Александр Дюма Граф МонтеКристо
 Скачать 3.16 Mb.
|
Глава 12РОЗЫСКИВильфор сдержал слово, данное г-же Данглар, а главное самому себе, и постарался выяснить, каким образом граф Монте-Кристо мог знать о событиях, разыгравшихся в доме в Отейле. Он в тот же день написал некоему де Бовилю, бывшему тюремному инспектору, переведенному с повышением в чине в сыскную полицию. Тот попросил два дня сроку, чтобы достоверно узнать, у кого можно получить необходимые сведения. Через два дня Вильфор получил следующую записку: «Лицо, которое зовут графом Монте-Кристо, близко известно лорду Уилмору, богатому иностранцу, иногда бывающему в Париже и в настоящее время здесь находящемуся; оно также известно аббату Бузони, сицилианскому священнику, прославившемуся на Востоке своими добрыми делами». В ответ Вильфор распорядился немедленно собрать об этих иностранцах самые точные сведения. К следующему вечеру его приказание было исполнено, и вот что он узнал. Аббат, приехавший в Париж всего лишь на месяц, живет позади церкви Сен-Сюльпис, в двухэтажном домике; в доме всего четыре комнаты, две внизу и две наверху, и аббат — его единственный обитатель. В нижнем этаже расположены столовая, со столом, стульями и буфетом орехового дерева, и гостиная, обшитая деревом и выкрашенная в белый цвет, без всяких украшений, без ковра и стенных часов. Очевидно, в личной жизни аббат ограничивается только самым необходимым. Правда, аббат предпочитает проводить время в гостиной второго этажа. Эта гостиная, или скорее библиотека, вся завалена богословскими книгами и рукописями, в которые он, по словам его камердинера, зарывается на целые месяцы. Камердинер осматривает посетителей через маленький глазок, проделанный в двери, и если лица их ему незнакомы или не нравятся, то он отвечает, что господина аббата в Париже нет, чем многие и удовлетворяются, зная, что аббат постоянно разъезжает и отсутствует иногда очень долго. Впрочем, дома ли аббат или нет, в Париже он или в Каире, он неизменно помогает бедным, и глазок в дверях служит для милостыни, которую от имени своего хозяина неустанно раздает камердинер. Смежная с библиотекой комната служит спальней. Кровать без полога, четыре кресла и диван, обитые утрехтским бархатом, составляют вместе с аналоем всю ее обстановку. Что касается лорда Уилмора, то он живет на улице Фонтен-Сен-Жорж. Это один из тех англичан-туристов, которые тратят на путешествия все свое состояние. Он снимает меблированную квартиру, где проводит не более двух-трех часов в день и где лишь изредка ночует. Одна из его причуд состоит в том, что он наотрез отказывается говорить по-французски, хотя, как уверяют, пишет он по-французски прекрасно. На следующий день после того, как эти ценные сведения были доставлены королевскому прокурору, какой-то человек, вышедший из экипажа на углу улицы Феру, постучал в дверь, выкрашенную в зеленовато-оливковый цвет, и спросил аббата Бузони. — Господин аббат вышел с утра, — ответил камердинер. — Я мог бы не удовольствоваться таким ответом, — сказал посетитель, потому что я прихожу от такого лица, для которого все всегда бывают дома. Но будьте любезны передать аббату Бузони… — Я же вам сказал, что его нет дома, — повторил камердинер. — В таком случае, когда он вернется, передайте ему вот эту карточку и запечатанный пакет. Можно ли будет застать господина аббата сегодня в восемь часов вечера? — Разумеется, сударь, если только он не сядет работать; тогда это все равно, как если бы его не было дома. — Так я вернусь вечером в назначенное время, — сказал посетитель. И он удалился. Действительно, в назначенное время этот человек явился в том же экипаже, но на этот раз экипаж не остановился