Жизнь. Жизнь взаймы. Эрих Мария Ремарк. Эрих Мария Ремарк notes
 Скачать 1.07 Mb.
|
|
мосье Ламбер? — Ну конечно Передают из Рима. Уже несколько часов. Вся Италия сидит у приемников или высыпала на улицу, — взволнованно сказал официант. — С минуты на минуту вгонки вступят самые мощные машины. Мосье Клерфэ едет с мосье Торриани. Они не будут чередоваться. Торриани сопровождает его в качестве механика. Ведь это гонки спортивных машин. Принести вам радиоприемник Он у меня здесь Принесите Вы интересуетесь автомобильными гонками Этими — да Что это загонки Тысячемильные гонки в Брешии. Официант принес портативный радиоприемник. Он был страстным болельщиком и уже несколько часов следил заходом гонок Машины выпускают одну за одной, каждые несколько минут, — объяснил он Лилиан. Самые быстроходные стартуют под конец. Это — гонки только по секундомеру. Сейчас будет передача из Милана. Пять часов — они передают последние известия. Ламбер покрутил рычажки настройки У мосье Ламбера — лучший приемник во всей Франции, — сказала Лилиан. Из приемника раздался треск. Миланская радиостанция начала передавать политические новости диктор явно торопился, словно никак не мог дождаться, когда перейдет к спортивным известиям Сейчас вы услышите передачу из Брешии, — начал он наконец совсем другим голосом. — Часть гонщиков уже в пути. На Рыночной площади собралось столько народу, что люди буквально не могут пошевельнуться… В приемнике что-то захрипело и зафыркало. Потом сквозь гул голосов явственно донесся рев мотора и через мгновение замолк вдали Еще кто-то умчался, — взволнованно прошептал мосье Ламбер. — Это, наверное, Альфа или Феррари! На террасе стало тихо. Кое-кто из любопытных подошел к их столику, другие повернули головы Кто ведет гонки Об этом еще рано говорить, — разъяснил мосье Ламбер авторитетно, — самые мощные машины только выходят на дистанцию Сколько машин участвует в гонках — спросил Пестр Почти пятьсот О боже — сказал кто-то. — И какое расстояние им надо преодолеть Свыше тысячи шестисот километров, сударь. При хорошей средней скорости это часов пятнадцать-шестнадцать. А может, и меньше. Нов Италии идет дождь. В Брешии сильная гроза. Передача кончилась. Мосье Ламбер унес свой приемник в ресторан. Лилиан откинулась на спинку стула. Она видела перед собой летнее кафе, освещенное тихим золотистым послеполуденным солнцем, слышала легкое позванивание льдинок в бокалах и стук фарфоровых блюдечек, которые посетители клали одно на другое, чтобы показать, сколько вина они выпили, — ив тоже время перед глазами Лилиан стояла совсем другая картина, бесцветная и прозрачная, как медуза вводе, так что за ней можно было различить стулья и столы кафе, и одновременно очень ясная и отчетливая Лилиан видела серую Рыночную площадь в Брешии, слышала безликий шум, следила затем, как призраки машин проносились один за другим, машин, в которых было две искорки жизни, двое людей, охваченных только одним желанием рискнуть своей головой В Брешии идет дождь, — повторила она. — А где, собственно говоря, находится Брешия? — Между Миланом и Вероной, — ответил Пестр. — Не согласитесь ли вы сегодня поужинать со мной? Повсюду клочьями свисали гирлянды, оборванные дождем. Мокрые полотнища флагов с шумом ударялись о флагштоки. Гроза неистовствовала. Можно было подумать, что ив облаках несутся друг за другом невидимые машины. Искусственный гром чередовался с раскатами грозы; реву машин на Рыночной площади вторил грохот на небесах, прорезаемых молниями Осталось еще пять минут, — сказал Торриани. Клерфэ сидел за рулем. Он не ощущал особого напряжения. Клерфэ знал, что у него не было шансов на выигрыш, нов тоже время он знал, что вовремя гонок всегда происходит много неожиданностей, особенно вовремя длительных гонок. Он думало Лилиан и о арга Флорио. Тогда он позабыл Лилиан, а потом начал ее ненавидеть, потому что вдруг вспомнило ней в самый разгар гонок и это ему мешало. Гонки казались ему важнее, чем Лилиан. Теперь все переменилось. Клерфэ был не уверен в Лилиан, ноне понимал, что причина этой неуверенности лежит в нем самом. Я даже не знаю, осталась ли она в Париже, — подумал он. Утром он говорил