флудш. Расходящихся
 Скачать 0.52 Mb.
|
|
М А Р И Я А Л Е Х И Н А Б О Р И С Г Р О Й С П Е Т Р П А ВЛ Е Н С К И Й П А В Е Л П Е П П Е Р Ш Т Е Й Н А Л Е КС Е Й П Л У Ц Е Р - СА Р Н О А ВД Е Й Т Е Р - О ГА Н ЬЯ Н С Е Р Г Е Й Ш Н У Р О В Г УЛ А Г РАСХОД Я Щ И ХС Я Т Р О П О К С Е М Ь Т Е КС Т О В О БУД У Щ Е М Р О С С И Й С КО ГО С О В Р Е М Е Н Н О ГО И С К У С С Т ВА ГУЛАГ РАСХОДЯЩИХСЯ ТРОПОК СЕМЬ ТЕКСТОВ О БУДУЩЕМ РОССИЙСКОГО СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА МАРИЯ АЛЕХИНА БОРИС ГРОЙС ПЕТР ПАВЛЕНСКИЙ ПАВЕЛ ПЕППЕРШТЕЙН АЛЕКСЕЙ ПЛУЦЕР-САРНО АВДЕЙ ТЕР-ОГАНЬЯН СЕРГЕЙ ШНУРОВ асебия 2018 Гулаг расходящихся тропок. Семь текстов о будущем российского совре- менного искусства. – СПб.: Асебия, 2018. – 54 с. Это сборник статей о будущем российского современного искус- ства, написанных видными художниками и теоретиками. Мария Алехина – лицо Pussy Riot, главного российского арт-бренда. Борис Гройс – фи- лософ и искусствовед, хорошо известный как в России, так и на Западе. Петр Павленский – акционист и арестант двух стран. Павел Пеппер- штейн – культовый художник и писатель. Алексей Плуцер-Сарно – идео- лог «Войны» и автор «Словаря русского мата». Авдей Тер-Оганьян – пер- вый в РФ художник-политэмигрант. Сергей Шнуров – создатель одной из самых популярных поп-групп и начинающий арт-деятель. Между этими авторами мало общего. Они по-разному видят прошлое, настоящее и будущее российского современного искусства. Но их тексты объединяет одно: мысли о судьбе России в преддверии нового президентского срока Владимира Путина. copyright is dead УДК 7.01 ББК 87.85 Мария Алехина Кажд – это Pussy Riot. Кажд – это Христос Борис Гройс Власть как реди-мэйд Петр Павленский Тюремные тетради Павел Пепперштейн И все же текст победит Алексей Плуцер-Сарно «Норм» без срока и границ Авдей Тер-Оганьян Школа для современных дураков, или Назад к искусству! Сергей Шнуров Российское современное искусство и его враги 8 12 21 27 37 45 51 ый ая ый ая Предисловие составителей Когда мы задумывали этот сборник, его основной темой должно было быть будущее российского современного искус- ства. Но в процессе поиска авторов и отбора материала мы поняли, что такая формулировка свяжет авторам руки и упро- стит само проблемное поле. В итоге получилось, что в каких-то текстах речь идет не о будущем и даже не о настоящем, в ка- ких-то – не об искусстве или, по крайней мере, не о современ- ном искусстве. Однако все эти тексты связывает общий полити- ческий фон − ожидание очередного президентского срока. Содержание российского искусства 2010-х вполне соот- ветствовало основному вектору внутренней политики − плано- мерной стагнации и упразднению культурной гетерогенности. Иными словами, всe новое, что появлялось в этот период, появ- лялось исключительно благодаря сложившейся политической ситуации. Это «благодаря» требует пояснений. В советской критике 1930–1940-х годов развернулся спор вопрекистов и благодаристов: первые утверждали, что художникам удавались значительные произведения вопреки их реакционному мировоззрению, вторые считали, что шедевры появлялись благодаря прогрессивности авторов. Бесплодность этой дискуссии состояла в том, что спорщики основывали свои аргументы на слишком обширном материале: вопрекисты апеллировали к роялисту Бальзаку, графу Толстому и фашисту Селину, а благодаристы − к ссыльному Гюго и коммунисту Дос Пассосу. В современной ситуации прогрессивность или реакци- онность самих художников играет уже меньшую роль. Любые их высказывания по какому угодно поводу и в каких угодно формах приобретают значимость и актуальность только бла- годаря фону путинской гомогенности. Отчасти это напоми- нает предвыборный спектакль с клоунской чехардой. Пример грубый, ведь понятно, что российская ситуация в этом смысле не уникальна. Помимо этой общности авторов сборника мало что объединяет: у них разный возраст, разная география (лишь трое из них более-менее регулярно бывают в России), разные области занятий, художественный метод, материальное по- ложение, отношения с властью и институциями и так далее. Кто-то писал из тюремных застенков, для кого-то это было чем-то вроде необязательного поста в социальной сети, кто-то использовал привычную герменевтическую оптику на новом