_Зинченко В.П., Психологическая педагогика. Психологическая педагогика
 Скачать 3.04 Mb.
|
|
Глава 9 ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ ОРГАН ИНДИВИДА И ДУХОВНЫЙ ОРГАНИЗМ
Гегель писал, что человек «не бывает от природы тем, чем он должен быть». Одна из граней многозначного понятия «культура» обозначает специфически человеческий способ преобразования природных задатков возможностей, а по сути — образование новых способностей. Среди обязанностей человека по отношению к самому себе Кант называет обязанность «не давать как бы покрываться ржавчиной» своему таланту. Когда человек пренебрегает ею, он не становится тем, кем он может или хочет (мечтает) быть. Можно ли представить себе, что это за надприродные, сверхприродные способности и возможности человека, как они складываются, формируются? Господь Бог или Природа гениально сотворили живые существа, снабдив их большим числом органов, в том числе органов передвижения, органов чувств, которые, по словам К. Линнея, являются преизящно устроенными орудиями. Но даже они не смогли снабдить их всем необходимым на все случаи жизни. Человеческий (да и не только человеческий) мир динамичен, неопределен, неожидан, скверно предсказуем. Почти никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Что необходимо, заранее знают только рефлексы и инстинкты, которых у человека маловато. Даже если бы их было больше, то косные инстинкты и близорукие рефлексы не могли бы противостоять непредсказуемости мира. Ей может противостоять только свобода и самостоятельность человека. Эта свобода не может быть обеспечена врожденными, даже прекрасно функционирующими анатомо-морфологическими органами. А. А. Ухтомский писал, что механизмы нашего тела — не механизмы первичной конструкции. Их дополняют, приобретаемые в процессе жизни и деятельности органы, получившие в немецкой философии, а затем в физиологии и психологии название функциональных. К числу таких функциональных органов относят движения, действия, образы восприятия, человеческую память, мышление, знания, сознание, эмоции, включая любовь, и многое другое: 142
По сути дела, к числу таких органов относятся все феномены психической жизни индивида. Важнейшей характеристикой живой системы, будь то индивид или социум (если они еще живы и заслуживают имени «система»), является возможность создания ею в процессе ее становления и развития недостающих ей органов. Поясню это, вновь обратившись к языку. В обыденной речи нередко встречаются не слишком лестные эпитеты: безмозглый, безрукий, бессердечный. При этом никто ведь не понимает их буквально. С анатомией все в порядке, но она не использована должным образом. На ее основе не построены соответствующие способы действия — способности или функциональные органы индивида. В культуре издавна существует различие глаза телесного и глаза духовного, или ока души. Последнее направлено как вовне, так и вовнутрь. Духовный глаз — это целое семейство сформировавшихся на единой анатомо-физиологической основе функциональных органов-новообразований. Это органы, обеспечивающие формирование образа, узнавание, точную идентификацию, представление и представливание, визуализацию, воображение, внимание, эстетическое восприятие, образное, визуальное мышление. На этой же основе формируются определенные коммуникативные, жестовые функции. Мы можем попросить, указать, даже приказать взглядом, выразить восхищение и возмущение. Вполне заслуженно мы называем глаз зеркалом души. Если все так обстоит с глазом, то что же можно сказать о руке? Приведу заключительный абзац из главы «Похвальное слово руке» Анри Фосийона: «Нерваль рассказывает историю заколдованной руки, которая, отделившись от тела, путешествует по свету для того, чтобы действовать самостоятельно. Я не отделяю руку ни от тела, ни от сознания. Но отношения между сознанием и рукой не столь просты, как между приказывающим хозяином и послушным слугой. Сознание создает руку, рука создает сознание. Жест, который не имеет будущего, провоцирует и определяет состояние сознания. Жест созидающий оказывает постоянное действие на внутреннюю жизнь. Рука вырывает осязание из сферы его восприимчивой пассивности, организует его для опыта и действия. Она учит человека владеть протяженностью, весом, плотностью, количеством. Создавая новый, неизвестный доселе мир, она оставляет в нем повсюду свой след. Она меряется силами с материей, которую изменяет, с формой, которую преобразует. Воспитывая человека, она его множит в пространстве и во времени» (Фосийон А., 1995, с. 126—127). 143 Все это и многое другое, что говорилось о руке, является следствием того, что рука, по давнему замечанию Френсиса Бэкона, представляет собой орудие орудий, т. е. может овладеть самыми нелепыми орудиями, порождаемыми так называемым техническим прогрессом. Эти идеи развивал А. А. Ухтомский, которому принадлежит строгое определение понятия подвижного, интегрально-целого функционального органа: «С именем «органа» мы привыкли связывать представление о морфологически сложившемся, статически постоянном образовании. Это совершенно не обязательно. Органом может быть всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение» (Ухтомский А. А., 1978, с. 95). Ухтомский называл орган динамическим, подвижным деятелем, рабочим сочетанием сил. К числу подвижных функциональных органов он относил интегральный образ, воспоминание, доминанту, парабиоз и т. п. Их изучение облегчается тем, что функциональные органы проявляют себя в том или ином симптомокомплексе. Н. А. Бернштейн к числу динамических функциональных органов отнес живое движение. Он утверждал, что последнее, как и морфологический орган, эволюционирует, инволюционирует, оно реактивно. Замечательна характеристика живого движения, данная им в 1924 г. на основании его первых исследований биомеханики удара: «...