Два рода счастья. Два рода счастья_Все. Вебер Г. Два рода счастья Системнофеноменологическая психотерапия Берта Хеллингера
 Скачать 1.73 Mb.
|
|
1. Совесть следит за соблюдением условий, необходимых для сохранения отношений Совесть следит за соблюдением условий, важных для сохранения отношений, а именно связи, баланса между «давать» и • брать» и порядка. Отношения могут сложиться удачно только и том случае, если одновременно выполняются все эти три условия. Без баланса и порядка нет связи, без связи и порядка нет баланса, а без связи и баланса нет порядка. В душе мы воспринимаем эти условия как элементарные потребности. Совесть стоит на службе всех трех потребностей, и каждая из них осуществляется при помощи собственного чувства вины и невиновности. Поэтому наш опыт вины различается в зависимости от того, относится ли эта вина к связи, балансу или порядку. Гак что мы по-разному ощущаем вину и невиновность в зависимости от той цели и потребности, которой они служат. а) Совесть и связь Здесь совесть реагирует на все, что способствует или угрожает связи. Поэтому наша совесть спокойна, когда мы ведем себя так, что можем быть уверены: мы по-прежнему принадлежим к своей группе, и неспокойна, когда мы настолько отошли от условий группы, что вынуждены опасаться, что полностью или частично утратили свою принадлежность к ней. В ном случае мы ощущаем вину как страх потери и исключения и как удаленность, а невиновность — как защищенность и принадлежность. Чувствовать право на принадлежность на элементарном эмоциональном уровне — возможно, самое прекрасное и глубокое из всех знакомых нам чувств. Только тот, кто познал безопасность невиновности как права на принадлежность, знает о страхе или даже ужасе исключения и потери. Чувство защищенности всегда сопряжено с чувством страха. Поэтому совершенно нелепо утверждать, что в том, что человек испытывает страх, виноваты родители. Чем лучше родители, тем больше страх их потерять. Защищенность и принадлежность — это великая мечта, ко-юрая руководит нами во многих наших поступках. Но эта меч-га неосуществима, так как право на принадлежность всегда находится под угрозой. Многие говорят, что для детей нужно создавать защищенность. Но чем больше защищенности создают для детей, тем больше они боятся ее потерять, поскольку ощущение защищенности невозможно без страха потери. То есть право на принадлежность нужно завоевывать снова и снова, им невозможно завладеть навеки, поэтому мы ощущаем невиновность как право пока еще принадлежать к группе, и неизвестно, сколь долго это продлится. Эта неуверенность — часть нашей жизни. Примечателен тот факт, что в отношениях с детьми совесть давит на родителей меньше, чем на детей в отношениях с родителями. Это может быть как-то связано с тем, что родителям дети нужны меньше, чем родители детям. Мы даже можем себе представить, что родители жертвуют своими детьми, но никак не наоборот. Поразительно. Обе стороны совести, спокойная и неспокойная, служат одной цели. Как кнут и пряник, они гонят и манят нас в одном направлении: они обеспечивают нашу связь с корнями и родом вне зависимости от того, чего требует от нас любовь в этой группе. Привязанность к родной группе обладает для совести приоритетом перед любыми другими доводами рассудка и любой другой моралью. Совесть ориентируется по тому, какое влияние оказывает наша вера или наши поступки на связь, не принимая во внимание то обстоятельство, что с других точек зрения эта вера и эти поступки могут казаться безумными или предосудительными. Так что мы не можем полагаться на совесть, когда речь идет о познании добра и зла в более широком контексте (см. главу III, 3). Поскольку связь обладает приоритетом перед всем, что, возможно, последует потом, то и вину в отношении связи мы воспринимаем как самую тяжкую, а ее последствия — как самое суровое наказание. А невиновность в отношении связи воспринимается нами как самое глубокое счастье и самая заветная цель наших детских желаний. Связующая любовь и жертвенность слабых Совесть привязывает нас к группе крепче всего, если мы занимаем в ней невысокое положение и полностью от нее зависим. В семье это дети. Из любви ребенок готов пожертвовать всем, даже собственной жизнью и счастьем, если его родителям и роду будет от этого лучше. Тогда дети, «заменяя» своих родителей или предков, делают то, чего не собирались, искупают то, чего не совершали (например, уходя в монастырь), отвечают за то, в чем не виноваты, или вместо родителей мстят за