Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия

• Название: Талкотт Парсонс. О структуре социального действия
• Анкор: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Дата: 21.08.2017
• Размер: 5.67 Mb.
• Имя файла: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Тип: Документы; #8413
• Категория: Социология. Политология
• страница: 20 из 77

Дюркгейм

Дюркгейм, если сравнить его с Парето, дает первый убедительный пример начавшейся конвергенции взглядов. В какой-то мере он и Парето связаны уже тем, что их инте­ресовал целый ряд сходных проблем. Но термины, в кото­рых они решали эти проблемы, были столь радикально раз­личны, что до появления нашего исследования в них не Усматривали ничего общего, за исключением того, что оба они — социологи. Дюркгейм вообще никогда не имел дела с Опросами экономической теории в специальном смысле

этого слова. Но, как мы показали, в своих ранних эмпири­ческих работах он проявлял большой интерес к проблемам экономического индивидуализма. Более того, теоретичес­кие понятия, в которых Дюркгейм решил эти проблемы, имеют прямое отношение к статусу утилитарной точки зре­ния. Но на этом прямое сходство между двумя исследовате­лями кончается. В некотором смысле, подход Дюркгейма — это подход через схему действия, но использованную осо­бым образом. В методологической части его эмпирической критики утилитаристских теорий, содержащейся и в «Раз­делении труда» и в «Самоубийстве», утверждается, что эти теории основаны на неправильной телеологии. В терминах нашего исследования это означает, что он остается в рамках утилитаристской дилеммы и, решительно отвергая утилита­ристское ее решение, устремляется в сторону радикально-позитивистской альтернативы. Тот же тезис, выраженный в субъективных категориях, означает, что решающими эле­ментами действия являются факты внешнего для актора мира, т.е. условия его действия. Отсюда происходят его «внешнеположенность» и «принуждающая сила» как кри­терии «социальных фактов».

Но построение в «Самоубийстве» его критики всей группы утилитарных теорий, включающих факторы на­следственности и среды, приводит к целому ряду проблем. Поскольку критерии внешнеположенности и понуждаю­щих начал явно содержат эти элементы в виде открываю­щихся актору фактов, социальные факты превращаются в остаточную категорию, получаемую методом исключения. В ней оказываются неутилитарные аспекты действия, т.е. те противостоящие актору внешние факторы, которые не подпадают ни под категорию наследственности, ни под категорию окружающей среды, если в эту среду не вклю­чать других людей. Они образуют, следовательно, среду особого рода — социальную среду.

Формулировки, с которыми чаще всего связывается имя Дюркгейма, что «общество — это реальность особо­го рода», что оно есть «психическая сущность» и в нем содержатся «коллективные представления», появились, как было показано, в результате его попыток определить

эту остаточную категорию. Все эти попытки и в особен­ности аргументы, основанные на общих представлениях о синтезе, являют собой скорее косвенные подходы к про­блеме, чем развитие схемы действия, что было бы его ис­ходной точкой¹¹. В этом он зашел в тупик. В конце кон­цов этот тупик был преодолен. Решающим оказалось различие социального принуждения и естественной при­чинности. Социальная среда образует ряд условий, ко­торые не поддаются контролю для данного конкретного индивида, но в принципе доступны контролю людей в их совокупности. С этой точки зрения, наиболее значитель­ный аспект социальной среды — это система норматив­ных правил, подкрепленных санкциями.

¹¹ Мы показали , что понятие «коллективные представления» вытекает из этой схемы, но в наиболее рационалистической форме Дюркгейм выводит это из анализа средств—целей, подобного тому, который осуществлен в гл. VI.
Вплоть до этой черты, отвергая утилитарную теле­ологию, Дюркгейм все время представляет актора пас­сивным, подобным ученому, исследующему условия си­туации, в которой он находится. От него полностью ускользает волюнтаристический аспект действия и зна­чение целей. Следующий шаг, однако, радикально изме­няет это положение. Этот шаг — признание, что страх перед санкциями составляет только второстепенный мо­тив соблюдения институциональных норм; первичный же мотив — это моральный долг. В результате этого шага главным содержанием социального принуждения стано­вится моральный долг. Появляется также четкое разли­чение социального принуждения и давления естествен­ных фактов. Социальная действительность перестает быть просто остаточной категорией.

Но это возвращает Дюркгейма назад к волюнтари­стическому аспекту схемы действия, от которого он яв­ным образом отказался, стремясь отвергнуть утилита­ристскую точку зрения. Получившаяся концепция в буквальном смысле является синтезом, в котором пре­одолевается тезис и антитезис. Ведь моральный долг по отношению к норме означает не что иное, как ценностную установку в указанном выше смысле слова. Более того, поскольку введенная Дюркгеймом "социальная среда" включает в себя интегрированную систему таких норм, то отсюда вытекает и существование общей сис­темы установок, ориентированных на конечные ценно­сти. Индивидуализм утилитарной точки зрения, таким образом, преодолевается, но в результате остается толь­ко вернуться к ценностному элементу. Сформулировав уже вначале логико-социологическую теорему, в про­цессе дальнейшего ее истолкования Дюркгейм пришел к той же ее версии, что и Парето: социальный элемент предполагает существование общепризнанной системы ценностей¹².

