Драч Г.В. - Культурология. - Р-на-Дону, 2002. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений Ростов нД Феникс, 2002. 608 с
 Скачать 6.31 Mb.
|
|
жизнь есть сон. То, что люди в разной степени подвержены меланхолическому наваждению, объясняется и образом жизни. Некоторые сословия и общественные состояния особенно склонны к болезни черной желчи. Таковы школяры, для которых меланхолия — «один из пяти бичей», люди ученых занятий, сохнувшие без 255 Культурология: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений — Ростов н/Д: «Феникс», 2002. — 608 с. Янко Слава (Библиотека Fort/Da ) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || 256 * Цит. соч. G. 334. ** Там же. С. 335. 553 движения, а потому с застойными гуморами. Художники и лицедеи, распаляющие свою фантазию. Бёртон не упускает случая сделать ряд характерологических и социально-психологических зарисовок. Меланхолией страдают девицы и вдовы. Они часто плачут и считают, что одержимы бесами. Им лучше выйти замуж, взяв за пример Деву Марию с ее праведной жизнью. Отношение Бёртона к прекрасной половине человечества очень сочувственное, передовое и медицински обоснованное. Держать женщин вза- перти, лишать семейной жизни, заточать в монастыри противоестественно и опасно. Из женщины может получиться фурия не только в переносном, но и в прямом значении слова. Меланхолия возникает также от бедности и бесправия, поэтому людей не следует обрекать на нищету и лишать свободы. Существует любовная меланхолия. И для этого расстройства Бёртон дает профилактические и лечебные советы. Д. Меланхолия и вера Закончить рассказ об «Анатомии меланхолии» уместно тем же, чем сам Бёртон заканчивает свое безбрежное произведение. Рассмотрев разные виды меланхолии, он подходит к самой опасной: религиозной ме- ланхолии. Это — расстройство любви небесной, т.е. любви к Богу. Вот уже где целый океан заблуждений и безумия! Бог вечен, всемогущ, неизменен, мудр, совершенен. Но совершенство Творца человек должен постигать своим несовершенным разумением. Любовь к Богу испорчена аффектами и соблазнами. Часть души, предназначенной ему, уносит земная любовь. Перечислив и обличив главные религиозные заблуждения — идолопоклонство, ереси, сектантство, — Бёртон приходит к редкому для своего времени выводу: людям надо позволить верить, как они могут и как хотят. Веротерпимость обоснована бесконечностью Бога и мироздания, а также бесконечностью пандемонизма. «Из-за того, что есть бесконечные планетарные и небесные миры, так же должны быть бесконечные гении и духи, принадлежащие к каждому из них; и посему (так как все они будут обожествлены) — бесконечные религии» * . Своеобразие этой позднеренессансной * Цит. соч. С. 923. 554 веротерпимости в том, что она возникает от соединения коперниканско-галилеевской космологии и ученого демоноведения. Примитивные же религии и ереси Бёртон считает обожествлением духов. Отчасти это проистекает из-за помутнения разума черной желчью, что мешает видеть настоящего Бога. Лжепророков и религиозных мечтателей, продолжает Бёртон, следует посылать не на костер, а в Бедлам, ибо они — сумасшедшие. Еретиков, сектантов, атеистов лечить диетой и правильным образом жизни. Религиозная меланхолия — тоже болезнь отравления гуморами ума, но случай этот особый, так как касается веры и проистекает при повышенном внимании и участии дьявола. Самое опасное для страдающего религиозной меланхолией — впасть в отчаяние, т.е. усомниться в Боге и отречься от него. Такое бывает, когда ядовитые пары окутывают сознание. Это — всегда дело Сатаны, орудующего гуморами. Пусть одержимый проклинает Бога и призывает дьявола — он будет прощен, если поступил так в умопомрачении, а затем раскаялся. Хуже, если отречение совершено по собственной воле грешника. Но и тогда надо надеяться на бесконечную милость Творца, так как прощены в конце концов будут все, в том числе и дьявол. Этот теологический оптимизм, выведенный из суровой религии предопределения, позволяет Бёртону завершить свою книгу призывом к надежде, которая одна позволяет выстоять в превратностях человеческого существования. 