Агата КристиДесять негритятAnd Then There Were NoneAgatha ChristieAnd Then There Were None
 Скачать 493.54 Kb.
|
|
Глава 4 I На миг все смолкли. Воцарилась горестная, озадаченная тишина. Потом ясный и чистый голос судьи зазвучал снова: – А теперь мы перейдем к следующей стадии нашего расследования. Правда, сначала я расскажу о себе. Он вынул из кармана письмо и швырнул его на стол. – Это послание написано якобы моей старинной приятельницей, леди Констанцией Калмингтон. Я не видел ее уже много лет. Она путешествует по Востоку. Письмо как раз в ее духе – расплывчатое, бессвязное; в нем она приглашает меня сюда погостить от имени хозяина и хозяйки, которых описывает также туманно. Так что прием один и тот же, как видите. Упоминаю о письме только потому, что оно согласуется с другими уликами – из чего вытекает одно любопытное умозаключение. Кем бы ни был тот человек, который заманил нас сюда, ему многое о нас известно; точнее, он потратил немало сил и времени, чтобы это узнать. К примеру, он – или она, не знаю – осведомлен о моей дружбе с леди Констанцией и даже знаком с ее эпистолярным стилем. Ему кое-что известно о коллегах доктора Армстронга и их настоящем местонахождении. Он знает прозвище друга мистера Марстона и то, какие тот обыкновенно шлет телеграммы. Он точно знает, где два года назад отдыхала летом мисс Брент и с кем она там встречалась. Он все знает об армейских приятелях генерала Макартура. Он умолк. Потом продолжил: – В общем, он знает очень много. И, основываясь на этом знании, выдвинул против нас вполне определенные обвинения. Поднялся ропот возмущения. – Все это наглая ложь! – крикнул генерал Макартур. – Клевета! – Это ужасно! – воскликнула Вера, часто дыша. – Чудовищно! Роджерс хрипло вымолвил: – Ложь – все ложь… мы никогда… никто из нас… Энтони Марстон буркнул: – Даже не знаю, о чем там говорил этот болван! Поднятая рука судьи Уоргрейва усмирила волнение. Он заговорил, тщательно подбирая слова: – Я хочу заявить следующее. Наш неизвестный друг обвиняет меня в убийстве некоего Эдварда Ситона. Я прекрасно помню этого человека. Он предстал перед судом в июне тридцатого года. По обвинению в убийстве пожилой леди. Адвокат был мастер своего дела и сумел составить у присяжных благоприятное мнение о своем подопечном. Тем не менее улики свидетельствовали против него. Я высказался соответственно, и присяжные вынесли вердикт «виновен». Вынося смертный приговор, я только подтвердил их мнение. Защита подала апелляцию на основании якобы имевшего место неправильного руководства. Ее отклонили, осужденного казнили. И теперь я хочу заявить перед всеми вами, что в этом деле моя совесть совершенно чиста. Я лишь исполнил свой долг, и ничего больше. Я вынес приговор человеку, признанному виновным судом. Армстронг вспомнил. Дело Ситона! Приговор всех тогда удивил. Как раз во время слушаний он встретил в ресторане Мэтьюза, королевского адвоката. Тот был уверен, что выиграет дело. «Вердикт присяжных уже у нас в кармане. Оправдательный, почти наверняка». А потом до него доходили такие комментарии: «Судья был настроен против обвиняемого. Он убедил присяжных, и они сыграли ему на руку. Но все строго по закону, не подкопаешься. Старый Уоргрейв свое дело знает. Хотя он практически свел с этим парнем счеты». Воспоминание нахлынуло внезапно. И доктор, не успев подумать, спросил: – А вы знали этого Ситона лично? Я имею в виду, до дела? Холодные глаза рептилии глянули на него из-под набрякших век. Чистым холодным голосом судья произнес: – Я ничего не знал о Ситоне до начала слушаний по его делу. Армстронг подумал: «Он лжет. Точно лжет». II Дрогнувшим голосом заговорила Вера Клейторн: – Я тоже хочу рассказать. О том мальчике – Сириле Хэмилтоне. Я была его гувернанткой. Врачи запрещали ему заплывать далеко в море. Однажды, когда