ударное движение при рубке есть монолит, очень четко отзывающийся весь в целом на каждое изменение одной из частей. Можно было бы сказать, что движение реагирует, как живое существо» (Бернштейн Н. А., 1924, с. 54—119). К этим чертам движения А. В. Запорожец добавил еще ощущаемость, а Н. Д. Гордеева — чувствительность. Благодаря последним свойствам возникает и управляемость живого движения. Движение, понимаемое как функциональный орган, наиболее наглядно демонстрирует идею подвижных органов — новообразований. Согласно Н. А. Бернштейну, живое движение обладает собственной, весьма сложной биодинамической тканью, которая описывается не метрическими, а топологическими категориями. Он уподоблял живое движение «паутине на ветру». Обратим внимание на парадоксальность характеристик, которые давал Н. А. Бернштейн живому движению. С одной стороны, это монолит, конструкция, а с другой — паутина на ветру. Наглядно указанный парадокс показан на рис. 5. На рис. 6 представлены сравнительные записи механического и живого движения. Загадочной остается проблема построения движения, формирования навыка, так как он — результат упражнений, а упражнение, по Бернштейну, — это повторение без повторения. Неустранимый разброс наблюдается даже при выполнении хорошо 144 заученных движений (см. рис. 7 и 8). Движение обладает также чувственной и эмоциональной тканью, наконец, оно характеризуется и смысловыми чертами, поскольку с его помощью решается та или иная задача. Движение — “монолит” и "паутина на ветру"  Рис. 5. Циклограмма последовательных вертикальных ударов кузнечной кувалдой (Н. А. Бернштейн, 1924). Значит, живое движение, как и предметное действие, обладающее собственными дополнительными чертами и свойствами, представляют собой динамические функциональные органы — новообразования. Они обеспечивают интегральный подход к действительности, соединяя в себе внешнюю и внутреннюю формы. Простота движения, действия, даже реакции является кажущейся. Л. С. Выготский писал: «Кто разгадал бы клеточку психологии — механизм одной реакции, нашел бы ключ ко всей психологии» (1982, т. 1, с. 407). Последующая история изучения движений подтверждает невероятную сложность такой задачи. После работ Н. А. Бернштейна, А. В. Запорожца развиты методы микроструктурного и микродинамического анализа живого движения, 145
Рис. 6. Сопоставление механического (слева) и живого (справа) движения: фазовый портрет (А), а также путь (Б) и скорость (В) в зависимости от времени (Н. Д. Гордеева, А. В. Курганский, А. И. Назаров, 1996). 146
Рис. 7. Наложение друг на друга серии простейших движений от старта к цели и обратно: А — быстрое движение и В — движение с комфортной скоростью (Н. Д. Гордеева, А. В. Курганский, А. И. Назаров, 1996). 147 “Упражнение — это повторение без повторения”
Рис. 8. Обучение обведению предъявленного на экране контура квадрата при помощи ручки управления (Н. Д. Гордеева, 1972). установлены его квантово-волновые характеристики, ищутся биодинамические и функциональные особенности отдельных квантов, несущих в себе свойства целого действия. Получаемые данные подтверждают ранние интуиции и результаты Н. А. Бернштейна, относящиеся к тому, что строится не только моторная схема или программа. На ее основе строится, а не просто повторяется каждый живой моторный акт. И стимульное подкрепление ничего ровным счетом не означает без этой работы, а она однозначно не вытекает из структуры внешнего стимула. А. А. Ухтомский не без ехидства как-то заметил, что судьба реакции (в том числе судьба революции, реформы и т. п.) решается не на станции отправления, а на станции назначения. В этом смысле условие понятности происходящего, реализуемое по схеме «стимул-реакция», не является соответствующим существу дела экспериментом. Должны быть еще понятия, характеризующие работу по реальному построению изучаемого действия. На рис. 9, 10, 11 и 12 показано, как на протяжении 15 лет строился концептуальный аппарат для описания работы по построению движений, как предложенное Н. А. Бернштейном взамен рефлекторной дуги рефлекторное кольцо им же самим 148  Рис. 9. Схема проприоцептивного рефлекторного кольца (Н. А. Бернштейн, 1945).  Рис. 10. Рефлекторное кольцо в виде схематического четырехугольника (Н. А. Бернштейн, 1947). 149  Рис. 11. Простейшая блок-схема аппарата управления движениями (Н. А. Бернштейн, 1957). 150  Рис. 12. Блок-схема координированного управления двигательным актом (Н. А. Бернштейн, 1961). 151 заполнялось внутренним содержанием, трансформировалось в модель. На рис. 13 показана дальнейшая эволюция модели Н. А. Бернштейна. При этом замечательно, что это не понятия, описывающие работу «я» (ни «я» испытуемого, ни «я» исследователя). В приведенных моделях движения и предметного действия отсутствует даже блок принятия решений — своего рода гомункулус, который был непременным элементом многих моделей когнитивных процессов на ранних стадиях развития когнитивной психологии. Скорее это «оно» работает, а не «я». «Оно» — это не литературная метафора, это попытка указать на факт самодействия всего того, что живет среди вещей, там, в мире объектов, включающих в свое движение также и «испытующие движения» или движения перцептивные, исполнительные. В описании последних происходит нейтрализация почти обязательной для человеческого языка мании персонификаций. В обыденном языке такого рода персонификации неизбежны, но сейчас речь идет о