Русский исторический журнал стр. 205273 К. ван Вольферен

• Название: Русский исторический журнал стр. 205273 К. ван Вольферен
• Дата: 06.07.2019
• Размер: 370 Kb.
• Имя файла: [Volferen_K.V.]_Zagadka_vlasti_v_YAponii__narod_i_(z-lib.org).doc
• Тип: Документы; #83711
• страница: 1 из 6

Русский исторический журнал стр. 205-273
К. ван Вольферен

Загадка власти в Японии: народ и политика в безгосударственной нации
Wolferen Karel Van. The Enigma of Japanese Power: People and Politics in a Stateless Nation. - L: Macmillan London ltd, 1989. - 496 p.
В книге выявляется уникальность исторически сложившейся политической системы Японии, оказывающей решающее влияние на поведение ее граждан, на их отношение к государству, семье, религии и культуре. Показано, как под прикрытием демократических институтов власти действует самая жесткая система подавления личности, в которую вовлечены все общественные группы - от высших до маргинальных. Такая система, лишенная внутренней оппозиции, немало способствовала впечатляющему экономическому росту Японии в течение почти 40 лет, но в конечном счете поставила страну в парадоксальное положение: претендуя на руководящую роль в мировой эко­номике, Япония не может ее выполнять из-за неспособности интегрироваться в мировое сообщество.
Суть японской проблемы.¹
"Япония озадачивает мир. Она стала крупной мировой державой, но ведет себя совсем не так, как подобает державе такого ранга в глазах большей части остального мира; иногда даже кажется, что она вообще не желает принадлежать к мировому сообществу. В то же время внуши­тельное экономическое присутствие Японии стало вызывать опасения как у западных стран, так и у некоторых ее азиатских соседей. Отноше­ния между Японией, с одной стороны, и США и Европой - с другой, чрезвы­чайно осложнились. В конце 1980-х годов Запад начал сомневаться в Япо­нии как ответственном партнере в политике и торговле. В Японии ста­ло обычным делом для политиков и видных комментаторов заявлять, что их страна пала жертвой недоброжелательства широких мeждvнaрoдныx кругов, и отвергать всякую критику как проявление враждебности к Япо­нии" (с.1).
На протяжении десятилетий Западу советовали проявлять терпение в отношении Японии, ссылаясь на то, что японцы понимают необходимость корректировок и умножают свои усилия в сторону "интернационализации". Эта цель постоянно провозглашалась в бесчисленных речах, газетных и журнальных статьях, что как будто подтверждало серьезность заявленных на­мерений. Однако обещанных перемен как не было, так и нет. Тем временем усиление критики и требований, первые ответные меры и другие формы дав­ления со стороны обманувшихся в своих ожиданиях торговых партнеров, особенно США, изменили настроение японских официальных лиц и коммен­таторов. Их ответы становятся подчеркнуто резкими. Дружеские увещева­ния набраться терпения сменяются жесткими отповедями: США следует навести порядок в собственном доме, а странам Европы - преодолеть лень и признать, что их представление о себе как о передовых нациях - это бо­лезнь ("advanced nation disease"), в которой невозможно усомниться. В ходе возникшей перепалки каждая из сторон заявляла о своей твердой решимос­ти не допустить экономической войны, но к 1987 г. для многих как на Запа­де, так и в Японии стало очевидным, что эта война уже в полном разгаре.
"Загадка, которую задает Япония большой части мира, не начинается и не кончается экономическими конфликтами. Но они наиболее уловимы для глаза, так как в них вовлекаются, в сущности, все страны, с которы­ми имеет дело Япония" (с. 1-2). Для большинства наблюдателей японская проблема, как стали всюду именовать эти конфликты, выражается в ежегодно рекордных показателях актива торгового баланса Японии: 44 млрд. долл. - в 1984 г., 56 млрд. - в 1985 г., 93 млрд. долл. - в 1986 г. Этот постоянный рост был приостановлен лишь в 1987 г., когда обменный курс иены почти удвоил­ся, что привело к снижению излишка до 76 млрд. долл.
