Эссе. Посвящение. 1

• Название: Посвящение. 1
• Дата: 26.10.2021
• Размер: 340.5 Kb.
• Имя файла: Ciceron-orator.doc
• Тип: Документы; #256519
• страница: 6 из 6

[Сочетание стоп.] 58. Теперь надобно сказать, какие раз­меры с какими следует смешивать, словно оттенки пурпурной краски, а также какой из них к какому роду речи наиболее приспособлен. Ямб, например, чаще всего встречается в таких речах, которые излагаются скромным и простым языком, пеан в более возвышенных, дактиль и в тех и в других. Поэтому в разнообразной и продолжительной речи эти размеры должны смешиваться и умерять друг друга: тогда наименее заметна будет погоня за приятностью и намеренная отточенность речи. Еще легче будет ее скрыть, если мы восполь­зуемся значительными выражениями и мыслями. Именно на них, то есть на выражения и мысли, обращают внимание слу­шатели и в них находят наслаждение; и между тем как они воспринимают их с напряженным вниманием и восхищением, ритм ускользает от них и остается незамеченным, хотя без него то же самое содержание меньше бы им понравилось. Однако это течение ритмов — я говорю о прозе, в стихах дело обстоит совсем иначе — не должно быть ничем не нарушаемо, иначе получились бы стихи; достаточно и для ритмической речи, чтобы она продвигалась вперед ровно и устойчиво, не ко­леблясь и не хромая. В ораторской речи ритмичностью счи­тается не то, что целиком состоит из ритмов, а то, что более всего приближается к ритмам. Поэтому проза даже труднее стихов, ибо там есть известный твердо определенный закон, которому необходимо следовать, в речи же ничто не установ­лено наперед, кроме того, что она не должна быть ни чуждой мерности, ни слишком стесненной, ни беспорядочной, ни рас­плывчатой. Поэтому здесь не приходится отбивать такт, как при игре на флейте, но весь период в целом и самая форма речи закончены и замкнуты, и распознается это по наслаж­дению, ощущаемому слухом.

59. Обычно ставится вопрос: во всем ли периоде следует выдерживать ритм или только в начальных и конечных его частях? Большинство полагает, что ритмической должна быть только заключительная, последняя часть фразы. Действи­тельно, ритм уместен преимущественно здесь, но не только здесь, ибо весь период должен быть плавно положен, а не беспорядочно брошен. Так как слух всегда с напряжением ожидает концовки и на ней успокаивается, в ней нельзя обой­тись без ритма; но к этому исходу должен стремиться с са­мого начала весь период, и на всем своем протяжении от истока протекать так, чтобы, подойдя к концу, он сам собой останавливался. Впрочем, это не будет слишком трудно для тех, кто прошел хорошую школу, кто много писал, и даже то, что говорил без письменной подготовки, обрабатывал напо­добие написанного. Ведь сначала в уме намечается мысль, тотчас затем сбегаются слова, и ум с несравненной быстротой рассылает их на свои места, чтобы каждое откликалось со своего поста. Этот намеченный строй в разных случаях замы-, кается по-разному, но все слова — и начальные, и средин-²⁰¹ ные — всегда должны равняться на концовку. Иногда речь несется стремительным бегом, иногда — сдержанной поступью, так что с самого начала следует предусмотреть, каким темпом ты намерен подойти к концу.

Однако пользуясь в речи теми же средствами, что и поэты, мы избегаем при этом сходства со стихотворениями. Это отно­сится не только к ритму, но и к другим украшениям речи. Действительно, и в прозе и в стихах имеется материал и его обработка: материал в словах, обработка в расположении слов. 60. То и другое распадается на три вида: слова бывают пере­носные, новообразованные, старинные (о словах в собственном значении мы здесь не говорим); в расположении, как было оказано, различаются сочетание слов, созвучие отрезков и ритм.

Но поэты применяют то и другое шире, свободнее: переносные выражения у них чаще и смелее, архаизмами они поль­зуются охотнее, в новообразованиях вольнее. То же происхо­дит и с ритмами, к которым их словно понуждает непреложный закон. Однако легко убедиться, что разница здесь невелика и некоторая связь имеется. Поэтому ритм в стихах и прозе не-" одинаков, и то, что в прозе называется ритмичным, не всегда создается ритмом, но иногда также созвучием и построением

слов.

