Баффет. Элис Шредер - Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира. Элис Шрёдер Уоррен Баффе Лучший инвестор мира Перевод с английского 2е издание Издательство Манн, Иванов и Фербер Москва, 2013

• Название: Элис Шрёдер Уоррен Баффе Лучший инвестор мира Перевод с английского 2е издание Издательство Манн, Иванов и Фербер Москва, 2013
• Анкор: Баффет
• Дата: 28.03.2023
• Размер: 6.81 Mb.
• Имя файла: Элис Шредер - Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира.doc
• Тип: Документы; #1020250
• страница: 25 из 97

_г ^196

китового жира. Гибкии китовыи ус , использовавшиися при изготовлении женских корсетов, обручей юбок, каркасов зонтов и других предметов, характерных для Викторианской эпохи, не смог найти нового рынка сбыта, и изготовленные из него товары постепенно исчезли с полок магазинов.

В 1888 году Горацио Хэтэуэй, семья которого много лет занималась торговлей китайским чаем¹², и Джозеф Ноунлз, его казначей, организовали партнерство для работы над новой и прогрессивной деловой идеей. Они основали пару текстильных фабрик — Acushnet Mill Corporation и Hathaway Manufacturing Company¹³. Одним из их партнеров была Хетти Грин по прозвищу «Ведьма с Уолл-стрит», наследница пароходства, выросшая в Нью-Бедфорде. Грин, жившая в квартире в Хобокене, часто садилась на паром до Нью-Йорка и плыла туда для того, чтобы разобраться с очередными займами и инвестициями. Она разгуливала по Манхэттену в древнем черном платье альпака и старой шляпе с вуалью, напоминая старую летучую мышь. Ее внешность была крайне эксцентричной, а о бережливости ходили легенды — говорили, в частности, что вместо нижнего белья она пользуется газетами. К моменту своей смерти в 1916 году Грин, по всей видимости, была самой богатой женщиной в мире: ее состояние составляло около 100 миллионов долларов.

С помощью таких мощных инвесторов начали появляться все новые фабрики, на которых расчесывали, сушили и окрашивали огромные тюки хлопка. Они выгружались на верфях Нью-Бедфорда с судов, прибывших из южных морей. Конгрессмен Уильям Маккинли, председатель комитета

House Ways and Means, время от времени приезжал в город на торжественное открытие очередной фабрики. Он выступил с законопроектом по введению особого тарифа, направленного на защиту текстильных фабрик от импортной продукции (так как производство изделий из хлопка в других странах было значительно дешевле)¹⁴. Иными словами, с первых дней существования текстильным фабрикам на севере Америки для выживания нужна была политическая поддержка. В начале XX века возникла новая технология — кондиционирование

воздуха, которая полностью изменила всю деятельность фабрик. После этого уже было экономически нецелесообразным ввозить хлопок из южных регионов с дешевой рабочей силой к холодным берегам Новой Англии. Джеймс Стэнтон-младший, сменивший Ноулза, наблюдал за тем,

199

как половина производств его конкурентов переместилась на юг . Доведенные до крайности постоянными сокращениями заработной платы, работники всех оставшихся на севере фабрик начали разрушительную пятимесячную забастовку, которая и «сломала хребет» их работодателям. Джеймс Стэнтон «отказывался тратить деньги акционеров на новое оборудование в условиях, когда бизнес шел плохо, а перспективы были совершенно неясны», вспоминал его сын¹⁵. Он выводил капитал из компании за счет выплаты дивидендов.

К тому времени как сын Стэнтона Сибери, выпускник Гарварда, взял в 1934 году бизнес в свои руки, старый и шаткий завод Hathaway еще умудрялся выпускать незначительные объемы одежды из хлопка. Сибери видел себя героем-спасителем текстильных фабрик. Он считал, что «в Новой Англии найдется место для текстильной компании, оснащенной новейшим оборудованием и возглавляемой умелыми руководителями». Вместе с братом Отисом он разработал пятилетний план модернизации¹⁶ Они потратили 10 миллионов долларов на установку систем кондиционирования, электрических лифтов, подвесных конвейеров, систем освещения и футуристически выглядевших раздевалок в старинных зданиях компании, выстроенных из красного кирпича. Они перешли с хлопка на производство вискозы («шелка для бедняков»), из которого во время войны делали ткань для парашютов. Тем не менее со временем дешевый труд в других странах все сильнее сбивал цену, которую были готовы заплатить покупатели. Для сохранения конкурентоспособности Сибери еще сильнее снизил размер оплаты труда работников своей новой фабрики. Однако год за годом волны, накатывавшиеся на его берега, — дешевые иностранные ткани, конкуренты с более автоматизированным производством и меньшими издержками на оплату труда на Юге — все сильнее подрывали основы его бизнеса.

В 1954 году на здание головного офиса компании, находившееся на Коув-стрит, обрушилась пятиметровая волна, вызванная ураганом «Кэрол». И хотя башня здания с большими часами, одна из местных достопримечательностей, уцелела, цеха и офисы буквально потонули в море грязи и мусора. Самым очевидным решением в такой ситуации было бы не пытаться восстановить производство, а присоединиться к маршу конкурентов, двигавшихся на юг. Вместо этого Сибери Стэнтон решил провести слияние Hathaway с другой фабрикой, Berkshire Fine Spinning, пытаясь, в сущности, выстроить дамбу против приливной волны¹⁷.

Berkshire Fine Spinning занималась производством практически всего, начиная с жесткой саржи и заканчивая маркизетом, занавесками из канифаса и тканью для изготовления сорочек. Руководитель компании Малькольм Чейс упорно отказывался от любых инвестиций в модернизацию. Его племянник Николас Брэди написал во время учебы в Гарвардской школе бизнеса работу об этой компании в 1954 году и пришел к столь обескураживающим заключениям, что сразу же продал принадлежавшие ему акции Berkshire.

Несмотря на попытки Чейса противостоять требованиям Сибери Стэнтона в области модернизации, новая компания Berkshire Hathaway управлялась отныне исходя из взглядов Стэнтона и его веры в судьбу. Он упростил производственный ассортимент, сконцентрировался на вискозе и развил производство — в какой-то момент компанией производилось до половины подкладочной ткани для мужских костюмов в США¹⁸. Berkshire Hathaway под руководством Стэнтона производила около четверти миллиарда метров ткани в год, а он продолжал свои неустанные попытки модернизировать производство и для этого вложил в фабрики еще миллион долларов.

На этот раз сомнения относительно сохранения производства в Нью- Бедфорде начал высказывать его брат Отис, однако Стэнтон полагал, что время переводить производство на Юг упущено¹⁹, и категорически отказался забыть о своей мечте оживить фабрики²⁰.

Когда Дэн Ковин в 1962 году решил обсудить положение дел в этой компании с Баффетом, тот уже что-то знал о ней (впрочем, как и о любой достаточно крупной американской компании). Судя по объему инвестиций (по данным бухгалтеров Berkshire), она стоила в целом 22 миллиона долларов, или 19,46 доллара в расчете на акцию²¹. Однако после девяти лет потерь любой желающий мог купить акции компании по семь с половиной долларов. Баффет приступил к их приобретению²².

Сибери также занимался этим, используя излишки наличности, не направлявшиеся в модернизацию, и выступая с предложением о покупке каждые два года. Баффет считал, что Сибери продолжит эту политику, и поэтому решил скупать акции каждый раз, когда они снижались в цене, с тем чтобы продать их компании, как только цены на акции начнут расти.

Они с Ковином договорились о механизме покупки акций. Если бы кто-то на рынке узнал о том, что Баффет занимается этим, то цены сразу же поползли бы вверх. Поэтому он организовывал процесс покупки через Говарда Брауна из компании Tweedy, Browne. Эта компания была любимым брокером Баффета, потому что все ее сотрудники, в особенности сам Браун, умели держать язык за зубами. Это было особенно важно для Баффета. С учетом его стремления к секретности Tweedy, Browne придумала для счета партнерства Баффета особый код — BWX²³.