с Лилиан по телефону, но из-за этого шума утро вдруг стало бесконечно далеким Ты послал телеграмму Лилиан? — спросил он Да, — ответил Торриани. — Осталось еще две минуты. Клерфэ кивнул. Впереди них уже никого не было. Теперь весь оставшийся день и часть ночи самым важным человеком на свете станет для него судья с секундомером в руках. Так должно было быть, — подумал Клерфэ. — А вышло не так. Лучше бы я посадил за руль Торриани, но сейчас уже слишком поздно Двадцать секунд, — сказал Торриани. — Слава богу! Стартер сделал знаки машина ринулась вперед. Люди кричали ей вслед Стартовал Клерфэ, — громко объявил диктор. — Торриани едет механиком * * Лилиан вернулась в отель. Она чувствовала, что у нее поднимается температура, но решила не обращать на это внимания. Теперь у нее часто поднималась температура, иногда на градуса иногда и больше, и Лилиан знала, что это означает. Она поглядела в зеркало. Зато по вечерам выглядишь не такой измученной, — подумала она и усмехнулась. Лилиан вспомнила о новом трюке, изобретенном ею благодаря ему повышенная температура превратилась из врага в ежевечернего друга, который придавал ее глазам блеска лицу — нежное оживление Отойдя от зеркала, Лилиан увидела сразу две телеграммы. Неужели Клерфэ… Ее сердце сжалось от страха. Но разве что-нибудь может случиться так скоро Секунду Лилиан пристально смотрела на маленькие сложенные и склеенные бумажки. Потом осторожно взяла одну из них и распечатала. Телеграмма была от Клерфэ: через пятнадцать минут стартуем. Потоп. Не улетай, Фламинго. Отложив первую телеграмму, она распечатала вторую. Ей все еще было страшно, но и вторая телеграмма оказалась от Клерфэ. Зачем он все это делает — подумала Лилиан. Неужели он не понимает, что любая телеграмма вовремя гонок может только напугать? Лилиан открыла шкаф, намереваясь выбрать платье для вечера. В дверь постучали. На пороге стоял портье Я принес вам приемник, мадемуазель. Вы без труда поймаете Рим и Милан. Он включил приемник в сеть А вот вам еще телеграмма. Сколько он их еще пришлет сегодня — подумала Лилиан. — Не лучше ли было бы посадить в соседней комнате сыщика Лилиан выбрала платье. Она решила надеть самое последнее, которое прозвала венецианским. Потом Лилиан распечатала телеграмму. Клерфэ желали успеха. Почему она попала сюда, эта телеграмма В комнате было почти темно Лилиан еще раз взглянула на подпись Хольман. Она долго не сводила глаз с этого имени. Потом отыскала место отправления. Телеграмма была послана из санатория Монтана. Очень осторожно Лилиан положила листок бумаги на стол. Сегодняшний день принадлежит призракам, — подумала она, опускаясь на постель. — В коробке радиоприемника сидит Клерфэ, он только и ждет момента, когда сможет заполнить ревом своей машины комнату, а теперь еще эта телеграмма, — кажется, что в окошко заглянуло множество молчаливых лиц. Это была первая весть из санатория. Лилиан туда не писала. Ей не хотелось писать. Ведь она оставила санаторий навсегда. Она была совершенно уверена в том, что не вернется обратно, прощание с санаторием было окончательным. Лилиан чувствовала себя подобно летчику, который, израсходовав над открытым морем половину своего горючего, не повернул назад, а полетел дальше. Долгое время Лилиан сидела неподвижно. Потом она включила приемник. Из Рима передавали спортивные известия. Казалось, в комнату ворвался ураган, сквозь шум слышались фамилии гонщиков, названия селений и городов, знакомые и незнакомые — Мантуя, Равенна, Болонья, Аквила, перечень часов и секунд диктор взволнованным голосом сообщало выигранных минутах так, словно он говорило святом Граале; потом он перешел к поврежденным водяным насосам, к заклинившимся поршням, сломанным бензопроводам обо всем он повествовал таким тоном, словно это были несчастья мирового масштаба. В полутемную комнату неудержимым потоком хлынули гонки, неистовая погоня за временем, за каждой секундой, но люди гнались там не за жизнью, они боролись зато, чтобы быстрее промчаться по мокрым спиралям шоссе, мимо орущей толпы, зато, чтобы быть впереди на несколько сот метров и оказаться первыми в каком-либо пункте, который через секунду надо