научных понятиях. Иными словами, в приведенном примере движение, равно как и психика самостроятся, саморазвиваются. Высаживая семя в почву, мы ведь не пытаемся заменить собой, своим рассуждением ее волшебную органическую химию, т. е. представить продукт живой, hic et nunc, организации работы звеном аналитической последовательности вывода. Подобное, правда, приходит нам в голову в образовательной ситуации, когда мы берем на себя смелость формирования умственных действий с заранее заданными свойствами или даже формирования личности учащихся. Сказанное выше о построении движения тем более относится к предметному строению, которое характеризует деятельность в широком смысле слова и, значит, мышление, умения, навыки, эмоции, вообще так называемые психические функции. Конечно, задача науки в том и состоит, чтобы иметь в своем распоряжении (или найти) понятия и термины для той работы жизни, в которой это предметное строение возникает. Ими неминуемо будут термины особой реальности. Реальность эта, оставаясь субъективной, не поддается тем не менее «языку внутреннего», ускользает от него, отличается от него. С этой трудностью столкнулись бихевиоризм, рефлексология, реактология, и на этом основании указанные направления отказались не только от «языка внутреннего», но и от реальности субъективного, от реальности психики и сознания вообще. Впрочем, было бы неправильно игнорировать тонкость и мастерство описания так называемого объективного поведения, которое было осуществлено, например, в бихевиоризме. В то же время реальность субъективного, психического не может быть сведена к актам, действиям какой-либо «чистой», «знающей» сущности, ее построениям. Иначе необъяснимым и даже скандальным «чудом» для естественнонаучной картины мира 152  Рис. 13. Функциональная модель предметного действия (Зинченко, Гордеева, 1995). 153 Обозначения к рис. 13 А — афферентатор полимодальный; П — схемы памяти; Од — образ действия; Ос — образ ситуации; ИП — интегральная программа, план действия; М — моторный компонент; ДП — дифференциальная программа; К — контроль и коррекция; 1 — предметная ситуация (двигательная задача, мотив); 2 — установочный сигнал; 3 — текущие и экстренные сигналы; 4 — текущие и экстренные команды; 5 — изменение предметной ситуации; 6 — информация из окружающей среды; 7 — информация из схем памяти; 8 — актуализация образа; 9 - информация релевантная двигательной задаче; 10 — формирование программы, плана действия; 11 — схема действия; 12 — детализация программ действия; 13 — моторные команды; 14 — текущая информация от движения; 15 — текущий коррекционный сигнал; 16 — упреждающая обратная связь; 17 — коррекционные моторные команды; 18 — конечная информация от движения; 19 — изменение предметной ситуации (информация для образа ситуации и образа действия); 20 — изменение предметной ситуации (информация для полимодального афферентатора); 21 — конечный результат; 22 — информация в схемы памяти. 154 была бы, например, точность свободного действия и обеспечивающих его структур (превосходящая, как известно, и точность инстинкта, и точность мышления) — как их анализировать, где они возникают, в каком пространстве и времени, в «настоящем моменте» воздействия стимула, а может быть, в повторении таких моментов? Двадцать лет тому назад мы с М. К. Мамардашвили писали, что ключом к реальности субъективного, к реальности психической жизни как целого является расширенное понятие объективности, способное включить в свою орбиту также и описание предметов, естественные проявления которых содержат в себе отложения субъективно-деятельностных трансформаций действительности (см.: Зинченко В. П., Мамардашвили М. К., 1977, с. 115). Поэтому-то так важно обращение психологии к идее и реальности функциональных органов индивида, к анализу их возникновения и развития. Это один из возможных путей открытия подлинной онтологии психического, к построению органической психологии (см.: Зинченко В. П., 1997). Еще раз подчеркну, что А. С. Ухтомский объективировал субъективное, психическое в «теле» функциональных органов, которые столь же реальны, как морфологически сложившиеся образования. В соответствии с его определением, например, образ, понимаемый как функциональный орган, должен обладать силами. Это кажется странным, непривычным. Действительно, о каких силах может идти речь, когда образ — это отражение объективного мира (ср. О. Мандельштам: «...и зеркало корчит всезнайку»)? О правдоподобности подобных банальностей стоит задуматься и вспомнить давние представления об «эйдетической энергии», развивавшиеся, например, А. Ф. Лосевым. Подобное пояснение излишне по отношению к другим видам функциональных органов: живое движение (Н. А. Бернштейн), аффект (А. В. Запорожец), энергетика которых очевидна. Вполне возможно, что на Ухтомского оказали влияние труды П. А. Флоренского, который определял разум как орган человека: «Что бы мы ни думали о человеческом разуме, но для нас загодя есть возможность утверждать, что он — орган человека, его живая деятельность, его реальная сила, логос» (Флоренский П. А., 1990, т. 1, с. 73). Понятие функциональных органов — новообразований индивида затем широко использовали и развивали Н. А. Бернштейн, Л. С. Выготский, А. В. Запорожец, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия. Они наделяли их телесными свойствами и качествами, например, биодинамической, чувственной, аффективной тканью, исследовали их развитие, инволюцию, реактивность, чувствительность и т. п. Функциональные органы, психологические функциональные системы следует рассматривать как материал (материю), из которого в конце