Но суть японской проблемы не сводится к нарушению баланса ее внеш­ней торговли. Избыточный экспорт в сочетании с недоступностью японского рынка для иностранных товаров подрывает промышленность Запада. Тер­мин "подрывная торговля" (adversarial trade) был введен Питером Драккером (Peter Drucker)², чтобы отличить японский метод от конкурентной тор­говли, при которой страна ввозит те же виды изделий, какие вывозит. ФРГ тоже имеет высокий актив торгового баланса, но она, в отличие от Японии,

ведет конкурентную торговлю. Когда японские фирмы прибрали к рукам по­чти всю торговлю бытовой электроникой и полупроводниками, страны Запа­да начали опасаться, что они могут подвергнуться постепенной "деиндуст­риализации". "Стоит японской промышленности приобрести необходимую технологию, как она тут же оказывается в состоянии соединенными уси­лиями победить в конкурентной борьбе и вытеснить с рынка любую фир­му, создавшую и внедрившую в производство новый продукт" (с.2).
С явным опозданием западные наблюдатели вдруг обнаружили, что Япония добивается успехов вовсе не в той игре, которую предложил ей Запад, и что она вообще не принимает правил этой игры. При таких условиях "соревнова­ние с Японией могло привести систему мировой торговли к тяжелым сбо­ям и в конечном счете к краху всего некоммунистического международно­го экономического порядка" (с.2).
Неясной оказалась сама цель, к которой стремится Япония. Легко по­нять, что японцы хотят заработать как можно больше денег, но непонятно, зачем они направляют свои усилия на завоевание все большей части внеш­него рынка, если это не ведет ни к росту их благополучия, ни к культурным достижениям. Стоимость жизни по сравнению со средним доходом необычайно высока. Только 1/3 японских домов связана с канализационной сетью. "Пригородные поезда немыслимо переполнены. Дорожная система до нелепости не отвечает своему назначению. Эти и другие черты отсталой инфраструктуры повседневной жизни оставляют рядовых японских горожан за порогом тех удобств, которыми пользуются горожане в менее бо­гатых европейских странах. Процветание торговли и промышленности не сопровождается сколько-нибудь заметным процветанием искусств, как это часто бывало в истории при крупных экономических подъемах. Вряд лu можно сказать, что из нынешней Японии исходит что-то существенное в нематериальной сфере жизни - в серьезной музыке, большой лите­ратуре или даже во впечатляющей архитектуре" (с.2-3).
"Вопрос о том, что же побуждает японский народ к нынешней гонке, стал, таким образом, одной из международных головоломок. Ради какой конечной цели они отказываются от жизненных удобств и рискуют навлечь на себя враждебность остального мира?" Обычно ссылаются на то, что японцы отдают предпочтение общественным интересам перед личными. Но неясно, в чем состоят эти общественные интересы и кто определяет их значимость. Обычно внешние наблюдатели сходятся на том, что "этот странный коммунализм - результат политических соглашений, сознательно внедренных в общество правящей элитой более 300 лет назад", и что суть этих соглашений сводится к тому, что "всякий японец должен принимать как неизбежность, что его умственный и психологический рост ограничива­ется волей коллектива. А чтобы подсластить пилюлю, эту якобы кол­лективную волю преподносят как благожелательную, ненасильственную и целиком определяемую уникальной культурой".
Но это объяснение не отвечает на вопрос, откуда исходит политическая сила. "Власть, которая систематически подавляет индивидуализм в Япо­нии, не опирается на утвердившийся в центре жесткий режим. Япония столь же отличается от коллективистских коммунистических государств Восточной Европы и Азии, сколь и от рыночных государств Запада" (с.З).
Непонимание на Западе механизмов взаимодействия народа и власти, обеспечивающих устойчивое существование "недиктаторского коллективиз­ма" в Японии, чрезвычайно затрудняет урегулирование отношений с этой страной, необходимость в котором возрастает тем больше, чем сильнее ста­новятся трения в экономических взаимоотношениях с ней. Среди расхожих ошибочных представлений о Японии ван Вольферен выделяет два главных, мешающих странам Запада блокировать японскую "игру не по правилам". Это - вера в существование ответственного правительства и в то, что эта страна имеет свободную рыночную экономику. Руководители Запада про­должают питать иллюзию, что "Япония - суверенное государство, облада­ющее, как и всякое другое, центральными органами управления, которые в состоянии определить, что хорошо для их страны, и при этом наделе­ны верховной ответственностью за принятие решений на национальном уровне". Развеять эту иллюзию очень трудно, так как гораздо удобнее счи­тать, что имеешь дело с правительством, которое, подобно другим, способ­но изменять политику государства с учетом международных реалий. Тем не менее, пока не будет признана неспособность японского правительства принимать ответственные решения, отношения с этой страной будут ухудшать­ся и впредь.
