Главная страница
Навигация по странице:

  • Публикатор. — Куда-нибудь обращались

  • — А от глупости лечит

  • Какая мысль, какая страсть роялю разверзает пасть

  • Где жизни нет, есть ли звук.. Где-нибудь на Луне, например

  • КККК. Леви-Владимир.-Наемный-бог-royallib.ru. Серьезная, без шуток не обойтись


    Скачать 1.29 Mb.
    НазваниеСерьезная, без шуток не обойтись
    Дата17.10.2022
    Размер1.29 Mb.
    Формат файлаpdf
    Имя файлаЛеви-Владимир.-Наемный-бог-royallib.ru.pdf
    ТипКнига
    #737864
    страница16 из 23
    1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   23
    Публикатор.— А что Оргаев? После визита с «ножичком» больше не проявлялся?
    Д-р Павлов. — Еще с месяц звонили мне домой на разные голоса. Дюжина гвоздей в автокамере, почел за благо ходить пешком. «Рафик» на безлюдной дорожке, вираж довольно профессиональный — успел отпрыгнуть. Наконец, вульгарный булыжник в окно кабинета во время сеанса. Ни в кого не попал, по счастью, но срыв лечения, это была группа невротиков с расстройствами речи. Антону я об этом не рассказал.

    Публикатор. — Куда-нибудь обращались?
    Д-р Павлов. — Нет. Рамки обычных вероятностей. Покушения на психиатров не такая уж редкость.
    А главное, все успел оттянуть на себя Антон. Мы ведь вскоре пошли на этот сеанс… Обратите внимание на афишу: нигде слово «гипноз» не употребляется.
    Из днебника Лялина

    — Сколь же смешон ты, о старец несчастный и грешный. Бороду наголо сбрив, седину косметической краской замазав, потертого духа морщины сокрыть помышляешь ужель?
    — Нет, не искусен ты, Лар, в мастерстве эпиграммы, тельной коровы мычанье напоминают оне. Вот почему говорят: чья бы корова мычала, лишь бы молчала твоя, муха тебя укуси.
    — Стой!.. У тебя нос отрывается, дай поправлю.
    Решение изменить внешность пришло обоим одновременно — нельзя быть узнанными: маэстро занервничает. Договорились:
    1) не мешать Жорику,
    2) не мешать друг другу,
    З) не мешать Провидению.
    Как и было рекомендовано, я прихватил с собой карандаш. И листок бумаги, на котором уже давно было нечто написано…
    — У него все падают назад, а потом вперед…
    — Глаза потрясные… Усыпляет сразу, а потом превращает в инопланетян…
    — Я не поддаюсь.
    — Ха-ха, не поддашься, как же. Колебал он таких, как ты, одной левой.
    — В космос брали его и на шахматный матч… Если бы не он…

    — А от глупости лечит?
    — Дурак, он гениев делает.
    — Выйди, спой что-нибудь…
    — В-в-в…
    Знакомый ажиотаж. Едва втиснулись по законным билетам, на контроле пришлось унимать дерущихся безбилетников, чуть не потеряли свои носы.
    Зал бурлит, как желудок Гаргантюа. На авансцене ничего, кроме нескольких десятков стульев и микрофона. Рояль в глубине, знаю этот «Стейнвей», я выступал здесь когда-то тоже…
    Выходит ведущая. "Сегодня у нас в гостях…"
    Аплодисменты.
    Оргаева пока нет. Долгие-долгие аплодисменты…
    Мертвая тишина.