¹² Это мы констатировали в главе X.
Но существует, однако, важное отличие. Парето, пришедший к этой проблеме посредством развития схе­мы «средства—цель» и ее обобщения на рационалисти­ческом полюсе, сформировал понятие социального эле­мента, как «цель, которую должно преследовать общество». Дюркгейм шел другим путем. Вместо того, чтобы обобщать схему «средства—цель» для любой сис­темы действия, он оперировал с индивидом, действующим в социальном окружении, и затем анализировал это ок­ружение. Здесь он обнаружил общепризнанную систему нормативных правил как одну из главных составляющих социальной среды. Отсюда он пришел к пониманию мо­рального долга, первоначально как мотива подчинения индивида данному правилу, и уже в конце увидел, что поддержание общепризнанной системы правил обуслов­лено существованием общепризнанных ценностей.

Таким образом, Дюркгейм осветил институциональ­ный аспект системы действия, тот самый, который лишь в латентном виде присутствовал в анализе Парето, хотя в своих эмпирических работах тот обнаруживает понима­ние роли этого аспекта. Дюркгейм же полностью выявил этот аспект как отличительную черту структуры систем действия, рассмотренных в терминах схемы «средства— цель». Оказалось, что действие в этой схеме имеет, по крайней мере, двойную нормативную ориентацию, как у Вебера; оно ориентировано на нормы эффективности и на нормы законности.

Эта новая точка зрения в дальнейшем имела своим результатом возвращение в теоретическую схему утили­тарных элементов в форме «интересов», стремящихся вырваться из-под нормативного контроля. Наиболее яр­кая формулировка этого тезиса содержится у Дюркгей-ма там, где он вводит понятие аномии. Тут представле­ния Дюркгейма полностью совпадают с понятием «интересов» у Парето, соотнесенным с понятием класса комбинаторских остатков. Но в целом внимание Дюрк­гейма очень мало сосредотачивалось на внутренней схе­ме «средства—цель» как таковой, включая и ее середин­ное звено. Следовательно, вычленение этого звена, которое было имплицитным в работах Парето, осталось таковым и у Дюркгейма. Дальнейшее развитие дюркгей-мовской схемы действия было революционным по свое­му значению, но оно шло в другом направлении, затраги­вая те аспекты, которые, теоретически говоря, у Парето оставались латентными.

Это развитие Дюркгейм осуществил в своем иссле­довании религии¹³. Если учесть проявление особенности его субъективистского подхода, становится неудивитель­ным, что исходным пунктом его анализа стал вопрос о том, какая «реальность», т.е. какое эмпирическое соот­несение определенного класса фактов и актора, скрыва­ется под религиозными идеями. Но несмотря на то, что вопрос был сформулирован в таких терминах, ответ на него имел революционное значение. В решении пробле­мы институтов он постепенно продвинулся в своей ин-тепретации социальной среды от трактовки ее как ряда фактов «природы» к рассмотрению ее в виде ряда пра­вил морального долга. Но эти правила есть тоже не что иное, как эмпирические факты, значение которых заклю­чается в их внутренней связи с действием в качестве средств контроля.

¹³ См. главу VIII.
Специфическими объектами религиозных идей ока­зались при этом сущности с одним общим для них свой­ством — «священностью». Сущности, с которыми обыч­но имеют дело теории религии, — это, главным образом, сущности «воображаемые»: бог, дух и пр. Но Дюркгейм показал, что это свойство присуще и более широкой груп­пе конкретных объектов, а также действий лиц в опреде­ленных обстоятельствах и т.д. Возникает, следователь­но, вопрос: что же действительно общего между всеми этими священными предметами, что сообщает им это об­щее свойство святости? Раньше пытались найти источник внутри самих предметов. Дюркгейм идет совершенно иным путем. Единственное свойство, общее всем этим предметам, — святость, и она вообще не связана с их внут­ренними свойствами, они обладают ею только благодаря определенному отношению к ним — отношению «почи­тания».

Если это верно, то человек чтит не священные вещи сами по себе, а нечто связанное с ними и вызывающее в человеке чувство почтения. Что же это в таком случае за связь? Ее невозможно вывести из внутренних свойств свя­щенной вещи, ибо она символична. Священные вещи свя­щенны потому, что они есть символы, с общим для них символическим отношением к источнику святости. Это символическое отношение было чем-то совершенно но­вым в теории действия¹⁴.

¹⁴ Впервые эта связь обозначилась в анализе у Парето, но она не рассмат­ривалась им явным образом в систематически-теоретическом контексте.
Далее возникает вопрос: что же это за общий для этих символов референт? Должно быть, говорит Дюркгейм, это нечто такое, что мы почитаем особым образом, а таким особым образом мы чтим только моральный авторитет. Следовательно, источник святости священных предме­тов — тот же самый, что и источник долга относительно моральных правил. Это — «общество». Это синтез всего того, что до сих пор рассматривалось как несвязанные друг с другом аспекты жизни человека. Этот синтез был рево­люционным достижением гения Дюркгейма.

Но эта точка зрения нуждается в дальнейшей интер­претации, для того чтобы разделаться с трудностями, ос­тавшимися в наследство от дюркгеимовского позитивизма. В таком контексте общество — это не какая-то конкретная сущность, и прежде всего неконкретная совокупность че­ловеческих индивидов, связанных друг с другом. Это — «моральная действительность >>. Дальнейший анализ пока­зал, что религиозные идеи имеют дело с когнитивными отношениями людей к некоторым неэмпирическим аспек­там мира, которые в работах Вебера в особом смысле на­зываются «сверхъестественными». С этими идеями связа­ны некоторые «активные установки», как называет их профессор Нок, отчасти детерминированные этими идея­ми, а отчасти, в свою очередь, детерминирующие их. Эти активные установки оказываются установками на конеч­ные ценности, как мы их определили выше, и в той же мере, в которой они образуют, по Дюркгейму, «общество», их можно считать общепризнанными ценностными установ­ками. Источник святости — сверхъестественное. Наши символические изображения его — священные предметы; отношение почтения к ним, так же как и почтение к мо­ральным обязанностям — это проявление наших устано­вок на конечные ценности, которые социальны в той мере, в какой они являются общепризнанными.

