Декарт. Декарт и Бэкон. Проблема метода в философии Нового времени (Ф. Бэкон, Р. Декарт) А. В. Бубличенко
 Скачать 0.62 Mb.
|
Глава II. «Истинная логика» Спинозы§ 4. Предмет и задачи логикиУже в XVI веке понимание предмета и задач логики начинается заметно меняться. Лоренцо Валла и Петр Рамус пробуют создать взамен схоластической логики “естественную логику”, ориентированную на лучшие образцы античной eloquentia (красноречие, риторическая техника), а Филипп Меланхтон выдвигает на первый план логико-дидактическую проблематику. Наконец в XVII веке Паскаль, Декарт и их последователи (помимо Логики Пор-Рояля стоит упомянуть о «Логиках» Иоганна Клауберга и Арнольда Гейлинкса) задаются целью создать логику, пригодную для целей теоретического исследования, логику научных открытий. Ту же задачу ставит перед своей “истинной логикой” и Спиноза. Хотя слово “логика” с его производными встречается у Спинозы еще реже, чем у Декарта, свои взгляды относительно предмета и задач “истинной логики” – так он однажды назвал свое учение о методе мышления 1 – Спиноза высказывает определеннее и яснее. Прилагательное “истинная” свидетельствует о том, что он проводил отчетливую грань между своей собственной логикой и дисциплиной, которая излагалась в общепринятых руководствах по логике или в трактатах средневековых перипатетиков. О последней он в самом деле отзывался довольно пренебрежительно. Истинная же логика призвана решать в высшей мере важную практическую задачу – искать метод усовершенствования человеческого интеллекта. «Каким образом Интеллект должен быть совершенствуем, … это рассматривается в Логике» [EthV prf] 2. Спиноза проводит параллель между логикой и медициной, заботящейся о правильной работе органов тела; в этом отношении логика является, так сказать, медициной духа, прикладной дисциплиной, призванной вооружить интеллект знанием о законах и формах его собственной работы. Логика даже полезнее медицины, поскольку совершенство интеллекта для человека важнее, нежели здоровье тела: «Так как лучшая часть в нас есть интеллект, то несомненно, что если мы действительно желаем искать пользы для себя, мы должны больше всего заботиться о совершенствовании его, насколько возможно, ибо в его усовершенствовании должно состоять высшее наше благо» [TTP, IV]. Стало быть, логика учит человека тому, как, совершенствуя свой интеллект, достичь “высшего блага”, то есть истинная логика является в то же время истинной этикой. Этическая ориентация логики Спинозы делает еще более контрастным ее противостояние формальной, и потому этически нейтральной, “диалектике” схоластиков. Выражение intellectus perficere в определении предмета логики и сама этическая окраска этого определения, по всей вероятности, свидетельствуют о влиянии, которое оказала на Спинозу янсенистско-картезианская литература по логике. «Разумом пользуются как инструментом приобретения познаний, а следовало бы, наоборот, познания использовать как инструмент совершенствования разума: ведь правильность ума неизмеримо важнее любых умозрительных знаний…» – говорится в самом начале «Логики Пор-Рояля» 3. Авторы этой книги считали усовершенствование человеческого разума, а не знания сами по себе, настоящей целью любых научных занятий. Логика указывает самую прямую дорогу к этой цели. В «Этике» грань между познанием и моральностью окончательно стирается и на ее месте располагается синтетическое понятие amor Dei intellectualis. В “интеллектуальной любви к Богу”, вырастающей из интуитивного знания, заключается высшая человеческая свобода и добродетель. Усовершенствование интеллекта – это дорога, ведущая дух к спасению (вечной жизни) и блаженству (наивысшему удовольствию). У логики в этом отношении имеется одно преимущество: она не только усовершенствует интеллект, как это делают вообще все науки, а вдобавок исследует саму механику его усовершенствования. В отличие от прочих наук логика не только ведет человека к “высшему благу”, но и показывает, как оно, это благо, может