материале, кто-то создавал ещe один манифест, кто-то делал очередную статью, кто-то предавался мечтам. Коллективный результат больше похож на сад расходящихся тропок. Все они ведут как к прошлому, так и к будущему. Вот только присмо- тритесь − сад ли это? 7 Мария Алехина Кажды – это Pussy Riot. Кажды – это Христос Русский философ Лев Шестов писал в «Апофеозе беспоч- венности» об эксперименте с щукой и прозрачной аквариумной перегородкой. Перегородка отделяла щуку от мелкой рыбы, за которой она привыкла охотиться. Не замечая перегородку, щука не- сколько раз расшибалась об неe, после чего перестала туда заплы- вать. Когда ученые убрали перегородку, то ничего не произошло – щука так и продолжила плавать, не приближаясь к воображаемому барьеру. Так учатся несвободе. Литература ХХ века с ее лейтмотивом антиутопических настроений часто размышляла о границах, барьерах и той тюрь- ме тоталитарного абсурда, от которой нигде нельзя укрыться. Мы все – обвиняемые в кафкианском процессе, мы все – под властным взором всевидящего Большого Брата, мы все заперты в золотых прутьях общества потребления, мы все – наблюдатели того, как в огне фашистского террора гибнут не только книги, но и наши жиз- ни. Они, превращенные в масскульт антиутопии, становятся для подрастающего поколения воспитанием чувств – цель, которого состоит в обучении несвободе. К тому же сама российская жизнь приучает к несвободе с самого детства. Взрослеть – это значит идти на компромиссы с самим собой, начинать верить в то, что перегородка существует. Но самые важные в моей жизни моменты были связаны как раз с тем, когда я переставала верить в эти перегородки. Общество делало все, чтобы я снова поверила в эту тюрьму – меня выгоняли ый ая ый ая 9 со школ, заключали в психиатрический стационар, отказывались со мной работать и даже дали те самые два года колонии за панк-мо- лебен. И не буду скрывать, что в какой-то момент я поверила и сдалась. Оказавшись в колонии я перестала сопротивляться, пере- стала действовать, перестала быть Pussy Riot. И когда охранник на обысках заставлял меня раздеваться – я раздевалась, безропотно склоняя голову. Я обучилась несвободе. Я стала той шестовской щукой, которая верит в несуществующую тюрьму. Отсутствие сопротивления – это то, на чем и держится вся структура власти. Это и есть тот самый Путин, против которо- го надо бороться. Путин – это не только коллективная вертикаль власти с круговой порукой и коррупцией всех сфер жизни. Пу- тин – это и ты сам, когда становишься инертным, когда веришь во всесилие государственного аппарата и перестаешь действовать. Эскапистский уход в утопические мечты современного искусства, в публицистические рефлексии на тему ужасов окружающей жизни, в протоколирование полицейского-тюремного террора, в обличение бездумного народа, который снова выберет Путина, – неужели это все, что мы можем сегодня предложить? Неужели вся эта застой- но-диссидентская капуста снова проросла в свежих и молодых умах? Тогда в колонии со мной случился какой-то мистический, религиозный опыт. Можно это назвать и эпифанией. Его трудно описать, но похожее есть, например, у Набокова в «Приглашении на казнь». Приговоренный к смерти Цинциннат, лежа на эшафоте, вдруг спрашивает себя: «Зачем я тут? Отчего так лежу?» После этого вся тюрьма начинает рушиться. Надзиратели, деревья и само солнце падает, а Цинциннат уходит от этого картонного представ- ления к живым людям. После этого я стала бороться. И вовлекать в эту борьбу других девочек из колонии. Мы смогли сделать многое. Нам начали Алехина. Каждая – Pussy Riot... выдавать теплую одежду, мы перестали раздеваться на досмотрах. Но главное в том, что мы перестали верить в эту перегородку – и она действительно стала трещать и отодвигаться в сторону. В своих театральных практиках я постоянно возвращаюсь к тому опыту – вспоминаю, как я в колонии обучилась несвободе, и тому, как я переборола ее. Это терапевтический опыт, опыт дезин- фекции, который, вполне возможно, нужен очень-очень многим. Мы все должны вспомнить, как мы стали несвободными. И через возвращение к этому травмирующему опыту постепенно начать разрушать наши воображаемые тюрьмы. Процесс над Pussy Riot был показательным. Как те самые столкновения