    Он уже здесь. Он давно здесь. Но нужно было появиться из-за края занавеса ни раньше, ни позже, а в тот самый, единственный миг кульминации ожидания, когда простой шаг в поле зрения воспринимается как материализация из эфира. Мысленно аплодирую: да, это психотехника, да, искусство…
    Еще несколько неуловимых мгновений…
    Вот он, Жорик — в светлом простом костюме, слегка домашнем, без галстука, в не слишком вычищенных ботинках. Чем непритязательней облачение чудотворца, тем он, значит, увереннее, да, ничего лишнего, не чересчур гладко выбрит. Плотный лысоватый мужчина, мужественная некрасивость, бывалость — да, то, что надо.
    И мощный электризующий взгляд.
    Сейчас все начнется…
    Вот знаменитые танковые шаги… Жорка показывал их мне еще на четвертом курсе. Учил, вразумлял:
    — От того, как идешь, зависит девяносто процентов… Сечешь?.. Внедряется колоссальная подсознательная информация! — можешь обратить в бегство! — привести в бешенство! — восхитить! — парализовать! — уничтожить, не притрагиваясь, уничтожить! — только шагом навстречу, больше ничем!..
    Неужели не замечал? На собаке, хоть на собаке попробуй… Ну вот, без билета в Большой театр проходил, значит, надежда есть… Как должен выходить к своему объекту гипнотизер? Как танк, только как танк, запомни
    — вот так! И не дать опомниться, быстрота и натиск. Объект должен успеть единственное: ощутить себя безграничной козявкой…
    — Здравствуйте, леди и джентльмены… (Ироничная лесть. Уверенный жирный голос.)…Мы с вами достаточно знакомы. Вы немножко знаете обо мне. Я о вас тоже наслышан…
    (Пауза, полуулыбка, бурные аплодисменты. Великолепный ход на сближение.)
    …Значит, без предисловий. Начинаем сеанс.
    Резкая тишина.
    — Все вопросы потом. Каждый, кто хочет участвовать в сеансе, должен по моей команде «раз» сцепить пальцы рук за головой на затылке. Показываю — вот так… Локти должны смотреть вперед — вот так, строго перед собой, а не в стороны… Смотреть всем, не отрываясь, только на меня — вот сюда, в переносье. Дышать ровно… Не спешите, молодой человек, будьте внимательны.
    Девушка, не торопитесь, уберите с колен все лишнее… Спокойствие. Полная сосредоточенность. Внимание. РАЗ!
    В этот миг и явилось решение. Я ПОДДАМСЯ.

    Да — отбрасываю все защиты, все знания, все на свете — и помогаю Жорке со всей страстью наивности, погружаюсь в гипноз, как ягненок, как вон тот малый, который уже готов…
    Исчезаю, меня нет, будь что будет…
    Публикатор. — Я тоже слышал об этом сеансе. Говорили, это было нечто необычайное, феноменальный успех, звездный час Оргаева. И будто бы один из загипнотизированных так играл на рояле, что все плакали, и сам Оргаев бросился его обнимать.
    Д-р Павлов. — Возможно, так многим и показалось… Я сразу понял, что Антон не притворяется, все всерьез: увидел, как помутнели его глаза, утеряли подвижность зрачки, порозовела кожа — изобразить такое нельзя, это был настоящий транс.
    Меня охватил ужас — что сейчас будет?.. Не соблюл второй пункт договора: что было силы пихнул Тоника в бок — нуль реакции. Еще раз толкнул, тронул локоть, плечо — типичная каталепсия… Тут Оргаев заметил мои попытки, властным жестом приказал прекратить (не узнал, слава богу, сработал грим), и другим, не менее властным — препроводить на сцену. Я выполнил третий пункт.
    Все дальнейшее, до начала музыки, помню слабо. Там в общем-то и запоминать было нечего, все многажды пройдено…
    Антон сидел среди остальных сомнамбул на сцене, никем не узнанный, — сидел, стоял, двигался, застывал опять с мутным взглядом, с розово- стеклянным лицом. Выполнение всех внушений, участие в групповых сценах…
    Начались индивидуальные перевоплощения. Двое Репиных рисовали углем на больших листах — один изобразил нечто вроде паука, а другой самого
    Оргаева, довольно похоже. Еще один Репин…
    Нет, это уже Пауль Клее, абстракция… Оргаев внушает: "При восприятии этих ритмических световых пространств у вас нарастает чувство восторга…
    …Вы чувствуете себя частичкой мироздания, это доставляет вам неизъяснимое наслаждение…"
    Вдруг тоненькая черноволосая девушка, только что бывшая Надей Павловой и выделывавшая немыслимые антраша, начинает с закрытыми глазами раскачиваться и всхлипывать.
    Страдальческая судорожная гримаска…
    Я понимаю, что с ней происходит: вскрывается внутренний конфликт, осложнение, потом будет плохо… Нужно немедленно ее усыпить поглубже, а затем мягко, успокоительно пробудить с лечебным внушением. Но Оргаев этого не сделает: если что, просто выгонит вон со сцены, к чему возиться.
    А что такое с Антоном?!.. И он качается. Не глядя на девушку, повторяет все ее движения и мимику с абсолютной точностью — медиумирует…