Когда Баффет прибыл в Tweedy, Browne, размещавшуюся в небольшом офисе по адресу Уолл-стрит, 52 (в том же здании в стиле ар-деко, в котором когда-то работал Бен Грэхем), ему показалось, что он зашел в старомодную парикмахерскую (это впечатление усиливали черно-белые керамические плитки на полу). Слева стояли столы секретаря и офис- менеджера. Справа была комната трейдеров. А за ней в небольшой нише (похожей скорее на шкаф), половину пространства которой занимали кулер с водой и вешалка, сидел Уолтер Шлосс, управлявший своим партнерством из-за полуразвалившегося стола. Покинув «Грэхем-Ньютон», он начал зарабатывать в среднем по 20 процентов годовых, используя метод Грэхема с незначительными вариациями. За аренду офиса он рассчитывался не деньгами, а оказывал Tweedy, Browne услуги по торговле акциями, не беря за это комиссионных. Сделок было немного, поэтому для него сделали скидку по арендной плате. Он ограничил свои расходы подпиской на бюллетень Value Line Investment Survey карандашами, бумагой и жетонами на метро.

В центре зала, где сидели трейдеры, стоял семиметровый деревянный стол, который компания купила на какой-то распродаже старой рухляди. Его поверхность была испещрена выцарапанными перочинными ножами именами многих поколений школьников. Чтобы написать хотя бы строчку на листе бумаги, под него приходилось подкладывать что-нибудь жесткое. В противном случае на листе отпечатывалась надпись типа «Тодд любит Мэри».

С одной стороны изуродованного детьми стола сидел и властвовал

Говард Браун. Напротив сидел главный трейдер компании — как и все коллеги, он был нервным, беспокойным и постоянно ждал телефонного звонка, после которого мог начать работу. Пустующее рядом с ним место предназначалось гостям. Вдоль стен стояли дешевые деревянные шкафы для бумаг.

Нигде в Нью-Йорке Баффет не чувствовал себя дома настолько, насколько в кресле для посетителей в Tweedy, Browne. Компания занималась арбитражем, операциями с акциями реструктурированных компаний и акциями так называемых stubs (компаний, которые разделялись на части после их приобретения) — то есть всеми теми вещами, которые так нравились Баффету. Она торговала 15-летними водопроводными ордерами нью-йоркского района Куинс — то есть правами на покупку акций водопроводной компании, цена на которые подскакивала каждый раз, когда по городу ползли слухи о выкупе компании муниципалитетом Нью-Йорка. А когда слухи рассеивались, курс акций вновь падал. Tweedy, Browne покупала эти акции и снова продавала их на пике роста. Эту операцию она проделывала бесчисленное множество раз.

Также компания крайне умело боролась с руководством неизвестных и недооцененных компаний, пытаясь извлечь из их акций скрытую ценность, как было в случае с Sanborn Мар. Как вспоминал один из партнеров, «мы постоянно проводили время в судебных разбирательствах»²⁴. Все это очень напоминало Баффету о прошлом в «Грэхем-Ньюман» и ничуть не было похоже на гигантскую сделку с American Express, однако ему очень нравилась эта атмосфера. Том Нэпп анализировал акции и, если не был занят планированием сделок, проводил целые дни за придумыванием розыгрышей. Он реквизировал огромный шкаф в подвале и доверху наполнил его четырехцентовыми марками «Голубой орел» (которые они с Баффетом раньше купили по ошибке) и топографическими картами побережья Мэна. Гора карт понемногу росла, а Нэпп упорно вкладывал деньги, вырученные от продажи акций, в покупку участков на береговой линии²⁵. Гора почтовых марок понемногу таяла — Tweedy, Browne наклеивала по сорок марок на каждую упаковку бюллетеня Pink Sheet, который неустанно, неделю за неделей отправляли Баффету.

Котировки акций, включенных в Pink Sheet и не вошедших в листинг на Нью-Йоркской фондовой бирже, устаревали уже на момент печати бюллетеня. Баффет использовал данные Pink Sheet исключительно в качестве отправной точки для телефонных обсуждений с теми или иными брокерами, которых он хотел привлечь к оформлению сделки. Он был настоящим мастером, имевшим собственную систему работы через брокеров. Отсутствие общеизвестных данных о котировках позволяло снизить уровень конкурентной борьбы. Человек, имевший желание или силы позвонить каждому маркетмейкеру и безжалостно его выдоить, имел значительные преимущества перед человеком менее энергичным или более малодушным.

Браун мог позвонить Баффету и сказать ему, что у него есть предложение по покупке акций компании XYZ по пять долларов за штуку.

«Хм-м-м, я бы предложил в ответ 4 доллара 75 центов», — мог сказать Баффет, не задумываясь ни на секунду. Этот маневр позволял ему понять, насколько «голоден» продавец.

После звонка клиенту с предложением о снижении цены Браун мог перезвонить Баффету и сказать: «Извини, но они не согласны меньше чем на пять долларов».

«Неприемлемо», — отвечал на это Баффет.

Через несколько дней Браун мог вновь позвонить Баффету: «Мы можем купить акции по 4 доллара 75 центов. Как ты и хотел».

«Извините, нет, — тут же отвечал Баффет. — Теперь я предлагаю четыре с половиной».

Браун возвращался к продавцу, который возмущенно спрашивал: «Какого черта? Что случилось с предложением четыре семьдесят пять?»

«Извините, мы просто передаем сообщение. Предлагаемая цена четыре с половиной».

Обмен звонками мог происходить в течение недели, после которой Браун, наконец, звонил Баффету со словами: «Отлично. Они согласились на четыре с половиной».

Баффет вновь говорил: «Извините, — и вновь снижал цену: — Четыре сорок».

За счет таких махинаций ему порой удавалось неплохо снизить первоначальную цену продавца. Практически никогда ему не хотелось купить акции настолько сильно, чтобы он повысил свою ставку²⁶.

Первая его заявка на покупку акций Berkshire Hathaway через Tweedy была размещена 12 декабря 1962 года. Баффет планировал купить две тысячи акций по 7,50 доллара за штуку, заплатив брокеру комиссию в

размере 20 долларов”. Он отдал Tweedy распоряжение продолжить покупки.

Ковин получил наводку на Berkshire от Стэнли Рубина, руководителя отдела продаж и члена правления Berkshire. Помимо этого, оказалось, что

Рубин дружит с Отисом Стэнтоном, еще одним членом правления. Отис Стэнтон чувствовал, что его брат постепенно становится неприкасаемым. Сидя в своей башне из слоновой кости под надежной защитой секретарей, Сибери начал все больше злоупотреблять алкоголем. Он не мог вынести нараставшей пропасти между своей мечтой и печальной реальностью²⁷.

Отис стал все чаще вступать с ним в конфликты²^. Он чувствовал, что его брат скорее допустит проведение забастовки, чем удовлетворит требования работников об увеличении зарплаты²⁸. Отис также не одобрил выбор преемника Сибери — его сына Джека, который, по мнению Отиса, хотя и был приятным молодым человеком, но не подходил для этой работы. У Отиса была своя кандидатура преемника — Кен Чейс, вице-президент по производственным вопросам.

Сибери Стэнтон расценил покупки акций Баффетом как серьезную угрозу захвата компании и сделал рынку свое предложение о покупке акций. Это было именно тем, что хотел Баффет. Его покупки были основаны на теории, по которой со временем

Сибери должен был выкупить все его акции. Он не хотел держать акции Berkshire и подумывал от них избавиться. Тем не менее в каждой сделке есть продавец и покупатель. До сих пор Сибери Стэнтону удавалось выдержать натиск и дешевой импортной ткани, и урагана «Кэрол». Могло получиться и так, что не Сибери подвергся бы «баффетированию», а сам

Баффет оказался бы seaburied”.