шестовской щуки с аквариумной перегородкой. Цель власти – запугать, сеять недоумение и панику. Воронок может приехать за каждым, каждый может стать обвиняемым Йозефом К, каждый россиянин может проснуться если не страшным насеко- мым, то преступником. Мне можно возразить. Мол, тюрьма-то и у меня, и у тех, кого сажают за репосты, вполне реальная. И людоедские законы, и война в Сирии и на Украине, и пытки в полицейских участках – это всe реально. Но все эти акты насилия держатся лишь на путинском картонном режиме и нашем бездействии. Перегородка сдержит Pussy Riot, если нас будет трое. Но если нас будет десять, сто, ты- сяча – разве она сможет устоять? Коллективный Путин настолько боится действия, что пре- следует пенсионеров за репосты. «Медиазона» – портрет абсурд- ности режима, который работает словно путина – отлавливает тех рыб, которые заплывают за перегородку. Абсурдными уголовными делами он воспитывает в россиянах бессознательного Путина, учит всех нас ненавидеть друг друга в своем рабстве и беспомощности. А стержень путинского режима – все эти разговоры про духовность, ценности и всеобщую любовь народа к царю – этот стержень сделан из картона. Любое действие, подкрепленное иде- Гулаг расходящихся тропок 10 ями, а не симуляцией, станет для режима разрушающим. И пусть протестуют не только Pussy Riot. Не только феминистки, которых достал российский патриархат, где женщин насилуют и превраща- ют в кухонный комбайн. Пусть протестуют и православные, которых оскорбляет, что Храм Христа Спасителя превратили в развлекательный центр для московских нуворишей. Пусть протестуют и традиционалисты, ко- торым надоело, что вместо ценностей у режима – псевдорелигиоз- ный нравственный протез. Пусть протестуют и рабочие Уралвагон- завода, которым вместо хорошего уровня жизни дают похлебку про загнивающий запад. Пусть протестуют и солдатские родители, чьи дети возвращаются грузом-200 с никому не нужных войн. Пусть протестуют и школьники со студентами, у которых вместо будуще- го - серое небо над головой. Нам всем сейчас очень не хватает действия. Тысяча про- тестных выставок современного искусства не уничтожат Путина. Тысяча изданных книг с критической теорией – тоже. Миллионы бойкотирующих выборы, как и миллионы на них ходящих, тоже ничего не изменят. Перед акцией в ХХС я всю ночь говорила с подругой о своих сомнениях по поводу панк-молебна. В результате – она не пошла со мной, я построила для нее аквариумную перегородку. Сейчас уже давно нет времени для сомнений. Мы не будем персонажами Кафки. В нас не сидит маленький путин. Внутри каждого – Pussy Riot. Пора действовать. У тюрьмы под названием Россия никогда не было настоящих стен. Нас этому учили Шестов с Набоковым, нас этому учил Иисус Христос. Благодарю за помощь в написании текста Дмитрия Энтео. 11 Алехина. Каждая – Pussy Riot... Борис Гройс Власть как реди-мэйд Природа постдискурсивного общества известна. Если власть коммерчески успешна, то сам этот факт является ее лучшей манифестацией. Если же власть терпит банкротство, то это тоже не требует обсуждений, ведь экономическая неудача автоматически равна самоубийству власти. В условиях капитализма легитимность определяется без какого-либо языкового посредничества. Раз капи- талистическая экономика оперирует цифрами, то она находится в иных условиях легитимации. Та или иная постдискурсивная фор- мация должна подтверждать свою конкурентоспособность эффек- тивным сбытом одних и тех же товаров на разных, то есть – все новых и новых, рынках. Сегодня, однако, история России предоставляет парадок- сальную ситуацию: экономика страны почти десять лет зациклена в череде кризисов, что для многих правительств иных современ- ных стран давно означало бы самоубийство по причине коммер- ческой несостоятельности. Но вместо отставки мы наблюдаем поступательный рост поддержки населением правительства и, главное, главы государства. Несменяемости президента Путина, то есть – стабильности укрепления своей позиции на очередных выборах, – мог позавидовать любой продукт капитализма, целью которого должно быть появление новых потребителей при со- хранении лояльности старых. Следовательно, Россия, находясь в условиях капиталистической экономики, политически продолжает функционировать