концов конституируется духовный 155 организм. Они действительно могут рассматриваться как анатомия и физиология духа. Более того, система разнообразных связей внутри органа и между органами представляет собой кровеносную систему, которая может закупориваться (склеротизироваться), вызывать ступор, шок. (Замечу, что понятие «органическая психология» может рассматриваться и как производное от понятия «функциональный орган». Аналогом понятия «функциональный орган» в теории Выготского является понятие «психологическая функциональная система».) Можно предположить, что для Ухтомского понятие «функциональный орган» было единицей анализа духовного организма, познание анатомии которого стало главнейшей целью его жизни. Равным образом, для Выготского понятие «психологическая функциональная система», эквивалентное понятию «способности», было единицей анализа «душевного организма», обладающего «деятельностями» (Выготский Л. С/, 1983, т. 1, с. 157). Хочу предупредить читателя против наивного представления, что духовный организм получается путем простого сложения функциональных органов. Сами по себе функциональные органы могут быть совершенны, филигранны, но к ним нужно еще нечто, для характеристики которого подходят только слова «дух», «душа». Древняя китайская мудрость, поведанная А. Швейцером, гласит: «Когда человек пользуется машиной, его сердце тоже становится как машина». Духовность имеет не операционально-техническое, а другое происхождение. Это другое описано в превосходной книге В. А. Пономаренко «Психология духовности профессионала». В качестве профессионалов выступают летчики, которые абсолютно доверяют автору-психологу, что само по себе большая редкость. Отсылаю читателя к книге, в которой сделана интересная попытка раскрытия «материи» духовности. В. А. Пономаренко показывает, что не только образование, но и профессиональная деятельность есть «возрастание к гуманности». Напомню, что именно так Гердер определял образование. Книга Пономаренко — важное свидетельство не только того, что человек делает себя духовным существом, но и как он это делает. Духовность, конечно, связана с деятельностью, но эта связь не прямая, не автоматическая. Расширение понятия объективного заставляет иначе подойти к проблеме сознания, в частности, разорвать установившуюся со времен З. Фрейда связку «сознание — бессознательное». В такой связке сознанию в психической жизни индивида почти не остается места, а бессознательное нагружено и перегружено психоаналитическими либидонозными реминисценциями. Настолько, что даже К. Юнг назвал его «мусорным ящиком» (см.: Адлер Г., 1996, с. 264). А психологии этот груз и нести тяжело, и выбросить жалко. В нашей отечественной традиции М. М. Бахтин, Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн обходились без категории бессознательного и, я уверен, вовсе не по идеологическим 156 соображениям. Как верно заметил А. М. Пятигорский психоанализ не стал составной частью российской культуры, а теперь уже поздно. Иное дело, что задача включения проблемы сознания в контекст органической психологии или включения органической психологии в контекст проблемы сознания далеко не проста. На мой взгляд, лучше преодолевать подобные трудности, чем затенять натуралистически понимаемым феноменом бессознательного подлинную онтологию психического. Как говорилось выше, образ также представляет собой функциональный орган. А. А. Ухтомский относил к числу функциональных органов даже интегральный образ мира. О. Мандельштам подчеркивал, что образ и представление — такие же органы, как печень и сердце. В реальном поведении и деятельности многочисленные функциональные органы работают не изолированно, они вступают во взаимодействие не только с миром, но и друг с другом. В своей совокупности они составляют труднодифференцируемый организм — одновременно предметный, телесный и духовный. Особенность этого организма, назовем его духовным, состоит в активности, действенности, направленности не только вовне — на созидание, творчество, но и вовнутрь — на самосозидание. Интересно и продуктивно различение души и духа, предложенное М. М. Бахтиным: «Внутреннюю жизнь другого я переживаю как душу, в себе самом я живу в духе. Душа — это образ совокупности всего действительно пережитого, всего наличного в душе во времени, дух же — совокупность всех смысловых значимостей, направленностей жизни, актов исхождения из себя (без отвлечения от я)» (Бахтин М. М., 1995, с. 74). Далее Бахтин отмечает пассивность, рецептивность души в отличие от активности и действенности духа. Духовный организм конституируют вполне вещественные и «воздушные» орудия, телесные органы и органы, которые можно назвать ментальными, или духовными. Как разобраться во всем этом переплетении субстрата и функции или hardware и software? Рассмотрим взаимодействие или совместную работу двух функциональных органов: образа и действия. Зрительный образ складывается в результате особого класса действий, получивших название перцептивных. Это информационный поиск, обнаружение, выделение фигуры из фона, выделение существенных информативных признаков, их обследование, наконец, формирование образа и отнесение его к тому или иному классу, т. е. категоризация, иногда сопровождаемая, а чаще — нет вербализацией. Такая последовательность обнаруживается лишь на ранних стадиях развития восприятия. Обычно мы ее не замечаем и способны практически одномоментно, даже при вспышке молнии, воспринимать то, что находится в поле зрения. Как правило, 157 складывающийся образ ситуации обладает свойствами предметности, осмысленности, константности, экологической достоверности