256 Культурология: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений — Ростов н/Д: «Феникс», 2002. — 608 с. Янко Слава (Библиотека Fort/Da ) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || 257 4.6. УМБЕРТО ЭКО. От интернета к Гутгенбергу * (пер. и реферировование М. С. Атчиковой) Умберто Эко (р. 1932) — знаменитый ученый-медиевист, семиотик, специалист по массовой культуре, профессор Болонского университета и почетный доктор многих университетов Европы и Америки. Как романист Эко — автор трех романов: «Имя розы» (1980), «Маятник Фуко» (1988), «Остров накануне» (1995). Как историк культуры — автор книг «Эстетика Фомы Аквинского» (1970), «Домашний обиход» (1973), «На периферии империи» (1977), «О зеркалах» (1985), «Семиология обыденной жизни» (1987). Как семиолог Эко знаменит «Открытым произведением» (1962), «Семиологией визуальных коммуникаций» (1967), «Трактатом по общей семиотике» (1975), «Lector in fabula» (1979) и «Пределами интерпретации» (1990). В данной книге читателю предлагается первая половина лекции, прочитанной Умберто Эко в Колумбийском университете 12 ноября 1996 года. Основная тема лекции — соотношение нового средства коммуникации с предшествующим. Свой анализ Эко начинает с перечисления тех опасений, которые появляются с изобретением новых способов коммуникации на протяжении всей человеческой истории. По мнению итальянского философа, страх человечества, что новый способ коммуникации разрушит предшествующий, можно выразить в фразе «Это убьет то». Так письменность, согласно Платону, может уничтожить память. Печатная книга разрушит ту образность и наглядность визуальной культуры, которую представляли средневековые соборы (эта мысль высказывается Виктором Гюго в романе «Собор Парижской Богоматери»). А во второй половине XX века похожие опасения выражает канадский культуролог * Источник в сети Интернет: http://www.itelynet.com/columbia/inter-net.htm 556 Герберт Маршалл Маклюэн: радио и телевидение могут уничтожить печатную книгу. Сможет ли гипертекст заменить книгу, — вот тот вопрос, который волнует Эко как теоретика современной массовой культуры и на который он пытается ответить в своих лекциях. Платон в диалоге «Федр» описывает следующий фрагмент: когда Гермес, предполагаемый изобретатель письменности, показал свое изобретение фараону Тамусу, тот похвалил его новую технологию, которая, как предполагалось, позволила бы людям помнить то, что они могли бы забыть. Но фараон так и не был удовлетворен: «Искуснейший Тевт, — сказал он, — память — это большой дар, который нужно непрерывно упражнять. С твоим изобретением люди не будут больше обязаны тренировать память. Припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою». Мы можем понять беспокойство фараона. Письменность, как и любое новое технологическое устройство, ослабляет те человеческие способности, которые оно как бы заменяет и укрепляет, так автомобиль уменьшает нашу способность двигаться. Письменность опасна также из-за того, что она предлагает людям окаменевшую душу, карикатуру ума и застывшую память. Платон, естественно, иронизирует. Написав свои рассуждения против письменности, он вложил их в уста Сократа, который сам никогда не писал. В наши дни никто не разделяет эти опасения по двум очень простым причинам. Во-первых, мы знаем, что книги — это не способ заставить кого-то мыслить точно так же, как и мы; а наоборот, это механизм, который побуждает человека к дальнейшим размышлениям. Только после изобретения письменности стало возможным написание такого шедевра спонтанной памяти, как «В поисках утраченного времени» Пруста. Во-вторых, если когда-то люди нуждались в тренировке памяти для того, чтобы запоминать факты, то после изобретения письменности они также смогли тренировать свою память для того, чтобы запоминать книги. Книги упражняют и улучшают память, а не наркотизируют ее. Тем не менее фараон выразил исконный страх всего человечества — страх, что новое технологическое достижение отменит или разрушит то, что мы считаем драгоценным и плодотворным, то, что представляет для нас значение само по себе и глубоко духовно. Фараон как бы показал сначала на письмена, а затем на идеальное изображение человеческой памяти и произнес: «Это убьет то». 