Итак, если спрашивается, какие ритмы свойственны прозе, мы ответим: все, но одни более хороши и удобны, другие менее. В каком месте? — в любой части фразы. Откуда они произошли?—из стремления к наслаждению слуха. Как они соединяются?—об этом будет сказано в другом месте, ибо это относится к употреблению, которое составляет четвертую и последнюю часть нашего разделения. Чему они служат? — наслаждению. Когда применяются?—всегда. Где?—на всем протяжении периода. Чем они порождают наслаждение? — тем же, что и стихи; как и в стихах, меру здесь находит искусство, но и без искусства ее определяет бессознательное чутье самого

слуха.

[Ритм: употребление.] 61. Достаточно о природе ритма: очередь за употреблением, о котором следует поговорить под­робнее. Здесь спрашивается, на всем ли протяжении речевого отрезка (именуемого у греков периодом, а у нас то охватом, то отрезком, то кругооборотом, то последовательностью, то очерком) следует выдерживать ритм, или только в начале, или только в конце, или в начале и в конце? Далее, так как ритм и ритмичность — не одно и то же, в чем между ними разница? ²⁰⁵ Затем также, при всех ли ритмах следует разбивать фразу на равные отрезки, или надо делать одни короче, а другие длин­нее, и когда, и почему? следует ли эти отрезки связывать сразу по нескольку или применять поодиночке, различные или равные, и когда какие? какие из них лучше всего сочетаются друг с другом и как, или здесь вообще нет различия? что важнее всего из тех средств, какими речи придается ритм? 206 Следует также объяснить, что придает словам стройность, сказать, какой длины надлежит строить периоды, поговорить об их частях и как бы отрезках, поставить вопрос, один ли возможен вид и одна ли величина этих отрезков, или не­сколько, а если несколько, то когда и где надлежит пользоваться каждым видом. Наконец, надлежит объяснить пользу ритма в целом — а она очень широка, ибо ритм служит не одной ка­кой-нибудь цели, а сразу многим.

Но ведь можно, не отвечая на эти вопросы порознь, обо всем предмете в целом говорить так, чтобы получились доста­точные ответы и на отдельные вопросы. Таким образом, оста­вив в стороне прочие виды прозы, мы выбрали предметом нашей беседы только один — тот, который применяется в су­дах и на форуме. В остальных же видах— именно в истории и так называемом эпидиктическом красноречии — можно все го­ворить и по образцу Исократа и Феопомпа, чтобы речь в пе­риоде катилась, как по кругу, приостанавливаясь после отдель­ных завершенных и законченных мыслей.

Поэтому с тех самых пор, как явились на свет эти очерки, охваты, последовательности или, если угодно, кругообороты слов, ни один сколько-нибудь значительный оратор, составляя речь, предназначенную для наслаждения и чуждую судебным и политическим прениям, не боялся почти полностью подчи­нять свои мысли порядку и ритму. И его слушатель, не опа­саясь, что искусно составленная речь будет тайно покушаться на его совесть, бывал только благодарен оратору, готовому служить усладе его слуха.

62. Для судебных дел этот род красноречия нельзя ни целиком принять, ни совершенно отвергнуть: если им поль­зоваться постоянно, то, с одной стороны, он вызывает пресы­щение, с другой — его сущность легко распознается даже не­искушенными; кроме того, он лишает речь страстности, убивает сочувствие в слушателях и совершенно уничтожает правдопо­добие и убедительность. Но так как иногда этот род красно­речия все же применим, то следует рассмотреть прежде всего, где, затем — сколь долго и, наконец, сколько есть способов перейти от этого рода к другому.

²¹⁰ Итак, ритмическая речь применима там, где приходится или что-нибудь восхвалять с особенной пышностью — так мы с похвалой говорили во второй части нашего обвинения о Си­цилии, или в сенате —о нашем консульстве; или вести повест­вование, требующее больше достоинства, чем страсти, — так мы говорили в четвертой части обвинения об эннской Церере, . о сегестинской Диане, о местоположении Сиракуз. Часто также и при развертывании темы речь разливается плавно и рит­мично к общему удовольствию. Мы, быть может, и не достигли в этом совершенства, но, по крайней мере, не раз предприни-

мали такие попытки: свидетельством наших желаний и усилий служат многие места в заключительных частях наших речей. Это средство годится тогда, когда слушатель уже побежден оратором и находится в его власти: он более не остерегается коварства, но уже расположен к оратору, жаждет продолже-ния речи, восхищается ее силой и не ищет, к чему бы при­драться.