причиненную им несправедливость. Пример: Однажды отец наказал своего сына за упрямство, и той же мочью ребенок повесился. С тех пор прошло много лет, отец состарился, но по-прежнему тяжело переживал свою вину. Как-то раз в разговоре с другом он вспомнил, что всего за несколько дней до самоубийства его жена за обедом сказала, что снова беременна, и мальшка, словно вне себя, выкрикнул: «Боже мой, у нас же совсем пет места!» Отец понял: ребенок повесился, чтобы снять с родителей эту заботу, он освободил место для другого. Но стоит нам приобрести в группе власть или стать независимыми, как связь ослабевает, и вместе с ней становится тише и голос совести. Но слабые добросовестны, они остаются верными. Они демонстрируют самую самоотверженную отдачу, поскольку они привязаны. На предприятии это работники нижнего звена, в армии — обычные солдаты, а в церкви — паства. На благо сильных членов группы они добросовестно рискуют (доровьем, невиновностью, счастьем и жизнью, даже если сильные, прикрываясь высокими целями, бессовестно ими злоупотребляют. Поскольку они остаются во власти своей системы, они могут бесцеремонно использоваться против других систем. Тогда маленькие люди подставляют свою голову за больших и выполняют грязную работу. Это герои на затерянном посту, овцы, идущие за пастухом на бойню, жертвы, платящие по чужим счетам. б) Совесть и баланс Так же как совесть следит за привязанностью к родителям и роду и управляет ею при помощи собственного чувства вины и невиновности, так она следит и за обменом, регулируя его с помощью другого чувства вины и невиновности. Если говорить о позитивном обмене «давать» и «брать», то чувство вины мы ощущаем как обязательство, а невиновность — как свободу от обязательств. То есть невозможно взять в отрыве от цены. Но если я возвращаю другому ровно столько, сколько получил, то я становлюсь свободен от обязательств. Кто свободен от обязательств, тот чувствует себя легко и свободно, но и связи у него больше нет. Этой свободы может стать еще больше, если давать больше, чем обязан. В этом случае невиновность ощущается нами как претензия. Таким образом, совесть не только способствует нашей связи друг с другом, но как потребность в восстановлении равновесия она еще и регулирует обмен внутри отношений и внутри семьи. Невозможно переоценить роль этой динамики в семьях. в) Совесть и порядок Когда совесть стоит на службе порядка, то есть правил игры, действующих внутри системы, то вина для нас — это их нарушение и страх наказания, а невиновность — добросовестность и верность. Правила игры в каждой системе свои, и каждый член системы эти правила знает. Если человек их осознает, признаёт и соблюдает, система может функционировать, а такой член системы считается безупречным. Кто их нарушает, становится виновным, даже если это отступление от правил не приносит никакого вреда и никто от этого не страдает. Во имя системы он подвергается наказанию, в тяжелых случаях (например, «политического преступления» или «ереси») даже изгоняется и уничтожается. Вина в отношении порядка не затрагивает нас слишком глубоко. Мы часто позволяем себе этот вид вины, не чувствуя снижения самооценки, даже если знаем, что на нас лежат определенные обязательства или что придется заплатить штраф. Если же мы совершаем проступок в отношении привязанности или баланса, наша самооценка понижается. Так что вина переживается здесь по-разному. Возможно, это связано с тем, что, несмотря на потребность в порядке, в частностях мы в значительной степени вольны решать сами. Кроме того, совесть определяет, что мы имеем право воспринимать, а что — нет. Пример: В одной из групп рассказывает врач. Однажды утром ему позвонила сестра и попросила зайти, чтобы обсудить с ним какую-то медицинскую проблему. Он пришел, и они целый час проговорили. Затем он сказал: «Может быть, тебе все-таки чучше сходить к гинекологу». Она отправилась к гинекологу и родила здорового мальчика. Брат не заметил, что его сестра переменна. Сестра тоже не замечала своей беременности, хотя юже была врачом. В этой системе было запрещено воспринимать беременность, и даже медицинское образование не помогло им преодолеть этот блок восприятия. Белый медведь Жил-был белый медведь, который ездил везде вместе с цирком. Но хозяева не занимали его в представлениях, он был нужен им только для привлечения посетителей. Поэтому он все время сидел в своем вагончике. Этот вагончик был так тесен, что пройти он мог только два шага вперед и два назад. Потом хозяевам стало жаль белого медведя, и они продали его в зоопарк. Там его поселили в просторном вольере. Но он по-прежнему не уходил дальше, чем на два шага вперед и два назад. Когда другой белый медведь спросил его: «Почему ты так поступаешь?», тот ответил: «Потому что я так долго жил в вагончике». 