В какой-то момент Уоррен решил сам поехать в Нью-Бедфорд, чтобы увидеть компанию своими глазами. Он наносил не просто визит вежливости. Мисс Табор, фанатично преданная Сибери, самостоятельно определяла, кто из посетителей имеет право пройти через стеклянные двери и подняться по узкой лестнице в офис Стэнтона в пентхаусе. После того как она с мрачным выражением лица проводила Уоррена в офис Стэнтона размером с бальный зал, украшенный деревянными панелями и напоминавший дворец, он обнаружил, что рядом со столом Стэнтона не было ни одного стула для посетителей — четкий признак того, что этот человек привык отдавать приказания стоящим перед ним людям.

Собеседники уселись на неудобный треугольный стеклянный столик в углу комнаты, и Баффет спросил Стэнтона, будет ли тот участвовать в торгах по очередному тендерному предложению. Стэнтон посмотрел на него сквозь очки в проволочной оправе, плотно сидевшие на его переносице.

«Он вел себя относительно дружественно и сказал: “Что ж, очередной тендер состоится через несколько дней, а по какой цене вы продаете свои акции, мистер Баффет?” — или что-то в этом роде. Акции в это время продавались примерно по 9-10 долларов.

Я сказал ему, что продам их по 11,50 в случае наличия тендерного предложения с их стороны. А он спросил: “Обещаете ли вы участвовать в тендере, если мы выставим свое предложение?”

Я ответил: “Только в случае, если речь идет о ближайшем времени, а не о будущих двадцати годах”, но тем не менее согласился, поставив себя в тупик. Я чувствовал, что не смогу покупать еще больше акций, так как слишком много знал о том, что он собирается делать. Вскоре после своего возвращения домой я получил письмо из компании Old Colony Trust, подразделения банка First National of Boston, в котором предлагалось 11,375 доллара за акцию каждому, кто решит принять участие в тендере по Berkshire. Эта сумма была на 12,5 цента ниже, чем мы договорились».

Баффет был в гневе. «Я просто полыхал негодованием. Понимаете, этот парень пытался выторговать у меня доли процента уже после того, как пожал мне руку и договорился об условиях сделки».

Уоррен часто занимался подобным «баффетированием», однако теперь оказалось, что Стэнтон пытается выжать его до капли. Баффет отправил Дэна Ковина в Нью-Бедфорд с заданием уговорить Стэнтона не нарушать условия уже достигнутой договоренности. Спор был длинным. Поначалу Стэнтон вообще отказывался от того, что заключал с Баффетом какую-либо сделку, а затем сказал Ковину, что как владелец компании он может делать с ней все, что только захочет. Это была большая ошибка. Сибери Стэнтону предстояло очень сильно пожалеть о том, что он попытался перехитрить Уоррена Баффета. Тот принял решение не продавать акции, а напротив — вновь начать их скупать.

Баффет принял решение завладеть Berkshire — полностью и без остатка. Он хотел скупить и оборудование, и запасы, и готовые изделия и помещения. Его совершенно не беспокоил тот факт, что Berkshire Hathaway находится в неважном финансовом положении. Компания стоила недорого, и он жаждал ее купить. Но, самое главное, он не хотел, чтобы она принадлежала Сибери Стэнтону. Баффет и другие акционеры были куда более достойны владеть ею. Преисполненный решимости, он забыл все уроки, полученные благодаря Dempster, — кроме одного. По иронии судьбы именно этот урок ему следовало игнорировать.

Баффет разослал свою команду во все стороны в поисках небольших пакетов акций, припрятанных мелкими вкладчиками. Ковин нашел достаточное количество акций для того, чтобы войти в состав правления

Berkshire. Однако на действия Баффета начали обращать внимание и другие люди. Джек Александер, старинный друг Баффета по Колумбийскому университету, в свое время создал инвестиционное партнерство вместе со своим одногруппником Бадди Фоксом. «Однажды мы обратили внимание на то, что Уоррен скупает акции Berkshire Hathaway, — говорит он. — Мы решили пойти по его стопам». Приехав в Нью-Йорк из своего офиса в Коннектикуте, они сообщили Баффету, что собираются покупать акции компании. «Он был очень расстроен этой новостью. «Послушайте, — сказал он. — Вы едете на моих фалдах. Это неправильно. Откажитесь от этой идеи».

Фокс и Александер оказались в замешательстве. Они не могли взять в толк, что сделали не так. Баффет дал им понять, что хочет контролировать компанию полностью. С другой стороны, даже в такой ситуации «езда на фалдах» была крайне популярна среди последователей Грэхема. Она считалась своего рода спортивным соревнованием. В сущности, Баффет хотел получить акции, на которые у других были такие же права, как и у него. «Они нужны мне больше, чем вам», — говорил он. Поняв, что для него это действительно жизненно важно, они согласились продать ему акции по текущей рыночной цене. Казалось, что Баффета с Berkshire Hathaway связывает какая-то таинственная нить. «Для нас эти акции были вообще не важны. Однако было очевидно, что в его случае это не так», — говорит Александер.

Подобно Фоксу и Александеру, за действиями Баффета начали наблюдать еще несколько игроков. Они шли по стопам Баффета, как лилипуты по следам снежного человека. Это создало ажиотаж на рынке акций. Баффет дал понять всем прочим последователям Грэхема, что им следует держаться подальше от Berkshire. Единственным исключением оказался Генри Брандт. Баффет позволил Брандту купить акции в качестве компенсации за его услуги по цене ниже 8,00 доллара. Уоррен начал вести себя довольно развязно, и многие находили это раздражающим. Для людей было загадкой, как, несмотря на всю свою самоуверенность, он постоянно оказывался прав. Даже его скупость представляла собой часть ауры. Он был, пожалуй, единственным человеком из регулярно занимавшихся бизнесом в Нью-Йорке, который не платил не только за жилье (останавливаясь на Лонг-Айленде у Энн Готтшгальдт, матери Фреда Кулкена), но и за офис (он работал в помещении Tweedy, Browne).

Однако так как теперь в поездках его иногда сопровождала Сьюзи, он для ее удобства время от времени отказывался от проживания в доме своего покойного друга и снимал номер в гостинице Plaza Hotel.

Расположение гостиницы было удобным не только с точки зрения бизнеса

• 
  любимые магазины Сьюзи Bergdorf Goodman, Best & Company и Henri Bendel были в двух шагах Среди друзей Баффета начал распространяться очередной слух. Вокруг него всегда витали слухи, например, о том, что его маленькая дочка спала не в колыбели, а в ящике комода. Теперь же все судачили о том, что Баффет нашел самую дешевую комнату в гостинице, в сущности, скорее каморку без окон, похожую на место его обитания в годы учебы в Колумбийском университете. Говорили, что он смог выпросить максимальную скидку за номер, в котором теперь останавливался всякий раз, когда приезжал в Нью-Йорк²⁹. Вне зависимости от того, имел ли этот слух под собой основания, правдой было то, что всякий раз, поселяясь в гостинице, Уоррен сожалел о том, что больше не может проживать в Нью- Йорке бесплатно.
  

Визиты в магазин Bergdorf были еще одним свидетельством того, как изменилось содержание поездок в Нью-Йорк. Сьюзи проводила все дни в шопинге и за обедами в различных ресторанах. Вечером они с Уорреном шли ужинать, а затем отправлялись на Бродвей, чтобы посмотреть шоу в кабаре. Ему нравилось смотреть, как Сьюзи развлекается. Вскоре она привыкла к регулярным покупкам в дорогих магазинах. Тем не менее, несмотря на ослабление финансовых пут, супруги продолжали постоянно играть в игру, связанную с тем, сколько денег Сьюзи может или не может потратить. Чаще всего Сьюзи объясняла свои покупки тем, что покупает вещи для кого-то еще. Множество вещей перепадало Сьюзи-младшей. Ее шкафы были переполнены одеждой из Bergdorf. Как-то раз Сьюзи вернулась из Нью-Йорка с жакетом, отделанным горностаевыми хвостами. Дело было так: они встретились с другом Уоррена, который отвел их к скорняку. «Я чувствовала, что просто должна что-то купить, — говорила Сьюзи. — Эти люди были так милы со мной». То есть она купила у скорняка жакет просто для того, чтобы сделать ему приятное.