в некапиталистических координатах, ведь иначе ее легитимация не могла бы действовать только дискурсивными (идеологическими) средствами. И если такая амбивалентная пози- 13 ция, по всей видимости, выгодна российскому государству, то она ставит в тупик любого гражданина или группу граждан, намерен- ных вступить в диалог или конфликт с властью. Скажем точнее: не ставит в тупик, но затуманивает навигацию и сбивает системы при- целивания, раздваивая адресата или мишень. Ведь в создавшемся положении вещей равно недостаточно критиковать власть в одной из плоскостей – экономической или политической. Как действовать в этой ситуации художнику? Скорее всего, решение быть подчеркнуто аполитичным вряд ли будет рассматри- ваться кем-то из деятелей современного искусства всерьез. И дело не только в том, что отчетливая гражданская позиция и попытки более-менее внятной критики господствующего строя уже давно стали минимальным требованием для появления и закрепления художника в сфере современного искусства. Речь скорее о том, что художник сам весьма искренне стремится определить свою полити- ческую позицию, поскольку обратное действие (вернее, его отсут- ствие) значительно сократит доступный инструментарий. Начиная с первых реди-мэйдов, модернистское искусство критикует обще- ство наделением повседневных объектов статусом произведений искусства. Этим искусство регулярно отстаивало свой собственный эмансипационный и эгалитарный потенциал. Ведь современное искусство движется к равенству в обоих векторах – дарует досто- инство одним предметам, а другие, напротив, лишает его. В усло- виях, когда власть неуловима в одном из пространств – в экономике или в политике, и постоянно обретается либо между ними, либо одновременно в обеих сферах, современному художнику крайне трудно выбрать цель для атаки или хотя бы подобрать материал для критической рекомбинации. В попытке разрешить эту ситуацию придется припомнить и, возможно, пересмотреть некоторые известные позиции. Прежде всего, следует внимательнее продумать тезис о том, что произ- ведение искусства появляется в момент его экспонирования. Эту Гройс. Власть как реди-мэйд 14 мысль, столь привычную, по крайней мере, после Дюшана, легко можно огрубить до следующего утверждения: создать произве- дение искусства можно лишь представив какой-либо предмет в контексте искусства. Иными словами – вне выставки и музея, как института экспонирования, другого способа создания произведе- ний искусства нет. В то же время музей в расширительном смысле (если угодно, в смысле Мальро или Федорова) обеспечивает гене- рацию новых объектов искусства, так как оно возможно только при условии наличия некого архива, аккумулирующего предшествую- щий художественный процесс. В XX веке, после смерти Бога, музей остался последним пространством трансисторических пересечений – только в нем скульптура Лаокоона могла встретить Пауля Клее вопреки эпохам между ними. Сегодня таким музеем без границ является интернет. Совсем скоро единственной платой за его использование станет покупка устройства, которое, среди прочих услуг, обеспечивает соединение с сетью. Неподцензурность тоже весьма демократич- на: в сети по сей день есть место для любой информации; другое дело, что аудитории разного контента наращиваются неравномер- но. Интернет действует в современной экономике подобно черной дыре: он запускает символический обмен, вернее – обесценивание, которое и порождает ценность. В то же время традиционный музей является местом, где современное произведение нагляднее всего приобретает множе- ственное авторство. Ведь следует помнить, что за любой, даже небольшой персональной выставкой стоит огромный ряд решений: начиная с кураторского отбора через финансистов и администрато- ров, нанявших кураторов, и вплоть до архитектуры музея, которая также влияет на восприятие выставки и которая в свою очередь была выполнена большим коллективом, − все эти решения форми- руют плюралистичное, смешанное и весьма запутанное авторство той или иной конкретной работы. Подобные явления мы наблюда- Гулаг расходящихся тропок 15 ем в уже давно привычной форме титров кинофильмов или музы- кальных альбомов. Интернет, рассматриваемый в качестве музея без границ, обладает тем же свойством, но