Детская литература. Методика приобщения. Гриценко З.А.. Высшее профессиональное образование

• Название: Высшее профессиональное образование
• Дата: 13.01.2019
• Размер: 1.57 Mb.
• Имя файла: Детская литература. Методика приобщения. Гриценко З.А..doc
• Тип: Документы; #63548
• страница: 13 из 26

Детская литература рубежа XIX—XX вв.

Рубеж XIX—XX вв. — самый малоизученный в русской дет­ской литературе период. Мнения о нем превратны. Иногда в дет­ской литературе видели не то, что в ней было, а то, что хотелось видеть. Так, например, книги Л.Чарской исследователь Л. Ф. Кон назвала «явно черносотенными, проповедовавшими верность пре­столу и православной церкви». А произведения К.Лукашевич, по ее мнению, в завуалированной форме насаждали буржуазную идео­логию, «призывая бедняков к кротости и смирению». По-настоящему открыта и прочитана только поэзия. Проза разбросана по журналам; никто из современных исследователей не занимался ее комплексным изучением. Устоявшиеся представления о создан­ном в это время анализу с позиций современной филологии не подвергались.

Детская литература развивалась на фоне напряженных эстети­ческих поисков всего русского искусства рубежа XIX—XX вв. — периода, впоследствии названного «серебряным веком». «Пестро­та литературной жизни, многообразие форм творчества, проти­воречивость литературных исканий и острота идеологической борь­бы — вот первое, что бросается в глаза при знакомстве с искусст­вом конца XIX—нач. XX в.».

80-е годы XIX в. —10 — 20-е годы XX в. отмечены сильнейшими экономическими и социальными потрясениями. Россия вступала в новую, капиталистическую, фазу своего развития, сопровож­давшегося войнами (Русско-японская война 1904 г., Первая ми­ровая война), революциями (революция 1905 г.; Февральская буржуазная и Октябрьская революции 1917 г.), обнищанием на­рода, сменой приоритетов и ценностей.

По мнению многих, реальность происходящего способствова­ла тому, что литература этого времени завершала пушкинский период своего развития и намечала пути в новый век. Содержани­ем реалистической литературы являлись «трагические противоре­чия действительности» (М.Горький). Литература модерна, пред­ставленная такими направлениями, как символизм (К. Бальмонт, В.Брюсов, А.Блок, А.Белый и др.), акмеизм (Н.Гумилев, А.Ах­матова, О.Мандельштам, из тех, кто активно писал для детей, в эту группу входила М.Моравская, и др.), футуризм (В.Хлебни­ков, В.Маяковский и др.), имевшая свое особое видение мира, говорившая об особом назначении искусства, была более всего занята проблемами обновления поэтики, внутрицеховыми дис­куссиями, нежели конкретикой реальной жизни и мироощуще­нием реального читателя.

Удивительно то, что все, так напряженно происходившее в литературе для взрослых: борьба идей, мнений, течений и на­правлений — мало коснулось литературы детской. Она развива­лась по собственным законам, одним из которых было новое от­крытие детства, ребенка как самоценного субъекта общества.

Детская литература рубежа веков занялась исследованием мира детства во всей его полноте и разнообразии, формированием человека в ребенке, исследованием его души, его проблем, взаимо­отношений с миром взрослых и освоением новых поэтических средств.

И только утвердившееся после революции деление всей лите­ратуры этого периода на передовую, с одной стороны, и реакци­онную, буржуазную, дворянскую — с другой, помешало при­стальнее вглядеться в то, что происходило в самой литературе.

Мир детства, изображенный в искусстве этого периода, соци­ально неоднороден. Литература о детях, которая впоследствии получила определение «передовой» (Д. Мамин-Сибиряк, А.Чехов, А.Серафимович, М.Горький и др.), создает тип «маленького ка­торжника», ребенка из эксплуатируемых слоев общества, обездо­ленного, лишенного детства. Обличительный пафос этих произ­ведений адресован взрослым, которые способны изменить соци­альные условия, порождающие детей-каторжников.

Но детям, впрочем, как любым читателям, нужны были со­вершенно другие произведения. Значительно позже это поймет М.Горький, который в письме к К.Федину в 1928 г. напишет: «Акакий Акакиевич, станционный смотритель, Муму и все другие "униженные и оскорбленные" — застарелая болезнь русской лите­ратуры, о которой можно сказать, что в огромном большинстве она обучала людей прежде всего искусству быть несчастными. Обу­чились мы этому ловко и добросовестно» (выделено мною. — З.Г.).