Система власти в Японии исторически сложилась так, что здесь нет со­циальной группы или слоя, стоящего над всеми остальными. Ныне наибо­лее влиятельные группы включают определенных министерских чиновников, некоторые политические клики и кучки бюрократов-бизнесменов. Есть еще много менее значимых групп, таких как сельскохозяйственные кооперативы, полиция, пресса и гангстеры. Все они - составные части Системы, которую, как подчеркивает автор, ни в коем случае нельзя отождествлять с государ­ством (это различие подробно обосновывается в последующих главах). Упо­мянутые группы полуавтономны, и ни одна из них в полной мере не господ­ствует над другими. "Каждая наделена дискреционной властью, подрываю­щей авторитет государства, и ни одна из них не представлена каким-либо центральным руководящим органом". Важно отличать это положение от тех ситуаций, при которых правительства находятся под давлением групп с раз­ными интересами или неспособны принять решение из-за межведомственных споров. "В данном случае речь идет не о лоббирующих группах, а о структурном феномене, не отраженном в понятийном аппарате нашей политологии. Существует, разумеется, иерархия или, вернее, комплекс взаимно перекрываемых иерархий. Но он не имеет вершины: это усечен­ная пирамида. Нет верховного института власти, обладающего полно­мочиями на принятие окончательных решений" (с.5).
Если официальные руководители Японии проявляют неуступчивость во внешней политике или не выполняют данных обещаний, то это происходит потому, что радикальные перемены в проводимом курсе требуют изменений в тех или иных компонентах Системы, а это вне компетенции правительства. "Внутри страны правительство не имеет свободы маневра, чтобы учесть пожелания или требования извне. Такие уступки делаются всегда с явной неохотой и после бесплодных переговоров, когда разгневанные партнеры прибегают к принудительным мерам. Япония нуждается во внешнем мире для экспорта, чтобы поддерживать свою экономику; но многие японцы, занимающие государственные посты, предпочитают свою традиционную изоляцию, желая, чтобы внешний мир со всеми его политическими слож­ностями оставил их страну в покое" (с.6).
Другое заблуждение, определившее отношение Запада к Японии вскоре после войны, - это представление о ней как о стране с "капиталистической, свободнорыночной" экономикой. Пример Южной Кореи и Тайваня, во мно­гом повторивших японский опыт (даже в отсутствие ее культурных и психо­логических особенностей) и ставших индустриальными державами явно не под действием свободных рыночных сил, позволяет по-новому взглянуть на японское "экономическое чудо". Сила этих стран заключается в союзе бю­рократии и промышленников. "Этот вариант оказался не замеченным тра­диционной политологией и экономической теорией. Красноречивое тео­ретическое возражение Фридриха фон Хаека против государственного вмешательства в экономику состоит в том, что разработчики планов в центре никогда не могут знать достаточно о чрезвычайно разветвлен­ной социально-экономической жизни, чтобы принимать верные решения. Согласно этой теории планируемая из центра экономика никогда не мо­жет достигнуть процветания. Однако если это верно, то каким же обра­зом удалось увеличить свое национальное богатство и экономическую мощь Японии, Южной Корее и Тайваню, правительства которых рассматрива­ют промышленность и торговлю в значительной мере как свое собствен­ное дело?" (с.6-7).
Особенность третьего пути, по которому шли все эти три страны, состо­ит прежде всего в том, что прямое вмешательство государства в экономику здесь никогда не противопоставлялось частному предпринимательству. При коммунистическом подходе такое предпринимательство приравнивается к первородному греху, при социалистическом (в европейских социально ори­ентированных государствах) - государственное регулирование сдерживает предпринимательство, а в названной группе стран государство поощряет частный сектор и проявляет к нему особое уважение. Бюрократы никогда не пытаются полностью подчинить себе неправительственные корпорации. Они направляют экономику, используя бизнесменов как поисковые группы. "Они узнают о том, что происходит вдали от центра, ведя постоянное наблю­дение за опытом капиталистов, пытающихся найти новые пути для рас­ширения своего бизнеса"(с.7). Эти чиновники совершают, несомненно, много ошибок, но потери с лихвой возмещаются соединением усилий, направлен­ных на промышленное развитие. Экономика процветает, поскольку перспек­тивным отраслям предоставляются налоговые льготы, поощряющие капита­ловложения. Отрасли, которым придается стратегическое значение, стано­вятся предметом особой опеки и оберегаются от иностранной конкуренции. Рыночная свобода рассматривается при этом не как главная задача госу­дарства, а всего лишь как одно из нескольких возможных средств для дости­жения наиважнейшей цели - постоянного промышленного роста.