Но все предпринятые Баффетом до этого действия в отношении Berkshire не имели никакого смысла, если бы он не разобрался с тем, как заставить компанию хорошо работать — так, чтобы Сьюзи и дальше могла щеголять в горностаевых жакетах. Он нанес еще один визит в Нью- Бедфорд, желая пообщаться с Джеком Стэнтоном, наследником компании. Когда-нибудь, после ухода Сибери от дел, компанией стал бы управлять кто-то другой, и Уоррену было интересно, кто это мог бы бьггь.

Однако Стэнтон сослался на высокую занятость и попросил Кена Чейса³⁰ прогуляться с Баффетом по фабрике. Стэнтон не имел представления о том, что его дядя уже предложил кандидатуру Чейса как

возможного преемника Сибери.

Кен Чейс был инженером-химиком. Ему исполнилось сорок семь лет, и он был тихим, честным человеком, умевшим хорошо контролировать свои эмоции. Он не знал, что является одним из кандидатов на высший пост в компании. Тем не менее он провел два дня, обучая Баффета тонкостям текстильного бизнеса, а Баффет задавал вопрос за вопросом и вынуждал Чейса объяснять, в чем состоят проблемы фабрики. Баффет был поражен его откровенностью и отношением к своему делу. Чейс достаточно четко дал понять, что считает глупой и тупиковой идею Стэнтонов об инвестировании в бизнес дополнительных денег³¹. По окончании встречи Баффет сказал Чейсу, что будет оставаться с ним «на связи»³².

Примерно через месяц после этого Баффет попросил Стэнли Рубина убедить Чейса не принимать предложение о переходе на конкурирующую текстильную фабрику. Тем временем сам Баффет пытался скупить как можно больше акций, в том числе у членов семьи Чейс.

Последней целью Баффета был Отис Стэнтон, страстно желавший отставки своего брата. Он не доверял Джеку, сыну Сибери, и сомневался в том, что Сибери сам добровольно откажется от власти.

Отис и его жена Мэри согласились встретиться с Баффетом в клубе Wamsutta в Нью-Бедфорде³³. За обедом, проходившим в изящном особняке в итальянском стиле — остатке былого величия Нью-Бедфорда, — Отис сообщил о своей готовности продать акции при условии, что Уоррен направит аналогичное предложение Сибери. Уоррен согласился. Затем Мэри Стэнтон спросила Баффета, может ли она оставить у себя парочку акций из двух тысяч, просто из сентиментальных чувств. Всего лишь парочку.

Баффет отказал. Ему нужно было либо все, либо ничего³⁴.

Покупка двух тысяч акций принесла Уоррену сорок два процента компании Berkshire Hathaway — этого было достаточно для того, чтобы эффективно контролировать деятельность компании. Захватив столь ценный приз, он встретился с Кеном Чейсом в Нью-Йорке апрельским утром и предложил тому пройтись вдоль Пятой авеню и южной части Центрального парка. Уоррен купил две порции мороженого на палочке. Откусив пару раз, он решил перейти к делу и сказал: «Кен, я бы хотел, чтобы вы стали президентом Berkshire Hathaway. Что вы об этом думаете?» Он знал, что теперь, имея достаточный контроль над компанией, может изменить состав управляющей команды на следующем заседании совета директоров³⁵. Чейс, пораженный этим предложением (он не обратил внимания на намеки, которые ему делал Рубин, отговаривая занять пост в конкурирующей компании), согласился не обсуждать эту тему ни с кем до дня собрания.

Джек Стэнтон, не понимавший, что его судьба уже решена, приехал с женой из Нью-Бедфорда в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Уорреном и Сьюзи за завтраком в Plaza Hotel. Китти Стэнтон, более агрессивная, чем ее муж Джек, решила взять инициативу в свои руки. Пытаясь повернуть дело в свою пользу, Китти выложила на стол решающий аргумент. По ее мнению, Баффет просто не мог взять и отказаться от услуг аристократии Нью-Бедфорда, правившей фабрикой на протяжении нескольких поколений, и поставить на высший пост простолюдина типа Кена Чейса. И она сама, и Джек отлично вписывались в атмосферу Wamsutta Club.

203

Кроме того, Китти, как и Сьюзи, принадлежала к Junior League .

«Она была достаточно приятной дамой. Но мне показалось, что она считает, что Джек достоин этого поста лишь потому, что этим же занимался его отец. В разговоре она упомянула, что Кен Чейс в отличие от Джека, ее самой, Сьюзи и меня принадлежит к “другому классу”».

Бедная Китти — она даже не представляла, что говорит такие слова человеку, который настолько ненавидел иерархию, что отказался вступить в Ak-Sar-Ben и кривил нос при любом упоминании о правящих кругах Омахи.

Для Джека все было кончено. Все было кончено и для Сибери, автократичнош правителя, не имевшего в совете директоров ни одного друга. Его не любил даже Малькольм Чейс, председатель правления. Поэтому, когда сторонники Баффета на специально

созванном собрании 14 апреля 1965 года проголосовали за его включение в совет, он быстро назначил нового директора при

204

значительной поддержке всего правления .

Через несколько недель Баффет прилетел в Нью-Бедфорд и сразу же натолкнулся на заголовок в газете New Bedford Standard-Times, упоминавший некие «внешние силы», взявшие контроль над компанией³⁶. Статья в газете привела его в бешенство. Единственный урок, который остался в его голове после случая с Demster, состоял в том, что он никогда не должен был выступать в роли ликвидатора — и заставлять весь город ненавидеть себя. Баффет обратился к прессе с сообщением, в котором говорилось, что фабрика будет продолжать работать, как и раньше. Он отрицал мнение, по которому смена руководства приведет к закрытию фабрики, — и это отрицание связало ему руки.

Заседание правления Berkshire состоялось 10 мая 1965 года в головном офисе компании в Нью-Бедфорде. Для начала правление вручило серебряный поднос в качестве подарка вице-президенту, собравшемуся в отставку, затем одобрило протокол прошлого заседания, а потом согласилось с предложением поднять зарплаты на пять процентов. А дальше началось нечто сюрреалистичное.

Сибери, семидесятилетний облысевший старик с огромным количеством пигментных пятен на руках и голове, объявил, что планировал уйти в отставку в декабре и поставить на свое место Джека. Однако, по его собственным словам, он более не мог исполнять обязанности президента «организации, в которой его полномочия столь усечены»³⁷. С максимальной степенью надменности — вполне допустимой, несмотря на присутствие мятежников, захвативших корабль,

• 
  Сибери произнес небольшую речь, в которой высоко оценил свои достижения. Затем он обратился с заявлением об отставке, и правление с ней согласилось. Джек Стэнтон добавил несколько печальных ноток, сказав, что если бы он стал президентом в декабре, то это, вне всякого сомнения, привело бы к «дальнейшему успеху и прибыльной деятельности». Правление терпеливо его выслушало, а затем приняло и его отставку.
  

После голосования Джек положил на стол ручку и перестал вести протокол, в котором уже были зафиксированы обе прощальные речи. Оба Стэнтона встали и вышли из комнаты. Члены правления немного помолчали, а затем с облегчением выдохнули.