То, что не осознавалось выдающимися писателями-мужчина­ми, хорошо поняли и почувствовали писательницы-женщины, впоследствии получившие у С. Маршака определение — «множе­ство безымянных ремесленников»: Л.Чарская, К.Лукашевич, В.Желиховская, Е.Сысоева, А.Вербицкая, А.Хвольсон, создав­шая сказки о Мурзилке, и другие. Их бесхитростная литература оставляла ребенку надежду. А в пору социальных сдвигов, пусть это не покажется странным, оптимизм произведения, тем более произведения детского, для читателя может быть важнее его ху­дожественных достоинств. Литература для детей, прервав суще­ствующую традицию, не стала учить их «быть несчастными» — в этом ее непреходящая ценность и, думается, разгадка феномена сильнейшего воздействия ее на читателя. Детская литература го­ворила с детьми о том же, что и литература о детях, но по-друго­му. Видимо, умение чувствовать детские проблемы имел в виду Н.Чехов, когда писал о том, что «женщины играют вообще в детской литературе гораздо большую роль, чем в литературе об­щей...».

Произведение К. Лукашевич «Заработал» — это рассказ о маль­чике из бедной семьи, который хочет, но не может учиться: нет денег, нет одежды, нет отца, который мог бы помочь мальчишке. Но он не плачет, не опускает плечи, а ищет разумный выход и находит его: нанявшись помощником сторожа в сад, он зарабаты­вает себе и возможность учиться, и счастливое ощущение бытия. Ничего не изменилось в социальном статусе героя К.Лукашевич, но изменилась психология восприятия жизни. Думается, что именно этим ценен незатейливый, впоследствии ни разу не переиздавав­шийся и теперь уже прочно забытый рассказ. В другом своем про­изведении писательница утверждала: «Жизнь прекрасна, и каж­дый человек может быть полезен и нужен другому, может быть любим и счастлив» («Из деревни»).

А если рассуждать о том, кто более чувствовал нерв времени, то нелишне обратиться к ее воспоминаниям: «Я изображала прав­ду жизни, но брала большей частью хорошее, чистое, светлое; оно действует на юных читателей успокоительно, отрадно, при­миряюще» (К.Лукашевич «Мое милое детство»).

Литературу этого периода часто называли сентиментальной, что, безусловно, справедливо, если бы только в ее сентименталь­ности не усматривался порок, который впоследствии помешал понять: сентиментальный пафос — это охранительная тенденция в детской литературе, которая не давала безжалостной прозе жиз­ни окончательно завладеть детской душой, которая помогала ре­бенку наедине с книгой оставаться самим собой, мыслить катего­риями, привычными детству,
...Только детские думы лелеять,

Все большое далеко развеять,

Из глубокой печали восстать...

(О. Мандельштам)

В то время как литература для взрослых констатировала паде­ние общественной нравственности, детская литература нравствен­ность формировала:
В следующую же ночь мы были испуганы безумными криками, раздавшимися в доме.

— Пожар! Пожар в доме армянина Сторка! — слышалось среди обще­го шума и сутолоки.

Дом богача Сторка находился через два квартала от нас. При сильном ветре, который, заменив вчерашнюю грозу, и теперь буйствовал над Гори, нельзя было считать себя в полной безопасности...

Но, несмотря на грозящую опасность, княжна Тамара почти обезу­мела от восторга.

— Пожар! Пожар! — кричала она вне себя от радости, вертясь в ка­кой-то ею самой выдуманной пляске. — Пожар! Пожар! Что может быть интереснее, mademoiselle Люда! Бежимте же, бежимте же туда скорее!

— Куда, Тамара? — удивилась я.

— Как куда? Любоваться пожаром, — крикнула она нетерпеливо.

— Иными словами, любоваться несчастьем ближнего! — укоризнен­но произнесла я.

(Л.Чарская «Люда Влассовская»)

На доступном детям языке литература говорила с ними о чести и бесчестьи, о смелости и трусости, о дружбе, о памяти семьи, рода, имени, о тех личностных качествах, какими должен обла­дать порядочный человек, желающий жить в ладу с собою и окру­жающим миром.

Эта, казалось бы, второстепенная с точки зрения требований, предъявляемых к высокому искусству, литература знала секреты воздействия на читателя. Попробуем определить их. Это необходимо как для понимания литературы этого периода, так и для составле­ния представления о том, какие пути и средства воздействия лите­ратуры на читателя следует считать плодотворными, чем следует руководствоваться при формировании круга детского чтения.

• Сюжеты произведений не выдуманы, а выстраданы, пережи­ты писательницами в той или иной степени. Подлинность чувств всегда привлекает читателей. Кроме того, писательницы (Л.Чар­ская, В.Желиховская), рассказывая о себе, своем доме и соб­ственном положении в нем, умели частное сделать общим и этим привлечь внимание читателя.

