретении и оценке, если не Аристотель, который к тожу же был непримиримым врагом Исократа? Между тем и он стиха в речи не допускает, ритма же требует. Его слуша­тель Феодект, писатель изящный, по мнению самого Аристо­теля, а также и теоретик, думает так же и дает такие же советы; а Феофраст говорит о том же самом с еще большей обстоятельностью. Так можно ли мириться с теми, кто не признают этих авторитетов? разве только они вообще не знают об этих наставлениях. А если это так — иначе я не могу и думать, — то неужели им не подсказывает того же собствен­ное чутье? Неужели они не ощущают ни пустот, ни недоделок, ни кургузости, ни спотыкливости, ни растянутости? Целый театр поднимает крик, если в стихе окажется хоть один слог дольше или короче, чем следует, хотя толпа зрителей и не знает стоп, не владеет ритмами и не понимает, что, почему и в чем оскорбило ее слух; однако сама природа вложила в наши уши чуткость к долготам и краткостям звуков, так же как и к высоким и низким тонам.

52. Так хочешь ли ты, Брут, чтобы мы изъяснили этот воп­рос даже более подробно, чем те, от кого мы почерпнули свои знания? или же можно удовольствоваться сказанным этими последними? Но зачем я спрашиваю о твоем желании, если сам я вижу по твоему ученому письму, что именно этого ты хочешь больше всего? В таком случае мы прежде всего изъясним происхождение, затем причину, затем сущность и, наконец, самое употребление речи складной и ритмичной.

[Ритм: происхождение.] Те, кто восхищаются Исократом, вменяют ему в высшее достоинство то, что он первый ввел ритмы в беспорядочную речь. Говорят, что он, увидав, с ка­кою суровостью слушают ораторов и с каким удовольствием — поэтов, обратился к ритмам и стал ими пользоваться в ре­чах как для приятности, так и для того, чтобы развеять скуку

¹⁷⁵ разнообразием. Отчасти этот рассказ верен, но не целиком. Действительно, нельзя не признать, что Исократ превзошел всех своей ученостью в этом роде, однако первым изобрета­телем был Фрасимах, чьи сохранившиеся сочинения все по-казывают даже чрезмерную заботу о ритме. К тому же, я уже сказал, что соединять равное с равным, вводить сходные окончания и соотносить противоположное с противополож­ным, что само собой и без всякого старания обычно создает ритмическую завершенность, первым стал Горгий, но пользо­вался этим неумеренно. Это, как было сказано, второй вид сочетания слов из трех перечисленных. Оба они были старше Исократа, так что он опередил их не в изобретении, а в искус­ном владении. В самом деле, насколько он осторожнее в пере­носных выражениях и в сочинении новых слов, настолько же он сдержаннее и в отношении ритма. Горгий был слишком неравнодушен к этому роду и, по его собственным словам, без меры злоупотреблял его красотами; Исократ же, хотя и слу­шал еще мальчиком в Фессалии престарелого Горгия, распо­ряжался ими с умеренностью. Более того, чем старше он ста­новился, — а прожил он почти сто лет, — тем больше он осво­бождался от излишней навязчивости ритмов, и сам об этом заявлял уже глубоким стариком в сочинении, посвященном Филиппу Македонскому, где он говорит, что уже не так слу­жит ритмам, как обычно служил. Так совершенствовал он не только своих предшественников, но даже самого себя.

[Ритм: причина.] 53. Теперь, зная, что творцами и начи­нателями складной речи были названные нами писатели, и выяснив таким образом происхождение ритма, обратимся к его причине. Она настолько ясна, что удивительно, как на нее не обратили внимания древние, тем более что и они, как это бывает, нередко случайно говорили закругленно и складно. А раз это задевало душу и слух людей, так что легко было заметить, как приятно прозвучал непроизвольно вылив­шийся оборот речи, то следовало бы запомнить этот прием и

¹⁷⁸ подражать самим себе. Ибо слух, а через слух — и душа обла­дает некой прирожденной способностью измерять все звуки. Поэтому она различает долготы и краткости и всегда тре­бует совершенства и меры; чувствует все оборванное и как бы кургузое, оскорбляясь этим, словно не сполна полученным долгом; чувствует растянутость и как бы чрезмерную разго-нистость, которая еще больше раздражает ухо — ибо и здесь, как почти везде, излишество оскорбляет сильнее, чем недо­статок. Итак, как поэзия и стих явились благодаря способности слуха к мере, замеченной проницательными людьми, так ив прозе, хотя и много позже, но по указанию той же при­роды была замечена наличность определенного движения и закруглений слов.