Но это не все. Активные установки, связанные с ре­лигиозными идеями, проявляются не только в «идеях», но и в определенных действиях или в «поведении », и этим действиям также общи свойства святости, и они также связаны со священными сущностями. Весь этот класс дей­ствий по отношению к «священным предметам» Дюрк-гейм называл ритуалом. Это действия в самом строгом смысле слова, т.е. способы, с помощью которых актор Достигает определенных целей. Как выражается Дюркгейм, это — часть «серьезной жизни » (vie serieuse)¹⁵.

¹⁵ См.: DurkbeimE. Les formes elementaires de la vie religiense. 2 ed., Paris, 1925,p546.
Но указанные действия отличаются в двух основных аспектах от действий, анализом которых мы занимались выше. Они священны и, следовательно, имеют место толь­ко в определенных условиях, намеренно изолированных от обычных утилитарных расчетов на получение выгоды — действия совершаются с «ритуальной установкой ». Кро­ме того, в них входит манипулирование священными сим­волами, т.е. то, что было названо символической связью «средства—цель». В обоих этих аспектах, будучи изме­рены стандартом внутренней нормы рациональности, эти действия не иррациональны, а внерациональны. Этот стандарт к ним просто неприменим. Наконец, ритуал для Дюркгейма — это не просто проявление ценностных ус­тановок. Он имеет большое функциональное значение для социальной «солидарности », являясь способом оживле­ния и укрепления общепризнанных ценностных элемен­тов, которые остаются латентными при повседневной деятельности. Здесь в рассуждениях Дюркгейма снова начинает звучать тема «интересов» и их центробежных (разрушительных для общества) воздействий. Ритуал — один из основных защитных механизмов общества про­тив тенденции к аномии.

Таким образом, мы проследили процесс развития Дюркгеймом учения об обществе. Из конкретной реаль­ности оно превращается в совокупность элементов дей­ствия, существующих только «в сознании индивидов». Из категории «фактов природы», обуславливающих действие человека, оно становится общепризнанной системой цен­ностей, включающей неэмпирические референты. Эта пос­ледняя тенденция достигает своей кульминации в его со­циологической эпистемологии. Она наносит последний удар по методологии позитивизма, но сама несет в себе новые трудности. В ней отчетливо обнаруживается дви­жение мысли Дюркгейма в идеалистическом направлении, которое в конечном итоге вступает в противоречие с во­люнтаристической теорией действия. Если интерпретиро­вать эту эпистемологию в терминах последней, то главной ее истиной будет то, что в более приемлемой форме выра­зил Вебер в понятии wertbeziehung, вводящем элемент от­носительности в познание и в то же время дающем отправ­ную точку для анализа социальных факторов.

Следует подчеркнуть, что в отношениях, релевант­ных данному контексту, в теориях Парето нет ничего зна­чительного, что противоречило бы теориям Дюркгейма, и наоборот. Их различия взаимодополняющи, т.к. про­сто относятся к разным областям одинаково структури­рованного пространства действия. Парето выявляет¹⁶ — чего нет у Дюркгейма — внутреннюю дифференциацию серединного звена цепочки «средства—цель» и элемент конечной ценности, не интегрированный пока в общезна­чимую систему. Со своей стороны Дюркгейм ярко выде­ляет роль институционного элемента в его отношении к цепочке «цель—средства » и дифференцирует структуру и виды проявления систем конечных ценностей, которые для Парето были остаточными понятиями.

¹⁶ В теории социальной пользы.
Это было сделано Дюркгеймом в понятии «священ­ное» при анализе роли символов, их связи с ритуальным действием и его функцией. В понятии священного подра­зумевается неэмпирический референт — конечные цен­ности. Следовательно, связь ценностных установок с «идеями» здесь гораздо более очевидна, чем у Парето. Кроме того, символические отношения, которые являют­ся основной связкой сверхъестественного с понятием свя­тости, оказываются аналитическим ключом, необходимым для понимания целого класса действий, объединяемых понятием «ритуал», который в высшей степени важен для Парето эмпирически, но в его систематической теории представлен как остаточная категория. Эти понятия у Дюркгейма можно рассматривать как дальнейшую спе­цификацию категорий нелогического действия и чувства, которыми оперирует Парето.

То, что концептуальные элементы, дифференциро­ванные в анализе в работах Парето и Дюркгейма, действи­тельно принадлежат к одной и той же теоретической си­стеме, и что их работы действительно конвергируют, находит решающее подтверждение в том факте, что, как было показано, все эти элементы плюс еще один обнару­живаются в работах Вебера. Это верно, насмотря на тот факт, что работы Вебера были совершенно независимы от работ как Парето, так и Дюркгейма, а также несмотря на то, что методологическая позиция Вебера была в дос­таточной степени туманной, поэтому разглядеть в ней статус его общей теоретической системы не так легко. Прежде всего поражает то, что немецкий историк и эко­номист пришел к пониманию места экономического эле­мента, почти идентичному концепции неоклассициста Парето, и что будучи идеалистом в исходных позициях, он создал очень сложную систему категорий, связанных с религиозными идеями, институтами, ритуалом и цен­ностными установками, по всем пунктам совпадающую с системой позитивиста Дюркгейма. Правомерно поэтому утверждать, что в этих основных аспектах совпадения есть не просто нечто предполагаемое или кажущееся, но что это совпадение былопродемонстрировано нами как эмпирический факт. Сомнению можно подвергнуть лишь правильность интерпретации работ всех трех ученых, но и этот вопрос относится к области изучения фактов.