достигаться. Как это ни странно, в учебниках по истории логики имя Спинозы почти не встречается. В лучшем случае авторы вкратце упоминают о геометрическом методе и делении форм познания в «Этике», как в книге Александра Маковельского 4, или уделяют немного внимания особенностям спинозовской терминологии, как William и Martha Kneale 5. В специальной литературе о Спинозе дефиниция Логики тоже игнорировалась либо ее комментировали в том смысле, что он «не интересовался логикой и не заботился о ней, рассматривая ее как область чего-то вроде гигиены духа. Она только однажды упоминается в «Этике» и очень редко где-либо еще в его работах» 6. Примечательно, что автор этих слов, Richard Mason, не счел нужным привести саму эту дефиницию. Науку о «высшем благе», каковым для Спинозы является усовершенствование интеллекта, Mason, с заметным оттенком пренебрежения, зовет «гигиеной духа» (очевидно, имея в виду сравнение логики с медициной). Меж тем во времена Спинозы медицина вовсе не сводилась к лечению и “гигиене”. Разделами медицины считались анатомия и химия 7 [Ep, 8], а Декарт называл ее первой среди трех главных ветвей «древа философии», наряду с механикой и этикой [C I, 309]. Сравнением с медициной Спиноза мог только возвысить логику, вопреки ее устоявшейся репутации мало для чего пригодной, школьной дисциплины. Да и мог ли Спиноза «не интересоваться и не заботиться» о науке, которая занимается таким предметом, как интеллект? И что для него могло быть важнее дела усовершенствования интеллекта? В «Этике», во всяком случае, прямо говорится, что «в жизни, стало быть, самое полезное — совершенствовать свой интеллект или рассудок, насколько мы можем, и в этом одном заключается для человека наивысшее счастье или блаженство» [EthIV ap cap4] 8. А главное, почему Mason решил, что дефиниция Логики относится к общепринятой логике? Неужто Спиноза мог всерьез считать эту логику методом усовершенствования интеллекта – теорией достижения «наивысшего счастья или блаженства»? Общую логику Спиноза относит не к риторике, как Декарт, и не к семиотике, как Гоббс и Локк, а к мнемонике. Дело в том, что две основные категории этой логики – genus et species – служат реальными формами действия человеческой памяти. Спинозы ссылается на «привычнейшее (notissima) правило Памяти»: для удержания вещи в памяти «мы обращаемся к другой, знакомой нам вещи, которая согласуется с первой или по имени, или на самом деле. Подобным же образом Философы свели все естественные вещи к известным классам, к которым они прибегают, когда встречается что-либо новое, [и] которые зовут род, вид, etc.» [CM I , 1]. Еще в KV Спиноза писал, что категории genus и species непригодны для определения природы вещей: они не позволяют понять Природу как таковую, а без этого, главнейшего понятия интеллекта вообще «ничего нельзя было бы знать» [KV I, 7]. Аргументация весьма и весьма характерная. Регулятивом логического мышления, равно как и всякой иной деятельности интеллекта, теоретической или практической, у Спинозы становится идея Природы, Бога. Правила же общей логики суть формы работы не интеллекта, а воображения, которому, согласно [EthII pr18], принадлежит память. В пояснении к заголовку голландского издания CM 9 Спиноза снова повторил, что обычная логика (Reedenkonst) не имеет применения в практике познания и пригодна только для того, чтобы упражнять и развивать память, – «чтобы мы могли припоминать вещи, которые даны нам в разрозненных восприятиях, без порядка и связи, и до тех пор, пока мы испытываем их нашими чувствами» 10. А упоминание логики на титульном листе книги, надо полагать, свидетельствует о намерении автора показать в своем трактате пример альтернативной логики. Ее необычность проявляется уже в том, что в сферу своей компетенции эта логика втягивает основные категории метафизики (недаром латинский оригинал книги имел заглавие «Метафизические мысли»). Основания для такой перемены “ведомства” становятся понятными с первых же страниц. Метафизические