После этого правление быстро избрало Баффета председателем правления и подтвердило полномочия Кена Чейса — теперь ему предстояло управлять компанией, находившейся в тяжелом положении. Компанией, которую Баффет купил, подчиняясь голосу эмоций, и на приобретение которой потратил так много сил и средств. Через несколько дней он поделился своими мыслями в отношении текстильной индустрии в газетном интервью. «Речь не идет о том, кто “за”, а кто “против”. Это просто деловое решение. Мы пытаемся оценить бизнес. Цена — крайне важный фактор в процессе инвестирования. Именно она определяет решение. Мы купили Berkshire Hathaway по хорошей цене»³⁸.

Затем ему пришлось пересмотреть это решение.

«Я купил собственный “сигарный окурок” и попытался его раскурить. Это бывает так... вы идете по улице и видите окурок. Он выглядит сырым и отталкивающим, однако его можно взять совершенно бесплатно... и

возможно, что вам хватит на одну

затяжку В Berkshire не осталось ничего для последней затяжки. Поэтому все, что у меня осталось, это огрызок мокрой сигары во рту. Именно это было самым точным описанием Berkshire Hathaway в 1965 году. И в этот окурок было вложено слишком много денег³⁹. Лучше бы я никогда не слышал о Berkshire Hathaway».

Глава 28. Сухой трут

Омаха • 1965-1966 годы

«После смерти отца все изменилось на сто процентов, — говорит Дорис. — Все будто начало болтаться в воздухе. Отец был связующим звеном для всей семьи. И вот теперь наша Вселенная лишилась центра».

За последние годы Лейла пережила целый ряд потерь. Ее мать Стелла умерла в 1960 году в Norfolk State Hospital, сестра Бернис — годом раньше от рака костей. После ухода Говарда Лейле пришлось искать новый смысл жизни, и она стала почти полностью зависеть от Уоррена, Сьюзи и их семьи. Внуки приходили в ее дом по воскресеньям. Она вручала им пакеты со сладостями, которые они могли есть во время церковной службы, а затем кормила их обедом и дарила карманные деньги. После обеда она отводила их в магазин Woolworth, чтобы купить игрушки, с которыми они могли играть у бабушки дома. Подобно Говарду, который как-то раз заплатил детям за то, чтобы они пошли в церковь, она нашла вполне баффетовское решение проблемы своего одиночества — заключила сделку с внуками, заставляя их оставаться с ней как можно дольше.

Именно присутствие Говарда всегда заставляло Лейлу мягче относиться к Дорис и Уоррену. Когда же отец умер, визиты к матери стали для них невыносимыми. Уоррен трясся всякий раз, оказавшись рядом с ней. На День благодарения он взял тарелку с едой со стола, поднялся наверх и съел свой ужин в одиночестве. Лейла время от времени разражалась вспышками гнева. На протяжении многих десятилетий она была зациклена на членах семьи. Правда, однажды она выскочила из машины на парковке и целый час кричала на свою знакомую по какому-то пустяковому поводу — Сьюзи и Хоуи оставалось лишь остолбенело смотреть на бабушку. Однако основной мишенью Лейлы, как и прежде, оставалась Дорис, боготворившая своего отца еще сильнее, чем Уоррен.

Дорис всегда считала, что расстроила всю семью своим разводом с Трумэном. Контраст между успешной жизнью Уоррена и Сьюзи и ее собственной жизнью разведенной женщины в то время, когда разводы были крайне редки, лишь усиливал ее ощущение своей бесполезности. Незадолго до своей смерти Говард попросил ее вновь выйти замуж, чтобы у ее детей наконец появился отец. Так она и поступила — вышла замуж за Джорджа Лира, первого же мужчину, сделавшего ей предложение¹. Он был достаточно приятным человеком. Однако Дорис казалось, что ее замужество было вынужденным, что не могло не сказаться на отношениях.

Берти, которая меньше всего зависела от отца и редко бывала объектом гнева матери, тоже обнаружила, как сильно изменилась ее жизнь после смерти Говарда. Однако, так же как и Уоррена, наличие капитала, с одной стороны, наделяло ее ощущением силы, а с другой — заставляло испытывать беспокойство. Она вела отчетность о каждом потраченном долларе, а в напряженные минуты жизни занималась оплатой счетов.

У всех членов семьи Баффетов были свои сложности в отношении денег. Их проблемы коренились настолько глубоко, что никто вокруг не замечал, насколько необычной семьей они являются. После смерти Говарда Уоррен и Сьюзи естественным образом взяли на себя роль главных в семье — отчасти благодаря размеру своего состояния, но в не меньшей степени благодаря личностным особенностям. Лейла, Дорис и Берти (да и многие другие) находили у них поддержку. Дядюшка Уоррена Фред Баффет и его жена Кэти, которые теперь владели семейным магазином, могли дать Уоррену много очков вперед в семейном соревновании на скупость. Они были привязаны к Уоррену и Сьюзи, и их привязанность лишь усиливалась по мере укрепления статуса и роста состояния их племянника. Лейла, ревниво относившаяся к своей невестке, всю жизнь находилась под влиянием давнего эпизода, когда Эрнест на танцах в «Ротари-клубе» предпочел выбрать в качестве партнерши не ее, а куда более живую Кэти. Теперь она начала относиться к Кэти еще более ревниво, и Сьюзи (которой доверяли решительно все) приходилось прилагать немалые усилия, чтобы развести по времени визиты двух дам. Помимо помощи Говарду в последние дни его жизни, Сьюзи приходилось разводить по разным углам Лейлу, Уоррена и Кэти, и она немало преуспела в этом искусстве. Возможно, поэтому не должно казаться удивительным то, что Элис, любимая тетушка Уоррена еще с детских времен, питала к Сьюзи больше доверия, чем к кому-либо из членов семьи (за исключением разве что самого Уоррена).

Поэтому утром 10 ноября 1965 года Элис позвонила Сьюзи, а не

Лейле. Звонок застал Сьюзи в косметическом кабинете. Выбравшись из- под сушилки, она подошла к стойке с телефоном. Элис объяснила, что очень беспокоится об Эдит, сестре Лейлы, которая позвонила ей в воскресенье в состоянии сильной депрессии. Элис, работавшая ассистентом преподавателя, пригласила Эдит прокатиться на машине и поговорить. Они остановились на дороге, чтобы купить мороженого. Эдит возвела Уоррена, Сьюзи и Элис, да и всех Баффетов в ранг идолов. Она призналась, что ей крайне тяжело общаться с такой совершенной семьей, в то время как ее собственная жизнь далека от совершенства². Ее импульсивное и чересчур романтичное желание выйти замуж себя не оправдало. Муж, за которым она поехала в Бразилию, оказался развратником и растратчиком и оставил ее ради другой женщины. После возвращения из Бразилии в Омаху ей оказалось тяжело смириться с жизнью разведенной матери двух дочерей.

Элис сообщила Сьюзи о том, что Эдит не вышла на работу в Высшую техническую школу. Обеспокоенная Элис отправилась к ней домой. Она звонила и стучала, но никто не отозвался. Элис сказала Сьюзи, что боится, не случилось ли чего-то плохого. Сьюзи выбежала из салона, вскочила в свой золотой «кадиллак-кабриолет» с откидной крышей, даже не успев снять бигуди. Она доехала до дома Эдит и принялась стучать в дверь и звонить. Никто не отвечал, но она каким-то образом умудрилась проникнуть внутрь. Дом был пуст — ни сообщения, ни записки. Машина Эдит стояла в гараже. Спустившись в подвал, Сьюзи нашла Эдди с глубокими порезами на запястьях. Она была мертва.

Сьюзи позвонила в скорую помощь, а затем сообщила ужасную новость семье. Никто не ожидал, что депрессия Эдит была столь глубокой. Ни один из Баффетов не мог предположить, что она окажется очередной жертвой проблемы семьи Шталь — неустойчивостью психики.

Все испытывали неоднозначные чувства — и вину за то, что никто не заметил глубины отчаяния Эдит, ощущавшей себя изгоем, и скорбь от потери. Уоррен, Дорис и Берти были потрясены и опечалены самоубийством милой, доброй тетушки, к которой они относились с большой любовью еще с детских времен.