я была чем-то занята, он взял и поплыл. Я за ним… Но я не успела… Это было ужасно… Но я не виновата. Коронер на дознании сказал, что моей вины тут нет. А его мать – она была так добра… Если уж она не винила меня ни в чем, то зачем… зачем говорить тогда такие ужасные вещи? Это несправедливо, несправедливо… И она горько заплакала. Генерал Макартур похлопал ее по плечу и сказал: – Ну, ну, девочка… Конечно, все это неправда. Этот тип просто спятил. Спятил, и все тут! Рехнулся! Телегу ставит впереди лошади. Он выпрямил спину, расправил плечи и гаркнул: – Не в моих правилах отвечать на клевету. Но на этот раз я чувствую, что придется… придется сказать, что в этом обвинении насчет… э-э… молодого Артура Ричмонда нет ни слова правды. Ричмонд был одним из моих офицеров. Я послал его в разведку. Его убили. На войне смерть – естественное дело. Должен сказать, что я оскорблен… клевета на мою жену. Безупречная женщина. Абсолютно – жена Цезаря! Генерал Макартур сел и дрожащей рукой расправил усы. Было заметно, что речь стоила ему больших усилий. Заговорил Ломбард. В его глазах плясали чертики. Он начал: – Насчет тех дикарей… – И что с ними? – подхватил Марстон. Филипп Ломбард ухмыльнулся: – Все верно. Я их бросил! Из чувства самосохранения. Мы заблудились в буше. Я и еще пара парней взяли оставшийся провиант и смылись. Генерал Макартур сурово вопросил: – Вы бросили своих людей? Оставили их умирать с голоду? – Да, – ответил Ломбард. – Я поступил не как пукка сахиб, конечно. Но долг перед самим собой – первейший долг всякого человека. К тому же дикари не боятся умирать. Для них это не то же самое, что для нас, европейцев. Вера отняла от лица ладони и спросила, глядя на него в упор: – И вы бросили их – умирать? – Я бросил их умирать, – ответил Ломбард. И его веселые глаза глянули в ее, испуганные. Энтони Марстон озадаченно сказал: – Я тут подумал – Джон и Люси Комбз… Должно быть, это те двое ребятишек, которых я сбил под Кембриджем. Чертовски не повезло. – Кому, им или вам? – ядовито спросил судья Уоргрейв. – Вообще-то я имел в виду себя… – ответил Энтони, – хотя, конечно, вы правы, сэр… не повезло им. Но это была чистая случайность. Они просто взяли и выскочили на дорогу из-за какого-то дома. Меня тогда на год лишили прав. Дьявольски неудобно. Доктор Армстронг пылко воскликнул: – Нельзя, нельзя так гонять! Молодые люди вроде вас представляют угрозу для общества. Энтони пожал плечами и ответил: – Машины будут ездить все быстрее. Хотя в Англии дороги безнадежны. Здесь и разогнаться-то негде. Он рассеянно огляделся в поисках своего стакана, увидел его, взял и отошел к другому столу, где стояли виски и содовая. Уже оттуда бросил через плечо: – Все равно суд признал, что это была не моя вина. Несчастный случай! III Слуга, Роджерс, уже давно нервно облизывал губы и ломал пальцы. Теперь он тихим подобострастным голосом произнес: – Позвольте и мне сказать несколько слов, господа. – Валяйте, Роджерс, – подбодрил его Ломбард. Тот кашлянул и снова провел языком по сухим губам. – Тут, сэр, шла речь обо мне и миссис Роджерс. И о мисс Брейди. Это все неправда, сэр. Мы с женой были с мисс Брейди до самого конца. Она страдала нездоровьем и раньше, еще до нас. А в ту ночь, сэр, – в ночь, когда ей стало плохо, – была гроза. Телефон испортился. Мы не смогли вызвать врача. Я сам пошел за ним, пешком. Но он пришел слишком поздно. Мы сделали для нее все, что могли. Мы были ей преданы. Кто угодно вам подтвердит. Никто никогда не сказал о нас дурного слова. Ни единого слова. Ломбард задумчиво глядел на дергающееся лицо слуги, его сухие губы, напуганные глаза. Вспомнил про упавший с грохотом поднос. И подумал: «Да неужели?» – но вслух ничего не сказал. Заговорил Блор – нагловато-добродушно, как принято у полицейских: – Получили что-нибудь после ее