[Ритм: сущность.] Итак, мы показали причину ритма, те­перь, пожалуй, изъясним его сущность — это шло у нас третьим. Впрочем, это рассуждение относится не к нашему разговору, а к более узкому искусству. Действительно, можно спросить, что такое ритм речи, в чем он заключается, откуда происходит, существует ли один его вид, или два, или много, и к чему, когда и где его следует применять, чтобы вызвать удовольствие. Но, как во многих вещах, здесь возможны два пути рассмотрения, из коих один длиннее, другой короче и к тому же легче. 54. На более длинном пути первый вопрос: существует ли вообще ритмическая проза? Некоторые не при­знают ее таковой, потому что в ней нет ничего столь же опре­деленного, как в стихах, и потому что те, кто утверждает су­ществование таких ритмов, не могут отдать себе отчета, чем оно обусловлено. Далее: если есть в прозе ритм, то какой или какие, и из числа стихотворных ритмов или иных, а если из числа стихотворных ритмов, то какой или какие: ибо одним кажется, что применяется только один ритм, другим — что многие, третьим — что все, какие есть в поэзии. Далее: яв­ляются ли эти ритмы (один или много, каковы бы они ни были) общими для всех родов речи или каждому роду соот­ветствуют различные ритмы, ибо одно дело — род повествую­щий, иное — род убеждающий, иное — род поучающий; если они общие, то каковы они, если же различные, то в чем между ними разница и почему не одинаково проявляется ритм в прозе и в стихах. Далее: зависит ли так называемая ритмичность речи только от ритма или также от расположения слов и под­бора их, или каждое средство действует само по себе, так что ритм проявляется в паузах, расположение слов — в сочетаниях звуков, а самый подбор слов являет собой как бы некий образ и красоту речи, общим же источником всего является распо­ложение слов, от которого происходит и ритм и те образы и красоты речи, которые, как сказано, именуются у греков oxnмata. Однако не одно и то же придает звукам приятность, размеренности — правильность и подбору слов — красоту: правда, украшения речи тесно связаны с ритмом, так как обычно сами в себе несут ритмическую законченность; что же касается расположения, то оно отлично и от того и от другого, ибо целиком служит важности или приятности звучания. Вот приблизительно каковы вопросы, в которых следует искать сущность ритма.

[Ритм в целом.] 55. Некоторый ритм в прозаической речи существует, и это установить нетрудно: его распознает ощу-щение. Как несправедливо отрицать ощущаемое только потому, что мы не можем объяснить его причины! Ведь и самый стих был открыт не рассудком, а природой и чувством, а разме­ряющий рассудок объяснил, как это произошло. Так наблю­дательность и внимание к природе породили искусство. Но в стихах это более явно, хотя и стихи, если от их поэти­ческой мерности отнять напев, покажутся беспорядочной про­зой: особенно у лучших из тех поэтов, которых греки назы­вают лириками и стихи которых, лишась напева, представляют собой почти что голую прозу. Нечто подобное есть и у на­ших поэтов, как, например, в «Фиесте»: «Quern te esse dicam? quid tarda in senectute» 1 — и т. д.: не подыгрывай при этом флейтист, это было бы совершенное подобие прозы. А сенарии комиков по своей близости к разговорной речи бывают порой до того небрежны, что в них едва можно угадать ритм и стих. Поэтому обнаружить ритм в прозе еще труднее, чем в стихах.

Есть два средства придать речи красоту: приятность слов и приятность ритмов. Слова как будто представляют собой какой-то материал, а ритм — его отделку. Но как и во всем остальном, здесь более древние изобретения были вызваны необходимостью, более поздние — стремлением к удовольствию.

Так и Геродот со своими современниками и предшественни­ками не пользовался ритмом — разве что случайно и наудачу; так и древнейшие писатели, оставив нам много риторических предписаний, совершенно умалчивают о ритме — ибо всегда познается прежде то, что легче и нужнее; (56) так и слова пере­носные, сочиненные, сопряженные усваивались легко, ибо за­имствовались из привычной повседневной речи, а ритм не лежал под рукой и не имел с прозаической речью ни связи, ни родства. Поэтому, замеченный и признанный несколько позже, он как бы послужил для речи палестрой, придав ей окончательный облик.

Таким образом, если одна речь представляется сжатой и отрывистой, а другая пространной и расплывчатой, то это очевидно должно зависеть не от свойства букв, а от разнооб­разия долгих и коротких пауз. Если речь, в которую они вплетены и вмешаны, бывает то устойчивой, то текучей, то причина этого должна неизбежно заключаться в ритмах. Ведь и самый период, о котором мы не раз говорили, в зависимости от ритма несется и спадает все стремительнее, пока не дойдет до конца и не остановится.

[Стопы.] Итак, очевидно, что речь должна быть связана ¹⁸⁸ ритмом, но чуждаться стихов. Теперь следует установить, сти­хотворные это ритмы или какие-нибудь иные. Однако нет рит­мов, кроме стихотворных, так как число их ограничено тремя родами: все стопы, из которых образуются ритмы, бывают трех видов — ибо неизбежно одна часть стопы или равна другой части, или в два, или в полтора раза больше ее. При равной длительности получается дактиль, при двойной — ямб,

¹ Кем назвать тебя? В поздней старости..

371при полуторной — пеан. Как же могут эти стопы не встре­чаться в прозаической речи? А располагаясь в определенном порядке, они неминуемо создают ритмичность.