на углу улицы Феру, а подъехал к самой зеленой двери. Человек постучал, ему открыли, и он вошел. По той почтительности, с какой встретил его камердинер, он понял, что его письмо произвело надлежащее впечатление. — Господин аббат у себя? — спросил он. — Да, он занимается в библиотеке; но он ждет вас, сударь, — ответил камердинер. Незнакомец поднялся по довольно крутой лестнице, и за столом, поверхность которого была ярко освещена лампой под огромным абажуром, тогда как остальная часть комнаты тонула во мраке, он увидел аббата, в священнической одежде, с покрывающим голову капюшоном, вроде тех, что облекали черепа средневековых ученых. — Я имею честь говорить с господином Бузони? — спросил посетитель. — Да, сударь, — отвечал аббат, — а вы то лицо, которое господин де Бовиль, бывший тюремный инспектор, направил ко мне от имени префекта полиции? — Я самый, сударь. — Один из агентов парижской сыскной полиции? — Да, сударь, — ответил посетитель с некоторым колебанием, слегка покраснев. Аббат поправил большие очки, которые закрывали ему не только глаза, но и виски, и снова сел, пригласив посетителя сделать то же. — Я вас слушаю, сударь, — сказал аббат с очень сильным итальянским акцентом. — Миссия, которую я на себя взял, сударь, — сказал посетитель, отчеканивая слова, точно он выговаривал их с трудом, — миссия доверительная как для того, на кого она возложена, так и для того, к кому обращаются. Аббат молча поклонился. — Да, — продолжал незнакомец, — ваша порядочность, господин аббат, хорошо известна господину префекту полиции, и он обращается к вам как должностное лицо, чтобы узнать у вас нечто, интересующее сыскную полицию, от имени которой я к вам явился. Поэтому мы надеемся, господин аббат, что ни узы дружбы, ни личные соображения не заставят вас утаить истину от правосудия. — Если, конечно, то, что вы желаете узнать, ни в чем не затрагивает моей совести. Я священник, сударь, и тайна исповеди, например, должна оставаться известной лишь мне и божьему суду, а не мне и людскому правосудию. — О, будьте спокойны, господин аббат, — сказал посетитель, — мы во всяком случае не потревожим вашей совести. При этих словах аббат нажал на край абажура так, что противоположная сторона приподнялась и свет полностью падал на лицо посетителя, тогда как лицо аббата оставалось в тени. — Простите, сударь, — сказал представитель префекта полиции, — но этот яркий свет режет мне глаза. Аббат опустил зеленый колпак. — Теперь, сударь, я вас слушаю. Изложите ваше дело. — Я перехожу к нему. Вы знакомы с графом Монте-Кристо? — Вы имеете в виду господина Дзакконе? — Дзакконе!.. Разве его зовут не Монте-Кристо? — Монте-Кристо название местности, вернее утеса, а вовсе не фамилия. — Ну что ж, как вам угодно; не будем спорить о словах и раз Монте-Кристо и Дзакконе одно и то же лицо… — Безусловно одно и то же. — Поговорим о господине Дзакконе. — Извольте. — Я спросил вас, знаете ли вы его? — Очень даже хорошо. — Кто он такой? — Сын богатого мальтийского судовладельца. — Да, я это слышал; так говорят; но вы понимаете, полиция не может довольствоваться тем, что «говорят». — Однако, — возразил, мягко улыбаясь, аббат, — если то, что «говорят», правда, то приходится этим довольствоваться и полиции, точно так же, как и всем. — Но вы уверены в том, что говорите? — То есть как это, уверен ли я? — Поймите, сударь, что я отнюдь не сомневаюсь в вашей искренности; я только спрашиваю, уверены ли вы? — Послушайте, я знал Дзакконе-отца. — Вот как! — Да, и еще ребенком я не раз играл с его сыном на верфях. — А его графский титул? — Ну, знаете, это можно купить. — В Италии? — Повсюду. — А его богатство, такое огромное, опять-таки, как