или валидности. К тому же он открыт для новых впечатлений, получаемых в том числе и от действий с предметами. Мы воспринимаем зрительную сцену не в соответствии с тем, как она отображена на сетчатке глаза, а так, как будто ее кто-то нормализовал, привел в соответствие с идеальными условиями наблюдения. Тарелка на столе воспринимается как круглая, а не как эллипс, хотя на сетчатке она именно такова. Белый лист бумаги в сумерках воспринимается как белый, а антрацит на солнечном свете — как черный, хотя световой поток от них одинаков. Константно восприятие величины и формы предметов и т. д. Такой целостный образ очень удобен для осмысливания ситуации, для принятия решения о целесообразности и способах действия в этой ситуации. Существенным достоинством целостного образа является его избыточность, позволяющая выбирать или строить различные варианты полезных действий. Избыточность образа по отношению к оригиналу, равно как и избыточность кинематических цепей человеческого тела по отношению к любому исполнительному акту, является необходимым онтологическим условием свободы воли, свободного действия, свободного выбора. В отсутствии избыточности не только образа и телесной механики, но и памяти, мышления, воображения понятие свободы лишается смысла. Свобода возможна там, где имеется «пространства внутренний избыток» (см. главу 2). Избыточность образа по отношению к оригиналу необходима для того, чтобы субъект действия мог представить себе не только исходную наличную ситуацию, в которой он вынужден действовать, но также и те изменения в ситуации, которые он должен произвести в ней посредством своего действия. Другими словами, он, с одной стороны, сам должен уподобиться ситуации, погрузиться в нее, а с другой — уподобить ситуацию себе, своим нуждам, желаниям, целям, задачам. Значит, речь идет как минимум о двух образах. Первый Н. А. Бернштейн назвал Istwert, что есть, второй — Sollwert, что должно быть (см. рис. 12). Правда, остается вопрос, воспринимаем ли мы ситуацию такой, как она есть, и лишь затем такой, какой она должна быть, или мы сразу видим ситуацию такой, как нам хочется. А. А. Ухтомский, например, писал: «С самого начала формирующийся образ предмета есть некоторый проект реальности, и именно эвристический проект реальности, подвергающийся затем многократной проверке и перестраиванию на основании практического слияния с реальностью» (1978, с. 274). Приглашаю читателя вникнуть в то, как Л. С. Выготский объясняет возникновение эвристического проекта реальности: «Именно включение символических операций делает возможным возникновение совершенно нового по составу психологического поля, не опирающегося на наличное в настоящем, но набрасывающего эскиз будущего и таким образом 158 создающего свободное действие, независимое от непосредственной ситуации» (1984, т. 6, с. 50). Примерно в те же 30-е годы М. М. Бахтин характеризовал мир действия как мир внутреннего предвосхищенного будущего. Напомню, что лишь несколько десятилетий спустя в психологии и физиологии появились понятия «образа потребного будущего», «акцептора результатов действия», «оперативного образа», «образа-манипулятора», «сенсорного эталона», «перцептивной модели», «образно-концептуальной модели», «перцептивной гипотезы», близкие по смыслу к понятиям «эвристический проект реальности», «эскиз будущего». Для того, чтобы проект мог быть реализован или перцептивная гипотеза могла быть верифицирована, образ должен быть объективирован, т. е. находиться там, где находится реальность, оригинал. Выготский в высшей степени отчетливо очертил предмет будущих исследований, дав превосходное феноменологическое описание действия, свободного от власти непосредственно действующей на ребенка актуальной ситуации: «Создавая с помощью речи рядом с пространственным полем также и временное поле для действия, столь же обозримое и реальное, как и оптическая ситуация (хотя, может быть, и более смутное), говорящий ребенок получает возможность динамически направлять свое внимание, действуя в настоящем с точки зрения будущего поля и часто относясь к активно созданным в настоящей ситуации изменениям с точки зрения своих прошлых действий. Именно благодаря участию речи и переходу к свободному распределению внимания будущее поле действия из старой и абстрактной вербальной формулы превращается в актуальную оптическую ситуацию; в нем, как основная конфигурация, отчетливо выступают все элементы, входящие в план будущего действия, выделяясь тем самым из общего фона возможных действий. В том, что поле внимания, не совпадающее с полем восприятия, с помощью речи отбирает из последнего элементы актуального будущего поля, и заключается специфическое отличие операции ребенка от операции высших животных» (там же, с. 47—48). В приведенном отрывке по существу дано описание психологического синтеза времени, хронотопа сознательной и бессознательной жизни, хотя Выготский и не пользовался этим понятием. Оно было введено А. А. Ухтомским, широко использовалось М. М. Бахтиным при анализе художественного творчества. К раскрытию психологических механизмов хронотопа, или таинственных взаимопревращений пространства и времени в психологическом поле — пространстве смысла, — психология только приступает. Хронотопическое измерение бытия-сознания «охватывает не одно восприятие, но целую серию потенциальных восприятий, образующих общую раскинутую во времени сукцессивную 159 динамическую структуру» (там же, с. 48). Видимо, такую же структуру представляет и «фон возможных действий», точнее, их программ, из которого выделяется фигура актуального действия. Я не могу оценить это