Вебер

Анализ работ Вебера еще достаточно свеж в памя­ти читателя, так что нет необходимости отводить много места для того, чтобы повторять его выводы. Эмпири­чески главный удар веберовской концепции был направ­лен на марксистский исторический материализм, который, как мы уже говорили выше, образует — с аналитической точки зрения — вариант утилитарной концепции, поме­щенной в исторический контекст. Вебер противопоста­вил ему теорию о роли ценностных элементов в форме комбинации религиозных интересов, например, ценно­стных установок в их связи с системами метафизичес­ких идей. Эти элементы, однако, оказались помещенны­ми в контекст волюнтаристической теории действия, а не идеалистического эманационизма. Ценностные эле­менты, по Веберу, оказывают влияние в комплексных процессах взаимодействия с другими элементами сис­темы действия, а не просто «становятся реальными ». Все это Вебер подробно разработал в своих эмпирических

исследованиях отношении религиозной этики к экономической жизни¹⁷.

В методологическом плане его отказ рассматривать социальное влияние религиозных идей как процесс эмана­ции вытекал из его нападок на методологические взгляды, вырастающие из идеалистической философии¹⁸. Общим для всех этих взглядов является отрицание возможности или ценности применения обобщенных теоретических понятий к сфере человеческого действия. В противоположность им Вебер горячо отстаивал необходимость теоретических по­нятий для обоснования любых объективных эмпирических утверждений в любой области.

¹⁸ Рассмотрено нами в главах XIV и XV. "См. главу XVI.
Резко отвергая идеалистические представления о ло­гике социальной науки, он, тем не менее, выуживает из них некоторые элементы, имеющие большое значение для его собственной субстантивной позиции. Идеалистичес­кие теории интуиции подсказали ему важность включе­ния в теорию действия субъективного референта, субъек­тивной точки зрения. От концепции «свободы» Вебер заимствовал норму внутренне присущей рациональнос­ти в качестве одного из основных элементов действия. Органический аспект интуитивизма дал ему понятие цен­ностного элемента в его двойной роли: в Wertbeziehung, как методологически необходимого для теории элемен­та, и как главного элемента самого действия. И что самое главное, его методологическая защита общих понятий имеет решающее значение для концепций действия, так как наука и рациональность действия неразрывно связа­ны между собой.

В то же время в силу обстоятельств, на которые мы уже указывали, в веберовской методологической пози­ции, с нашей точки зрения, было два серьезных недостат­ка. Во-первых, стремясь четко определить логическую специфику естественных наук, что, с нашей точки зрения, совершенно необходимо, он пришел к фикционистской точке зрения на природу общих понятий в этих областях, что заслонило от него значение систематической теории, нефикционистской в существенной своей части. Во-вторых, это обстоятельство, а также тот факт, что об­щие понятия были для него остаточной категорией, при­вели к тому, что им игнорировалось важнейшее различе­ние, которое в данном исследовании формируется как различение гипотетически конкретного типа понятий и их эмпирического обобщения, с одной стороны, и кате­горий обобщающей теоретической системы — с другой. Только первые фиктивны в социальной сфере: это обус­ловлено значительной степенью ограниченности самого материала социальных наук. Применительно ко вторым такое утверждение несостоятельно.

Таким образом, его эксплицитное систематическое теоретизирование имеет тенденцию устремляться в на­правлении, отличном от того, которое нас здесь интере­сует, а именно — в направлении систематической клас­сификации структурных идеальных типов социальных отношений¹⁹.

¹⁹ Это формальная социология в духе Зиммеля, см. его "Социологию"
Но несмотря на такую методологическую ограни­ченность, из работ Вебера можно посредством анализа извлечь определенную схему структуры обобщенной си­стемы действия, которая проглядывает почти во всех стратегически важных пунктах его работ. Хотя он и не признает открыто, что эта схема имеет логический ха­рактер, ее наличие было абсолютно необходимым для получения его выводов, как эмпирического, так и тео­ретического характера. Так, путаница, связанная с ка­тегорией общих понятий, о которой говорилось ранее, была продемонстрирована в явной форме, когда мы по­казали, что на самом деле в своем систематическом тео­ретизировании Вебер пользовался различными типами понятий, что и следовало ожидать, если полагать наш анализ правильным.

Нет необходимости резюмировать структурную схему этой обобщенной системы и те пути, которыми Вебер пришел к этим элементам в той же мере, в которой мы проделали это в случае с Маршаллом и Парето. Логическая исходная точка — это опять-таки стандарт внутренне присущей рациональности, воплощенный в норме эффективности. Здесь по существу речь идет о том же самом отношении с наследственностью и средой, какое мы уже видели в различных вариантах. Середин­ный сектор внутренней цепочки «цель—средства» диф­ференцирован по существу точно тем же образом, как и в исследованиях Парето²⁰. И линия различения техни­ческих и экономических элементов проходит так же, как ее проводили указанные ученые до Вебера, но уже со­вершенно эксплицитно. Линия раздела между полити­ческим и экономическим элементами связана с более сложными проблемами, но если провести ее так, как это делает Вебер, с использованием понятия авторитета, это даст и ясное осознание значения принуждающей влас­ти, осуществляемой различными способами, и призна­ние того, что есть предел, после которого эти способы уже не могут быть описаны в обычных экономических категориях анализа.