2. Взаимодействие потребностей в связи, балансе и порядке Каждой из потребностей в связи, балансе и порядке совесть служит по-своему. Так, служа связи, она может требовать то, что запрещает на службе баланса и порядка, а в интересах порядка отказать в том, что позволяет ради связи. Если одна из потребностей берет верх, другие оказываются в убытке. Поэтому стремясь одновременно подчиняться всем трем условиям, человек остается каждому из них что-то должен. Как бы мы ни старались следовать указаниям совести, она будет нас, с одной стороны, обвинять, а с другой — оправдывать. Поэтому наша совесть никогда не бывает абсолютно спокойна. Так что вина и невиновность обычно идут рука об руку. Кто тянется к невиновности, обязательно коснется вины. Кто арендует дом у вины, своим поднанимателем обнаружит невиновность. К тому же вина и невиновность часто меняются платьем: вина приходит одетая невиновностью, а невиновность является в платье вины. Так что внешность обманчива, и только результат показывает, что это было на самом деле. Единственное, чего можно достичь, это чтобы вины во всех направлениях было как можно меньше. Пример: Когда мать говорит нашалившему ребенку: «Теперь ты целый час будешь один играть в своей комнате», она наказывает его ради порядка. Однако, если она выполнит требования порядка полностью и действительно оставит ребенка на целый час одного, то ребенок будет сердиться на мать, причем по праву. Потому что, отдавая должное порядку, она забыла о связи и любви. Поэтому родители нередко отменяют часть наказания. И нарушают этим порядок, поскольку связь для них тоже важна. Если же родители вообще не наказывают ребенка, то на переднем плане оказывается связь, но происходит это в ущерб порядку. Тогда ребенок тоже будет сердиться на родителей, так как не будет знать, где границы дозволенного. 3. У каждой системы своя совесть Мы установили, что мерилом для совести является то, что ценится в той группе, к которой мы принадлежим. Но каждый человек входит в несколько систем и состоит в разных отношениях, интересы которых часто противоречат друг другу. Поэтому у людей, принадлежащих к разным группам, совесть тоже разная, а у тех, кто входит сразу в несколько групп, для каждой из них своя совесть. Законы связи, баланса и порядка в каждой системе тоже свои. В группе воров, чтобы иметь право остаться, человек должен воровать, а в какой-нибудь другой группе именно этого делать нельзя. Но члены и той, и другой группы подчиняются их правилам одинаково старательно и добросовестно. Таким образом, содержание совести не имеет отношения к добру и злу, оно связано с тем, что считается ценностью в данной группе. Человек, появившийся на свет в еврейской семье, чувствует себя хорошо и уверенно, если принимает ее веру, если же он от нее отрекается, то чувствует себя плохим и ощущает над собой угрозу. То же чувство вины и невиновности испытывают христиане и мусульмане, когда следуют своей вере или от нее отрекаются. Совесть удерживает нас в группе, как собака удерживает овец в отаре. Но когда наше окружение меняется, защищая нас, та, как хамелеон, меняет окраску. Поэтому с матерью у нас одна совесть, с отцом — другая, в семье — третья, на работе — четвертая, в церкви — пятая, а за столиком в баре — шестая. То, что хорошо для одной системы, может быть вредно для другой; то, что приносит нам невиновность в одной, делает нас виновными в другой. Так за один поступок мы предстаем перед многими судьями, и в то время как один зачитывает нам приговор, другой нас оправдывает. Так что рассчитывать на невиновность безнадежно. Если тать, что чувства вины и невиновности — это средства, помогающие нам ориентироваться, чтобы мы могли существовать в определенных отношениях, тогда важно не то, виновны мы или невиновны, а важно, чтобы мы могли вести себя в соответствии со своим окружением. Эту дилемму я обобщил в одной маленькой истории. Когда я ее рассказываю, большинство слушателей «застревают» на ее переднем плане. Но у этой истории есть еще и средний и задний планы. Игроки Противниками представляясь друг другу, Они сидят напротив и на одной и той же доске различными фигурами по сложным правилам за ходом ход ведут одну и ту же королевскую игру. И оба жертвуют игре фигуры разные, и не дают друг другу передышки, покуда не кончается движенье. Коль дальше хода нет, то партии конец. Тогда один на сторону другого переходит, меняя цвет, и снова та же начинается игра, лишь партия другая. Но кто играет долго, Выигрывая и проигрывая часто, тот мастером становится с обеих сторон. 