    Я уже поднялся, чтобы взбежать на сцену, как вдруг произошло нечто фантастическое.
    Антон поднимается в воздух… Мне это, конечно, привиделось, показалось, я тоже был не в себе…
    Поднимается — и - медленно плывет в глубину сцены — к роялю…
    Берет несколько аккордов.
    Еще. Еще.
    Все поднимают головы.
    Оргаев смотрит окаменело: узнал.
    Девушка открывает глаза: проснулась.
    Антон играет.
    Я помню эту музыку. Она не состояла из нот. Это была Свобода. Пробудились все, один за другим. Несколько человек подошли к роялю. Другие начали двигаться в такт музыке — легко, радостно, освобожденно… Улыбаясь, пошли со сцены…
    В этот только момент Оргаев вышел из оцепенения и, брызнув потом, взревел диким голосом: "Сто-о-о-п!!.. Стоя-а-ать!!.. Спа-а-ать!!.."
    Никто не обратил на это внимания.
    Дальше смутно… Я погрузился в музыку Антона и утратил ощущение времени…
    Оргаев бросается за кулисы. Антон играет. Сцена пуста. Занавес. Музыка продолжается.
    Тишина. Лавина аплодисментов неизвестно кому.
    Не помню, как возле меня очутился Антон:
    — Я ему ее вернул… Вернул ту дурацкую клятву, нашей кровью подписанную и его краской. Вот и исполнилось им самим…
    Виртуоз
    Эта глава объясняет, что же произошло в конце предыдущей.
    Публикатор. Будучи, к своему прискорбию, человеком, далеким от искусства, я долго сомневался, стоит ли, с позиции широкого читателя, находящегося в том же положении, включать в издание эту часть лялинского архива.
    Хранится она отдельно, в драной черной нотной папке, на которой рукой
    Лялина жирными белилами нарисован огромный скрипичный ключ.

    На обороте обложки — кусочек стиха:
    …на перекрестке лиц и улиц душа и музыка сомкнулись и прежде губ и раньше рук (…) звук
    (Зачеркнуто, но разобрать можно: "все сладил").
    Кроме обрывочных рукописей, не везде внятных, здесь есть нотные тексты (в основном, как пояснил доктор Павлов, наброски пьес, рожденных в медитациях) и несколько любительских аудиозаписей, сделанных в разных местах.
    Прослушивание решимости не прибавило: одно дело — личное впечатление, другое — оценка более или менее объективная. Некоторые пьесы понравились мелодичностью и прозрачной простотой, другие зацепили острым ритмом; третьи, на мой слух, чересчур сложны, многозвучны — единственное, что я в них уловил, это чрезвычайная беглость пальцев.
    Интересными показались записи с участием других инструментов, и среди них
    — два свежо звучащих дуэта фортепиано и скрипки.
    Я спросил доктора Павлова, кто скрипач. Со смущением, не поддающимся описанию, коллега ответил:
    — Скрипачом-любителем был мой отец, школьный учитель математики. Поздними вечерами уединялся со старенькой «Маджини»… Пытался учить музыке и меня, но я едва дотянул семилетку. Опомнился лет в семнадцать, затосковал. Если бы не Антон, с аналогичной историей вышедший в другое измерение…
    — Будет скромничать, доктор, кто в каком измерении, история разберется.
    Скрипач, стало быть, — это вы, так и пишем.
    — Антон уже на шестом курсе задумал и начал понемногу набрасывать книгу о музыке и человеке… Музыке и психике… Музыке и душе… Лишние какие-то слова, даже слово «музыка» — лишнее…
    Поиск вел с разных сторон: ездил в культурологические экспедиции, наблюдал за детьми и взрослыми, рылся в библиотеке, собрал необозримый материал по звуковому общению в природе и воздействию музыки на живое; по истории музыки и ее врачебному применению… Литературный вид успел придать только нескольким фрагментам.
    После этого разговора все стало немного понятнее.
    Наброски Лялина привожу вперемешку с пояснениями д-ра Павлова и моими вопросами.
    Музыка — это предзнание.
    Из письма Бетховена