Однако речь такого рода не следует затягивать надолго: разве что в заключениях, которые целиком ей подвластны, но никак не в остальных частях речи. Поэтому если в указанных мною местах и допустимо ею пользоваться, то далее необходимо перестроить изложение, переделав его в то, что греки называют коммами и колонами, а мы по справедливости могли бы на­звать отрезками и членами. Ведь если предметы неизвестны, у них не может быть названий; но так как мы привыкли поль­зоваться переносными выражениями для наслаждения или по недостатку слов, то во всех науках по необходимости прихо­дится, называя предмет, ранее вследствие неизвестности не имевший имени, или создавать новое слово, или заимствовать его у сходного понятия.

[Использование клаузул.] 63. Каким образом следует го­ворить, деля речь на отрезки и члены, мы скоро увидим; а теперь надо сказать, сколько есть способов разнообразить ритм в периодах и в их закруглениях. Ритм, вообще, течет то быстрее, благодаря краткости стоп, то медлительнее, благодаря долготе. Быстрота требуется главным образом в споре, медли­тельность — в рассказе. Заканчиваться период может различ­ными способами, из которых один имел особенный успех в Азии. Это так называемый дихорей, когда две последние стопы суть хореи (т. е. стопы, состоящие из долгого и крат­кого, — это пояснение необходимо, ибо у разных авторов одни и те же стопы называются по-разному). Дихорей сам по себе вовсе не плох в окончаниях, но нет ничего хуже для оратор­ского ритма, чем постоянное повторение одного и того же раз­мера. Сам по себе он звучит в концовках превосходно, и тем более следует страшиться пресыщения им. В моем присутствии народный трибун Гай Карбон, сын Гая, произнес в народном собрании такие слова: «О Marce Druse, patrem appello!»: это два отрезка по две стопы; затем по членам: «Tu dicere solebas sacram rem publicam»: здесь два члена по три; затем период: «Quicumque earn violavissent, ab omnibus esse ei poenas persolu-tas»: это дихорей, ибо долгота или краткость последнего слога безразлична; затем: «Patris dictum sapiens temeritas fili compro-bavit»1 — этот дихорей вызвал такой шум собрания, что ра­достно было смотреть: и причиной тому разве не ритм? Измени порядок слов, сделай так: «comprobavit fili temeritas» — и ничего не останется, хотя «temeritas» и состоит из трех кратких и долгого, что Аристотель считал наилучшим, и в чем я с ним не согласен. «Но слова те же, мысль та же». — Уму этого достаточно, а слуху недостаточно. Однако не следует применять дихорей слишком часто: ибо всякий ритм поначалу нравится, затем приедается, и когда обнаруживается его легкость, к нему начинают относиться с пренебрежением.

64. Но есть многочисленные окончания, закругляющиеся ритмично и приятно. Таков и кретик, состоящий из долгого, краткого и долгого, таков и однородный с ним пеан, равный ему по длительности, но имеющий слогом более; считается, что он очень удобно вплетается в прозаическую речь, тем бо­лее что он имеет две разновидности: он состоит или из долгого и трех кратких, и такой ритм полон силы вначале и падает к концу, или из стольких же кратких и долгого, — и такой ритм древние считали наилучшим в окончаниях, я же его не вовсе отвергаю, однако предпочитаю другие.

О Марк Друз — это к отцу я обращаюсь!—ты всегда говорил, что рес­публика священна, и кто бы на нее ни посягнул, он должен быть покаран всеми. Мудрое слово отца подтверждено безрассудностью сына.