Япония первой встала на этот путь, еще в период Мэйдзи передав госу­дарственные предприятия в частные руки (когда правительственные корпо­рации оказались на грани краха). В дальнейшем она отрабатывала новую модель в Маньчжурии, где в 1930-1945 гг. проводила форсированную инду­стриализацию. В своем послевоенном виде такая модель имеет четко выра­женный структурно-протекционистский характер. "Она должна оставаться таковой, если хочет продолжать пользоваться своими доказанными преимуществами. Но остается вопрос, будет ли по-прежнему плодотворным партнерство между бюрократией и бизнесом, когда промышленность на­сытит внутренний рынок, а внешние рынки станут негостеприимными" (с.7). Другой вопрос касается всего мирового сообщества: сможет ли усто­ять международная свободная торговля как система, если и впредь она бу­дет подвергаться массированному демпинговому нажиму таких мощных го­сударств, как Япония?
Вопрос о сущности японской политико-экономической системы и о ее принадлежности к "клубу свободнорыночных капиталистических стран" про­должает вызывать много споров. Среди важнейших причин разногласий - использование западными наблюдателями своих понятий и представлений, в которые никак не вписываются японская реальность, традиционное япон­ское восприятие мира, исключающее представление об объективной истине (а следовательно, и о необходимости ее логической проверки) и предпола­гающее конструирование виртуальной реальности, а также, не в последнюю очередь, мощные финансовые вливания японского правительства в запад­ное японоведение.
Одним из примеров терминологических трудностей служит понятие вза­имопонимания, которому японские политики и комментаторы придают осо­бый смысл. "О крайней необходимости взаимопонимания говорят часто и с большим чувством. Но "вакатте кудасаи" означает "пожалуйста, пой­мите" в смысле "пожалуйста, примите мое объяснение, независимо от того, насколько оно обосновано". "Понимание" в этом японском контек­сте - синоним согласия. Истинное "понимание" людей или вещей означа­ет принимать их такими, какие они есть, пока вы недостаточно сильны, чтобы изменить их. Если за вами сила, то другая сторона проявит "пони­мание" - настолько, чтобы удовлетворить ваши желания. Таким образом, на практике "взаимопонимание" означает, что иностранцы должны принять тот образ Японии, какой рисуют для них ее представители. На тех же иностранцев, которые продолжают возражать против японских ме­тодов торговли, несмотря на многочисленные объяснения японцев, смотрят как на людей, проявляющих полную неспособность к пониманию" (с. 10-11).
Важную роль в закреплении положительного образа Японии и ее систе­мы играют иностранцы, особенно представители западной академической науки. Ни одна страна в мире не может сравниться с Японией по тем расхо­дам, какие она официально несет на лоббирование в Вашингтоне. Японское правительство и корпорации нанимают лучших юристов и бывших членов президентской администрации, чтобы отстаивать свою позицию. Значитель­ная часть академических исследований, проводимых западными учеными-японоведами, финансируется японскими учреждениями. "Представление о том, что ученые и комментаторы могут сохранять объективность, по­скольку их исследования оплачиваются без каких-либо условий, - это по большей части иллюзия, когда деньги приходят из Японии". Бизнесмены и ученые, критически относящиеся к Японии, знают, с какими трудностями они встретятся, приехав в эту страну, если открыто будут выражать свое мне­ние. Перед ними попросту закроются многие двери. "Сочетание таких фак­торов, как финансирование и потребность в доступе, наряду с полити­ческой невинностью и сделало многих японистов, имеющих разные уче­ные степени, невольными апологетами Японии. Об этом постоянно свидетельствуют их публичные выступления и комментарии. Защита Японии стала способом зарабатывать на жизнь для многих настоящих и мнимых специалистов, которые разглагольствуют на широко освещае­мых в печати семинарах, в дискуссиях, проводимых группами специально подобранных людей, и на конференциях, организуемых для улучшения "вза­имопонимания". Большинство представителей крупных иностранных кор­пораций в Японии, а также иностранные консультанты были вынуждены стать частью Японской Системы, чтобы функционировать в ней. Они не могут рисковать отлучением от нее, публично выступая с критическим анализом, а потому являются ненадежными информаторами" (с. 13).