иначе как озарение Выготского. После работы с одним ли, двумя или многими образами-эскизами-проектами реальности (такая работа называется образным или визуальным мышлением) в конце концов принимается решение (механизм его остается загадочным) о действии. И тогда от проектов, эскизов и фантазий нужно вновь вернуться к суровой действительности, преодолеть избыточность перцептивного образа по отношению к оригиналу и избыточность проективного образа по отношению к задачам действия. Ситуация воспринимается такой, какова она на самом деле. И вторым, а иногда и первым планом она воспринимается такой, какой она должна стать. Затем начинается декомпозиция образа, который перестраивается в интересах избранного варианта потребного будущего, т. е. он трансформируется в образ, а затем в проект действия, становится его интегральной программой. В дальнейшем как бы разбивается композиционная цельность замысла и перестройка идет в направлении дезинтеграции, выделения из образа отдельных перцептивных свойств, таких как пространство, движение, истинная (а не константная) величина, форма, удаленность и пр. Каждое из этих свойств должно найти отражение в дифференциальных моторных программах строящегося исполнительного акта. Значит, декомпозиция образа есть необходимое условие композиции действия. Естественно, что осуществление действия меняет исходную ситуацию (не будем обсуждать, в хорошую или плохую сторону: бывает всякое). Эти изменения воспринимаются как по ходу, так и в итоге осуществления действия, т. е. построенное, осуществленное действие как бы умирает в своем продукте и оставляет после себя не только результат, но и новый образ изменившейся ситуации. Сохраняется и прежний образ ситуации, с которым может быть сопоставлен новый. Трудно удержаться, чтобы не привести художественно описанное Вяч. И. Ивановым чередование смерти и рождения действия: «В каждом деянии, как и в каждом обособленном возникновении, таится обращенное внутрь его жало смерти. Смерть действия — его разложение; оно обращается в свое противоположное — «само кует свой план», — между тем как первоначальная воля возрождается в другом действии, которое в свою очередь проходит тот же круг. Каждое действие подобно жезлу, обвитому четою эхидн: змеи уязвляют одна другую насмерть, — жезл выскальзывает из их колец. Крылатым надлежит ему быть, — т. е. стремиться, хотя бы и титаническим усилием, к безусловному, к совершенству чистой Идеи, — чтобы не кануть в нижнюю бездну: тогда обовьет его новая яростная чета, и вознесение действия будет продолжено» (Иванов Вяч. И., 1974, т. II, с. 159). 160 Далеко не всегда можно измененную ситуацию вернуть в исходное состояние. Но это издержки любых форм неразумной человеческой активности. Они могут быть уменьшены, если человек в образном плане проигрывает действие до действия, заранее представляет и даже видит последствия реального действия. Такая способность у него имеется и называется способностью оперирования, манипулирования образом, проигрывания действия во «внутренней моторике». Декомпозиция образа, предшествующая реализации действия, — это не разрушение, а развертывание образа, достройка и перестройка ситуации в образном плане, минимизирующая ошибки реального действия. Повседневная жизнь нас учит тому, что локальные предсказания и прогнозы оказываются в высокой степени достоверными. К сожалению, это внушает уверенность в достоверности глобальных прогнозов, на основе которых люди склонны строить долгоиграющие планы, программы, проекты. Адептам тотального управления и проектирования жизни полезно помнить назидание Воланда Ивану Бездомному: «Для того чтобы управлять, нужно как-никак иметь точный план... хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу» (М. Булгаков. Мастер и Маргарита). Таким образом, существует общее правило взаимодействия функциональных органов: композиция одного есть одновременно декомпозиция другого. Функциональные органы индивида всегда конструируются на ходу, «с колес». А. А. Ухтомский не случайно сравнивал жизнь функциональных органов с вихревым движением Декарта. В практической психологии для описания подобных ситуаций широко используется термин «оперативность»: оперативное поле зрения, оперативная единица восприятия, оперативный образ, оперативное мышление и т. д. Есть и профессия «оператор», в деятельности которого самое замечательное, но несвоевременно принятое решение или исполненное действие равносильны ошибке. Не только в этой профессии, но и в обыденной жизни мы всегда к чему-то готовы (хорошо бы — не к худшему) или к чему-то готовимся. Можно мысленно представить себе, что наша рука готовится взять иголку, коробок спичек, книгу, чайник и т. п., и мы увидим, что она действительно принимает удобную форму, уподобляется тому или иному предмету и действию с ним. Иначе говоря, человек — это сторукое или тысячерукое существо. Эта метафора помогает понять предметность наших образов, движений, действий. Подобная готовность или перцептивные и моторные установки есть результат того, что во внутреннюю картину действия входят слово, образ, предмет. Рука так же готова написать слово, как голос —его произнести, а глаз — его прочесть. Если речь идет об одном и том же слове, то реализующие эти акты моторные программы, видимо, должны быть хорошо знакомы 161 друг с другом. Возможно, что они представляют собой составные части некоторой «верховной» смысловой программы, рассмотрим, казалось бы, элементарный пример написания слова. Его содержание, смысл, соответствие контексту проигрывается во внутренней речи (у ребенка, который учится писать, — и в громкой речи), затем