²⁰ См. выше, глава XVII.
Элемент конечных ценностей в работах Вебера по­явился вначале в системах ценностных установок, связан­ных с религиозными идеями. Его существование в роли конечных целей в цепочке «цели—средства» было уста­новлено теоретически в связи с разработкой типов раци­онального действия.

Его институциональное отношение к цепочке «сред­ства—цель» выражается в понятии «законного поряд­ка» — прямом эквиваленте дюркгеймовских правил, об­ладающем моральным авторитетом. Его неэмпирический «религиозный» референт сформулирован в понятии «ха­ризма», соответствующем дюркгеймовскому понятию «священное». Анализируя эти понятия, оказалось воз­можным выявить взаимную связь между ценностными ус­тановками, обычно называемыми Вебером в этом контек­сте «религиозными интересами» и «религиозными ^иДеями». Рассмотрение вопроса о «значении» в связи с этими идеями и с предметами и событиями реального мира приводит к выявлению важнейшей роли, которую, вне всякого сомнения, играет и для самого Вебера существу­ющий тип действий, содержащих в себе в значительной степени как харизму, так и символизм, т.е. ритуал. И хотя они анализируются не эксплицитно, как у Дюркгейма, но все элементы дюркгеймовского анализа тем не менее на­лицо.

Во всех этих аспектах существует бросающееся в глаза совпадение идей Вебера и Дюркгейма по всем пун­ктам²¹. По тем вопросам, которые мы здесь затронули, существует три главных различия, и ни одно из них не является противоречием — все различия только в акцен­те. Категории, связанные с ритуалом, основные и очень четко разработанные у Дюркгейма, у Вебера скорее им­плицитны. С одной стороны, взаимоотношения ценнос­тных установок и идей сверхъестественного, которые из дюркгеимовских положений можно вывести лишь путем дальнейшего анализа, у Вебера эксплицитны настолько, что с их помощью можно непосредственно верифици­ровать эти выводы, сделанные из положений Дюркгей­ма. В-третьих, роль ценностных элементов в динамичес­ких процессах изменения status quo, оставшаяся еще в совершенно латентном виде у Дюркгейма, становится на центральное место у Вебера в его теории пророчества, исправляя односторонность картины, даваемой Дюркгеймом.

²¹ См. выше, глава XVII.
Наконец, у Вебера появляется еще один системо-образуемый аспект действия, а именно то, что можно назвать «способами выражения >> ценностных установок. Этот аспект не нашел отражения в работах других ана­лизируемых нами ученых. Он возникает как на методо­логическом, так и на теоретическом уровне. В исследо­ваниях Вебера он анализируется лишь в контексте ориентации действия на нормы вкуса (taste). Но при раз­боре Тенниса подобный анализ оказался применимым и для институциональных феноменов применительно к Gemeinschaft, когда упомянутые нормы содержат мо­ральный элемент, а не являются просто делом вкуса в обычном смысле этого слова.

Элементы структуры обобщенной системы действия, очерченные таким образом, распадаются на три хорошо различимые группы. Первая — это наследственность и среда, воспринимаемые субъективно, как конечные сред­ства и условия действия и как источники «незнания» и «детерминанты ошибок». Это элементы, научное пони­мание которых возможно в терминах категорий, не вклю­чающих субъективного референта²². Они дают данные для научного изучения действия²³. Знание природы и того, как ведут себя эти элементы, есть тот неизменно сохраняю­щий силу остаток, который берется теорией человечес­кого действия у радикально позитивистских социальных теорий.

Вторая группа — это группа элементов, входящих в серединный сектор цепочки «целей—средств». Она образует «постоянно сохраняющий силу остаток », за­имствованный у утилитаристских теорий. Атомисти­ческий характер утилитаристских теорий не позволил им четко дифференцировать этот сектор, но основные линии этой дифференциации можно различить. Общее всем этим теориям понятие рациональности действия позволило сформулировать технический элемент. Ути­литарные теории социального уровня в своем посту­лате о естественном тождестве интересов сформули­ровали понятие «экономический интерес». Этот термин достигает самой большой концептуальной чистоты в анализе «предельной полезности» в современной эко­номической теории (начиная с Джевонса и Маршалла). И наконец, элемент принуждающей власти получает свою классическую формулировку на утилитарной ос­нове у Гоббса и с тех пор появляется в различных фор­мах всякий раз, когда рушится постулат естественно­го тождества интересов.

²² Если отвлечься от психологических элементов, о которых будет сказано в следующей главе.

²³.См. следующую главу.
Третья группа — это группа элементов, сосредото­ченная вокруг системы конечных ценностей в той мере, в какой она интегрирована и несводима к произвольным целям утилитаризма. Она, как мы показали, возникает из позитивистской традиции при переходе ее в волюн­таристическую теорию действия. В той или иной форме она всегда присутствовала в идеалистической традиции и может считаться тем постоянно сохраняющим силу ос­татком, который теория действия почерпнула из идеа­лизма. Но до последнего времени идеалистическо-по-зитивистский дуализм современной социальной мысли создавал как в сфере методологии, так и в сфере теории существенный разрыв, мешавший интеграции всех эле­ментов в описание единой системы действия. И только соответствующая ломка идеалистической методологии, проведенная в работах Вебера, создала возможность преодоления этого разрыва в синтезе позитивистского и идеалистического направлений.