покинуть. Эта бешеная гонка длилась много часов подряд. Машины стрелой уносились из уродливого провинциального городишка, словно за ними по пятам гналась атомная бомба, и все для того, чтобы на несколько минут раньше пятиста других гонщиков примчаться в тот же отвратительный провинциальный городишко. Почему меня это не трогает — думала Лилиан. — Почему гонки не захватили меня так, как они захватили миллионы людей, выстроившихся в этот вечери в эту ночь вдоль дорог Италии? Разве не должны были они опьянить меня больше, чем всех остальных Разве моя собственная жизнь не походит нагонки Разве сама она не неслась вперед, стараясь как можно больше урвать от судьбы, и разве она не гналась за призраком, который мчался впереди нее, как заяц-манок мчится перед сворой собак на охоте? Говорит Флоренция, — торжественно сообщил чей-то голос из радиоприемника. Лилиан опять услышала перечень часов и минут, фамилии гонщиков, марки автомобилей, средние скорости участников соревнования и наивысшие скорости отдельных гонщиков. А потом тот же голос с небывалой гордостью возвестил если лидирующие машины не снизят темпа, они достигнут Брешии в рекордное время. Эта фраза вдруг потрясла Лилиан. Достигнут Брешии, — подумала она, — и снова окажутся в том же маленьком провинциальном городишке, снова увидят те же гаражи, кафе и лавчонки. Окажутся там, откуда умчались, презрев смерть целую ночь они будут нестись вперед как одержимые на рассвете их свалит с ног ужасающая усталость, их лица, покрытые коркой грязи, окаменеют, подобно маскам, но они все равно будут мчаться и мчаться вперед, охваченные диким порывом, как будто на карту поставлено все самое важное на свете, ив конце концов они снова вернутся в уродливый провинциальный городишко, из которого уехали. Из Брешии в Брешию! Разве можно представить себе более выразительный символ бессмысленности? Природа щедро одарила людей чудесами она дала им легкие и сердце, дала им поразительные химические агрегаты — печень и почки, наполнила черепные коробки мягкой беловатой массой, более удивительной, нежели все звездные системы вселенной неужели человек должен рискнуть всем этим лишь для того, чтобы, если ему посчастливится, примчаться из Брешии в Брешию? Лилиан выключила радио. Каждый человек едет из Брешии в Брешию. Так ли это. Из Тулузы в Тулузу. От самодовольства к самодовольству. я — подумала Лилиан. — Где та Брешия, к которой я стремлюсь Она взглянула на телеграмму Хольмана. Нет, не в санатории. Там не было ни Брешии, ни Тулузы. Там шла безмолвная и неумолимая борьба, борьба за каждый вздох на границе между жизнью и смертью. Там не могло быть ни Брешии, ни Тулузы! Лилиан встала и прошлась несколько раз по комнате. Она потрогала свои платья, и ей показалось, что с них осыпается пепел. Она взяла со стола щетки и гребни, а затем также машинально положила их обратно, не сознавая, что держала в руках. Подобно тени, вползающей в окно, в ней закралось подозрение, не совершила ли она ужасной ошибки, неминуемой и непоправимой. Лилиан начала переодеваться. Телеграмма все еще лежала на столе. При свете лампы она казалась самым светлым пятном в комнате. Время от времени Лилиан поглядывала на нее. Было слышно, как за окном плескалась вода. Оттуда тянуло запахом реки и листьев. Что они теперь делают там, в горах — подумала Лилиан и погрузилась в воспоминания. Чем заняты люди в санатории в то время, как Клерфэ мчится по темному шоссе Флоренции за светом своих фар Поколебавшись секунду, она сняла трубку и назвала телефон санатория * * — Сиена, — сказал Торриани. — Надо заправиться и сменить задние колеса Скоро Через пять минут. Проклятый дождь! Клерфэ усмехнулся Он мешает не только нам. Другим тоже. Смотри, чтобы мы не проскочили пункт обслуживания. Домов становилось все больше и больше. Фары вырывали их из темноты, где шумел дождь. Повсюду стояли люди с зонтиками, в непромокаемых плащах. Мелькали белые стены, люди, разлетавшиеся в разные стороны, как брызги, зонтики, качавшиеся взад и вперед, подобно шляпкам грибов вовремя бури впереди чью-то машину швыряло из стороны в сторону Стоп — крикнул Торриани. Тормоза тотчас сработали, машину встряхнуло, иона