категории – всевозможные универсалии (“роды” и “виды” вещей), время и число, единое и многое, благо и зло и др. – Спиноза отказывается считать идеями. На том основании, что у них нет никакого конкретного идеата 11, обладающего актуальным бытием extra intellectum (вне интеллекта). Он именует эти абстрактные модусы мышления “сущими Рассудка” (entia Rationis). Спиноза порицает прежних философов (в частности, Аристотеля, с его определением человека как разумного животного) за то, что они принимали эти чистой воды абстракции за реальные сущности вещей. Меж тем «одно дело исследовать природу вещей, иное – модусы, посредством которых вещи нами воспринимаются» [CM I, 1] 12. Этим проводится строгое различие между логическим и “физическим” знанием. Последнее есть положительное знание о природе вещей, существующих вне интеллекта. Предмет же логики – модусы мышления (modi cogitandi), среди которых различаются [1] идеи реальных вещей, [2] сущие рассудка и [3] “вымышленные сущие” 13. Тем самым немалая доля фамильных владений прежней метафизики отходит в распоряжение логики. У Спинозы логика не занимается больше общей формой высказываний и умозаключений, ее занимают конкретные модусы мышления, и в первую очередь – идея Бога, рациональное исследование которой ранее считалось прерогативой метафизики, этой аристотелевской Philosophia prima. Стало быть, верно, что Спиноза не выказывал интереса к обычной логике, «и в его мире нет места для особой, sui generis области высказываний, логических или иных» 14, – однако он вовсе не считал эту логику единственно возможной наукой о законах и категориях мышления. И дефиниция Логики, как учения об усовершенствовании интеллекта, никоим образом не распространяется на общую логику. Последняя представляет собой логику воображения, описывающую формы неадекватного познания и памяти, а не логику интеллекта. Где же излагается та Логика, о которой упоминается в [EthV prf]? Несомненно, в «Трактате об усовершенствовании интеллекта»: чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить выражение emendatio intellectus, которое фигурирует в названии этого трактата, с выражением intellectus perficere в дефиниции предмета Логики, даваемой автором «Этики». Правда, в тексте TIE слово “логика” отсутствует. Его замещает, как и у Декарта, слово “метод” 15. Спиноза пишет здесь о методе почти в точности то же самое, что позднее напишет о логике. «Главнейшая часть нашего метода заключается в том, чтобы наилучшим образом понимать (intelligere) силы интеллекта и его природу» [TIE, 32]. В общем, логический метод Спинозы представляет собой рефлексию интеллекта в себя ради исследования средств усовершенствования себя. То обстоятельство, что слово “логика” ни разу не встречается в TIE, заставляет предположить, что Спиноза сознавал глубокое различие предмета и задач общей логики и своего учения о методе. В отличие от общей логики, “истинная логика” Спинозы откровенно неформальна, являясь в этом отношении предшественницей трансцендентальной логики Канта и, в особенности, гегелевской и марксистской диалектической логики. На первых же страницах TIE Спиноза заявляет, что его главная цель – направить дух к познанию единой природы сущего и внушить читателям любовь к «вещи вечной и бесконечной» (словом “Бог” он поначалу не пользуется, возможно, желая удержать читателя от поспешных религиозных ассоциаций). Логика, еще как следует не начав свое дело, спешит навстречу метафизике и этике. Как мы увидим далее, есть все основания предполагать, что понятию (точнее, “рефлективной идее”) Бога суждено было появиться в финальной сцене TIE, с тем, чтобы придать логическую завершенность его учению о методе. § 5. Понятие метода в TIE «Метод необходимо должен говорить о рассуждении или о понимании (ratiocinatio, aut intellectio); то есть метод не есть само рассуждение для понимания причин вещей, и еще менее есть собственно понимание (τό intelligere) причин вещей; но [Метод] есть понимание того, что такое истинная