И наконец, существует элемент, не попадающий ни в одну из этих трех структурных групп как таковых, но слу­жащий скорее для их объединения. Это элемент, который встречался нам в нескольких местах и обозначался как «уси­лие» (effort). Это — название фактора, связующего норма­тивные и относящиеся к условиям элементы действия. Не­обходимость его обуславливается тем, что нормы не реализуются сами собой автоматически, а если реализуют­ся вообще, то только через действие. Это — элемент, ана­литическое значение которого в теории действия, вероят­но, прямо аналогично значению понятия энергии в физике.

Верифицируемые выводы

Можно считать, что вошедшие в вышеизложенную схему утверждения и все наши рассуждения в основной части данной работы, краткой сводкой которых они яв­ляются, представляют, за одним исключением, адекват­ное обоснование пяти тезисов, о которых речь пойдет ниже. Исключение же состоит в том, что в рамках данно-

го исследования невозможно представить все эмпиричес­кие доказательства, на которых основываются разрабо­танные теории. В нашем резюме мы вообще не касались эмпирических свидетельств, но в основном тексте была сделана попытка дать представительную выборку таких свидетельств, и читатель, которого эти вопросы заинте­ресовали более глубоко, может обратиться к работам самих названных авторов, чтобы найти в них остальные доказательства.

Пять тезисов, о которых мы говорили, таковы.

1. 
   В работах четырех ученых, которыми мы здесь занимались, были выявлены очертания схемы, которая совпадает у них всех по всем существенным моментам и представляет одну и ту же систему обобщенной социальной теории. Были выявлены структурные черты того, что мы называем волюнтаристской теорией действия. Теоретически важные расхождения этих ученых
   можно свести к трем пунктам: а) различие терминологии — одни и те же вещи называются по-разному (например, Парето называет «логическим» то, что Вебер называет «рациональным»); б) различие в глубине проведенного ими структурного анализа и, следовательно, в характере эксплицитно выделенных ими элементов. В этом отношении Маршалл вряд ли представляет
   нечто большее, чем начинающее движение за пределы утилитарной теории, хотя направление этого движения стратегически столь важно, что мы не могли оставить его без внимания; в) различие в способе выражения, проистекающее из различий эмпирических интересов исследуемых ученых и их теоретических подходов: так, моральный элемент для Парето — это в первую очередь конечные цели, элемент остатка же для Дюркгейма — институциональные нормы.
   
2. 
   Обобщенная система теоретических категорий, общая для всех рассмотренных нами ученых, если рассмотреть ее как целостную систему, представляет собой новуюразработку теории, а не просто продолжение традиций, от которых они отталкивались. Это, разумеется, не было творчеством ex nihilo: новая система конструировалась в постепенном процессе критического переосмысления некоторых аспектов и эле­ментов старых систем, в процессе, находившемся в са­мой тесной связи с эмпирическим наблюдением и верификацией. Действительно, при том разнообразии отправных точек, от которых шли указанные ученые, сам факт, что они совпадали по существу, исключает вероятность того, что она была просто позаимствова­на ими из старых систем. А главное — она состоит не только из элементов, общих всем предыдущим тради­циям. И хотя каждая из основных групп элементов этой системы может быть найдена по крайней мере в одной из прежних традиций, и не просто как остаточная ка­тегория, а в виде чего-то более существенного, тем не менее, система в целом, как особая целостная струк­тура концептуальных элементов, уже не умещается в них. Законченная новая структура в каких-то очень важных пунктах уже просто несовместима с каждой из предшествующих теоретических систем.
   

3. Создание новой теоретической системы у каж­дого из авторов находилось в непосредственной связи с основными эмпирическими обобщениями, сформули­рованными ими. Сначала с отрицательными послед­ствиями: близость эмпирических взглядов Маршалла к взглядам, преобладавшим в утилитарной традиции, была возможна только ввиду сравнительно слабой сте­пени его отклонения от этой традиции. Приведем один характерный пример: если бы от своего понимания роли общепризнанной системы ценностей он пришел к воз­можности существования отличных друг от друга сис­тем ценностей, он не мог бы оставаться в рамках при­сущего ему однолинейного эволюционизма. У Парето и Дюркгейма отклонение от всех основных позитивис­тских эмпирических теорий (таких, как прямолинейный эволюционизм, свободное предпринимательство, соци­альный дарвинизм, религия и магия, трактуемые как донаучные формы мышления) были уже самым тесным образом связаны с волюнтаристской теорией действия. Отчасти развитие этой теории шло через критику позитивистских теорий, причем исходным пунктом этой критики были новые эмпирические открытия и их ис­толкования, отчасти же новые теоретические идеи вели к новому освещению уже известных фактов. То же са­мое можно сказать и о Вебере, добавив только, что он сражался на два фронта: с одной стороны, против идеалистических эманационистских взглядов и эмпири­ческих теорий, связанных с ними, а с другой стороны, против позитивистских тенденций марксистского исто­рического материализма.