смерти, а? Роджерс вытянулся и сухо произнес: – Мисс Брейди оставила нам небольшое наследство в благодарность за долгую службу. И что в этом дурного? – А вы-то сами, мистер Блор? – встрял Ломбард. – Что – я? – Ваше имя тоже было в списке. Блор побагровел. – Вы про Ландора? Случай с ограблением банка – Лондонский коммерческий… Судья Уоргрейв оживился: – Я помню это дело. Судья, правда, был другой, но я его помню. Ландора осудили на основании ваших показаний. Ведь это вы расследовали то ограбление? – Я, – подтвердил Блор. – Ландор получил пожизненный срок и год спустя умер в Дартмуре. Он был слабого здоровья. – Он был бандит, – отрезал Блор. – Это он уложил ночного сторожа. Там все свидетельствовало против него, с самого начала. Уоргрейв медленно проговорил: – Кажется, вы еще получили благодарность за умелое ведение дела. Блор угрюмо ответил: – Повышение. И хрипло добавил: – Я исполнял свой долг. Ломбард неожиданно звонко рассмеялся и сказал: – Надо же, какие здесь собрались исполнительные и законопослушные граждане! Все, кроме меня. А что у вас, доктор? Маленькая профессиональная ошибочка? Подпольная операция, наверное? Эмили Брент взглянула на него с нескрываемым раздражением и немного отодвинулась. Доктор Армстронг, полностью владея собой, лишь добродушно покачал головой. – Я и сам теряюсь в догадках, – сказал он. – То имя, которое было названо вместе с моим, ничего мне не говорит. Как там ее – Клиз? Клоз? Никогда я не лечил такую женщину, да и чтобы кто-нибудь из моих пациентов умирал, тоже не припомню. Совершеннейшая загадка. Хотя, конечно, это было давно… Может, это кто-то из тех, кого я оперировал в больнице. Люди часто слишком поздно обращаются к врачам. А когда пациент умирает, всю вину сваливают на хирурга. Он вздохнул и покачал головой. А сам подумал: «Пьян – я был пьян. И взялся за скальпель! Нервы ни к черту, руки дрожат… Конечно, я ее зарезал. Бедная старуха – а ведь простая была операция, если на трезвую голову. Хорошо еще, что в нашей профессии рука руку моет. Сестра, конечно, все поняла, но болтать не стала. Господи, как я тогда перепугался! Зато пить бросил. Но кто мог дознаться об этом столько лет спустя?» IV В комнате воцарилось молчание. Все смотрели на Эмили Брент, кто прямо, кто исподтишка. Она не сразу поняла, чего от нее ждут. А когда поняла, брови полезли на ее низенький лоб. – Вы ждете от меня каких-то слов? – заговорила женщина. – Но мне нечего сказать. – Так уж и нечего, мисс Брент? – повторил судья. – Нечего. Уоргрейв поджал губы. Огладил лицо. И тихо продолжил: – Вы отказываетесь от защиты? Мисс Брент холодно ответила: – Мне не нужна защита. Я всегда поступала только по велению совести. Мне не в чем себя упрекнуть. Такой ответ никого не удовлетворил. Но Эмили Брент была не из тех, кого заботит общественное мнение. Она и глазом не моргнула. Судья кашлянул раз, затем другой и сказал: – На этом мы вынуждены прервать наше расследование. Скажите, Роджерс, кто еще есть на острове, кроме нас, вас и вашей жены? – Никого, сэр. Совсем никого. – Вы уверены? – Конечно, сэр. Уоргрейв продолжал: – Мне пока не ясна цель, с которой наш анонимный хозяин собрал нас здесь. Однако, по моему мнению, этот человек, кем бы он ни был, не нормален в самом общепринятом смысле этого слова. Он может оказаться опасен. Поэтому в наших интересах как можно скорее покинуть этот дом. Предлагаю сделать это сегодня. – Прошу прощения, сэр, – сказал Роджерс, – но на острове нет лодки. – Нет лодки? – Нет, сэр. – Как же вы поддерживаете связь с сушей? – Фред Нарракотт приплывает сюда каждое утро, сэр. Привозит хлеб, молоко, почту, берет заказы. – Тогда, по моему мнению, нам всем следует уехать завтра утром, на лодке этого Нарракотта, – заключил Уоргрейв. Раздался одобрительный хор, из которого выбивался лишь один голос. Энтони