идея… Отсюда следует, что Метод есть не что иное, как рефлективное познание, или идея идеи; а так как идея идеи не дана, если ранее не дана идея [как таковая], то, следовательно, не будет дан метод, если раньше не дана идея. Поэтому хорошим методом будет тот, который показывает, как следует направлять дух согласно норме данной истинной идеи» [TIE, 12]. Здесь мы снова встречаем дистинкцию “физического” и логического (рефлективного) мышления, познавательной деятельности, обращенной во внешний мир и обращенной на самое себя. Одно дело просто мыслить вещь и совсем другое – понимать, как мы эту вещь мыслим. В первом случае интеллект формирует идею вещи, во втором – идею идеи, или рефлективную идею вещи. Метод есть cognitio reflexiva, пишет Спиноза. Иными словами, для того чтобы приобрести хороший метод мышления, необходимо исследовать конкретные идеи, которыми располагает дух. Дело в том, что уже имеющиеся в наличии идеи выступают в качестве «норм» мышления, которыми руководствуется дух, расширяя область своих знаний о сущем. Всякий отдельный акт мышления всецело обусловлен идеями, ранее имевшимися в духе 16. Представим себе некую каузальную последовательность А—В—С: если дана идея вещи А, то рефлексия этой идеи в себя служит конкретным методом формирования идеи В, а “идея идеи” В дает метод познания предмета С. Стало быть, весь ход мышления зависит от того, которая из уже наличествующих в духе идей в данном случае работает в качестве регулятива или актуальной нормы мышления. Если принята неподходящая норма или же нормой служит неадекватная идея, приобретенные знания оказываются ошибочными. Напротив, чем совершеннее идея-норма, тем дальше и яснее видит дух природу вещи. И все вновь полученные идеи улучшают “оптику” человеческого духа, приумножая собой арсенал методов мышления, в свою очередь превращаясь в «умственные орудия (instrumenta intellectualia), благодаря которым [интеллект] обретает новые силы для других умственных работ» [TIE, 10]. Выбор подходящего умственного орудия, или нормы мышления, имеет решающее значение для успеха конкретного познавательного акта. Польза же, приносимая хорошим методом, как раз и состоит, по замыслу Спинозы, в том, чтобы помочь духу избрать адекватную для данного предмета норму мышления и проследить за правильным порядком исследования. Однако следует помнить, что метод (идея идеи) есть нечто отличное от идеи как таковой, поэтому методом нельзя пользоваться в качестве “нормы” мышления вместо нерефлективной идеи. Метод лишь помогает духу понять свои действия и выбрать из бесчисленного множества идей, которыми дух уже располагает, ту конкретную идею-органон, посредством которой можно образовать новую идею о том или ином предмете, занимающем дух. Этим метод Спинозы кардинально отличается как от формальных методов схоластической логики, так и от позднейших спекулятивных методов: он не притязает быть абсолютной нормой истины; в каждом отдельном случае метод диктуется конкретной идеей, а не предписывается миру идей логиком в качестве какого-нибудь априорного “канона чистого разума”. Метод направляет нашу мысль ad datae verae ideae normam – «согласно норме данной истинной идеи». Его назначение заключается в том, чтобы раскрыть присущий всякой идее эвристический потенциал. Притом, утверждает Спиноза, познавательная способность духа простирается ровно настолько, насколько это позволяет “умственный инструментарий”, которым располагает дух. Этот инструментарий включает в себя все идеи, когда-либо ранее приобретенные духом, и возрастает вместе со всяким открытием, всякой новой истинной идеей. Легко предположить, что этим устраняется сама возможность существования универсального метода познания, о котором мечтали поколения логиков от Аристотеля до Декарта. Так, Wim Klever пишет, что, работая над TIE, Спиноза, чем дальше, тем больше убеждался в невозможности создания логики, отличной от “физики”. Причина того, почему Спиноза не создал специальной логической теории, как