Японскую политику обычно представляют (с подачи самих японцев) как продукт специфической культуры, диктующей ей свои требования и нормы. Приоритетная роль этой культуры, не подвергаемая сомнению, отодвигает на задний план влияние политических решений, принимавшихся правящими

кругами страны на тех или иных этапах ее исторического развития. А между тем если уж говорить об исторической специфике Японии, то она как раз в том и состоит, что здесь, как ни в какой другой стране мира, политический фактор сыграл решающую роль в формировании особой японской культуры. В любой европейской стране можно найти массу причин для объяснения особенностей ее культуры, экономики или общественной жизни. То же са­мое относится, например, к Индии. "А где искать корни того, что наиболее существенно в китайской культуре? В государстве или в философии, которая дала его обоснование? Такие вопросы о "яйце и курице" менее применимы к Японии. При взгляде на ее историю становится ясно, что политические решения были главным фактором, определившим развитие японской культуры. Относительная изоляция Японии означала, что пра­вящая элита в своем стремлении укреплять власть могла легко ограни­чивать проникновение и влияние иностранной культуры. Правители страны могли также проявлять разборчивость в том, что предлагал остальной мир, тщательно отбирая те приемы и подходы, которые наилучшим об­разом укрепляли их собственные позиции. Такой относительно широкий контроль над культурой означал почти абсолютный контроль над под­рывными мыслями" (с. 18).
Общеизвестно, что китайские идеи и методы оказали на японскую офи­циальную культуру самое большое влияние по сравнению с другими. Если не говорить о китайской системе письма, стилях и приемах живописи, эти культурные заимствования служили в первую очередь политическим целям. В VI в. японские правители приняли буддизм, объясняя это политическими мотивами. Вскоре по тем же причинам была введена китайская система го­сударственного управления. Затем дипломатические каналы связи с Китаем были закрыты и сознательно не восстанавливались многими поколениями японских правителей вплоть до 1401 г., когда сёгун Асикага Иосимицу уста­новил торговые отношения с минским двором. Несмотря на то что это при­несло Иосимицу огромные доходы и многочисленные предметы роскоши, его преемники вновь прервали торговлю с Китаем. В периоды, когда двор и сёгун не поддерживали официальных отношений с Китаем, южные провин­ции Японии продолжали торговать с ним, благодаря чему культурная изоля­ция была не полной, но она была достаточной, чтобы оградить от внешнего влияния культуру японской элиты.
С середины XVI в. доступ в Японию получили португальцы, которые при­внесли сюда огнестрельное оружие, познания в области медицины и астро­номии, часы и свою религию. Однако незадолго до конца столетия им было отказано в гостеприимстве: "Сёгун начал опасаться их как политической пятой колонны, осознав угрозу, создаваемую Господом в заоблачной выси, на которого могли переключить свое чувство преданности его чиновни­ки. Результатом его политической проницательности стала почти пол­ная изоляция, сохранявшаяся до середины XIX в." (с. 19). Новые правители, пришедшие с реставрацией Мэйдзи в 1868 г., стали поощрять практически любые заимствования, которые считали полезными для новой Японии офи­циальные миссии, направленные в США и Европу. Когда же вслед за этим неизбежно последовало распространение подрывных идей, они увеличили строгости в контроле над мыслями и начали пропагандировать "древнюю традицию", которую сами же и изготовили из обрывков и кусков прежней политической идеологии, прославляя императора как главу японского "семей­ного государства".
До 1945 г. в Японии существовали специальные полицейские силы, за­дачей которых было искоренение "опасных мыслей". Офицеры этой поли­ции после войны стали министрами просвещения, юстиции, труда, внутрен­них дел и социального обеспечения. В основе сохраняющегося японского национализма и поныне лежат идеи мифов, созданных олигархией Мэйдзи.