Марстон не был согласен с большинством. – Неспортивно как-то, – сказал он. – Надо бы разведать, в чем тут дело, а уж потом ехать, нет? Жалко бросать такой детектив. Триллер прямо. Судья кисло заметил: – В моем возрасте триллеры, как вы изволите выражаться, уже не доставляют никакого удовольствия. Энтони насмешливо ответил: – Закон убивает радость жизни! Я – за преступление! За него и выпью. Он поднес к губам свой стакан и залпом выпил его содержимое. Может быть, чуть поспешнее, чем следовало бы. Марстон поперхнулся – и сильно. Его лицо исказилось, побагровело. Хватая ртом воздух, он сполз со стула на пол, выронив из рук стакан. Глава 5 I Это произошло так неожиданно и быстро, что у всех захватило дух. Все стояли и беспомощно смотрели на тело на полу. Первым к упавшему подскочил Армстронг и опустился рядом с ним на колени. И почти сразу поднял изумленные глаза. – Бог мой! Он умер! – пораженный, прошептал он. Они не поняли. То есть не сразу. Умер? Кто умер? Этот молодой скандинавский бог в расцвете сил и здоровья? Сражен во цвете… Но молодые люди не умирают вот так, просто поперхнувшись виски с содовой… Нет, они не поняли. Доктор Армстронг внимательно вгляделся в лицо покойного. Понюхал сведенные судорогой губы. Взял стакан, из которого тот пил. – Умер? – уточнил генерал Макартур. – Вы хотите сказать, что малый просто поперхнулся и… умер? – Может быть, и так, – ответил доктор. – Верно то, что он умер от удушья. И снова понюхал стакан. Кончиком пальца коснулся капель на дне, затем поднес его к губам и очень осторожно лизнул. Выражение его лица изменилось. Генерал Макартур сказал: – Вот не знал, что можно умереть, просто поперхнувшись! Эмили Брент отчетливо выговорила: – И среди жизни нас окружает смерть. Доктор Армстронг встал и резко произнес: – Нет, умереть, просто поперхнувшись, невозможно. Смерть Марстона произошла, что называется, не от естественных причин. – В его стакане… что-то… было? – почти шепотом спросила Вера. Армстронг кивнул: – Да. Не могу сказать, что именно. Скорее всего, один из цианидов. Но без характерного запаха синильной кислоты – значит скорее цианид калия. Действует мгновенно. – Яд был в стакане? – отрывисто спросил судья. – Да. Доктор шагнул к столику с напитками. Вынул из бутылки с виски пробку, понюхал ее, лизнул. Проделал то же самое с содовой. Покачал головой: – Всё в норме. – Хотите сказать… он сам положил себе в стакан отраву? – уточнил Ломбард. Армстронг почему-то разочарованно кивнул: – Похоже на то. – Значит, самоубийство? – констатировал Блор. – Странный выбор. Вера задумчиво произнесла: – Никогда бы не подумала, что человек вроде него может покончить с собой. Он был так полон жизни… И так – о! – так ее любил! Когда он съезжал сегодня вечером с холма в своем автомобиле, он был похож на… на… о, я не могу объяснить! Но ее все поняли. Энтони Марстон, молодой мужчина в расцвете сил и красоты, многим показался тогда неземным созданием. И вот он лежит, точно сломанный цветок, на полу перед ними. – Чем еще, кроме самоубийства, можно это объяснить? – спросил доктор Армстронг. Все медленно покачали головой. Другого объяснения не было. Напитки были чисты. Все видели, как Энтони Марстон наливал себе спиртное. А значит, какой бы яд ни был в стакане, его мог положить туда лишь сам Энтони Марстон. Но, с другой стороны, зачем Энтони Марстону убивать себя? – Знаете, доктор, по-моему, тут что-то не так, – задумчиво сказал Блор. – На мой взгляд, мистер Марстон был не из тех джентльменов, которые совершают самоубийства. – Согласен, – ответил Армстронг. II На этом все и кончилось. Да и что еще тут было говорить? Армстронг с Ломбардом вместе отнесли недвижное тело Энтони Марстона в его комнату, где и оставили, закрыв его простыней с ног до головы. Когда они снова сошли вниз, остальные стояли, сбившись