    Я покоряюсь пустяку как щепка у волны на гребне и жизнь как падаль волоку, душа моя от света слепнет…

    Какая мысль, какая страсть роялю разверзает пасть?
    О, как надменны, хищно-грубы его оскаленные зубы, как королевски он клыкаст…
    Но подойти, за крышку взяться, и затрепещет нотный стан, и партитуры прослезятся, и очертания креста в ключе скрипичном засквозятся, и кто-то встанет за спиной… и зарыдает воск свечной, и вступят клавиши и руки в неугасимый разговор, пожар божественной науки…
    …На поляне, залитой солнцем, на руку мне, прямо на часы, прыгнул с травинки кузнечик.
    Потушил зайчик. Замер.
    Секундная стрелка, показалось, побежала быстрей. Я не двинулся. Десантник начал медленно сучить лапками, шевелить крылышками…
    Спугнул. Чик! — опять прыгнул.
    Я снял часы, положил в траву.
    Присела на полсекунды иссиня-черная муха… Медленно, пошатываясь, как пьяная, переползла по прозрачной выпуклости стекла какая-то помятая букашка… Чи-чик! — кузнечик опять.
    Я опять его отпугнул.
    А он снова — прыг!..
    У каждых часов собственный голос. Сентиментален тонюсенький писк миниатюрной дамской «Мечты». Внушительно, целеустремленно теньканье мужских часов марки «Победа». Увесисто, по-солдатски, марширует будильник
    «Восход». По-старушечьи шаркают допотопные ходики. Мои, называемые
    «Алмаз», тикают с ускользающим призвоном, я изучил их песню, подкладывая на ночь под подушку. Когда не приходил сон, меня убаюкивал стучащий под ухом молоточек, покрытый бахромой с колокольцами…
    У Пастернака потом нашел строчку, объяснившую поведение кузнечика:
    Сверчки и стрекозы как часики тикают…
    Точности тут нет: сверчки — да, пожалуй, их свиристящее стрекотание на
    «тик-так» смахивает; но не слыхивал я, чтоб и стрекозы тикали; не важно это, однако, — правда поэзия не буквальна: через звуко-подобие механического и живого поэт услышал вселенское всеединство…
    Иллюзии и обманы в Природе — обмолвки истин, промельки тайн. Похоже, кузнечик принял мои часы за свою невесту — совпала какая-нибудь значимая акустическая характеристика…

    Страстно надо искать, чтобы так обмануться!
    А нас так обмануть запросто может Музыка, гениальнейшая из обманщиц.
    Случаются, впрочем, обманы и внемузыкальные.
    Однажды, проходя мимо громадного административного здания, я услыхал жуткий собачий визг. Пронзительно, то умолкая, то принимаясь вновь, взвывала отчаянно-жалобно какая-то псина.
    "Что за идиот мучит собаку!" — подумал я и пошел в сторону звука спасать несчастное животное от садиста-хозяина.
    Подошел совсем близко. Вижу: будка проходной. Входят-выходят люди, охрана проверяет документы. Входят-выходят… Собаки нет. По-собачьи визжит, открываясь и закрываясь, дверь.
    — Смазать петли надо, кретины! — кричу со злобой в пространство неизвестно кому, затыкаю уши пальцами и ухожу…
    Всякий звук наша внутренняя глубина воспринимает как Чей-то — изначальное допущение слышащего: звуковой мир одушевлен, он живой.
    Прамузыка: акушерка Жизни
    …Шум дождей, длившихся тысячелетиями, треск и грохот громадных молний… выбросы вулканической магмы… трепет теплого океанического бульона… дрожь новорожденных, еще не верящих в свое существование комочков живого…
    Наш предок, на которого мы похожи в первые две-три недели внутриутробной жизни, сначала был микроскопической клеткой, вроде амебы. Потом стал крошечным, очень быстро растущим многоклеточным шариком. Вдавился вовнутрь — стал мешочком с входным отверстием, добавил к нему с другой стороны выходное — стал миникишкой. Подрос — начал напоминать обыкновенную гидру, живущую ныне в небольших теплых прудах. Вырос еще и превратился в нечто рыбоподобное…
    Его наружная оболочка, прабабушка нашей кожи, стала средоточием первых высокораздражимых клеток. Поверхностные клетки, что попроще и погрубей, сделались самым расхожим материалом тела, а самые чуткие отступили внутрь, оставив снаружи только отростки, и образовали мозговую элиту…
    То, что было борьбою за выживание, стало чувствительностью. Бывшее умирание стало болью, бывшее спасение — наслаждением, с тем чтобы потом продвинуться на вакансии горя и счастья.
    Сквозь считанные оконца выглядывал предок в Неведомое — сквозь узенькие дырочки ощущений, строго соизмеренные с границами безопасности. Чуть дальше — неприятности, еще дальше — непоправимые катастрофы. Оконца — на грани разрушительного и полезного, на полунейтральной полосе.