• Исследователи отмечают умение писательниц выстроить сю­жет, сделать его захватывающим, романтическим, полным тайн, заставляющим юного читателя трепетать, не отпускающим его до тех пор, пока не будет прочитана последняя строка. Когда Л.Чар­ская рассказывает о Башне смерти («Княжна Джаваха»), то чита­тель о себе самом может сказать так, как говорит героиня пове­ствования: «Мое детское любопытство, моя любовь к таинствен­ному были затронуты необычайным явлением».

• Тематика произведений чрезвычайно близка детям: взаимо­отношения в семье, особенно неполной семье, где дети растут без материнской ласки (Нина Джаваха) и отцовской поддержки (Люда Влассовская), точно так же, как росли сами писательни­цы, рано потерявшие мать (Л.Чарская, В.Желиховская); разви­тие отношений между братьями и сестрами, которые не всегда понимают друг друга; разговор с читателем о том, что может про­изойти с каждым: исключение из учебного заведения; конфликт одного со всеми; душевное разобщение старшего и младшего. При этом ситуации не моделируются, а наполняются живым чувством. Эмоции автора, героя и читателя сливаются. Историческая тема­тика, приукрашенная романтической дымкой, так как действие произведений происходит в местах, мало знакомых читателю (Кав­каз у Л.Чарской и В.Желиховской), или во времени, давно про­шедшем и оттого привлекательном (Н.Манасеина «Цербстская принцесса: Повесть о детстве и юности Екатерины Второй»; Н. Го­ловин «Моя первая русская история в рассказах для детей»).

• Включение в художественную ткань произведения других, как правило, романтических жанров: сказок, легенд, снов и т.д.

• Создание характера героя, не только выдающегося, но и обыч­ного, не только главного, но и эпизодического, как характера запоминающегося. Птичница Агафья (К.Лукашевич «Птичница Агафья»), которой возмущался деятельный подросток В.Маяков­ский1, симпатична своей преданностью делу; Абрек («Княжна Джаваха») интересен своей дерзостью, хитростью, коварством; Е. П. Фадеева, реальный персонаж, бабушка писательницы (В.Же­лиховская «Мое отрочество»), — «удивительная женщина», поко­ряла не только внучку, но всех, кто узнавал о ней, своими об­ширными познаниями в разных науках, о которых женщины XIX столетия представления не имели. И даже песик Бутузка (Н.Манасеина «Бутузка»), чью естественную жизнь нарушил пе­реезд с дачи в город, надолго запоминается читателю своей ми­лой непосредственностью.

• Литература этого времени адресована конкретному читателю. И писатели, и издатели стали учитывать возрастные особенности детей, с одной стороны, и платежеспособность родителей — с другой. Так, издательство И.Н.Кнебеля выпускало как дорогие высокохудожественные книги, так и совсем дешевые. Журнал под одним и тем же названием выходил для разного возраста («Заду­шевное слово», издатель М.О.Вольф); ребенок, вырастая, не рас­ставался с ним. Стали выпускать серии книг для начинающих чи­тателей: «Моя первая азбука», «Моя первая книга стихов» и т.д. Приоритет в этом деле принадлежал товариществу М.Вольфа, открывшего для детей Л.Чарскую.

• Эмоциональное воздействие литературы на читателя было первостепенным. Память сердца оказывалась сильнее «рассудка па­мяти печальной».

Известный исследователь дошкольного детства, профессор МПГУ Р. С. Буре на вопрос, что определило сферу ее научных интересов, связанных с проблемами нравственного воспитания детей, отвечает: «...детство, увлечение в ту пору книгами Чарской. Привлекал образ ее героини-девочки, которая, несмотря на тяготы жизни, всегда оставалась доброй, отзывчивой, милосердной. Меня возмущало несправедливое к ней отношение, удивляла стой­кость ее характера: вместе с ней я переживала все перипетии ее судьбы». Все это способствовало тому, что весьма невысокий ху­дожественный уровень некоторых произведений не замечался чи­тателями. Многие из них — поэт А. Блок, искусствовед С. Дурылин, писатель Л. Пантелеев, став взрослыми людьми, говорили о том, что упоение книгой в детстве было выше всего: все осталь­ное просто не принималось во внимание, поэтому и А. Блок, и С. Дурылин зачитывались «Степкой-растрепкой», произведением, художественная ценность которого была весьма сомнительной.

• В книге «Мое отрочество» В.Желиховская дает беглые замет­ки о круге чтения дворянских детей XIX в., времени, когда росли и формировались будущие писательницы: «...русских детских ро­манов тогда еще не было, но французские и английские были прелестны». Вполне возможно, что именно эти романы показали, какой должна быть хорошая детская книга, желающая завоевать душу читателя. Не зря же судьбы героинь Л.Чарской так схожи с судьбой Нелли (Ч.Диккенс «Лавка древностей»), Джейн Эйр (Ш.Бронте «Джейн Эйр»).