кучкой, и дрожали, хотя вечер был не холодный. Эмили Брент сказала: – Пора идти спать. Поздно уже. Время было за полночь. Предложение являлось вполне уместным – но все мешкали. Как будто боялись расстаться на ночь, ища защиты и утешения друг у друга. – Да, поспать все-таки надо, – произнес судья. – Я еще не убрал в столовой, – возразил Роджерс. – Утром уберете, – коротко ответил Ломбард. – Как ваша жена? – спросил Армстронг. – Пойду посмотрю, сэр. Через минуту-другую он вернулся. – Спит, точно ангел, сэр. – Хорошо, – сказал доктор. – Пусть спит, не будите. – Не буду, сэр. Только приберу в столовой да проверю, заперто ли все на ночь, и сам лягу. И он пошел через холл в столовую. Остальные нехотя поплелись наверх. Будь это старый дом со скрипучими половицами, темными углами и массивными деревянными панелями на стенах, им стало бы жутко. Но в доме все просто кричало о современности. Нигде не было потемок, исключалась сама возможность существования сдвижных панелей и потайных дверей, все заливал яркий электрический свет; полы, мебель, окна – все было новенькое, с иголочки, все сверкало. В этом доме не было тайны, здесь ничего нельзя было спрятать. В нем отсутствовала атмосфера. Но почему-то именно это пугало больше всего… На верхней площадке лестницы все пожелали друг другу спокойной ночи. Каждый вошел в свою комнату, и каждый – или каждая – автоматически, бессознательно повернул ключ, запирая свою дверь. III В приятной, пастельных тонов спальне судья Уоргрейв разделся и приготовился ко сну. Его мысли были об Эдварде Ситоне. Он очень хорошо помнил Ситона. Светлые волосы, голубые глаза, искренний взгляд и открытая улыбка. Все это настроило присяжных в его пользу. Льюэллин, прокурор, запорол дело. Он погорячился, слишком многое хотел доказать. А вот Мэтьюз, адвокат короны, – умница. Его аргументы были убедительны. Вопросы свидетелям убийственно точны. Да и с клиентом на скамье подсудимых он управлялся виртуозно. И Ситон с честью выдержал перекрестный допрос. Он не волновался, не горячился. Присяжных это тоже впечатлило. Мэтьюзу уже, должно быть, казалось, что дело в шляпе… Уоргрейв завел часы и аккуратно положил их рядом с кроватью. Судья хорошо помнил свои действия на том процессе – он сидел, слушал, делал записи, собирая любые мелочи, которые говорили не в пользу обвиняемого. Сколько удовольствия доставило ему то дело! Под конец Мэтьюз произнес первоклассную речь. Льюэллин, который выступал после него, уже не мог поколебать положительного впечатления, оставленного выступлением защитника. И тогда за дело взялся он… Судья Уоргрейв осторожно вынул свои вставные челюсти и опустил их в стакан с водой. Худые губы сжались. Теперь это был рот хищника, жестокий и беспощадный. Прикрыв глаза, судья усмехнулся. Да, уж выдал он тогда Ситону по первое число, будьте благонадежны! Покряхтывая от ревматизма, Уоргрейв забрался в постель и выключил свет. IV Внизу, в столовой, у стола озадаченно стоял Роджерс. Он смотрел на подставку с фарфоровыми фигурками. И бормотал себе под нос: – Вот чудно-то! Готов поклясться, что их было десять. V Генерал Макартур ворочался с боку на бок. Сон не шел к нему. В темноте перед ним стояло лицо Артура Ричмонда. Артур был славный малый, он всегда отличал его среди других. И потому был рад, когда тот пришелся по душе Лесли. А ведь ей нелегко было угодить. Сколько раз, бывало, она воротила нос от хорошего парня только потому, что он, видите ли, скучный… Затвердит: «Скучный!» – и все тут. Но с Артуром Ричмондом Лесли не скучала. С ним она поладила сразу. Они много говорили о театре, о музыке, о картинах. Она дразнила его, насмехалась над ним, разыгрывала… А он, Макартур, радовался, что она относится к парню по-матерински. Да уж куда там, по-матерински! И как он, дурак, мог забыть, что Ричмонду