    Когда ешь желе или холодец, отчетливо ощутима вибрационная дрожь при каждом прикосновении, такая же, как при дотрагиваньи до медузы: живая студенистая ткань и звукочувствительна, и чревата звуком сама; и недаром слово «волнение» относимо и к чувствам, и к состоянию физических сред…
    Первоокеанская звукодрожь была акушеркой всего живого. Прамузыка эта воспроизводится снова и снова при зарождении каждого организма и каждой клетки. Исследования показали, что микрозвуками очень точно выверенных частот общаются между собой делящиеся хромосомы; звуковыми волнами обмениваются сперматозоиды и яйцеклетки… Они поют песни и арии, они разговаривают!
    Звук старше Жизни
    Посмотри на море или кинь камешек в лужу — стоит встретиться двум движениям или движению и покою (который всегда есть тоже движение, принимаемое за несуществующее), — тут же возникает волна и распространяется насколько возможно.
    Звук, как и электромагнитные колебания, как и свет, — вид волнового существования вещества: одно из проявлений всесвязанности, всего-во-всем- пребывания, всепронизанности.

    Где жизни нет, есть ли звук?.. Где-нибудь на Луне, например?
    Почему же нет. Если какой-нибудь селеновый холмик ненароком обвалится, если лунный камушек переменит место — раздастся звук неизбежно, только никто его не услышит.
    Впрочем, как знать…
    Можно представить себе планету, где жизнь исчезла, а ее звуки все еще остаются в записях и могут звучать, превращенные кем-то в консервы
    Вечности. Может быть, и Земля наша когда-нибудь превратится в планету звуковых призраков…
    Бездна неведомого наследства… Как общались динозавры? Тягучие звуки фагота, шипение, громовой клекот? Шепоты, шелестения? Летающие ящеры издавали, должно быть, кинжальный свист?
    Запоздали мы со своей звукозаписью…
    Тишина старше музыки
    В пульсациях галактик, в молчаливых круговращениях звезд жили Ритмы,
    Мелодии и Гармонии.
    Ближайшие — от Солнца, от Луны, от планет, от внутрипланетных круговоротов — навязали себя Жизни, проникли в плоть каждого существа, каждой клетки, стали их действующей математикой…