557 Тысячелетия спустя Виктор Гюго в романе «Собор Парижской Богоматери» показал нам священника Клода Фролло, указывающего сначала на книгу, а затем на собор и произносящего: «Ceci tuera cela», «Это убьет то» (Книга убьет собор, алфавит убьет образы). Действие романа развивается в XV веке, чуть позже, чем изобрели печать. До этого рукописи предназначались для малочисленной элиты образованных людей. Работа же по обучению масс историям из Библии, житиям Христа и святых, моральным нормам и даже истории своего собственного народа, а также начальным сведениям из географии и природоведения — эта работа отводилась фрескам и статуям собора. Средневековый собор был своего рода постоянной и неизменной телевизионной программой, посредством которой людям рассказывалось обо всем совершенно необходимом как для их повседневной жизни, так и для вечного спасения. Книга же отвлекала людей от наиболее важных ценностей, поощряла излишнюю информированность, свободную интерпретацию Священного Писания и нездоровое любопытство. В шестидесятых Маршалл Маклюэн написал свою Галактику Гуттенберга, в которой он заявил, что 257 Культурология: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений — Ростов н/Д: «Феникс», 2002. — 608 с. Янко Слава (Библиотека Fort/Da ) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || 258 линейный способ мышления, возникший с изобретением печати, постепенно заменяется более глобальным способом восприятия и понимания через образы телевидения и другие электронные средства. Если не Маклюэн, то его многочисленные читатели как бы показывали пальцем сначала на Манхэттенскую дискотеку, а затем на отпечатанную книгу и произносили: «Это убьет то». Средствам массовой информации нужно было время, чтобы принять идею о том, что наша цивилизация становится image oriented, ориентированной на зрительный образ, который приведет к снижению грамотности. В настоящее время это обычный принцип для любого еженедельного журнала. Что интересно, так это то, что масс-медиа начали праздновать снижение грамотности и огромное влияние образов как раз в тот момент, когда на мировой сцене появился Компьютер. Безусловно, компьютер — это прибор, посредством которого можно производить и редактировать изображения, и так же безусловно, что инструкции даются нам в виде иконок; но в равной степени верно и то, что первые компьютеры служили орудиями письменности. По экрану ползли слова, строки, и, чтобы пользоваться компьютером, вы должны были уметь писать и читать. Новое компьютерное поколение умеет читать на невероятной скорости. Старомодный университетский профессор сегодня не сможет прочесть текст с компьютерного экрана с 558 такой же скоростью, как и подросток. Те же самые подростки, если они хотят программировать на своем домашнем компьютере, должны знать логические, процедуры и алгоритмы, должны печатать слова и числа на клавиатуре на очень большой скорости. В этом смысле можно говорить о том, что компьютер возвращает нас в Галактику Гуттенберга. Люди, которые тратят свои ночи на бесконечный диалог в сети Интернет, главным образом имеют дело со словами. Если телеэкран может рассматриваться своего рода идеальным окном, через которое можно наблюдать весь мир в форме образов, то компьютерный экран — это идеальная книга, в которой можно прочитать о мире в форме слов и страниц. Классический компьютер обеспечил линейный вид письменной коммуникации. Экран отображал письменные линии. Это была быстро читающаяся книга. Но сейчас появились гипертексты. Линейным способом в книге можно читать слева направо, или справа налево, или сверху вниз, в зависимости от культуры. Можно перескакивать через страницы. При только что достигнутой странице 300 можно было возвратиться к странице 10, чтобы проверить что-нибудь или заново прочитать, — все это подразумевало труд, и именно труд физический. Гипертекст, наоборот, — это многомерная сеть, в которой каждая точка или узел потенциально может быть соединена с любым другим узлом. Таким образом, мы достигли последней главы нашей истории про «это-убьет-то». Мы все больше удостоверяемся в том, что в ближайшем будущем гипертекстовый CD-ROM заменит книгу. Теперь я должен спросить вас: существует ли такая перспектива в реальности или это всего лишь научная фантастика, также как есть ли различие между визуальной и письменной коммуникациями, книгами и гипертекстами? Попытаемся ответить на этот вопрос. Даже после того, как изобрели печать, книги никогда не были единственным способом приобретения информации. Имелись картины, гравюры, устное обучение и так далее, но книги в любом случае были наиболее важным средством для передачи научной информации, включая сведения об исторических событиях. Книги были оптимальным материалом. С развитием средств массовой информации, от кино до телевидения, ситуация изменилась. Всего лишь несколько десятилетий назад единственным способом изучить иностранный язык (за исключением путешествия за границу) был учебник. А сейчас наши дети учат языки, слушая