двадцать восемь лет, а ей, Лесли, всего двадцать девять… Генерал любил свою жену. Она и теперь стояла перед ним, как живая. Личико сердечком, яркие темно-серые глаза, кудрявая копна русых волос… Да, он любил Лесли и верил ей безгранично. В том аду, во Франции, она была его спасением; присаживаясь отдохнуть, он вытаскивал ее фотографию из кармана кителя, смотрел на нее и думал о ней. А потом он все узнал. Все произошло точно как в романе. Она перепутала конверты. Писала им обоим и положила письмо к Ричмонду в конверт, адресованный мужу. Даже теперь, столько лет спустя, ему больно вспоминать об этом… Черт, как же больно ему было тогда! Судя по письму, их роман продолжался довольно долго. Они встречались по выходным. И в последний отпуск Ричмонда… Лесли – Лесли и Артур! Черт бы побрал этого парня! Черт бы побрал его улыбку, его короткое молодецкое «да, сэр»… Лжец, двуличный лжец! Похититель чужих жен! Она копилась в нем исподволь – его ледяная, убийственная ненависть. Внешне он вел себя, как обычно, – ничего не выдавал. Особенно старался не менять своего поведения с Ричмондом. Удалось ли ему? Он считал, что да. Артур ничего не заподозрил. Отдельные вспышки гнева не принимались в расчет там, где от напряжения слетали с катушек даже самые сильные мужчины. И только молодой Армитедж пару раз бросал на него косые взгляды. Мальчишка мальчишкой, а перемены в настроении начальства улавливал, что твой барометр. Наверное, когда время пришло, Армитедж обо всем догадался. Он сознательно послал Ричмонда на верную гибель. Только чудо могло его спасти. Но чуда не случилось. Да, он послал Ричмонда на смерть и нисколько не раскаивался в этом. Время было такое. Руководство то и дело ошибалось, жизнями офицеров рисковали без всякой надобности. Везде царили сумятица и паника. Он рассчитывал, что люди потом скажут: «Старина Макартур сплоховал, совершил промах, без нужды пожертвовал лучшими людьми». И всё. Но, на его беду, рядом случился этот Армитедж. Он так странно на него смотрел… Знал, наверное, что генерал нарочно послал Ричмонда на гибель. (И после войны – может, это Армитедж проболтался?) Лесли ничего не узнала. Она, наверное, плакала по своему любовнику (он так думал), но к возвращению мужа в Англию ее слезы высохли. Он не стал говорить ей, что все знает. Они по-прежнему оставались супругами – только со временем она все больше отдалялась от него, словно истаивала из его жизни. А потом, три-четыре года спустя, схватила двустороннее воспаление легких и умерла. Давно это было. Пятнадцать – или шестнадцать? – лет назад. Он тогда вышел в отставку и уехал жить в Девон – купил небольшой домик, как всегда хотел. Приличные соседи, красивые места. Есть где и пострелять, и порыбачить. По воскресеньям он ходил в церковь. (Пропускал только те дни, когда священник читал проповедь на тот текст, где Давид поставил Урию во главе войска на поле битвы. Почему-то он никак не мог этого перенести. Ему становилось неприятно.) Все были очень приветливы с ним. Поначалу. А потом ему стало казаться, что люди шепчутся у него за спиной. И смотреть на него соседи тоже стали по-другому. Как будто до них дошли какие-то слухи о его прошлом… (Армитедж? Наверное, это Армитедж проболтался.) Тогда он начал избегать людей – ушел в себя. Неприятно знать, что о тебе сплетничают. А ведь это случилось так давно. И так… напрасно. Лесли растворилась в былом, а с нею и Артур Ричмонд. Прошлое прошло. Его жизнь стала одинокой. Он чурался старых армейских приятелей. (Если Армитедж проболтался, то они все знают.) И вот сегодня вечером громкий чужой голос разболтал эту старую историю во всеуслышание. Правильно ли он отреагировал? С достоинством ли? Удалось ли ему вложить в свой ответ достаточно отвращения и негодования? Или в нем прозвучали лишь страх и косвенное признание