Самое главное заключается в том, что важные эм­пирические интерпретации работ всех трех ученых нельзя адекватно изложить или констатировать, пользу­ясь терминами позитивистской или идеалистической концептуальных схем. Следует помнить, что их теории, в этом смысле, не просто смелые утверждения, вроде за­явлений, что «социальное изменение в некоторых сво­их аспектах следует циклической модели», или что «су­ществуют социальные факторы самоубийства», или что «протестантская этика сильно повлияла на экономичес­кое развитие Запада». Все эти утверждения могли най­ти место и в рамках других схем. «Эмпирические интер­претации», о которых здесь говорилось, — это, скорее, особое, свойственное именно данным ученым описание свойств процессов и связей элементов тех явлений, ко­торыми они занимались, лежащее в основе их самых общих утверждений. Чем более глубоко входишь в де­тали их объяснений этих явлений, тем более отчетливо выдвигаются на первый план категории волюнтаристс­кой теории действия.

4. Один из главных источников возникновения во­люнтаристской теории действия — это правильное на­блюдение эмпирических фактов социальной жизни, в особенности же — коррективы и дополнения к наблю-А^ениям, сделанным сторонниками тех теорий, в крити­ческую оппозицию которым встали интересующие нас Ученые. Разумеется, в рамках нашей работы невозможно привести все эмпирические доказательства, выдвинутые каждым из рассмотренных здесь ученых, а также те, которые можно было бы привести дополнительно в подкрепление их обобщенной точки зрения. Следова­тельно, возможности эмпирического подтверждения этих положений не исчерпаны. Но и те доказательства, которые представлены, с нашей точки зрения вполне достаточны. Во-первых, значительная часть этих дока­зательств была подвергнута разбору и найдена в основ­ном убедительной. Во-вторых, различные критические замечания, направленные против этих эмпирических теорий, также были нами рассмотрены и найдены не­основательными. И наконец, был выявлен поразитель­ный факт конвергенции: работы этих ученых, исходив­ших из совершенно различных отправных посылок, складываются в единую теорию.

Конечно, можно представить себе, что конверген­ции вовсе не было и что ее обнаружение в данной ра­боте есть результат накопления ошибок в интерпрета­ции фактов автором исследований. Можно также предположить, хотя и с очень малой вероятностью, что это — результат накопления случайных ошибок самих теоретиков. Если рассматривать каждую из этих воз­можностей, то следовало бы рассчитать ее вероятность, учитывая число различных элементов и их комбинаций. Результат совпадения именно предрасположенностей представляется в высшей степени маловероятным из-за большого несходства личностей всех указанных уче­ных, что и было отмечено в первой главе. Например, антиклериальный, радикальный гуманизм, который был у Дюркгейма основой его ценностей, очень часто становился мишенью разящей иронии Парето. Нако­нец, различия между индивидуалистическим позити­визмом, социологическим позитивизмом и идеалисти­ческими социальными теориями как концептуальными схемами столь велики, что исключают какое бы то ни было объяснение конвергенции с точки зрения имма­нентного развития этих теоретических систем без ссылки на факты. Любая из этих теоретических систем могла развиваться во многих направлениях, в них не было ничего такого, что толкало бы их именно в сторону волюнтаристической теории действия. Прежде всего утилитарная точка зрения могла развиваться — и действительно развивается — в радикальный пози­тивизм, особенно в теорию естественного отбора и пси­хологический антиинтеллектуализм. Точно так же и критика марксистского материализма с позиций защи­ты роли «идей» легко может трансформироваться в радикально идеалистическую теорию, и именно это произошло, например, с Зомбартом.

Поскольку названные выше объяснения эмпиричес­ки фиксируемого факта конвергенции теорий призна­ны нами несостоятельными, остаются еще два объясне­ния. Первое — это обусловленность конвергенции поисками адекватных трактовок существующих фактов, т.е. трансформациями теорий в ходе их приведения в соответствие с фактами. Второе состоит в том, что ис­точником конвергенции могли стать некоторые особен­ности общего движения европейской мысли — незави­симым от фактов, наблюдавшихся учеными, но общим для всех рассмотренных здесь интеллектуальных тради­ций, на которых возникла волюнтаристическая теория действия. Мы ни в коем случае не считаем, что послед­нее не имело места — такое движение действительно было, но взятое само по себе оно не может служить ис­черпывающим адекватным объяснением²⁴. В дополнение к уже представленным нами доказательствам в пользу этой точки зрения могут быть приведены еще следую­щие. Исключение наблюдения фактов как важного эле­мента в развитии теории действия приводит на деле к исключению самого действия. Не следует исходить из случайного соответствия между теоретической схемой и фактами, к которым она относится, так как такое раз­витие невозможно релевантно представить без некото­рой степени правильности наблюдения фактов. Но если стать на точку зрения такого случайного совпадения, то вся проблема природы науки как таковой, не говоря уже

²⁴ Для такого теоретического единомыслия, по-видимому, существенным элементом объяснения должны быть общие источники совпадения.

о конкретном ряде рассматриваемых нами научных идей, получит столь радикально отличающуюся от принятой здесь окраску. В этом случае наше исследование поте­ряет смысл²⁵.

Это заключение, в частности, имеет значение пото­му, что, если оно верно и нам удалось это продемонстри­ровать, то понятия волюнтаристской теории действия представляют собой убедительные теоретические конст­рукты. Это, конечно, не означает, что они возможны толь­ко в их нынешней формулировке и не могут развиваться далее. Но они были подвергнуты испытанию, показавше­му, что составляют концептуальную схему, полезную для эмпирических исследований.