    Долго, очень долго Тишина была прозрачным безбрежным холстом, на который
    Природа осторожно наносила скупые звуковые мазки — была, как сказал поэт, подробной и каждому существу сообщала о естественной мере его одиночества…
    Ныне уже не так. На планете царствует хамский и разрушительный человечий шум. Лезет всюду. Заставляет к себе привыкать. А от Тишины — отвыкать.
    В деревне искал я ее однажды, ступив предзимней безветренной ночью за околицу, в темень, подальше от гудливых проводов… Вот-вот — кажется, уже осязаешь… Ни времени, ни тебя… Но нет, вот паровоз твоего дыхания, аэродромный рокот сосудов, оглушительные громкоговорители мыслей…
    С тобой все твое буксующее и дребезжащее тело, весь неизгонимый изнутри шум.
    Тишина, оказывается, ревет!..
    Последние остатки безмолвия расстреливаются сверхзвуковыми выхлопами самолетов. Беззащитная Тишина перебегает с места на место: ее теперь скорее отыщешь в заброшенных городских уголках, в глухоте переулка, в запоздалом успокоении ночной квартиры, на лестничной клетке…
    В ту ночь я понял, что музыка — это не звук, а Тишина в звуке.
    Вот как об этом у Рильке:
    Музыка: изваяний дыхание, говорящих картин безмолвие, неизреченного речь…
    Пространства прощание…
    Обнажившийся до изнанки воздух… Времени луч — навстречу сердцебиению…
    Душа, выросшая из пределов своих и ставшая далью - безмерной, незаселимой…
    Черная челюсть
    Мои первые музыкальные запечатления. Музыкальный инструмент как орган сверхречи
    Твой ГОЛОС стал моим первым небом — не тем, верхним (так никогда и не знаешь, какое оно), а совсем близким — здесь, в комнате… Я слышал — говорили: "лирическое сопрано". Я не знал, зачем ты поешь, но, конечно, мне! И просил: "Мама, ПЕЙ!" — "Не пей, а пой". — "Почему?.. Пей, пей песню!"
    "Мам, еще… еще немножко…" — просил, засыпая…
    И вот что еще ты умеешь! Из этой пасти, когда открывается ее черная челюсть и обнажает так много-много белых и черных зубов — эти зубы, когда
    ты по ним бегаешь пальцами — от этого становится сладко-жутко и тепло, и мурашки…
    Особенно нравится, когда много этих зубов нажимается вместе — поют бархатно… И как ты это умеешь?.. Ты всегда это умела! Ты самая красивая…
    Великое счастье, долго не сознававшееся: родиться в семье, где звучит живьем музыка, где она чувствует себя дома.
    Нет, не профессионалы. Только по линии папы, как раз единственного нашего не отягощенного повышенной музыкальностью человека, один дядюшка был скрипачом с абсолютным слухом, играл в оркестре Большого театра.
    Любители до мозга костей. Вся мамина родня — играющая и поющая, а главное
    — слушающая.
    Что такое музыка, я уже в два года мог определить одним именем, бывшим на слуху у имевших уши: Лемешев. Гениальный тенор, великий артист, русский самородок моцартианского толка. Я его узнавал по радио, громко кричал "Лемешев поет!" и восторженно замирал…
    Были и еще имена, которые узнавал с малолетства по первым звукам — имена бессмертные, камертонные: Шаляпин, Нежданова, Барсова, Рейзен,
    Козловский, Михайлов, Русланова, Гилельс, Рихтер, Софроницкий, Оборин,
    Юдина. Спасибо страшному моему времени за одно только то, что их вместило.
    Первородство качества — присутствие духа даже в далеких от совершенства попытках собственного любительского исполнения — а вот это за спасибо тебе, родительская семья, вот за это, мама…
    Осталась ты — я потом с болью понял — высокоодаренной страдающей недоучкой. Инженер-химик. Чуть свободная минутка — за пианино, играть и петь. Русские романсы, неаполитанские песни, Моцарт, Шопен, Шуберт,
    Бетховен, Глинка, Чайковский… Доучивала — помню мучения и маленькие торжества твои в каждом такте — «Весну» Грига…
    Вот ноты — шифровки чудес, волшебные, непостижимо-притягательные иероглифы!
    Серо-желтые тетрадки, старорежимные, истрепанные, исчерканные еще твоим учителем, — и новые, чинные, застегнутые пятиструнки. Вот таинственный
    Страж Музыки, Магистр Совершенств, сам в себя заворачивающийся —
    Скрипичный Ключ!
    И вправду похож и на ключ, и на скрипку…
    Там тоже — в нотных шеренгах, в строгих россыпях черной дроби — там своя музыка: тайный свет, собранный в шагающие дробинки, в гнездящиеся, бегущие и летящие ягоды-бусинки, и каждая управляет звучной свободой струн!..
    Вот старинный наш черный Беккер с подсвечниками и бордюрной резьбой. Для меня он живой богозверь, всемогущий, всеговорящий. "Концертный звук,
    золотой. Сам поет, сам аккорд строит. Богатит воздух. Инструмент на особицу. Берегите", — говорил, помню, старик-настройщик.
    Богатит воздух, вот-вот!.. Я свято верил, что Беккер живет своей собственной тайной жизнью и, пока молчит, собирает, копит в себе музыку.
    И сейчас верю, что музыкальный инструмент — орган речи Бога, а человек — проводящее устройство к нему, с мотком проволоки: пучком нервов…
    Фанаберия

    1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   23


    написать администратору сайта