Не следует совершенно отбрасывать и спондей, хотя он кажется тупым и медлительным от того, что состоит из двух долгих: в нем все же есть некоторая твердость поступи, не чуждая достоинства, особенно в отрезках и членах, где тяжело­весностью и медлительностью он возмещает малочисленность стоп. Замечу, что, говоря о стопах окончаний, я имею в виду не только последнюю стопу, но присоединяю к ней по меньшей мере непосредственно ей предшествующую, а часто также и третью. Так, и ямб, состоящий из краткого и долгого, и трибрахий, имеющий три кратких и равный хорею (но равный

по длительности, а не по слогам), и даже дактиль, состоящий из долгого и двух кратких, находясь на предпоследнем месте, с достаточной плавностью течет к концу, если конец выражен хореем или спондеем — какая из этих стоп занимает последнее место, всегда безразлично. И, напротив, все эти три стопы дают плохое окончание, если какая-нибудь из них стоит на последнем месте: исключение составляет дактиль, заменяющий кретик — ведь на последнем месте нет разницы между дакти­лем и кретиком, ибо долгота или краткость последнего слога несущественны даже в стихе. Поэтому недоглядел и тот, кто объявил удобнейшим для окончаний пеан с долгим последним слогом, ибо долгота последнего слога безразлична. К тому же, пеан, имея свыше трех слогов, считается некоторыми даже не стопой, а сложным ритмом. Все же, согласно единодушному признанию древних — Аристотеля, Феофраста, Феодекта, Эфора, он наиболее удобен в начале или середине фразы; в конце, по их мнению, тоже, но мне здесь представляется более подходящим кретик. Что касается дохмия, состоящего из пяти слогов — краткого, двух долгих, краткого и долгого, например «amicos tenes», то он удобен на любом месте, но один

только раз, при повторении же двукратном или многократном он слишком открыто обнаруживает ритмичность и привлекает 219 к ней внимание. 65. Итак, если мы воспользуемся всеми пере­численными столь различными способами менять ритм, то с одной стороны, нашу речь нельзя будет уличить в искусственности, а с другой стороны, этим удастся избежать пресы­щения.

[Использование расположения слов.] Однако речь стано­вится ритмической не только благодаря размеру, но также и благодаря расположению и, как выше было сказано, благодаря созвучию слов. Ритмичность, созданную построением, можно видеть тогда, когда слова строятся так, что ритм кажется не нарочитым, а естественно льющимся — например, у Красса: «Nam ubi libido dominatur, innocentiae leve praesidium est». Здесь порядок слов создает ритм без всякого явного усилия оратора. Так, если знаменитые древние писатели — я имею в виду Ге­родота, Фукидида и всех их современников — что-нибудь и сказали складно и ритмично, то этот ритм не был ими выискан, но явился из расположения слов. В самом деле, есть такие обороты речи, в которых созвучие с необходимостью влечет за собою ритм. Именно, когда соотносится сходное со сходным или противопоставляется противоположное с противоположным, или сопоставляются слова с похожими окончаниями, любое из таких завершений в большинстве случаев получается ритмиче­ским: о явлениях такого рода мы говорили выше и приводили примеры; богатство их дает возможность избежать постоян­ного однообразия окончаний.

К тому же эти предписания не настолько строги и стесни­тельны, чтобы мы не могли при желании их смягчить. Боль­шая разница, является ли речь ритмичной, то есть только на­поминающей ритмы, или целиком состоит из ритмов: послед­нее — несносный недостаток, первое же спасает речь от несвязности, неотделанности и расплывчатости.

[Использование отрезков и членов.] 66. Но так как в под­линных речах, в суде и на форуме, не часто, скорее даже редко приходится говорить периодично и ритмично, то теперь сле­дует, как я думаю, рассмотреть, что представляют из себя упомянутые мною отрезки или члены, — ибо в подлинных ре­чах им принадлежит главная роль.

Законченный в своем кругообороте период состоит прибли­зительно из четырех частей, называемых у нас членами: в таком виде он дает достаточное удовлетворение слуху, будучи не короче и не длиннее, чем требуется. Хотя иногда, скорее даже часто, бывают уклонения и в ту и в другую сторону, так что прихо­дится или делать остановку раньше, или продолжать период дольше, однако не должно казаться, что слух обманут чрезмер­ной краткостью или оглушен чрезмерной длительностью: речь идет лишь о средней мере, перед нами ведь не стихи, а проза, 222 построение которой значительно свободнее. Итак, полный пе­риод, как известно, состоит приблизительно из четырех частей, по объему равных гекзаметру. Каждый из этих «стихов» снаб­жен, так сказать, соединительными зацепками; в периоде мы присоединяем ими дальнейшую речь, а если хотим говорить членами, то делаем в этих местах остановки и в случае нужды легко и просто отказываемся от подозрительного течения речи. Но именно в членах требуется более всего заботы о ритме, который здесь всего незаметнее и всего сильнее.