говорят… — Вот это верно, — ответил аббат, — богатство действительно огромное. — А каково оно по-вашему? — Да, наверно, сто пятьдесят — двести тысяч ливров в год. — Ну, это вполне приемлемо, — сказал посетитель, — а то говорят о трех, даже о четырех миллионах. — Двести тысяч ливров годового дохода, сударь, как раз и составляют капитал в четыре миллиона. — Но ведь говорят о трех или четырех миллионах в год! — Ну, этого не может быть. — И вы знаете его остров Монте-Кристо? — Разумеется; его знает всякий, кто из Палермо, Неаполя или Рима ехал во Францию морем: корабли проходят мимо него. — Очаровательное место, как уверяют? — Это утес. — Зачем же граф купил утес? — Именно для того, чтобы сделаться графом. В Италии, чтобы быть графом, все еще требуется владеть графством. — Вы, вероятно, что-нибудь слышали о юношеских приключениях господина Дзакконе? — Отца? — Нет, сына. — Как раз тут я перестаю быть уверенным, потому что именно в юношеские годы я потерял его из виду. — Он воевал? — Кажется, он был на военной службе. — В каких войсках? — Во флоте. — Скажите, вы не духовник его? — Нет, сударь: он, кажется, лютеранин. — Как лютеранин? — Я говорю «кажется»; я не утверждаю этого. Впрочем, я думал, что во Франции введена свобода вероисповеданий. — Разумеется, и нас сейчас интересуют вовсе не его верования, а его поступки; от имени господина префекта полиции я предлагаю вам сказать все, что вам о них известно. — Его считают большим благотворителем. За выдающиеся услуги, которые он оказал восточным христианам, наш святой отец папа сделал его кавалером ордена Христа, — эта награда обычно жалуется только высочайшим особам. У него пять или шесть высоких орденов за услуги, которые он оказал различным государям и государствам. — И он их носит? — Нет, но он ими гордится; он говорит, что ему больше нравятся награды, жалуемые благодетелям человечества, чем те, которые даются истребителям людей. — Так этот господин — квакер? — Вот именно, это квакер, но, разумеется, без широкополой шляпы и коричневого сюртука. — А есть у него друзья? — Да, все, кто его знает, его друзья. — Однако есть же у него какой-нибудь враг? — Один-единственный. — Как его зовут? — Лорд Уилмор. — Где он находится? — Сейчас он в Париже. — И он может дать мне о нем сведения? — Очень ценные. Он был в Индии в одно время с Дзакконе. — Вы знаете, где он живет? — Где-то на Шоссе-д'Антен; но я не знаю ни улицы, ни номера дома. — Вы недолюбливаете этого англичанина? — Я люблю Дзакконе, а он его терпеть не может; поэтому мы с ним в холодных отношениях. — Как вы думаете, господин аббат, до этого своего приезда в Париж граф Монте-Кристо когда-нибудь бывал во Франции? — Нет, сударь, это я могу сказать точно. Во Франции он никогда не был и полгода тому назад обратился ко мне, чтобы собрать нужные ему сведения. Я, со своей стороны, не зная, когда сам буду в Париже, направил к нему господина Кавальканти. — Андреа? — Нет, Бартоломео, отца. — Прекрасно, мне остается задать вам только один вопрос, и я требую, во имя чести, человеколюбия и религии, чтобы вы мне ответили без обиняков. — Я вас слушаю. — Известно ли вам, для чего граф Монте-Кристо купил дом в Отейле? — Разумеется, он мне это сам сказал. — Для чего же? — С целью устроить больницу для умалишенных, вроде той, которую основал в Палермо барон Пизапи. Вы знаете эту больницу? — Я слыхал о ней. — Это великолепное учреждение. И при этих словах аббат поклонился посетителю с видом человека, желающего дать понять, что он не прочь снова вернуться к прерванной работе. Понял ли посетитель желание аббата или он исчерпал все свои вопросы, по он встал. Аббат проводил его до дверей. — Вы