Аристотель или Гегель, «кроется в натурализме Спинозы, в его глубоком убеждении, что логика заключена в науке о природе, и нигде более» 17. Вероятно поэтому он (намеренно) оставляет TIE незавершенным и приступает к исследованию Природы как таковой (в KV), полагает Klever 18. Как же так? Ведь Спиноза абсолютно недвусмысленно писал, что метод не есть понимание причин вещей, а значит и Природы как таковой, что метод – это знание о модусах мышления, об истинных идеях 19. Значит, в известном смысле метод все-таки существует отдельно от “natural science”, то есть от знания о причинах вещей, лежащих extra intellectum. Хотя, оговаривается Спиноза, логическая рефлексия и метод, как “идея идеи”, возможны только при условии, что та или иная идея реальной вещи уже дана. Нет такой идеи – значит нет предмета для рефлексии. В этом смысле логический метод, действительно, зависит от внелогического знания о реальности и, стало быть, не является автономным. Более чем сомнительным выглядит и предположение Klever’а, будто Спиноза, по мере того, как работа над TIE приближалась к концу, мало-помалу сознает, что излагаемая им концепция метода неудовлетворительна 20. О том, что Спиноза надеялся какое-то время спустя завершить-таки TIE, свидетельствует письмо Э.В. фон Чирнгаусу [Ep, 60], в котором незадолго до своей смерти (январь 1675 года) он высказывает намерение когда-нибудь изложить свое понимание метода письменно «в должном порядке». Из предшествующего письма Чирнгауса [Ep, 59] явствует, что Спиноза совсем недавно сообщил ему о своем методе в устной форме, и Чирнгаус – стоит учесть, что это свидетельство принадлежит первоклассному математику! – нашел данный метод превосходным, весьма легким и полезным в эвристическом отношении: «При личном свидании Вы указали мне метод, каким Вы пользуетесь для нахождения истин, Вам еще неизвестных. Из своего опыта я нахожу, что метод этот превосходен и в то же время весьма легок, насколько я его понимаю. Могу сказать, что его одного было уже достаточно, чтобы сильно продвинуть меня в математике» [Ep, 59]. Что это, как не описание отдельного, самостоятельно существующего логического метода? Разве Спиноза дает Чирнгаусу рекомендацию в том духе, что, дескать, «если хочешь иметь философскую логику…, постарайся как можно дальше продвинуться в естественных науках» 21? То есть, не спрашивай о методе меня, философа, а занимайся-ка лучше, Nobilissime Vir Чирнгаус, своей математикой, – тогда и знание метода придет само собой. Напротив, Спиноза вначале отдельно формулирует одно из правил своей логики, а затем пространно поясняет его на примерах из математики и метафизики. Несомненно, он считал это правило, а вместе с ним и самый логический метод, вполне универсальным инструментом познания. Тем не менее, Klever предельно точно и остро ставит проблему 22: коль скоро логическое знание – рефлективное, а метод мышления диктуется конкретным содержанием всякой идеи, получается, что общего для всех идей логического метода просто не может быть. В таком случае логика, как специальная наука, тоже оказывается невозможной. Ей остается лишь выявлять и описывать правила и методы, уже действующие в науках о природе. – «Невозможно описать законы правильного рассуждения отдельно от законов природы, описать их отлично от физических законов. Наше знание о природе (physical knowledge) есть в то же время (в качестве рефлективного знания) логическое знание, то есть знание о механизмах нашей познавательной деятельности… Увеличение знания (о природе) непосредственно ведет к увеличению знаний о нашем мыслительном инструментарии и автоматически расширяет свод логических правил» 23. Наука логики призвана описывать мыслительный инструментарий, который автоматически, до и независимо от всякой логической рефлексии или, как говорится в гегелевской «Логике», инстинктивно 24 действует в “физике”, увеличивая себя ровно в той мере, в какой растет наше знание о природе. В TIE действительно есть слова, которые отвечают такому