остановилась Воды, задние колеса, скорее — крикнул Клерфэ; мотор уже замолк, нов ушах Клерфэ все еще стоял гул, как в пустых заброшенных залах. Кто-то протянул ему кружку с лимонадом и дал новые очки На каком мы месте — спросил Торриани. — Вы идете прекрасно На восемнадцатом Паршиво, — сказал Клерфэ. — А как другие Монти на четвертом, Саккетти нашестом, Фриджерио на седьмом. Конти выбыл Кто на первом месте Маркетти. Обошел всех на десять минут. За ним Лотти, отстал от него натри минуты А мы Вы отстали на девятнадцать минут. Не беспокойтесь. Тот, кто приходит в Рим первым, никогда не выигрывает гонки. Это всем известно. Откуда-то вдруг появился тренер Да, такова воля божья, — добавил он. — Святая мадонна, матерь господа нашего Ты ведь это тоже знаешь Покарай Маркетти зато, что он первый Ниспошли ему маленькую дырочку в бензонасосе, больше ничего не надо. И Лотти тоже быть вторым — почти такой же грех, как быть первым. Святые архангелы, храните — молил он Как вы сюда попали — спросил его Клерфэ. — Почему вы не в Брешии? — Готово — крикнул один из механиков Давай Я лечу — начал было тренер, но его слова сразу же заглушил рев мотора. Машина ринулась вперед. Люди бросились врассыпную, и шоссе, к которому они были приклеены, вновь пошло разворачивать перед Клерфэ свои бесчисленные петли. Что сейчас делает Лилиан? — подумал Клерфэ. Сам не зная почему, он надеялся, что на этом пункте обслуживания его ждет телеграмма. Но телеграммы всегда запаздывают. Может быть, он получит ее при следующей остановке А потом были только огни, ночь, люди из-за рева мотора он не слышал их криков, и они походили на тени, мелькающие на экране немого кино. Но вот все исчезло, кроме шоссе, которое, словно змея, ползло по земле, и таинственного зверя, ревущего под капотом машины. Разговор дали очень быстро. А Лилиан ждала его только через несколько часов, хотя бы потому, что знала порядки на французских телефонных узлах кроме того, ей казалось, что санаторий страшно далеко, чуть лине на другой планете Санаторий Монтана слушает… Лилиан не могла понять, знаком ли ей этот голос. Возможно, что к телефону по-прежнему подходила фрейлейн Хегер. — Будьте добры, господина Хольмана, — сказала Лилиан, почувствовав, как у нее вдруг забилось сердце Минутку. Лилиан прислушалась к едва различимому гулу проводов. У нее мелькнула мысль, что Хольмана, вероятно, придется искать. Она взглянула на часы в санатории уже поужинали. Почему я так взволнована, словно собираюсь оживить мертвого — подумала она Хольман у телефона. Кто говорит? Лилиан испугалась, так близко прозвучал его голос Это Лилиан, — прошептала она Кто Лилиан Дюнкерк. Хольман помолчал Лилиан, — сказал он затем недоверчиво. — Где вы В Париже. Ваша телеграмма пришла ко мне. Телеграмму переслали из отеля Клерфэ, и я по ошибке распечатала ее Вы не в Брешии? — Нет, — сказала она, почувствовав легкую боль. — Яне в Брешии. — Клерфэ не захотел Да, не захотел. Клерфэ, конечно, взял бы ее с собой, если бы она стала настаивать, но она не настаивала, ион удовольствовался ее обещанием побольше спать, отдыхать и не думать о гонках Я сижу у приемника — сказал Хольман. — Вы, конечно, тоже Да, конечно Клерфэ идет великолепно. В сущности, гонки еще только начались. Я знаю Клерфэ, он выжидает. Пусть другие гробят свои машины. Раньше полуночи он не начнет нажимать, возможно, даже немного позднее впрочем, я думаю, что как разв полночь. Вы ведь знаете, что это гонки только по секундомеру. Никто из гонщиков не видит, за кем он идет, это-то как раз больше всего изматывает гонщики узнают, на каком они месте, только вовремя заправки, и часто бывает, что сведения уже устарели. Это бег в неведомое. Вы понимаете меня, Лилиан? — Да, Хольман. Бег в неведомое. Как вы себя чувствуете Хорошо. Скорость просто фантастическая. Средняя до сих пор была сто двадцать километров и выше. А ведь большинство мощных машин только еще выходят напрямую. Я говорю о средней скорости, Лилиан, а не о максимальной Да, Хольман. Как вы себя чувствуете Очень хорошо. Мне стало намного лучше, Лилиан. Какую вы станцию слушаете? Включите Рим. Рим сейчас ближе к трассе, чем Милан Я слушаю