в еще более скрыто-имманентном виде. Стоит ли говорить, что в осуществлении какого-либо про- стейшего действия (например, публикации комментария в соци- альной сети) задействовано множество компьютеров и сетевых устройств, миллионы строк кода и десятки технических соглаше- ний. И уже над этой абсолютно необходимой и абсолютно аноним- ной работой мы можем проследить те же или схожие фрактальные цепочки авторских связей, какие были рассмотрены абзацем ранее. Более того, интернет-коммуникации часто предлагают новые и весьма экзотические ситуации, в которых установление авторства оказывается сложной или вовсе неразрешимой задачей. Чье автор- ство, к примеру, первично в ветке комментариев к публикации в Facebook или LiveJournal – автора первой публикации или авторов каждого конкретного комментария? Как оценить авторскую работу создателей программ по генерации спам-контента для почтовой рассылки или поисковых систем? Эти и прочие менее очевидные вопросы, на первый взгляд, слабо связаны с темой данной статьи. Однако они идеально демонстрируют то, насколько неразличимо и интегрировано в интернете переплетены интересы совершенно раз- ных людей и сообществ, которые подчас могут и не догадываться о тесноте информационных пересечений. Описанные свойства интернета могут подсказать современ- ному художнику обобщение, важное для его продуктивности: су- ществование в сети основано на непрерывной (само)верификации публичной рецепцией. Как известно, в этом аспекте интернет есть апогей антропоцентризма – если раньше нужно было еще добиться отражения в сознании другого, то сегодня у каждого пользователя в интернете гарантировано есть зритель, даже если это он сам или статистическая система того или иного ресурса или поисковика. Гройс. Власть как реди-мэйд 16 Но вернемся к более поверхностным и прагматическим процессам. В то же время в интернете с неимоверно растущей интенсивностью расширяется максимально-детальный спектр любых политических и экономических активностей. Интернет дает именно то, чего не хватало капитализму и коммунизму, – воз- можность действовать вне экономических и политических пра- вил, оставаясь, однако, внутри координат экономики и политики, скажем, рядом с ними. Следовательно, современному художнику в России следует выбирать интернет местом своих действий по многим причинам. Главной из них является то, что в интернете наиболее легко и ин- туитивно осуществляется симультанное схватывание обеих сфер − политической и экономической. Действия разного рода – будь то экономические операции, политические высказывания или художественные жесты – автоматически интегрируются в парал- лельные контексты, причем часто это происходит вне зависимо- сти от первичного замысла. Это легко заметить по политическому акционизму Рос- сии первой половины 2010-х. И группа «Война», и Pussy Riot, и Павленский, и «Монстрация» были нацелены на внеинституци- ональное политическое высказывание, однако позже их работы были успешно инкорпорированы в системы галерейного искус- ства и даже в экономику масскульта. Изначально авторы пла- нировали использовать интернет как средство распространения информации и не брали в расчет возможность мультипликатив- ного эффекта, транспонировавшего их деятельность за пределы художественно-политического поля или вовсе деформировавшего первичное высказывание. Однако именно эти мультипликативные потенциалы и должны быть целью (или, по крайней мере, прио- ритетным арсеналом) художников, которые стремятся критико- вать российскую власть максимально многосторонне. Гулаг расходящихся тропок 17 Кто-то может возразить, что я занимаю элитарную пози- цию и беспокоюсь о некой интеллектуальной совести образованно- го меньшинства или вовсе отдельной ее части – художественного сообщества. Другими словами, рассуждения, предлагаемые в этой статье, и высказывания, в которых они выражены, вряд ли спо- собны что-то изменить в обсуждаемой политической ситуации. Допустим, это всего лишь особенность моего темперамента, но я вижу некоторое облегчение уже в самом понимании проблемы. К тому же, раз современная российская власть амбивалентна и мими- крирует как под капитализм, так и под дискурсивную идеологию, то вербальная рефлексия этого процесса может затронуть