представлению об автоматическом саморазвитии знания. Спиноза пишет, что мыслящая душа «действует согласно определенным законам и словно некий духовный автомат» 25. Он хорошо сознает оригинальность свой позиции, прибавляя, что прежние философы никогда, «насколько я знаю», не представляли себе познание как автоматически протекающую, строго закономерную и саморегулируемую деятельность, комментирует Klever. – «Спиноза предлагает, как станет ясно из приведенных выражений, новшество, новое ви́дение логики науки. Словно корабль, управляемый автопилотом, разум снабжен знанием, посредством которого он направляет себя и ведет себя дальше, не уделяя специального внимания этому механизму… Реальное знание автоматически трансформируется в инструкции для дальнейших операций… Я ученик и невольник тех вещей, которые я реально знаю» 26. Klever утверждает, что эти взгляды Спинозы предвосхищают в главных чертах логическую программу позднего Витгенштейна, с его тезисом: «Мы используем суждения как принципы суждения» [On certainty, § 124], – так что последний выглядит своего рода “крипто-спинозистом” 27. Без сомнения, оба философа понимали нормативную функцию уже имеющихся у нас идей в познании. Однако сходство вряд ли идет дальше, даже отваживаясь допустить, что “суждения” Витгенштейна – то же самое, что “идеи” в понимании Спинозы, а мышление и впрямь есть “игра в суждения”. Главное, что отличает Спинозу от Витгенштейна, – это абсолютное, “догматическое” убеждение в том, что у мышления нет никаких законов и форм, которые не были бы вместе с тем законами и формами самой реальности, Природы как таковой. – «Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей» [EthII pr7]. Приняв этот постулат, философу приходится принять и его ближайшее следствие – что учение о мышлении с его идеями, логика, является в той же мере и учением о вещах, реально существующих в Природе. Однако это никоим образом не значит, что Спиноза ограничивал логику рефлексией по поводу знаний, доставляемых физическими науками, как думается Klever’у. У логики все же есть свой собственный предмет и собственное содержание, которое не зависит от физики. Верно, что логический метод рефлектирует конкретные идеи и что поэтому Спиноза отвергает возможность построения универсального метода познания, который не зависел бы от содержания мышления, то есть от природы вещей, которые мыслит человеческий разум (такой, “автономный” логический метод Декарт пренебрежительно звал “диалектикой”). И все-таки метод может быть универсальным – в том единственном случае, когда предметом его рефлексии является универсальная идея – идея реальной универсальной вещи. Среди прочих “умственных орудий” наш интеллект располагает одним совершенно особым, по-настоящему универсальным инструментом – идеей, пригодной для выведения всех возможных истинных идей. Это идея Природы. Что крайне важно, ее доставляет нам не “physical knowledge”, эта идея от природы дана всякому разумному существу 28. Она-то, эта конкретная идея, и является собственным предметом логики, равно как и основанием адекватной логической рефлексии по поводу физических идей. Предметом естественных наук являются модусы Природы протяженной, предметом логики – модусы мыслящей Природы, которые, взятые все вместе, образуют единую идею Природы. Рефлексия этой верховной идеи в себя, то есть idea ideae Природы, оказывается искомым универсальным, или “совершеннейшим”, методом мышления: «Рефлективное познание идеи совершеннейшего Сущего (Ens perfectissimum), – говорит Спиноза, – предпочтительнее рефлективного познания прочих идей; то есть совершеннейшим будет тот метод, который показывает, каким образом следует направлять дух согласно норме данной идеи совершеннейшего Сущего» [TIE, 12]. Вообще говоря, никакая рефлексия физического знания в себя не возможна без участия тех или иных универсальных логических норм. “Автоматическая” рефлексия ученых по поводу приобретаемых ими идей (которой, согласно Klever’у, ограничивается