Сложно описать чувства и мысли шестидесяти двухлетней Лейлы в связи со смертью сестры. Вряд ли они сильно отличались от того, что испытывают родственники других самоубийц, — гнев и острое одиночество. Смерть Эдит перечеркнула последние надежды на восстановление разрушенных отношений; Лейла осталась единственным представителем своей семьи. Кроме того, представители семьи Шталь еще раз опозорили в глазах Лейлы семью Баффетов — на этот раз грехом самоубийства. Каковы бы ни были чувства Лейлы, но всего через месяц после смерти сестры она внезапно вышла замуж за Роя Ральфа, приятного человека старше ее на 20 лет. Ральф ухаживал за ней со времен смерти Говарда, но прежде она отклоняла все его предложения. Родственники, скучая, выслушивали ее бесконечные рассказы о том, какими счастливыми были 38 с половиной лет, прожитых вместе с Говардом. Что и говорить, она здорово поразила всех, повернув свою жизнь вспять и сменив имя на Лейла Ральф. Кое-кто подозревал, что она выжила из ума. Возможно, так оно и было, хотя бы временно. Говард, чье незримое присутствие постоянно ощущалось в жизни семьи и после смерти, почти перестал упоминаться на семейных сборищах. А его дети с трудом привыкали к отчиму, которому исполнилось уже восемьдесят лет.

Тем временем Сьюзи все больше поглощали дела — не только семейные, но и общественные. Она начала давить на Уоррена, заставляя того сменить линию поведения. Партнерство Баффета было нашпиговано акциями American Express, как индейка ко Дню благодарения. Компания закончила 1965 год с активами стоимостью 37 миллионов долларов, а ее прибыль только по этим акциям составила 3,5 миллиона. Цена акций выросла сначала до 50 долларов, затем до 60, а потом и до 70. Комиссия тридцатипятилетнего Уоррена составила более 2,5 миллиона, а его совместная со Сьюзи доля в партнерстве выросла до 6,8 миллиона. По меркам 1966 года Баффеты считались очень богатыми людьми. Сколько денег им было нужно? Как долго он еще собирался работать такими темпами? Сьюзи полагала, что раз уж они стали такими богатыми, пришло время сделать что-то для Омахи.

В 1966 году Сьюзи загорелась новыми идеями и нашла свое призвание в жизни, сблизившись с руководителями чернокожего сообщества Омахи. Она проводила время, организуя «мозговые штурмы», занимаясь публикациями, проводя негласные переговоры — и все это в городе, где расовое напряжение уже достигло грани, за которой начинается насилие. Каждое лето в крупных городах страны вспыхивали расовые беспорядки. Все начиналось с незначительных инцидентов с участием полиции. До этого, в 1965 году, Мартин Лютер Кинг выступил со своим знаменитым призывом, — теперь дело уже не могло ограничиваться отменой сегрегации на работе и в публичных местах. Пришло время отказаться от сегрегации и по месту проживания. Эта идея испугала многих белых жителей, особенно после беспорядков в Уоттсе, пригороде Лос- Анджелеса, превратившегося в зону военных действий. Поджоги, перестрелки и грабежи привели к гибели тридцати четырех человек. Аналогичные беспорядки происходили в Кливленде, Чикаго, Бруклине, Джексонвилле, штат Флорида, и множестве других городов³. В течение двух недель в июле 1966 года беспорядки бушевали и в Омахе. Губернатор обратился за помощью к национальной гвардии, обвинив бунтовщиков в создании «среды, не позволяющей людям нормально жить»⁴. Сьюзи с жаром принялась за решение проблемы сегрегации в Омахе. Она попыталась вовлечь Уоррена в свою работу по защите гражданских прав, и вполне успешно, однако было очевидно, что такая деятельность не для него. В 1960-х годах Баффет вообще старался не общаться с теми, кого считал олухами, и не затруднялся объяснением своих действий. «Я был вовлечен в деятельность примерно пяти-шести групп. Но проблема состоит в том, что людям свойственно следовать определенной линии поведения — если они посвящают свою жизнь какой-либо идее, то через какое-то время становятся одержимыми ею. Сьюзи всегда замечала мое отношение к этим группам — я сидел среди этих ребят, но по моему лицу всегда было видно, насколько расходятся наши взгляды на решение той или иной проблемы».

По словам Мангера, подобные заседания вызывали у Уоррена «постоянную головную боль». Поэтому он предпочитал устраивать дела так, чтобы в комитетах сидели другие люди, а он бы просто снабжал их идеями. Однако нельзя сказать, что Уоррен был равнодушен к социальным и политическим вопросам. Он был очень обеспокоен возможностью ядерной войны — угроза ядернош конфликта казалась в начале 1960-х годов вполне реальной. Президент Кеннеди призвал семьи строить бомбоубежища для того, чтобы пережить ядерную атаку, а США едва смогли предотвратить ядерный конфликт во время противостояния Кеннеди и Хрущева по вопросу размещения советских ракет на Кубе. Баффет прочитал антиядерный трактат «Есть ли у человека будущее?», написанный в 1962 году философом Бертраном Расселом, и это произведение оказало на него большое влияние⁵. Он обнаружил у себя множество общих черт с Расселом, наслаждался его философскими построениями и часто цитировал его афоризмы или мнения по разным вопросам. Он даже поставил на свой стол небольшую табличку с цитатой из поразительного антиядерного «манифеста», над которым Рассел работал вместе с Альбертом Эйнштейном: «Помни о том, что ты человек, и забудь все остальное»⁶.

Однако еще сильнее Баффет интересовался антивоенным движением.

Особенно важным для него это стало после того, как в 1964 году Конгресс принял резолюцию по вопросу конфликта в Тонкинском заливе, что позволило президенту Джонсону использовать военные силы в Юго- Восточной Азии без формального объявления военных действий. Суть конфликта состояла в том, что власти Северного Вьетнама были обвинены (без достаточных доказательств) в нападении на военный корабль США, и этот факт послужил для Америки формальным основанием для нападения на эту страну. Чтобы избежать призыва, многие молодые люди сжигали свои приписные свидетельства, шли в тюрьму или эмигрировали в Канаду. Сотни тысяч людей по всему миру вышли на улицы в знак протеста против разгоравшейся войны. Они маршировали и по Пятой авеню в Нью-Йорке, и по Таймс-сквер, и по площади перед Нью-Йоркской фондовой биржей. Демонстрации проходили в Лондоне, Риме, Филадельфии, Сан- Франциско, Лос-Анджелесе и множестве других городов.

Уоррен не был ни идеологическим пацифистом, как многие участники марша, ни крайним изоляционистом, как его отец. Но он четко понимал, что эта война неправедная, а участие США в ней основано на обмане, — и его, придававшего честности большое значение, это особенно беспокоило.

Он начал приглашать к себе в дом разных людей, имевших свою позицию по этому вопросу, и беседовать с ними. Как-то раз он даже попросил приехать интересного человека аж из Пенсильвании⁷. Однако при этом сам он никогда не выражал желания участвовать в антивоенных маршах.

Уоррен был сторонником специализации. Он считал, что его уникальными навыками являются особенный склад ума и способность делать деньги. Когда его просили о поддержке, он в первую очередь всегда предлагал поделиться идеями, способными принести деньги. Но иногда он делился (пусть и понемногу) деньгами, вручая их отдельным политикам или финансируя проекты Сьюзи. Он никогда не работал «в полях», напрямую вручая деньги, — ведь прямое участие в мероприятиях, вне зависимости от их важности или срочности, отнимало у него время, которое он с большей эффективностью мог бы потратить на размышления и зарабатывание денег, а значит, и на более крупное финансирование этих мероприятий.