Таковы слова Красса: «Missos faciant patronos; ipsi pro­deant»: если бы он не сделал паузу перед «ipsi prodeant», то и сам конечно бы заметил, что допустил сенарий; во всяком 379случае, лучше было бы окончание «prodeant ipsi», но я сейчас

не говорю о частностях. «Cur clandestinis consiliis nos oppugnant?

Cur de perfugis nostris copias comparant contra nos?»¹ Здесь первые две части принадлежат к тому роду, который греки называют «коммами», мы— отрезками; далее, третья — по-гречески «ко­лон», по-нашему член; и затем следует небольшой (составлен­ный из двух стихов, т. е. членов) период, заканчивающийся спондеями. Красс почти всегда так и говорил, и я такой образ речи очень одобряю. 67. Но когда речь ведется отрезками или членами, они должны оканчиваться особенно складно, как, например, у меня: «Domus tibi deerat? at habebas. Pecunia superabat? at egebas». Здесь четыре отрезка, а вслед за этим — два члена: «Incurristi amens in columnas, in alienos insanus insanisti». Да­лее все опирается как на основание на более длинный период: «Depressam, caecam, iacentem domum pluris quam te et quam fortunas tuas aestimasti» ². В окончании — дихорей, в предыдущем же члене были спондеи: дело в том, что когда приходится, так сказать, разить частыми ударами, то сама краткость требует большей свободы стоп: часто случается брать одну стопу, обычно две, в обоих случаях можно прибавить по половине стопы, но всего не более трех. Речь, разработанная по отрез­кам и членам, имеет великую силу в подлинных делах, особенно же при нападении или опровержении. Такова у нас вторая речь за Корнелия: «О callidos homines, о rem excogitatam, о in-genia metuenda!» Это члены; затем отрезок: «Diximus»; и опять член: «testes dare volumus». В заключение следует период, но только из двух членов, т. е. наивозможно короткий: «Quem, quaeso, nostrum fefellit ita vos esse facturos?»³ Также нет лучше, чем разить ударами по два-три слова, иной раз по одному,иной раз — по нескольку, между тем как время от времени их перемежают ритмические периоды с разнообразными оконча­ниями. Гегесий вовсе неправ, когда избегает таких периодов и только рубит свою скачущую речь на мелкие частицы (а ведь он тоже думает подражать Лисию, этому, можно сказать, вто­рому Демосфену!); притом и мыслями Гегесий так же скуден, как и словами, так что, право, кто узнал его, тому уже не надо искать оратора негоднее. Отрывки же из речей Красса и моих я привел затем, чтобы кто хочет, почувствовал своими ушами, какой ритм есть и в мельчайших членениях речи.

. ' Пусть назначают они послов заступниками, а сами становятся предате­лями (...). Отчего они строят против нас тайные заговоры? Отчего наби­рают против нас войска из наших же перебежчиков?

² Дома тебе не хватало? Был он у тебя! Денег было слишком много? Не было их у тебя! Без памяти бросился ты к столбам; безумный, бе­зумствовал против чужих. Жалкий, глухой, рухнувший дом почел ты до­роже себя и своих средств.

* О хитроумные люди, о выношенный замысел, о полные опасности умы! — Так заявляем мы; и хотим представить свидетелей. Скажите, разве кто из нас обманулся, предвидя ваши действия?