область логического знания) в действительности, как правило, опирается на самые тривиальные и поверхностные представления о природе мышления, которым придается универсальное значение. К примеру, Lakatos отмечал «драматический контраст» между богатством исследовательской программы Ньютона и бедностью его теории научного метода 29. В случае Спинозы дело обстоит прямо противоположным образом: созданная им эвристически мощная методология “усовершенствования интеллекта” не смогла найти себе эффективного применения 30, не превратилась в активно действующую “research program”. По счастью, мышлением ученых – в этой части Klever абсолютно прав – руководит не столько рефлексия, сколько объективные логические законы, действующие “инстинктивно” и квази-автоматически, – «имманентная логика человеческого мышления, которое само себя направляет» 31. Ее-то и делает предметом исследования Спиноза в своем учении о методе в TIE. Знание законов и категорий этой логики способствовало бы делу усовершенствования нашего интеллекта в той же мере, в какой знание законов физиологии является полезным для укрепления здоровья человеческого тела. Вот в чем заключается истинный смысл спинозовской параллели Логики и Медицины. Мало того, что знание автоматически возрастает, само себя увеличивает, дух, вдобавок, автоматически сознает достоверность своего знания. «Конечно, раз некто знает что-либо, он тем самым знает, что он знает это» [EthII pr21 sch]. Если я знаю некую истину, то я знаю, что это – истина, и что я в самом деле эту истину знаю. Однако неверно, что дух автоматически сознает, каким образом он приобретает новые знания. Достоверность (certitudo) знания не тождественна методу познания вещи. Достоверность, или знание того, что я действительно знаю нечто, отлична от метода, который есть знание того, как я знаю нечто. Метод – это отделившаяся от своего идеата и сама сделавшаяся объектом мышления «форма истинной мысли» (forma verae cogitationis) 32, это снятая и очищенная рефлексией «формальная сущность» идеи, взятая безотносительно к непосредственному объекту этой идеи; достоверность же, напротив, выражает отношение идеи к своему объекту, это – «объективная сущность» (essentia objectiva) идеи 33. Познавая нечто, дух рефлектирует содержание своего знания – как знание достоверное либо сомнительное, – а не его форму как таковую. Поэтому ученый, наилучшим образом познавая ту или иную вещь и, вместе с тем, сознавая достоверность своих идей, чаще всего не имеет понятия о логических законах, которыми руководствуется его разум. Напротив, представления “физиков” о законах и методах своего мышления оказываются, как правило, весьма неадекватными. Логическая рефлексия – это особый мыслительный акт, не совпадающий с актом познания причин вещей. Идея есть нечто отличное от своего идеата, стало быть, одно дело мыслить вещь, к примеру круг, и совсем иное – мыслить идею этой вещи, идею круга 34. Владеть какой-либо конкретной идеей и уметь пользоваться ею в качестве метода познания так же еще не значит понимать механику действия данного метода. Спиноза ясно пишет, что идея идеи Петра имеет особую сущность, отличную от сущности идеи Петра, которая является идеатом рефлективной идеи. «Поэтому, раз идея Петра есть нечто реальное, имеющее свою особую сущность, она тоже будет чем-то доступным разумению, то есть объектом другой идеи, … и снова, идея, которая есть [идея] идеи Петра, опять-таки имеет свою сущность» 35. Значит идея идеи, то есть идея-метод, реально отличается от идеи как таковой. У метода иная сущность, нежели у той идеи, которая является предметом его рефлексии. Выражаясь языком «Этики», идея вещи и идея идеи этой вещи остаются двумя разными модусами мышления, несмотря на то, что они выражают одну и ту же вещь. Klever счел рефлективное знание всего-навсего свойством всякой идеи, вследствие чего логике пришлось расстаться с своей самостоятельностью, чтобы превратиться – даже не в служанку, а в простую тень “физики”. Спиноза же видит