Многие американцы в 1960-е годы испытывали непреодолимое желание сбросить господствовавшую в то время власть, развязавшую непопулярную войну, хотя их гражданское сознание зачастую вступало в противоречие с необходимостью зарабатывать на жизнь. Уоррен же считал, что работает на своих партнеров, а не на «Большого Человека», а кроме того, был уверен в том, что его деловые связи и деньги помогут развитию гражданских прав и организации антивоенных мероприятий. Поэтому он легко концентрировался на своей работе, не испытывая внутренних противоречий.

На самом деле он переживал трудности иного рола — ему стало слишком сложно находить объекты для инвестиций партнерства. В течение всего 1965 года он вкладывал средства в безопасные, но редкие «сигарные окурки» наподобие его старых любимцев Philadelphia and Reading и Consolidation Coal. Он умудрился найти несколько недооцененных компаний даже среди включенных в еженедельные отчеты Standard & Poors — Employers Reinsurance, F. W. Woolworth и First Lincoln Financial. Он купил некоторое количество акций Disney после того, как познакомился с Уолтом Диснеем и убедился в том, что этот гений шоу-бизнеса любит свою работу, умеет концентрироваться на главном и превращать предмет своей любви в бесценный набор интересных для публики развлечений. Однако концепция «великих компаний» еще не укоренилась в нем полностью, и он не был готов вкладывать в нее деньги. Разумеется, его доля в Berkshire Hathaway постоянно увеличивалась. Однако помимо этого он открыл короткие позиции по акциям компаний Alcoa, Montgomery Ward, Travelers Insurance и Caterpillar Tractor на семь миллионов долларов — он занимал акции, а затем продавал их в качестве страховки против риска

205

падения рынка . Когда инвесторы по разным причинам меняли свою точку зрения, цены на акции часто начинали падать подобно голубям, сбитым удачным выстрелом дробью. Баффет хотел, чтобы портфель, принадлежавший его партнерам, был надежно защищен.

В январе 1966 года от его партнеров поступило еще 6,8 миллиона долларов. Баффет внезапно оказался во главе партнерства с активами в 44 миллиона и слишком небольшим количеством «сигарных окурков», которые можно было бы зажечь с помощью этих денег. Впервые за все годы деятельности ему пришлось принять экстраординарное решение — он

отложил часть денег”. Со дня окончания бизнес-школы Колумбийского университета единственная его задача состояла в том, чтобы собрать достаточный объем денег для финансирования своего бесконечного потока инвестиционных идей.

Затем 9 февраля 1966 года индекс Доу-Джонса перескочил мистическую планку в одну тысячу и закрылся всего на несколько пунктов ниже этой отметки. И тут начались причитания: «Доу на тысяче! Доу на тысяче!» Многие полагали, что рынок не сможет преодолеть этот барьер до конца года, однако эти прогнозы никак не мешали всеобщей эйфории.

Весь год Баффет провел в волнении о том, как бы не разочаровать своих партнеров. Он начал свое письмо партнерам с хороших новостей о высоких прибылях American Express. В частности, он написал фразу: «Наша “борьба с бедностью” в 1965 году прошла вполне успешно», намекая на программу президента Джонсона по созданию «великого общества» с помощью целого ряда новых программ в области социальной защиты. Однако при этом он впервые сказал своим партнерам слова, которые так или иначе повторялись в его последующих посланиях: «У меня есть ощущение, что мы приближаемся к точке, на которой дальнейший рост окажется неблагоприятным». Уоррен объявил, что закрывает двери партнерства, запирает их на ключ и прячет его в надежном месте.

Прием новых партнеров прекратился. Баффет не мог не пошутить по этому поводу и написал, что Сьюзи не может позволить себе иметь больше детей, потому что они «останутся не у дел». Эта шутка была достаточно смешной, так как никто из его детей не был — и не должен был быть — партнером. Уоррен четко давал понять своим детям, как будут обстоять дела с их финансовым состоянием в будущем. Он хотел убедиться в том, что они самостоятельно найдут свою дорогу в жизни. С самого раннего возраста каждый из детей знал, что не вправе ждать от него иной финансовой помощи, кроме оплаты расходов на образование. Баффет мог раскрыть перед своими детьми механизм партнерства лишь в образовательных целях — рассказать им о деньгах, инвестировании и о том, каким образом он организует свою жизнь. Точно так же он поступал и со своими обычными партнерами. Однако Уоррен крайне редко занимался «обучением» тех, с кем виделся каждый день. Он воспринимал процесс обучения как творческий и сознательный акт, происходящий перед аудиторией. Его дети не получали от него никаких уроков.

Вместо этого он купил от их имени акции Berkshire Hathaway. Будучи доверенным лицом фонда, который открыл для его детей Говард, он продал ферму, которую его отец собирался использовать в качестве семейного убежища, и купил на эти деньги акции. С учетом того, что Уоррен неодобрительно относился к незаработанному состоянию (и именно так воспринимал любое наследство), ему стоило оставить ферму в покое. Небольшая ферма в Небраске никогда бы не стоила больших денег, и его дети не стали бы состоятельными благодаря ей. Однако, инвестировав вырученные суммы в еле барахтающийся текстильный бизнес, он увеличил свою долю в Berkshire еще на две тысячи акций. Для сторонних наблюдателей всегда было загадкой, почему он так сильно заботится об этой компании. Активное «баф-фетирование» с целью приобретения контроля над ней казалось многим проявлением одержимости.

Дети Баффета не ожидали, что в один прекрасный день станут очень богатыми. В сущности, они даже не знали, насколько богата их семья⁸. Родители хотели, чтобы дети выросли неиспорченными, и им это удалось. Подобно другим детям, им приходилось прилагать множество усилий для того, чтобы выпросить деньги на карманные расходы. Однако Сьюзи при этом получала достаточно много денег, как если бы они с Уорреном находились в разводе. Она могла вести на них жизнь типичной представительницы верхнего эшелона среднего класса. Дети ездили на каникулы в интересные места, часто посещали загородные клубы, носили хорошую одежду и не могли не замечать «кадиллака» и мехов своей матери. Однако они никогда не получали деньги просто так. Отец обсуждал с ними каждый цент и время от времени отказывал им даже в самых небольших просьбах. Если он брал их в кино, то не платил за попкорн. Если кто-то из детей что-то просил у него, он обычно отвечал отказом со словами: «Если я сделаю это для тебя, то должен буду сделать и для других».

Какую бы мысль относительно денег они со Сьюзи ни хотели донести до детей, сквозной нитью проходила главная: «Деньги важны». Дети росли в доме, в котором деньги постоянно использовались в качестве инструмента контроля. Уоррен мог позвать Сьюзи-Болыиую на день рождения в магазин и дать ей 90 минут на то, чтобы пробежаться по нему и купить все, до чего у нее дотягивались руки. У Баффетов было принято следовать многолетней традиции заключения сделок. Хотя Сьюзи и считала, что наваждение Уоррена, связанное с деньгами, является чем-то недостойным, она не упускала шансов воспользоваться его манией в своих интересах. Ее последним увлечением стала борьба с лишним весом, которая, как и многое другое, требовала денег. В детстве Уоррен испытывал навязчивое пристрастие к измерительным весам — он мог взвешиваться до пятидесяти раз за день. Это увлечение не прошло у него и во взрослом возрасте. Он был одержим взвешиванием всей семьи и заботился о том, чтобы никто не был слишком толстым.

Однако принятые в семье гастрономические привычки никак не сопутствовали ни здоровью, ни стремлениям Уоррена. Сьюзи, страдавшая за два года до этого от мучительных спаек в брюшной полости, готовила без всякого энтузиазма. Поэтому они с Уорреном день за днем ели практически одно и то же — мясо и картофель в различных вариациях. В отличие от Уоррена Сьюзи ела еще и овощи, однако отказывалась от любых фруктов, делая исключение лишь для арбузов. Она мечтала о здоровом питании, однако при этом постоянно ела шоколад, хрустящие сладкие рисовые подушечки, готовила еду из консервов, ела много печенья и постоянно пила молоко. Уоррен завтракал чипсами с пепси-колой, ел много шоколада и попкорна, а в качестве основного блюда предпочитал стейки, гамбургеры и сэндвичи.