[Ритм: его польза.] Так как мы сказали о ритмической речи подробнее, чем кто-либо до нас, теперь скажем о пользе такого ²²⁷ рода речи. 68. Ты лучше, чем кто бы то ни было, знаешь, Брут, что говорить красиво, как говорит истинный оратор, это не что иное, как выражать прекрасные мысли отборнейшими словами. Никакая мысль не будет полезна оратору, не будучи изложена складно и законченно, и никакие слова не явят свой блеск, не будучи тщательно расположены; и как тому, так и другому яркость придается ритмом. Однако ритм — об этом следует непрестанно напоминать — не только не должен быть стихотворным, но, напротив, всячески уклоняться от него, из­бегая сходства с ним: дело в том, что одни и те же ритмы имеются не только у ораторов с поэтами, но и вообще во вся­ком разговоре и при всяком звучании, какое только можно измерить нашим ухом, и лишь порядок стоп определяет, бу­дет ли похоже произносимое на прозу или на стихи. 228 Итак, этот прием — предпочтем ли мы называть его пост­роением, или отделкой, или ритмом, — необходимо применять всякому, кто хочет говорить пышно, и не только для того, чтобы речь не лилась безостановочным потоком, как говорят Аристотель и Феофраст (ведь остановку в ней должно опре­делять не дыхание оратора или препинание писца, а требова­ние ритма), но еще и потому, что стройная речь бывает го­раздо сильнее беспорядочной. И как мы видим, что кулачные бойцы, а также гладиаторы и при осторожной обороне и при стремительном нападении в каждом своем движении обнару­живают известную выучку, так что все, что в их приемах полезно для боя, то и приятно для зрения, — так и оратор не нанесет тяжкого удара, если не будет удобного случая для нападения, и не сможет удачно уклоняться от натиска, если не найдет достойного отступления. И как движения тех атле­тов, которых греки называют невышколенными, такой пред­ставляется мне речь тех, кто не замыкает мысли ритмически. Не сумев достигнуть этого из-за невежества учителей, из-за слабых способностей или из-за нераденья в работе, они обычно говорят, будто от расположения слов речь теряет силу, между тем как на самом деле иначе в ней и быть не может ни сил, ни напора.

69. Но это искусство требует усердного упражнения, иначе мы рискуем уподобиться тем, кто посягнул на этот образ речи, но не совладал с ним. Так, опасно слишком откровенно пере­ставлять слова для большей плавности или округленности ²³⁰ речи. Л. Целий Антипатр в предисловии к «Пунической войне» заявляет, что он это допускал лишь по необходи­мости — как наивен он в своей откровенности и как разумен, покорствуя необходимости! Но он и вообще был неопытен: а нам неопытность не послужит извинением ни в речи, ни в письменном сочинении, ибо нет ничего незаменимого, а если бы что и было, так надо ли в этом признаваться? Он же, извиняясь перед Л. Элием, которому он посвящает свое сочинение, просит для себя снисхождения и пользуется перестановками слов, хотя от этого его фразы наполняются и закругляются ничуть не более складно. А у других, и главным образом у азианцев, более всего порабощенных ритмом, можно найти пустые слова, вставленные как бы для заполнения ритма; не­которые же дробят и рубят ритм, впадая в низменный род речи, похожий на стишки, — порок, берущий начало главным ²³¹ образом от Гегесия. Третий недостаток — тот, в котором по­винны первейшие из азианских риторов, Гиерокл и Менекл; впрочем, я их вовсе не собираюсь недооценивать: хотя они и далеки от образов действительности и от аттических уставов, однако возмещают этот недочет обилием и легкостью; но не было у них разнообразия, и почти все заключения делали они одинаковыми. Кто избежит всех этих недостатков — и пере­становки слов, изобличающей искусственность, и лишних слов, как бы затыкающих щели, и дробных ритмов с раздерганными мыслями, и вечного топтания в кругу одних и тех же рит­мов, — тот избежит едва ли не всех недостатков вообще. А о тех достоинствах, которые явно противоположны всем этим недостаткам, нами было сказано уже немало. 70. Каково значение складной речи, можно убедиться на опыте: если ты возьмешь хорошо слаженное построение тща­тельного оратора и нарушишь его перестановкой слов — раз­валится вся фраза. Так например, в нашей речи за Корнелия и всюду далее: «Neque me divitiae movent, quibus omnes Afri-canos et Laelios multi venalici mercatoresque superarunt» — измени немного, чтобы получилось «multi superarunt mercatores venali-cique», и все погибнет. Далее: «neque vestis aut caelatum aurum et argentum, quo nostros veteres Marcellos Maximosque multi eunuchi e Syria Aegyptoque vicerunt» — измени слова, и полу­чится: «vicerunt eunuchi e Syria Aegyptoque». Третий пример: «neque vero ornamenta sunt villarum, quibus L. Paullum et L. Mum-mium, qui rebus his urbem Italiamque omnem referserunt, ab aliquo video perfacile Deliaco aut Syro potuisse superari» 1 — сделай ²³³ так: «potuisse superari ab aliquo Syro aut Deliaco»; разве не ви­дишь, как малейшее перемещение слов, хотя бы слова оста­вались те же, превращает все в ничто, когда заменяет склад­ность беспорядком? Так же, если ты выхватишь какую-нибудь несвязную фразу беспорядочного оратора и обточишь ее, слегка меняя порядок слов, то форма ее, прежде расплывчатая и бессвязная, станет складной. Так, возьми из речи Гракха