"Четырнадцать веков назад японские правители сумели тщательно перебрать все, что мог им предложить Китай, и ограничить внешние куль­турные влияния почти исключительно такими институтами и веровани­ями, которые устраивали их. Во второй половине XIX в. они добились такого же успеха в отношении западных влияний. К этому времени, после длив­шегося веками гражданского противостояния, правители подавили мес­тные буддистские секты, грозившие перевести религиозное соперниче­ство в область политики, и избирательно поощряли или подавляли раз­личные социальные, экономические и культурные тенденции в зависимости от их значения для удержания собственной власти. Правителям удава­лось даже повернуть вспять технический прогресс, как это произошло с завезенным португальцами огнестрельным оружием, которое было ими запрещено и забыто. Они сделали это из опасения, что простолюдины, приобретя навыки владения таким оружием, могут обратить его против властей: стрелять из мушкета или ружья куда проще, чем владеть мечом, а тех, кто владеет мечом, легче не подпускать к стенам замка, чем обладателей ружей и пушек".
На протяжении большого исторического периода рационалистические соображения не могли оказывать какое-либо влияние на власть политичес­кой элиты в Японии, так как понятие всеобщей или трансцендентальной ис­тины никогда не допускалось в японскую идеологию. "Правители смогли навязать свой контроль даже в этом' в самом деле, их власть никогда не ограничивалась каким-либо законом. Поэтому не будет преувеличением сказать, что политические меры оказали решающее влияние на определение границ японской религиозной жизни и мысли" (с. 19). Японские пред­ставления о справедливости и месте закона в жизни общества, сформиро­ванные властвующей элитой, сводятся к понятию целесообразности и пото­му никак не влияют на позицию и поведение властей. То, что считается типичным для японского общества и его культуры, - групповая жизнь, верность своей компании и стремление к согласию, отсутствие индивидуализма, почти полное отсутствие судебных тяжб - возникло в результате политических реше­ний и поддерживается в политических целях.
Приоритет политики явно прослеживается и в стратегии японского биз­неса за рубежом в послевоенный период. Хорошо известно, что для завое­вания внешних рынков японские корпорации готовы даже отказываться от нормальной прибыли или действовать в ущерб своим прямым экономичес­ким интересам, т.е. руководствуются, как и при военном овладении террито­рией, прежде всего политическими мотивами. И в этом нет ничего удиви­тельного, учитывая усилившееся после войны сращивание бизнеса с государственной бюрократией, усиление бюрократического контроля и протекционизма, замену предпринимателей администраторами, имеющими дружеские связи в министерствах. Они покупают на Западе финансовые институты, вкладывают огромные средства не внутри страны, которая и так находится под их контролем, а за рубежом, где все еще имеется возмож­ность расширить свой рынок и потеснить западных конкурентов.
Успехи, которых добилась Япония в своей экспансии, создают тем не менее острую проблему для нее самой, поскольку методы, к которым она прибегает, используя свою государственную машину, приводят к конфлик­там с другими странами и к изоляции от них. Внутри Японии господствует атмосфера конформизма, подавляющая индивидуальность, в чем автор убе­дился на собственном опыте 25-летнего пребывания в этой стране. "В сис­теме школьного образовании и на работе с японцами обращаются так, как садовник с живой изгородью: регулярная стрижка отсекает все за­метные проявления индивидуальности. Совершенно очевидно, что безжа­лостное отношение политической системы к личности должно тяжело сказываться на психологическом развитии граждан".
"Я полагаю, - продолжает ван Вольферен, - что все 120 млн, японцев являются личностями. Не все они готовы отстаивать свою индивиду­альность: большинство, сформированное такой системой, не хочет этого. Но я встречал очень много людей, желающих, чтобы в них видели особую личность, а не безликого члена группы. Эти самостоятельно мыслящие люди находятся в угнетенном состоянии духа. Во многих случаях они по­гружаются в собственный внутренний мир. Японская культура - это сво­его рода гавань, укрывающая от внешнего мира обширный архипелаг та­ких разобщенных и не нанесенных на карту личных миров. Японцы с выра­женной индивидуальностью обычно аполитичны, потому что иначе они бы постоянно обжигались, выражая собственный взгляд на политику вла­стей. Но они все равно японцы, несмотря на свое неприятие конформиз­ма" (с.24). Депрессивное состояние, вызываемое у мыслящих японцев су­ществующей социально-культурной средой, - это, таким образом, и симп­том нездорового состояния японской культуры, и самостоятельная проблема, влияющая на перспективы развития страны и ее взаимоотношения с остальным миром.