Но, спрашивается, каким ритмом или какими ритмами предпочтительно следует пользоваться? Что все они попа­даются в речи, это видно уже из того, что даже в прозаиче­ской речи мы часто нечаянно произносим стих. Это — большая погрешность, но ведь мы не прислушиваемся сами к себе и не обращаем внимания на свою речь. Сенариев и гиппонактовых стихов мы вряд ли даже сможем избежать, ибо известно, что наша речь в значительной части состоит из ямбов; но слуша­тель охотно принимает такие стихи, ибо они очень привычны. По неосмотрительности, однако, мы часто вставляем и менее привычные, но все же стихи, •— а это уже тяжелый недостаток, которого следует избегать с крайней осторожностью. Иероним, один из самых известных философов-перипатетиков, отыскал в многочисленных сочинениях Исократа около тридцати сти­хов, главным образом сенариев, но также и анапестов: что может быть позорнее? Впрочем, в своей выборке он посту­пал нечестно: отбрасывал первый слог первого слова фразы и зато присоединял к последнему слову первый слог следую­щей фразы: получался анапестический стих, именуемый аристофановым; остеречься от таких случайностей невозможно, да и не нужно. Но этот критик в том самом месте, где выра­жает свое порицание, как я обнаружил при внимательном раз­боре, сам не замечает, как допускает в собственной речи сена-рий. Итак, следует считать установленным, что и прозаическая речь содержит в себе ритмы и что ритмы ораторские тожде­ственны ритмам стихотворным.

57. Вслед за этим надо рассмотреть, какие ритмы более всего подходят для складной речи. Некоторые полагают, что таков ямб, потому что он больше всех похож на прозу и из-за этого-то сходства с действительностью и применяется в драме, тогда как дактилический ритм более удобен для торжественных гек­заметров. Эфор, легковесный оратор, однако выходец из пре­восходной школы, придерживается пеана или дактиля, но избегает спондея и трибрахия. Так как в состав пеана входят три кратких слога, а в дактиль два, то благодаря краткости слогов и быстроте произношения такие слова, по его мнению, льются более плавно, тогда как в спондее и трибрахии полу­чается обратное: оттого, что первый состоит из одних долгих, а второй из одних кратких, в последнем случае речь оказы­вается слишком торопливой, в первом — слишком замедленной, и ни та, ни другая не соблюдают меры.

Но и представители такого мнения ошибаются, и Эфор неправ. Ибо те, которые обходят пеан, не замечают, что остав­ляют в стороне размер чрезвычайно гибкий и в то же время чрезвычайно величественный. Далеко не таков взгляд Ари­стотеля, который считает, что героический размер слишком величав для прозы, а ямб слишком близок к разговорному языку. Таким образом, он не одобряет ни низменной и небрежной речи, ни слишком высокой и напыщенной, однако настаивает, чтобы она была исполнена такой важности, кото­рая приводила бы слушателей в тем большее восхищение.

Трибрах же, по длительности равный хорею, он называет кордаком, так как быстрота и краткость чужды достоинства. Таким образом, он отдает предпочтение пеану и говорит, что им пользуются все, сами того не замечая: пеан, по его мнению, есть третий размер, промежуточный между двумя другими, а вообще стопы бывают построены так, что в каждой из них имеется или полуторное, или двойное, или равное соотноше­ние частей. Итак, те, о ком я раньше говорил, принимали в расчет лишь удобство произношения, но не достоинство речи. Действительно, и ямб и дактиль больше всего подхо­дят к стиху: поэтому, избегая стихов в прозаической речи, мы должны избегать и повторения этих стоп, ибо проза есть нечто отличное от поэзии и меньше всего терпит стихи. Пеан, напротив, очень мало приспособлен к стиху, и тем охотнее им пользуется проза. А Эфор не сообразил, что спондей, которого он избегает, равен по длительности дактилю, который он одобряет: дело в том, что он считает мерою стопы не длитель­ность, а количество слогов; то же самое и по отношению к трибрахию, который длительностью времени равен ямбу и неуместен в прозе, если стоит на конце, потому что фразу лучше заканчивать долгим слогом. Так же, как и Аристотель, отзываются о пеане Феофраст и Феодект.

Я же полагаю, что в речи как бы перемешиваются и сли­ваются все стопы: ведь если мы будем пользоваться все время одной и той же, это не может не заслужить порица­ния, ибо речь не должна быть ни сплошь ритмичной, как стихотворение, ни чуждой ритму, как разговорная речь: пер­вая так связана, что ее искусственность бросается в глаза, вторая же так беспорядочна, что кажется общедоступной и пошлой: если первая не доставит наслаждения, то вторая вы»

¹⁹⁶ зовет отвращение. Поэтому, как я сказал, речь должна сме­шивать и смягчать все ритмы и не быть ни беспорядочной, ни насквозь ритмичной: разнообразить же ее следует преимуще­ственно пеаном, ибо таково мнение лучшего авторитета, а также и другими ритмами, о которых он умалчивает.