вины? Трудно сказать. С другой стороны, вряд ли кто обратил внимание. Оболгали ведь не его одного, других тоже. Взять хоть ту милую девушку – голос обвинил ее в том, что она утопила ребенка… Чушь! Какой-то маньяк бросается обвинениями. Или Эмили Брент – которая, кстати, оказалась племянницей Тома Брента из его полка. И ее обвинили в убийстве! Да всякому, у кого есть хотя бы полглаза, ясно, что она – само благочестие. Из тех старых дев, которых из церкви палкой не выгонишь. И вообще чертовски странное дело. Сплошное безумие. С тех самых пор, как они сюда приехали… когда же это было? Ба, да только сегодня днем! А кажется, что уже давно. «Интересно, когда мы отсюда выберемся?» – подумал Макартур. Конечно, завтра, когда с берега придет лодка. Странно, но ему не очень-то хотелось уезжать с острова… возвращаться на Большую землю, в свой дом, к повседневным трудам и заботам. Через открытое окно он слышал, как волны бьются о скалы – громче, чем раньше. Поднимался ветер. Он подумал: «Мирные звуки. Мирное место»… И еще подумал: «Остров хорош тем, что, когда на него попадаешь, то дальше идти уже некуда… ты прибыл…» И вдруг генерал отчетливо понял, что ему совсем не хочется уезжать. VI Вера Клейторн без сна лежала в постели и смотрела в потолок. Рядом с ее кроватью горел ночник. Она боялась темноты. Она думала: «Хьюго. Хьюго. Почему сегодня мне все кажется, что ты рядом? Где-то совсем близко… Где он на самом деле? Я не знаю. И никогда не узнаю. Он ушел – ушел из моей жизни и никогда не вернется». Но все попытки не думать о нем ни к чему не приводили. Он был рядом. Ей хотелось думать о нем – хотелось вспоминать… Корнуолл… Черные скалы, мелкий желтый песок. Миссис Хэмилтон, дородная, добродушная женщина. Сирил, который вечно скулит, вечно тянет ее за руку… «Я хочу поплыть к тем скалам, мисс Клейторн. Почему мне нельзя к скалам?» Она поднимает глаза – и встречает внимательный взгляд Хьюго. Вечером, Сирил уже в постели. «Давайте пройдемся, мисс Клейторн». «Что ж, пожалуй». Благопристойная прогулка до пляжа. А там – лунный свет, шелест волн Атлантики. И, наконец, объятия Хьюго. «Я люблю тебя. Люблю. Ты знаешь, что я люблю тебя, Вера?» Конечно, она знает. (Или думала, что знает.) «Я не могу просить тебя выйти за меня замуж. У меня нет ни пенни. Я едва свожу концы с концами. Ты не поверишь, но однажды у меня был шанс стать богатым человеком. Целых три месяца я питал надежды. Морис тогда уже умер, а Сирил еще не родился. Будь он девочкой…» Родись тогда девочка, Хьюго стал бы основным наследником. Но его ждало разочарование, и он не стеснялся в этом признаться. «Конечно, я не строил никаких планов. Но щелчок по носу был хороший. Что ж, удача есть удача – ей не прикажешь! Я очень его люблю». И это было правдой. Хьюго готов был часами забавлять малолетнего племянника, придумывать разные игры. Не в его натуре было таить злобу. Сирил был болезненным ребенком. Даже хилым – никакой выносливости. Дети вроде него часто не доживают до взрослых лет. А потом… «Мисс Клейторн, почему мне нельзя плавать к скалам?» И так без конца. «Слишком далеко, Сирил». «Но, мисс Клейторн…» Вера встала. Подошла к туалетному столу, проглотила три таблетки аспирина. Подумала: «Жаль, что у меня нет настоящего снотворного». И еще: «Если бы я решила покончить с собой, то предпочла бы веронал или что-то вроде того, но уж никак не цианид!» Она вздрогнула, вспомнив перекошенное фиолетовое лицо Энтони Марстона. Проходя мимо камина, бросила взгляд на стишок в рамке. Десять негритят решили пообедать,Один внезапно подавился – их осталось девять. «Какой ужас – прямо как у нас сегодня вечером…» – подумала девушка. Почему Энтони Марстон решил умереть? Ей умирать вовсе не хотелось. Она даже представить себе не могла, как это можно – хотеть умереть. Смерть – это для других… |