Наконец, Сьюзи предложила ему сделку — он должен был заплатить ей определенную сумму за то, чтобы ее вес оставался в пределах 53,5 килограмма. Но так как деньги волновали ее куда меньше, чем Уоррена, ее мотивация оставалась достаточно слабой. Сьюзи могла питаться нездоровой едой в течение месяца, а незадолго до дня взвешивания смело взгромоздиться на весы. Если «новости» были плохими и ей предстояло быстро избавиться от нескольких килограммов, она печально вздыхала, а затем говорила одной из подруг своей дочери: «Келси, мне нужно позвонить твоей матери и попросить у нее диуретики»⁹.

Сам же Уоррен поддерживал свой вес на нужном уровне с помощью денег. Когда дети были еще маленькими, он заполнил в пользу каждого из них чек на 10 ООО долларов и сказал, что если на определенную дату он не будет весить меньше 79 килограммов, то подпишет эти чеки. Мальттттка Сьюзи и Хоуи предпринимали огромное количество попыток соблазнить отца мороженым и шоколадным тортом. Однако страх расстаться со своими деньгами был для Уоррена куда более сильным стимулом, чем желание поддаться соблазну. Он оформлял один чек за другим, но так никогда не подписал ни один из них¹⁰.

* * *

Вместо того чтобы пригласить в партнерство своих детей, Уоррен предложил стать последним партнером Маршаллу Вайнбергу, фондовому брокеру и другу Уолтера Шлосса, который дважды посещал семинары Грэхема. Вайнберг, человек с идеальным воспитанием, любивший искусство и философию, встретился с Баффетом на одной из лекций Грэхема в нью-йоркской Новой школе. Несколько раз они обедали вместе, обсуждая различные ценные бумаги, и постепенно стали друзьями. Вайнберг достаточно быстро оставил попытки вовлечь Баффета в мир музыки, искусства, философии или путешествий, однако Баффет частенько проводил через его компанию сделки, и Вайнбергу стало интересно принять участие в партнерстве. Во время одной из своих поездок в Нью- Йорк Уоррен согласился встретиться с ним и обсудить этот вопрос.

Остановившись в своем привычном номере в гостинице Plaza, он в холле встретился с Вайнбершм. Затем там же появилась Сьюзи.

Она подлетела к Уоррену, поцеловала, а затем обняла, как ребенка, и посмотрела на Вайнберга своими большими карими глазами. «Как ваши дела?» — обратилась она к нему. Она хотела знать о нем буквально все. Вайнберг почувствовал, что его будто приняли в семью, и ушел со встречи с ощущением, что нашел в лице Сьюзи нового друга. Ему также показалось, что в этот день он встретился с самым главным активом в жизни Баффета¹¹.

Вайнберг успел «проскочить в закрывавшуюся дверь» в самый нужный момент. В течение всего 1966 года война во Вьетнаме набирала обороты, а участники антивоенных демонстраций постоянно митинговали в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, Чикаго, Вашингтоне и Сан- Франциско. Фондовый рынок начал рушиться — с начала года падение составило 10 процентов. Баффет никогда не оставлял попыток найти объект для инвестирования, однако, несмотря на сжатие рынка, дни «сигарных окурков» безвозвратно ушли. Он начал серьезно беспокоиться о сохранении прежних результатов. Все чаще он стал думать о новом способе инвестирования — покупке компаний целиком, и эти мысли отнимали у него все больше времени.

Глава 29. Что такое камвольная пряжа

Омаха • 1966-1967 годы

Баффет управлял партнерством с активами 50 миллионов долларов, которому принадлежала текстильная компания, но при этом сам выглядел как Raggedy Man*. Его единственной уступкой тогдашней моде была небольшая прядь, которой он позволял выбиться из ежика волос над его высоким лбом.

Весь остальной мир понемногу привыкал к новым веяниям. Мужчины все чаще ходили во френчах а-ля Неру, водолазках или галстуках с геометрическими либо цветочными рисунками. Баффет же никогда не изменял своим узким галстукам и белым рубашкам (хотя их воротники стали чуть туже), а пиджак от старого серого костюма, который он носил день за днем, мешковато сидел на его плечах. Он отказывался расстаться со своим любимым свитером светло-желтого цвета с V-образным вырезом, хотя ткань на локтях истончилась до предела. Подошвы его ботинок прохудились. Когда Чак Питерсон попытался представить его потенциальному инвестору на одной вечеринке, тот замахал руками: «Да вы шутите!» Он даже не подошел к Баффету, чтобы поговорить с ним, — решение было принято исключительно из-за одежды Уоррена¹. Сьюзи не имела на него никакого влияния. Вкусы ее мужа сформировались в 1949 году, когда он торговал костюмами в магазине JC Penney, а мистер Лэнфорд говорил ему: «Никто не знает, что такое камвольная пряжа».

Теперь он покупал свои костюмы в магазине Parsow на первом этаже Kiewit Plaza, а владелец магазина Сол Парсоу пытался развить в нем вкус. Баффет считал Пар-coy «сумасшедшим франтом» и не обращал на его предложения никакого внимания. Уоррен считал, что хороший костюм — это тот, в котором «можно похоронить девяностолетнего банкира из

небольшого городка в Западной Небраске»². Парсоу гордился еще и тем, что время от времени давал Баффету совет в отношении акций. Он отговорил его покупать акции производителя шляп Byer-Rolnick, предупредив, что шляпы выходят из моды. Он также рекомендовал Уоррену не инвестировать в компанию Oxxford Clothes, обратив его внимание на то, что «костюмный» бизнес практически не рос в 1960-х годах**. Тем не менее Баффет проигнорировал его совет не покупать компанию Berkshire Hathaway — производителя костюмной ткани³.

Так как Уоррен совершенно ничего не знал об одежде, остается тайной, почему на следующем этапе своей карьеры он решил купить целый магазин. Для того чтобы открыть в те дни бумажник, ему была нужна по-настоящему хорошая идея. Однако в 1966 году ему было сложно находить объекты для покупки в интересах партнерства.

И эту идею ему принес один из новых друзей — Дэвид «Сэнди» Готтесман. Готтес-ман чем-то напоминал Фреда Стэнбека, Билла Руана, Дэна Ковина, Тома Нэппа, Генри Брандта, Эда Андерсона и Чарли Мангера

• 
  людей, работавших над реализацией собственных проектов и «скармливавших» свои идеи Баффету. Вездесущий Руан познакомил их с Уорреном на обеде в Нью-Йорке. Готтесман, выпускник Гарварда, работал на небольшой инвестиционный банк и время от времени находил и обрабатывал случайные «сигарные окурки»⁴. Баффет считал его проницательным, дисциплинированным, упорным стопроцентным капиталистом. Разумеется, они подружились.
  

**

Тряпичник, герой детского стихотворения The Raggedy Man

Джеймса Уиткомба Рили. Обе компании — Byer-Rolnick и Oxxford — были куплены компанией Koret в 1967 году.

«С тех пор, — вспоминает Готтесман, — каждый раз, когда у меня появлялась хорошая идея, я звонил Уоррену Это было своего рода тестом. Если мне удавалось заинтересовать Уоррена, значит идея действительно была стоящая». Готтесман, типичнейший уроженец Нью-Йорка, ценил свое общение с Баффетом настолько, что часто сам приезжал в Омаху. «Мы проводили целые ночи в разговорах об акциях, — говорит он, — а затем я просыпался с утра и ехал на работу в Нью-Йорк. Также мы созванивались по воскресеньям около 10 часов вечера и проводили в разговоре об акциях еще около полутора часов.