в рефлективной идее отдельный модус мышления – полноправную идею, с собственной, индивидуальной «формальной сущностью» и особым предметом. Что происходит с идеей, когда она выполняет функцию метода познания? Ее форма обретает относительную независимость от предмета (ideatum) и, в свою очередь, становится объектом другой, рефлективной идеи 36. Так идея автоматически превращается в метод, становясь инструментом приобретения новых идей. Наука логики изучает этот объективный метаморфоз идей, с тем, чтобы научить нас регулировать действия своего (конечного) интеллекта и направить наш дух к «высшему человеческому совершенству» [TIE, 6]. Существование логического “автопилота”, управляющего интеллектом, ничуть не делает излишней науку о методе мышления. Человеческое тело, например, “автоматически” дышит, поддерживает постоянную температуру и т.д., однако это не значит, что нам нет надобности знать законы физиологии и заботиться о состоянии своего тела. В отличие от формальных схем умозаключения, которые описывает общая логика, объективная логика мышления – это логика его предмета; говоря конкретнее, это те “нормативные” идеи, идеи-методы, посредством которых всякая реальная вещь только и может быть дана мышлению в качестве предмета. Акты мышления не совершаются в логической пустоте, в которой человеческий дух оставался бы наедине с реальными вещами. Уже имеющиеся идеи в сумме образуют своеобразное логическое пространство, в котором и протекает всякое мышление. Свойства этого пространства меняются от точки к точке, от идеи к идее, в прямой зависимости от характера предмета мышления. – «Идеи разнятся между собой, как сами [их] объекты» [EthII pr13 cor]. Выражаясь языком геометров, логическое пространство заметно искривлено и эта его кривизна определяет “геодезические” линии движения теоретической мысли. В этом смысле логика – это геометрия мышления. Ее категории выражают инвариантные отношения идей, универсальные условия и метод перехода от одной идеи к другой. Это искривленное, “неаристотелево” логическое пространство у Спинозы именуется “интеллектом”. Среди идей интеллекта выделяется одна, которая является абсолютной мерой истины 37 и логическим эталоном для остальных идей, обладая всеми свойствами интеллектуального “пространства” в целом. Это идея совершеннейшего Сущего (Бога, Природы). Ее рефлексия в себя дает универсальный метод мышления. В чем же заключается рефлективная идея совершеннейшего Сущего? Ответ на это призвано дать предпринятое Спинозой исследование интеллекта, так как знание природы и свойств интеллекта служит общим основанием для всякого адекватного рефлективного (логического) знания, в том числе для “идеи идеи” совершеннейшего Сущего. «Если мы хотим исследовать вещь из всех первую, то с необходимостью должно быть какое-то основание (fundamentum), которое соответствующим образом направляло бы наши мысли. А поскольку метод есть рефлективное познание как таковое, то основание, которое должно направлять (dirigere) наши мысли, не может быть ничем иным, как познанием того, что составляет форму истины, и познанием интеллекта с его свойствами и силами» [TIE, 32]. Складывается характерная диалектическая ситуация: собственная (рефлективная) идея интеллекта принимается Спинозой в качестве нормы, призванной направлять интеллект к познанию идеи совершеннейшего Сущего. В похожей ситуации находился Декарт, когда положил рефлективную идею “я” в основание каузального доказательства существования Бога 38. Декарт принял решение отождествить “я” с идеей Бога, и Спиноза, по всей вероятности, предполагал действовать в том же духе и определить интеллект как идею совершеннейшего Сущего (ниже я постараюсь доказать это), если бы стечение обстоятельств или же некие соображения, о которых Спиноза предпочел умолчать, не помешали ему завершить TIE. Однако методы восхождения к рефлективной идее Бога у Декарта и Спиноза разные, несмотря на общее исходное определение Бога как абсолютно бесконечной реальности. |