¹ Меня не волнуют богатства, которыми всех Сципионов и Лелиев превоз­могали купцы и работорговцы (...), ни одеяния, ни чеканное серебро и золото, которыми наших древних Марцеллов и Максимов побеждали евнухи из Сирии или Египта (...), ни убранство вилл, в котором Луция Павла или Луция Муммия, заполонивших этими украшениями Рим и всю Ита­лию, без труда превзойдет какой-нибудь делосец или сириец.

перед цензорами: «Abesse non potest quin eiusdem hominis sit probos improbare, qui improbos probet» 1 — насколько лучше было бы сказать: «Quin eiusdem hominis sit, qui improbos probet, probos improbare!»

[Ритм: похвала ему.] Говорить таким образом всякий хо­тел бы и всякий говорил бы, если бы мог; а кто говорил иначе, тот просто не умел этого достичь. Оттого и явились эти ат­тики с их неожиданным именем — словно Демосфен, чьи мол­нии блистали бы слабее, не будь они напряжены ритмом, был родом из Тралл! 71. Впрочем, если кому больше нравится бес­порядочная речь, пусть тот ею и пользуется: так, если разъять щит Фидия, исчезнет общий образ расположения, но сохра­нится красота отдельных частей; так, у Фукидида недостает ораторской закругленности, украшения же речи выдержат любое сравнение. Но когда эти люди расстраивают речь, убогую и по мыслям и по словам, то они не щит разымают, но, по вы­ражению пословицы, грубому, зато верному, веник раздирают по прутику.

Чтобы показать, что они действительно презирают тот род красноречия, который мне любезен, пусть или они сами что-нибудь напишут в духе Исократа, или Эсхина, или Демос­фена, — тогда я поверю, что они не бежали от него испуганно, а отступили сознательно; или же я сам пойду на такое же условие, взявшись сказать или написать в их стиле что им угодно и на каком угодно языке. Ведь легче разрушить складное, чем связать рассыпанное. Короче сказать, я думаю, что дело обстоит вот как: говорить стройно и складно, но без мыслей — есть недостаток разума, а говорить с мыслями, но без порядка и меры слов — есть недостаток красноречия; но особенность этого недостатка в том, что те, кто в нем повинны, не только не слывут глупцами, но напротив того, людьми раз­умными. Кому этого довольно, тот пусть так и делает. Ис­тинно же красноречивый человек должен вызвать не только одобрение, но, если угодно, восторги, клики, рукоплескания: и он будет настолько возвышаться во всем, что ему должно быть стыдно, если что-нибудь сможет больше привлечь зрение или слух, нежели его выступление.

[Заключение.] Вот тебе, Брут, мое мнение об ораторе: если оно тебе по душе, ты с ним согласишься, если же ты думаешь иначе, то останешься при своем. Здесь я не буду спорить с тобой, и никогда не стану утверждать, что мое мнение, кото­рое я с таким усердием развивал в этой книге, ближе к истине, чем твое. Ибо не только мне и тебе, но и мне самому в раз­личных случаях может казаться истинным то одно, то другое. И не только в нашем предмете, где все направлено к удоволь­ствию толпы и к услаждению слуха, — а это слишком легковесные основания для суждений, — но и в иных, важнейших делах до сих пор не нашел я ничего достаточно надежного, за что можно было бы держаться и чем можно было бы руко­водствоваться, и хватаюсь за то, что мне кажется ближе всего к истине, сама же истина скрыта от меня. И я хотел бы, чтобы ты, если тебе не понравятся эти рассуждения, подумал о том, что я взялся за слишком обширное начинание, чтобы довести его до конца, или о том, что я, желая выполнить твою просьбу, устыдился отказа, и поэтому столь неразумно взялся за это сочинение.

Человек, который хвалит достойных хулы, неизбежно будет хулить достойных хвалы.