Следовательно, они пригодны как возможный исход­ный пункт для дальнейшей теоретической работы, по­скольку наука всегда идет дальше любого теоретическо­го исходного пункта. Выступать в защиту использования этой схемы не означает, таким образом, выдвигать уто-

²⁵ Тезис о том, что существовала конвергенция воззрений указанных в на­шем исследовании теоретиков в структуру одной и той же обобщенной си­стемы действия, — это тезис настолько решающий, что, рискуя утомить читатателя повторениями, мы опять отсылаем его к основным местам ра­боты, в которых мы это продемонстрировали.

В наиболее строгом смысле можно сказать, что некое заключение верифи­цировано, если: (1) каждая констатация факта, от которого она логически зависит, может быть верифицирована посредством совершенно определен­ной, недвусмысленной операции и (2) каждый шаг логического вывода мо­жет быть сделан с математической строгостью. Нельзя сказать, что отме­ченная нами конвергенция продемонстрирована в таком совершенно стро­гом смысле. То, что исследованные нами авторы действительно писали так, как мы это изобразили, можно верифицировать посредством совершенно определенной операции: чтения их текстов. Но общее число соответству­ющих констатации фактов очень велико, поэтому, к сожалению, здесь не­возможно применить математические методы к логическим выводам из этих фактов. Проблема, которая здесь возникает, это проблема помещения этих фактов в некоторую общую модель, которую можно интерпретировать. Если не считать математической демонстрации, то нет никакого способа убедить критика, который просто отказывается видеть факты в их связи с общей моделью, представленной здесь, и упрямо предполагает, что имеет место неправильная их интерпретация. На это можно возразить, что пока не существует другой интепретации этих фактов, сведенных воедино, ко­торую можно было бы принимать всерьез, хотя будучи взяты по отдельно­сти эти факты могут быть истолкованы и в рамках других схем. Рассмот­ренные в терминах использованной здесь схемы, эти факты образуют пос­ледовательную конфигурацию, так что доказательство конвергенции по­лучается адекватным. Тот, кто рассматривает эти факты все вместе и в связи с этой схемой, не может прийти к другому выводу.

пическую программу того, что надлежит делать соци­альным наукам, и чего они никогда до сих пор не делали. Напротив, это означает исходить из того, что то, что при­несло пользу в прошлом и способствовало получению важных эмпирических результатов, по-видимому, будет столь же полезно и в будущем при дальнейшем развитии.

5. Четыре приведенных выше вывода, взятые вмес­те, образуют надежную эмпирическую верификацию те­ории. В данном конкретном случае — это теория разви­тия научной теории, сформулированная в первой главе. Действительно, невозможно понять указанные процес­сы научного изменения на какой бы то ни было другой основе. В частности, мы показали, что это изменение не­возможно представить адекватно: а) ни как результат процесса накопления новых знаний об эмпирической реальности, получаемых вне связи с постановкой про­блем и направлениями интересов, заложенных в струк­туре первоначальных теоретических систем; б) ни как результат процессов чисто «имманентного» развития первоначальных теоретических систем без обращения к фактам; в) ни как результат воздействия элементов, вне­шних по отношению к науке, таких как личные пережи­вания ученых, их классовое положение²⁶, националь­ность²⁷ и т.д. Эти уровни взаимозависимости структуры теоретических систем с наблюдением и с верификацией фактов могут иметь большое, но никоим образом не исключительное значение. <sup>28

26</sup> Марксист сказал бы, что поскольку речь идет не о пролетарских ученых, этот элемент нельзя исключать. Мы считаем, что это не вносит никакого изменения в общий вывод. Существует слишком много доказательств того, что имеют значение другие элементы, а не классовое положение.
²⁷Следует напомнить, что все четверо ученых, нами рассматривавшихся, — различной национальности.
²⁸ Можно указать на то, что этот вывод содержит нечто большее, нежели утверждение об эмпирической значимости рассматриваемой теории. Он говорит о том, что мы продемонстрировали, в частности, и ее эмпиричес­кую пригодность среди прочих факторов, объясняющих ее возникновение. На ее создание влияли, конечно, и многие другие факторы, но их было не­достаточно, и теория в том виде, в каком она здесь была представлена, не появилась бы, если бы ее авторы не занимались корректными наблюдения­ми фактов и логически правильными рассуждениями на основе этих на­блюдений. Только приняв этот тезис, наше исследование может претендо­вать на то, чтобы быть вкладом в социальную динамику.
В связи с этим полезно указать, что, если признать последний вывод, в особенности в сочетании с четырьмя предыдущими, то наше исследование имеет право на то, чтобы его рассматривали не просто как вклад в осмысле­ние некоторых социальных теорий и процессов их разви­тия, но также и как вклад в социальную динамику. Ибо развитие эмпирического знания является чрезвычайно важным фактором процесса социального изменения, по­скольку оно тесно связано с рациональным действием, которое и является главной темой нашего исследования. Рационалистический позитивизм ошибался только в том, что рассматривал этот фактор как единственный. Данное утверждение верно как относительно знания о челове­ческом действии, так и относительно знаний о природе. Следовательно, понимание характера процессов, благо­даря которым это знание — особенно в форме науки — претерпевает развитие, есть совершено необходимое предварительное условие правильного понимания его социальной роли. Конечно, наше исследование не реша­ет этих проблем в целом, но оно может претендовать на то, что делает вклад в их решение.