песни, смотря фильмы, изучая инструкции на упаковке. То же самое происходит 559 и с познаниями в области географии. В детстве я узнавал об экзотических странах, читая приключенческие романы Жюль Верна. Мои дети знают значительно больше, чем я в их возрасте, благодаря кино и телевидению. Посредством кино можно отлично выучить историю древнеримской империи, если фильм исторически верен. Недостаток Голливуда состоит не в том, что вместо книги Тацита и Гиббона нам подсовывают фильмы, а в том, что эти фильмы — кичевые и слащавые версии Тацита и Гиббона. Хороший научно-популярный фильм может объяснить генетику лучше, чем учебник. Сегодня мы должны принимать во внимание все возможные средства для повышения грамотности. Если для изучения языков кассеты лучше, чем книги, нужно заботиться о популяризации кассет. Если компакт-диск с музыкой Шопена и комментариями к нему поможет людям лучше понять Шопена, то нечего волноваться, будут ли люди покупать пятитомные музыкальные энциклопедии. Даже если было верно то, что сегодня визуальная комму- никация подавляет письменную, то проблема состоит не в их противопоставлении, а в совершенствовании обеих. В средние века визуальная коммуникация была намного ближе народу, чем письменная. Собор был телевидением своего времени. Разница состоит в том, что главный редактор средневековых «телепрограмм» читал хорошие книги, обладал великолепной фантазией и работал для общественного блага (или, по крайней 258 Культурология: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений — Ростов н/Д: «Феникс», 2002. — 608 с. Янко Слава (Библиотека Fort/Da ) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || 259 мере, так искренне считал). Проблема состоит совсем в другом. Визуальные коммуникации должны сосуществовать с вербальными, в первую очередь с письменными. Лучший способ убедить человека — действовать путем индукции, т. е. привести множество случаев, чтобы создалось убеждение, что они составляют правило. Предположим, я хочу доказать, что собаки дружелюбны и любят своих хозяев. Я привожу много случаев, подтверждающих, что собаки дружелюбны и полезны, и тем самым внедряю убеждение, что собаки дружелюбны и полезны. Теперь предположим, что я хочу убедить вас, будто собаки опасны. Я сделаю это посредством следующего примера: одна собака загрызла хозяина. Как вы сами понимаете, единичный случай ничего не доказывает. Но, поскольку пример устрашающий, я создаю у вас впечатление, что собаки бывают недружелюбными. А как только я вас в этом убедил, я восполню общее правило из единичного случая и заключу: поэтому псам доверять нельзя. Используя такой пример, я соскользнул от описания единичной собаки к описанию собак вообще. Если ум у вас критический, вы уловите, что я извратил вербальное выражение «Одна собака плохая», 560 сформулировав его иначе: «собаки — плохие». Но если пример визуальный, а не вербальный, ваш ум окажется в трудном положении. Если я предъявлю вам изображение пса, кусающего своего хозяина, — как вы различите частное и общее? У образов есть «платоническая сила», они преображают частные идеи в общие. Вот так, посредством визуальных коммуникаций, легче проводить стратегию убеждения, сомнительную в ином случае. Читая в газете, что «такой-то» провозглашает: «X — в президенты!», я понимаю, что высказывается мнение «такого-то». Но если в телевизоре какое-то неизвестное мне лицо агитирует: «X — в президенты!», то воля индивида воспринимается как сгусток общей воли. Часто мне думается, что в ближайшем будущем наше общество расщепится (или уже расщепилось) на два класса: тех, кто смотрит только телевидение, то есть получает готовые образы и готовое суждение о мире, без права критического отбора получаемой информации, и тех, кто смотрит на экран компьютера, т. е. тех, кто спосо- бен отбирать и обрабатывать информацию. Тем самым начинается разделение культур, существовавшее во времена средневековья: между теми, кто способен был, читать рукописи и, значит, критически осмыслять религиозные, философские и научные вопросы, и теми, кто воспитывался исключительно посредством образов в соборе — отобранных и обработанных творцами. Тема для фантаста! Будущий век, в котором пролетарское большинство пользуется только зрительной коммуникацией, а планируется эта коммуникация компьютерной литературной элитой. 259 Культурология: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений — Ростов н/Д: «Феникс», 2002. — 608 с. |