4. Совесть как обосабливающий фактор. Преодоление обособления Наряду со связующей ролью, совесть выступает и как обосабливающий, устанавливающий границы фактор. Поэтому, если мы хотим остаться в группе, нам часто приходится отказывать в праве на принадлежность, которым мы пользуемся сами, другому, не такому, как мы. Тогда совесть делает нас ужасными для другого, поскольку во имя совести нам приходится желать или причинять ему то, чего мы сами боимся как самого страшного следствия вины и как самой страшной угрозы, а именно исключения из группы. Все зло, причиняемое нами другим, мы совершаем с чистой совестью по отношению к собственной группе. Заставляя нас быть бдительными по отношению к своей группе, совесть делает нас слепыми в отношении других групп. Чем больше она привязывает нас к одной группе, тем больше она отделяет нас от других. Чем дружелюбней она настраивает нас по отношению к одной группе, тем враждебнее она делает нас по отношению к внешним группам. Но как поступаем с другими мы, так же во имя совести поступают с нами и другие. Тогда мы обоюдно устанавливаем границу для добра и во имя совести упраздняем эту границу для зла. Кто не желает отказываться от такой невиновности, всю свою жизнь остается либо ограниченным, либо злым. Любое дальнейшее развитие может происходить только посредством того, что человек входит еще в какую-то группу и там ощущает совесть совершенно по-новому. Теперь, чтобы остаться в обеих группах, ему нужно переориентироваться. Он может сделать это либо вслепую путем компромисса, либо осознанно, на более высоком уровне, через осознание и понимание, тогда это личностное развитие. Осознание тоже действует как своего рода совесть, но другая: как восприятие более широкого контекста. Поэтому добро, которое примиряет и устанавливает согласие, должно преодолевать границы, которые устанавливает со-пссть, привязывая нас к отдельным группам. Оно следует дру-шму, скрытому закону, действующему в вещах просто потому, 'по они есть. В противоположность совести оно действует тихо и незаметно, как подземные воды. Его присутствие мы замечаем только по его воздействию. Познание Желая наконец узнать, человек вскакивает на велосипед и выезжает на простор. Там, в стороне от той дороги, которая ему привычна, он находит другую. Здесь нет ни указателей, ни знаков, и потому он полагается на то, что собственными видит глазами и может собственными пройти ногами. Им движет что-то вроде радости первопроходца, и то, что раньше было для него скорей догадкой, теперь находит подтвержденье. Но вот на берегу широкой реки тропа кончается, и человек с велосипеда слезает. Он знает: чтобы двигаться дальше, ему придется оставить все, что у него с собой, на берегу. Тогда он потеряет твердую почву под ногами, его погонит и повлечет некая сила, которая намного мощнее его, так что ему придется ей себя доверить. Он не решается и отступает. Теперь, на пути к дому, он понимает, как мало знает он о том, что помогает, и как трудно рассказать об этом другим. Он уже слишком часто чувствовал себя как тот, кто догоняет другого велосипедиста, чтобы сказать ему, что у него стучит крыло. Он кричит: «Эй, у тебя стучит крыло!» — «Что?» — «Крыло стучит!» — «Не понимаю, — кричит другой, — видишь, крыло стучит!» «Что-то пошло не так», — думает он. Жмет на тормоза и едет обратно. Немного позже он задал старому учителю вопрос: «Как удается тебе помочь другим ? К тебе нередко приходят люди и спрашивают у тебя совета в таких вещах, о которых сам ты знаешь мало. И все-таки потом им лучше». Учитель отвечает: «Если кто-то остановился на пути и дальше двигаться не хочет, то дело тут не в знании. Он просто ищет уверенности там, где нужно мужество, и свободы, где правильное ему уже не оставляет выбора. Так он и движется по кругу. Учитель же не поддается на отговорки и не идет на поводу у внешнего. Он ищет середину и там, собравшись, ждет — как тот, кто паруса подставил ветру, — не достигнет ли его, быть может, то слово, что действует. Если тогда придет к нему другой, учителя он обнаружит там, куда ему самому нужно, и ответ получат оба. Здесь оба — слушатели». И добавил: «В середине легко». |