хотя бы одну из его сторон, а может и задеть камуфляж другой. Следует заметить, что слабая артикуляция современной рос- сийской идеологии и, мягко говоря, не вполне капиталистические принципы экономики продиктованы именно их диффузной взаимо- обратимостью. Эта диффузность выступает причиной нынешней стагнации в политической и экономической сферах России. Поэ- тому современное российское искусство растрачивает свои силы впустую, когда пытается действовать в одной из сфер изолировано: изоляция жеста преодолевается не художником, как бы за него, вне его намерения, и в этот момент работа оказывается апроприиро- вана политико-экономическим полем и (что часто тождественно) арт-институцией. В этом смысле произведение искусства не появляется в момент его экспонирования, а отбирается у художника в процессе экспонирования и принудительно репродуцируется в не продуман- ные им контексты. Поэтому современному российскому (вероятнее всего, не только российскому) художнику необходимо прежде всего беспокоиться о стратегии распространения произведения. Предвижу возражения: способ распространения произве- дения был важен всегда и часто решал судьбу не только работы, но и автора. Но даже если это действительно так (спорить об этом Гройс. Власть как реди-мэйд 18 сейчас неуместно), то никто не сможет возразить, что спаянность произведения с его медийной судьбой весьма различны в разные эпохи. Сегодня, после открытия Бодрийяром законов трансэстетики и трансэкономики, фактор медиапланирования не менее, если не более существенен, чем продумывание внутренних аспектов работы. Описанные изменения произошли в соответствии с логи- кой антропологической эволюции. На протяжении тысячелетий человек был помещен между Богом (богами) и животным, причем более предпочтительным мыслилось находиться ближе к боже- ственному и дальше от животного. После Нового времени мы, как правило, видим человека между животным и машиной, но в этой ситуации казалось, что лучше быть животным, нежели машиной. Классический авангард (на который, без сомнений, до сих пор ориентируется современное искусство) скорее тяготел в человеке как раз к машине, чем к животному началу. Сегодня антропологи- ческий проект мыслится между осями машинерии и нейронного моделирования. В создавшейся ситуации технократы-футурологи видят в нейронном моделировании идеал сознания, в то время как ностальгирующие консерваторы предпочитают аналоговый механицизм. В сфере художественного творчества этот процесс имел следующее отражение. Если теоцентризм полагал вопло- щение на холсте или в мраморе божественного разумения, то обращение к животному результировало натурализм и спонтан- ность манеры, тогда как машинность искусства создавала образы производительной рациональности. Сегодня идеал нейронных сетей переориентирует художников не на продумывание про- изводства (с теургических, естественных, конструкторских или иных позиций), но на прогнозирование сбыта произведенного, на тактику распространения продукта и помещения его в необходи- мые контексты. Надо сказать, что это изменение, несмотря на его кажущийся технократический и, следовательно, атеистический ореол настойчиво напоминает, что единственным производителем Гулаг расходящихся тропок 19 является Бог, тогда как человеку отведены лишь действия выбора, рекомбинации и перемещения. И позиционирования – следует добавить, чтобы инстру- ментарий современного художника был очерчен полностью. Образ нейронной сети, анализирующий массивы неструктурированных данных, являет собой модель действий художника, стремящего- ся предопределить своему произведению ту медийную историю, которая способна стать с ним единым целым, а не ввергать работу в чреду нелепых перипетий. Препятствие хаотическому репродуцированию арт-события кому-то может показаться ретроградной попыткой реставриро- вать инстанцию автора, блокировать возможность множественной интерпретации и, следовательно, избежать неограниченного ав- торства. Однако в действительности прогнозирование сценариев распространения произведения искусства в эпоху никогда не кон- тролируемой до конца интернет-коммуникации наглядно отражает известную концепцию, согласно которой авторский замысел произ- ведения является лишь одним из многих