щедро раздаете милостыню, — сказал посетитель, — и хотя вы слывете богатым человеком, я хотел бы предложить вам кое-что для ваших бедных; угодно вам принять мое приношение? — Благодарю вас, сударь; но единственное, чем я дорожу на свете, это то, чтобы добро, которое я делаю, исходило от меня. — По все-таки… — Это мое непоколебимое решение. Но поищите, сударь, и вы найдете. Увы, на пути у каждого богатого столько нищеты! Аббат открыл дверь, еще раз поклонился; посетитель ответил на поклон и вышел. Экипаж отвез его прямо к Вильфору. Через час экипаж снова выехал со двора и на этот раз направился на улицу Фонтен-Сен-Жорж. У дома N 5 он остановился. Именно здесь жил лорд Уилмор. Незнакомец писал лорду Уилмору, прося о свидании, которое тот и назначил на десять часов вечера. Представитель господина префекта полиции прибыл без десяти минут десять, и ему было сказано, что лорд Уилмор, воплощенная точность и пунктуальность, еще не вернулся, но непременно вернется ровно в десять часов. Посетитель остался ждать в гостиной. Эта гостиная ничем не отличалась от обычных гостиных меблированных домов. На камине — две севрские вазы нового производства; часы с амуром, натягивающим лук; двустворчатое зеркало, и по сторонам его — две гравюры: на одной изображен Гомер, несущий своего поводыря, на другой — Велизарий, просящий подаяния; серые обои с серым рисунком; мебель, обитая красным сукном с черными разводами, — такова была гостиная лорда Уилмора. Она была освещена шарами из матового стекла, распространявшими тусклый свет, как будто нарочно приноровленный к утомленному зрению представителя префекта полиции. После десятиминутного ожидания часы пробили десять; на пятом ударе открылась дверь, и вошел лорд Уилмор. Лорд Уилмор был человек довольно высокого роста, с редкими рыжими баками, очень белой кожей и белокурыми, с проседью, волосами. Одет он был с чисто английской эксцентричностью: на нем был синий фрак с золотыми пуговицами и высоким пикейным воротничком, какие носили в 1811 году, белый казимировый жилет и белые нанковые панталоны, слишком для него короткие и только благодаря штрипкам из той же материи не поднимавшиеся до колен. Первые его слова были: — Вам известно, сударь, что я не говорю по-французски? — Я во всяком случае знаю, что вы не любите говорить на нашем языке, — отвечал представитель префекта полиции. — Но вы можете говорить по-французски, — продолжал лорд Уилмор, — так как, хоть я и не говорю, но все понимаю. — А я, — возразил посетитель, переходя на другой язык, — достаточно свободно говорю по-английски, чтобы поддерживать разговор. Можете не стесняться, сударь. — О! — произнес лорд Уилмор с интонацией, присущей только чистокровным британцам. Представитель префекта полиции подал лорду Уилмору свое рекомендательное письмо. Тот прочел его с истинно британской флегматичностью; затем, дочитав до конца, сказал по-английски: — Я понимаю, отлично понимаю. Посетитель приступил к вопросам. Они почти совпадали с теми, которые были предложены аббату Бузони. По лорд Уилмор, как человек, настроенный враждебно к графу Монте-Кристо, был не так сдержан, как аббат, и поэтому ответы получились гораздо более пространные. Он рассказал о молодых годах Монте-Кристо, который, по его словам, десяти лет от роду поступил на службу к одному из маленьких индусских властителей, вечно воюющих с Англией; там-то Уилмор с ним и встретился, и они сражались друг против друга. Во время этой войны Дзакконе был взят в плен, отправлен в Англию, водворен на блокшив и бежал оттуда вплавь. После этого начались его путешествия, его дуэли, его любовные приключения. В Греции вспыхнуло восстание, и он вступил в греческие