происходит передача проигранной во внутренней форме содержательной программы на исполнительные механизмы руки и, более широко, — на сенсомоторные координации. Это значит, что по ходу написания слова и после его написания работает зрительный контроль. Глаз контролирует содержание, смысл и форму написанного слова, т. е. соответствие реализации замыслу. Рука сама «знает», как писать, а глаз «знает», как должно быть написано слово. На этом примере видно, что слово представлено, как минимум, в трех разных типах программ: во внутренней речи, в исполнительных программах руки, в глазодвигательных программах зрительного восприятия и узнавания. Все они взаимосвязаны. Этот же пример иллюстрирует взаимодействие внешней и внутренней форм слова. Их взаимодействие, амодальность, являющаяся по существу потенциальной полимодальностью, представляет собой важное условие живого знания, естественного понимания — исполнения. Конечно, теория функциональных органов индивида нуждается в развитии, в дальнейшей экспериментальной разработке. Удастся ли из функциональных органов действительно построить духовный организм, покажет будущее. Опыт истории психологии, как, впрочем, и других наук, показывает, что аналитическая работа опережает синтетическую. Первая нередко становится самоцелью. Затем науку охватывает тоска по целостности, она как бы вспоминает свои исходные задания. Но, как свидетельствует тот же опыт, одной тоски мало. В попытках интегрирования целого из элементов нередко оказывается, что целое не складывается, так как выбраны не те элементы или единицы анализа живого. Из ощущений не удалось построить образ восприятия, из ассоциаций — не только построить процесс мышления, но даже объяснить память. Из бесчисленных выделенных наукой свойств личности она не желает складываться. Н. О. Лосский приводит хороший пример В. С. Соловьева о том, что целое (линия) способно быть основанием бесконечной множественности (точек), но не способно возникать из нее (1991, с. 341). Задача преодоления атомистического, механического понимания психики человека и открытия путей к ее целостному органическому пониманию поставлена давно. В ее решение вносили и вносят вклад многие направления психологии. Например, исследования когнитивных процессов и исполнительных актов все больше смещаются в миллисекундный диапазон времени, открытый для психологии еще в лабораториях В. Вундта. Из контекста жизни вырываются отдельные деятельности, из деятельности — действия, из действия — операции, из операций — отдельные 162 компоненты, называемые функциональными блоками, блоками функций и т. п. Преодолеваются наивные представления о непрерывности деятельности. Предметом исследования становится прерывность, дискретность, ритмичность. Например, кинетические мелодии при ближайшем рассмотрении оказываются следствием достижения (в результате обучения) плавности переходов от одного дискретного компонента действия к другому или от одного целого действия к другому. Иными словами, деятельности, действия, операции внутренне дискретны и дистанцированы внешне. Об этом свидетельствует микроструктурный и микродинамический анализ как одиночных, так и серийных действий. О наличии «зазоров длящегося опыта» говорит и самонаблюдение: есть утомление, пресыщение и есть смена способов выполнения одной и той же деятельности. Непрерывности деятельности и непрерывных действий нет. Непрерывным может быть распад, а не созидание. Выделяемые в действии компоненты не однородны. Они функционально различны, выполняют когнитивные функции (построение образа ситуации, интегральной и дифференциальных программ), исполнительные функции, функции оценки, контроля, коррекций и т. п. В свою очередь, микроанализ когнитивных процессов привел к гипотезам о квантах перцепции (Д. Бродбент). Выделенным в когнитивной психологии блокам, операциям, процедурам зрительной и слуховой кратковременной памяти, блокам внимания нет числа. Среди них — сенсорный регистр, иконическая память в зрении, эхо-бокс в слухе, сканирование, опознание, формирование моторных программ, оперирование и манипулирование программами и т. д., и т. п. Поиск новых функций, блоков, «ящиков в голове» продолжается (Солсо Р., 1996). Естественно, что из этих блоков строятся более или менее правдоподобные эвристически и практически полезные функциональные модели тех или иных молярных процессов. Модели отличаются как композиционно, так и номенклатурой входящих в них компонентов. Один из вариантов композиции функциональных блоков, обеспечивающих информационную подготовку решения, показан на рис. 14. Ситуация такова, что впору составлять периодическую таблицу компонентов, блоков, функциональных органов, психологических систем, выполняющих те или иные функции, характеризующиеся определенной продуктивностью и постоянной времени. Такая таблица внутренних или собственных средств деятельности выполняла бы функции «элементной базы», «базы данных», «набора элементарных частиц» при конструировании моделей. Если и не периодическая система, то перечни таких элементов время от времени встречаются в литературе. Дело за малым: не найдено основание для классификации. Боюсь, что трудности в этом деле принципиальные. Если использовать 163  Рис. 14. Информационная подготовка принятия решения в кратковременной памяти (В. П. Зинченко, 1981а). 