способов его прочтения. Вполне вероятно, что при сложившейся сегодня диффуз- ной неразличимости политической и экономической сфер России адекватность их критики будет прямо пропорциональна количеству продуманных сценариев распространения произведения искусства. Если раньше помещение в музей произведения и совокупность критических высказываний о нем определяло контекст, в котором функционирует произведение, то сегодня сам художник должен стремиться инициировать включения именно в те контексты, кото- рые необходимы для генерации ожидаемых им политических или эстетических смыслов. Так нейронная сеть маркетолога заменяет в художнике конвейерный механизм ремесленника. Но смещая акцент на стратегии распространения и инте- грирования произведения искусства с него самого, мы все же не можем полностью избегнуть разговора о его непосредственном Гройс. Власть как реди-мэйд 20 содержании. Раз местом его размещения и функционирования яв- ляются многочисленные перемежающиеся контексты медиа-комму- никаций, то самым простым, очевидным и даже напрашивающимся произведением искусства в такой ситуации является текст. Извест- на практика художественных критиков, создающих совершенно не коммуникабельные, герметичные и невнятные комментарии к арт-работам лишь для того, чтобы прикрыть их наготу, стыдливую незащищeнность перед публикой. Деятельность современного художника в России может быть вполне сопоставима с этим изго- товлением защитных текстов-одежд. С одним только важным изме- нением: эта одежда должна защищать не носящего, но смотрящих, то есть – не власть, но население. Эта текстуальная одежда должна быть чем-то вроде испанского башмачка, сжимающего в иглах кри- тики ступни государства. Но что может представлять собой текст, чье воздействие на российскую власть можно уподобить испанскому башмачку? И адекватная ли это задача вообще? Не много ли мы требуем от текста, который должен если не конкурировать, то по крайней мере взаимодействовать, находиться рядом с текстами, которые обеспе- чивают легитимность путинского режима, опираясь на сырьевую экономику и судебно-следственную систему? На самом деле, о действительном противоборстве вряд ли можно говорить всерьез. Однако текст-одежда, критика-мантия могут использовать страте- гию паразитирования, искажая облик властного дискурса одним лишь нахождением рядом. Чтобы подобное соседство могло оказы- вать действительно деструктивный эффект, текст-одежда должен выставлять одеваемую власть реди-мэйдом какого-то могуществен- ного в своей изощренности безымянного художника. Вычурно-бур- лескный и в то же время прозрачно-мимикрический эффект этого реди-мэйд впечатления мог бы поэтически воплотиться во фразе «Путин – это лишь капли с пиршественного фонтана Дюшана». Гулаг расходящихся тропок Для нынешних людей реальность заключена в имитации поведенческих моделей демократического общества. При этом ясно, что демократическое общество – продукт унылого либерализ- ма, находящегося в золотой середине между фашизмом и анархией. Между абсолютом диктата и абсолютом свободы распростерта бездна тех или иных векторов, которые в зависимости от ситуации могут иметь разные функции или получать противоречащие интер- претации. Поэтому возможны (и из истории XX века известны) сюже- ты, когда политические системы принимают, серьезно перерабаты- вают и, адаптируя под себя, практически нейтрализуют левые идеи. Власть легко делает их беззубыми. С ними как бы соглашаются, об этом как бы говорят, с этим как бы работают, но это является лишь частью удобного времяпрепровождения, одной из форм интеллек- туальных развлечений буржуазии. Но если не рассматривать крайние и все же довольно ред- ко достижимые полюса политической реальности (анархию и фашизм), то следует внимательнее вглядеться в то, что является сердцевиной того либерализма, что заполняет подавляющую часть политического пространства так называемых развитых стран. Либерализма, который заполняет их подобно бальзамирующему составу, вязкому и парализующему. Любой либерализм всегда выступает с эмансипирующей позиции, с позиции идеала свобод и личной неприкосновенности. Артикулируется это положение открыто или подразумевается кос- венно, или же озвучивается иными словами, близкими или дальни- |