войска. Состоя там на службе, он нашел в Фессалийских горах серебряную руду, но никому ни слова не сказал о своем открытии. После Наварипа, когда греческое правительство упрочилось, он попросил у короля Оттона привилегию на разработку залежей и получил ее. Оттуда и пошло его несметное богатство; по словам лорда Уилмора, оно приносит графу от одного до двух миллионов годового дохода, но тем не менее может неожиданно иссякнуть, если иссякнет рудник. — А известно вам, зачем он приехал во Францию? — спросил посетитель. — Он хочет спекулировать на железнодорожном строительстве, — сказал лорд Уилмор, — кроме того, он опытный химик и очень хороший физик, он изобрел новый вид телеграфа и хочет ввести его в употребление. — Сколько приблизительно он расходует в год? — спросил представитель префекта полиции. — Не больше пятисот или шестисот тысяч, — сказал лорд Уилмор, — он скуп. Было ясно, что в англичанине говорит ненависть, и, не зная, что поставить в упрек графу, он обвиняет его в скупости. — Известно ли вам что-нибудь относительно его дома в Отейле? — Да, разумеется. — Ну, и что же вы знаете? — Вы спрашиваете, с какой целью он купил его? — Да. — Так вот, граф — спекулянт и, несомненно, разорится на своих опытах и утопиях: он утверждает, что в Отейле, поблизости от дома, который он купил, имеется минеральный источник, способный конкурировать с целебными водами Баньерде-Люшона и Котре. В этом доме он собирается устроить Badehaus, как говорят немцы. Он уже раза три перекопал свой сад, чтобы отыскать пресловутый источник, но ничего не нашел, а потому, вы увидите, в скором времени он скупит все окрестные дома. А так как я на него зол, то я надеюсь, что на своей железной дороге, на своем электрическом телеграфе или на своем ванном заведении он разорится. Я езжу за ним повсюду и намерен насладиться его поражением, которое, рано или поздно, неминуемо. — А за что вы на него злы? — спросил посетитель. — За то, — отвечал лорд Уилмор, — что, когда он был в Англии, он соблазнил жену одного из моих друзей. — Но если вы на него злы, почему вы не пытаетесь отомстить ему? — Я уже три раза дрался с графом, — сказал англичанин, — в первый раз на пистолетах, во второй раз на шпагах, в третий раз — на эспадронах. — И какой же был результат этих дуэлей? — В первый раз он раздробил мне руку; во второй раз он проткнул мне легкое; а в третий нанес мне вот эту рану. Англичанин отвернул ворот сорочки, доходивший ему до ушей, и показал рубец, воспаленный вид которого указывал на его недавнее происхождение. — Так что я на него очень зол, — повторил англичанин, — и он умрет не иначе, как от моей руки. — Но до этого, по-видимому, еще далеко, — сказал представитель префектуры. — О, — промычал англичанин, — я каждый день езжу в тир, а через день ко мне приходит Гризье. Это было все, что требовалось узнать посетителю, — вернее, все, что, по-видимому, знал англичанин. Поэтому агент встал, откланялся лорду Уилмору, ответившему с типично английской холодной вежливостью, и удалился. Со своей стороны, лорд Уилмор, услышав, как за ним захлопнулась наружная дверь, прошел к себе в спальню, в мгновение ока избавился от своих белокурых волос, рыжих бакенбардов, вставной челюсти и рубца, и снова обрел черные волосы, матовый цвет лица и жемчужные зубы графа Монте-Кристо. Правда, и в дом господина де Вильфор вернулся не представитель префекта полиции, а сам господин де Вильфор. Обе эти встречи несколько успокоили королевского прокурора, потому что хоть он и не узнал ничего особенно утешительного, но зато не узнал и ничего особенно тревожного. Благодаря этому он впервые после отейльского обеда более или менее спокойно провел ночь. |