164 физическую аналогию, то психологические элементарные частицы гетерогенны и в актах функционирования, жизни могут трансформироваться в любые другие частицы. В исследованиях движений и действий обнаружены эффекты сжимания и растягивания времени, обмена функциями и временем между дискретными компонентами, возможна относительная автономизация того или иного компонента действия и превращение его в иное целое действие со своей собственной микроструктурой и микродинамикой. Такое же возможно и для отдельных деятельностей. Другими словами, как бы ни были элементарны выделяемые компоненты действия, они ведут себя как живые формы со всеми вытекающими из этой характеристики последствиями. Таким образом, и в наше время аналитические возможности психологии намного превосходят интегральные, композиционные. Декомпозиция опережает композицию. Это, конечно, вызов не только когнитивной психологии, но и психологии в целом. И все же представляется, что развитие теории функциональных органов индивида, связанной с именами А. А. Ухтомского, Н. А. Бернштейна, Л. С. Выготского, сегодня наиболее перспективно. Именно она может лечь в основу органической психологии (см.: Зинченко В. П., 1996а; 1996в). Заслуживают восстановления представления об «органическом мировоззрении» Н. О. Лосского, которые, видимо, связаны с идеями «русского Паскаля» П. А. Флоренского об органичности реальности. Он писал, что предпосылками реалистического жизнепонимания (т. е. органического) были и всегда будут «реальности, т. е. центры бытия, некоторые сгустки бытия, подлежащие своим законам и потому имеющие каждый свою форму; потому ничто существующее не может рассматриваться как безразличный и пассивный материал для заполнения каких бы то ни было схем, а тем более считаться со схемой эвклидово-кантовского пространства; и поэтому формы должны постигаться по своей жизни, через себя изображаться, согласно постижению, а не в ракурсах заранее распределенной перспективы. И, наконец, самое пространство — не одно только равномерное бесструктурное место, не простая графа, а само — своеобразная реальность, насквозь организованная, нигде не безразличная, имеющая внутреннюю упорядоченность и строение» (Флоренский П. А., 1985, с. 137). Это дополнительный аргумент в пользу органического мировоззрения и органической психологии. Последняя должна исходить из органичности взаимоотношений не только между человеком и социумом, но и человека с живой Природой и Живым космосом, а не с мертвой материей. 165 Возможно, этот рассказ о функциональных органах или о психологических системах для неподготовленного читателя несколько сложноват, а для подготовленного — несколько непривычен. Главную мысль этого рассказа можно выразить словами А. А. Ухтомского о том, что субъективное не менее объективно, чем так называемое объективное. Он говорит это в контексте размышлений о функциональных состояниях человека, которые всем нам хорошо известны. Функциональные состояния при всей их субъективной данности действительно вполне реальны, объективны. Они наступают, исчезают, случаются с нами, но мало подвластны нам. Мы можем ожидать их наступления. Мечтать об избавлении от них, но не можем произвольно вызывать или освобождаться от них. Симптомокомплекс утомления, напряженности, стресса хорошо известен нам по эффекту, но очень плохо — по составу входящих в него компонентов-симптомов. Так что здесь наша произвольность весьма относительна, хотя задача управления своими состояниями не безнадежна. Для читателей, все еще сомневающихся в реальности, можно сказать даже сильнее — в своеобразной телесности функциональных органов, приведу абсолютный аргумент, принадлежащий абсолютному же авторитету — Л. Н. Толстому: «То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащей нижней челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем. — Анна! Анна! — говорил он дрожащим голосом... Он чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им жизни. Это тело, лишенное им жизни, была их любовь, первый период их любви... Стыд пред духовною наготою своей давил ее и сообщался ему. Но, несмотря на весь ужас убийцы пред телом убитого, надо резать на куски, прятать это тело, надо пользоваться тем, что убийца приобрел убийством. И с озлоблением, как будто со страстью бросается убийца на это тело, и тащит, и режет его; так и он покрывал поцелуями ее лицо и плечи». У Толстого любящий уподобляется убийце. У М. А. Булгакова сама любовь выступает в такой роли. Вот как описывает ее Мастер: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож». 166 Да простит меня читатель за такие аргументы. У меня самого с трудом поворачивается язык, чтобы уподобить любовь функциональному органу. Но я это делаю вслед за А. А. Ухтомским, вслед за З. Фрейдом. И с Л. Н. Толстым не поспоришь! В этом отрывке спрессовано и возникновение, и развитие, и убийство любви, их совместного тела любви. Воздержусь от дальнейшей интерпретации, тем более что и добавить нечего. Невозможно яснее оплотнить, овнешнить, придать телесную форму страстям души, чем это делают большие писатели. Столь же реальны и объективны функциональные органы индивида, о которых шла речь выше. Для их характеристики Ухтомский также использовал понятие «симптомокомплекс». Будучи сформированы, они меньше сопротивляются нашей воле, становятся произвольными. Если мы не признаем объективность образа, разума, будем считать их чем-то эфемерным, ирреальным, «мы неизбежно обречены на столь же бесспорное, предрешенное отрицание реальности знания. Ведь если разум непричастен бытию, то и бытие непричастно разуму, т. е. алогично» (Флоренский П. А., 1990, т. 1, с. 73). Эта же мысль об участности мышления, сознания в бытии является лейтмотивом творчества М. М. Бахтина. К идее взаимопроникновения объективного и субъективного я буду возвращаться снова и снова в контексте обсуждения проблематики развития человека, которой посвящена вторая часть книги. 167 |