• Рубеж веков — это время, когда собственные биографии (В.Желиховская «Как я была маленькой», «Мое отрочество»; К. Лу­кашевич «Мое милое детство»; Л.Чарская «На всю жизнь», «Цель достигнута», «Для чего я пишу») становятся биографиями лите­ратурных героинь, поскольку еще не произошло того, о чем О. Мандельштам после революции скажет: «Люди выброшены из своих биографий», а М.Булгаков биографию, личную жизнь свя­жет с историей и сделает средством понимания важнейших над­личностных коллизий эпохи. Для писательниц рубежа веков важ­но не время, а человек, представитель определенного сословия, его личная и сословная честь, его корни, история семьи, рода и т.д.

Может быть, потому что в 20-е гг. XX в. революция разрушила человеческие и родственные связи, из истории литературы исчез жанр пасхального и святочного рассказа, существовавшего в Рос­сии с XVIII в. и рассчитанного на уютное семейное чтение в ве­черние часы перед соответствующими праздниками. Хотя надо признать, что его художественная второсортность давно подвер­галась критике и это тоже могло повлиять на угасание жанра.

Детские журналы часто публиковали эти рассказы. В детских вариантах они были незатейливыми, лиричными, сказочными. Но иногда среди них встречались и те, которые давали возможность слушателям пережить сладостный страх, которые и по форме, и по содержанию напоминали устные страшные истории (В. Андре­евская «Незваная гостья»). Образцом жанра являются рассказы Ф.Достоевского «Мальчик у Христа на елке», А.Куприна «Та­пер», Л.Андреева «Баргамот и Гараська». Но не они, а тысячи более простых и менее выразительных произведений захватывали воображение маленьких читателей, пробуждали в них чувства доб­рые, милость к тем, кто страдает, радовали предощущением празд­ника, сладостным ожиданием его чудес.

Функциональное значение прозы этого времени вступает в противоречие с ее художественной выразительностью, низкий уровень которой был отмечен многими исследователями, начи­ная с К.Чуковского («Лидия Чарская», 1912). Открытие мира дет­ства, детского «Я», детской души требовало соответствующего эс­тетического мышления, новых форм его выражения, но они были найдены не сразу.

Свой вклад в создание прозаических произведений для детей внесли широко известные писатели рубежа веков — К. Бальмонт, Ф. Сологуб, обратившиеся к жанру сказки. И если стихотворные «Фейные сказки» К. Бальмонта, посвященные четырехлетней до­чери «солнечной Нинике», написанные для забавы, отмечены тонким знанием природы ребенка, то Ф. Сологуб мало заботится об адресате. Его сказки похожи на притчи и многозначностью повествования, и обязательным нравоучением, и философским содержанием, и отсылкой к известным сюжетам (Х.К.Андерсен «Новое платье короля» — Ф.Сологуб «Мухомор в начальниках»).
Вопросы и задания

1. Прочитайте один из романов Л.Чарской («Княжна Джаваха», «За­писки институтки», «Люда Влассовская») и роман-сказку Л. Петрушевской «Маленькая волшебница» (1997). Как вы думаете, какой из романов следует ввести (не следует вводить) в круг чтения современного до­школьника? Аргументируйте выбор.

2. Прочитайте статью К.Чуковского «Лидия Чарская» (Собр. соч.: В 6 т. — М., 1946. — Т. 6. — С. 150—162). Попытайтесь обосновать свое согласие или несогласие с автором статьи.

3. Познакомьтесь с текстом неатрибутированного рассказа «Куроч­ка». Определите его жанровую разновидность. Докажите правомерность определения.
Курочка

Под Пасху бабка Тимофеиха отняла у курочки Рябы все яички.

— Куд-куда? Куда мои яички? Мои будущие детки! — замахала курочка крыльями. Но бабка курочку не послушала и все яички унесла.

Решила курочка поглядеть, что она с ними сделает. Неужели опять яич­ницу? Тихо подскочила Ряба к избе, подпрыгнула, зацепилась за карниз и в окошко смотрит. А там чудеса творятся!

Сидят вокруг стола Тимофеихины внуки и простые курочкины яички превращают в волшебные. На каком нарисуют цветочек голубой, на ка­ком — красную церковку, а какое просто разукрасят яркими красками.

Успокоилась Ряба. Слетела с карниза, вперевалочку пошла в свой курятник, по дороге склюнула зернышко, залезла на жердочку и уснула. Снится ей удивительный сон — точно бы вылупляется из волшебных яичек то, что на них нарисовано. То цветочек вылупится, то церковка...

Но что это? Дин-дон! Дон-дон! Проснулась Ряба и чуть на пол не упала от удивления. Дин-дон! Будто звон? Будто пение? Никак ничего не поймет спросонья курочка, крыльями хлопает, кудахчет...

А вы догадались, что произошло?