Рим. Я рада, что вы себя чувствуете лучше А что у вас, Лилиан? — Все хорошо. И Может, это правильно, что вы не в Брешии, там дождь и сильный ветер, ноя бы не выдержал, я бы поехал туда. Как выживете, Лилиан? Она знала, о чем он спрашивает Хорошо, — сказала она. — А как там вообще у вас Как обычно. За эти несколько месяцев почти ничего не изменилось. Неужели прошло только несколько месяцев — подумала Лилиан. — А ведь мне казалось, что прошли уже годы Как живет — она помедлила секунду, хотя в глубине души знала, что позвонила только ради этого вопроса. — Как живет Борис Кто Борис Борис Волков Его почти невидно. Он теперь не приходит в санаторий. Думаю, что у него все в порядке Вы все-таки его встречали Да, конечно. Правда, это было недели две-три назад. Он гулял со своей овчаркой, вы ее, наверно, помните Номы с ним не разговаривали. А как там у вас, внизу Так, как вы себе представляли Примерно так, — сказала Лилиан. — Ведь все зависит от тебя самого, оттого, как ты сам ко всему относишься. В горах еще снег? Хольман засмеялся Давно растаял. Все цветет. Лилиан… — Он немного помолчал. — Через несколько недель меня выпишут. Это действительно так. Мне сказал сам Далай-Лама. Лилиан не поверила Хольману. Несколько лет назад ее тоже обещали выписать Вот и прекрасно, — сказала она. — Значит, увидимся внизу. Сказать об этом Клерфэ? — Лучше не надо в таких делах я суеверен. Вот сейчас начнут передавать спортивные известия Вам тоже надо их послушать До свиданья, Лилиан! — До свиданья, Хольман. Лилиан хотелось еще что-нибудь узнать о Борисе, но она так больше ни о чем не спросила. Секунду она смотрела на черную трубку, а потом осторожно повесила ее на рычаги задумалась. Она думала обо всеми ни о чем и вдруг заметила, что плачет. Слезы капают, как дождь в Брешии, — подумала Лилиан, вставая. — Какая я глупая. За все в жизни надо расплачиваться. Неужели я могла решить, что уже расплатилась * * — В наши дни преувеличивают значение слова счастье, — сказал виконт де Пестр. Существовали эпохи, когда это слово было вообще неизвестно. Тогда его не путали со словом жизнь. Почитайте с этой точки зрения китайскую литературу периода расцвета, индийскую, греческую. Люди интересовались в то время не эмоциями, в которых коренится слово частье, а неизменными ярким ощущением жизни. Когда это ощущение исчезает, начинаются кризисы, путаница, романтика и глупая погоня за счастьем, которое является только эрзацем по сравнению с ощущением жизни. Лилиан засмеялась А разве ощущение жизни не эрзац Более достойный человека Выдумаете, что для человека невозможно счастье без ощущения жизни? Пестр задумчиво посмотрел на Лилиан. — Почти невозможно. Новы, по-моему, исключение. Как раз это меня в вас и очаровывает. Вы обладаете и теми другим. Но предпосылкой для этого является состояние глубокого отчаяния бесполезно пытаться назвать по имени это состояние, также как и определить, что такое отчаяние. Ясно только одно это не смятение чувств. Это состояние подобно полярной равнине, символу одиночества, одиночества, незнающего скорби. Скорбь и мятеж уже давно исключили друг друга. Мелкие события стали такими же важными, как и самые большие. Мелочи засверкали Ну вот, мы и дошли опять до восемнадцатого века, — сказала Лилиан с легкой издевкой. — Ведь высчитаете себя его последним потомком Последним почитателем Разве в восемнадцатом веке о счастье не говорили больше, чем когда бы тони было — Только в тяжелые времена, и то, говоря и мечтая о нем, люди были куда практичнее нас в широком смысле этого слова Пока не ввели гильотину Пока не ввели гильотину и не открыли право на счастье, — подтвердил Пестр. — От гильотины никуда не скроешься. Лилиан выпила вино Не является ли все это лишь долгой прелюдией к тому предложению, которое вы мне намерены сделать, — стать вашей метрессой? Пестр сохранил невозмутимость Можете называть это как угодно. Я предлагаю создать для вас такие условия, в которых вынуждаетесь. Или, вернее, такие условия, которые, по моему мнению, подобают вам Дать камню соответствующую оправу Оправу, которой достоин очень драгоценный камень И я должна согласиться, потому что я в глубоком отчаянии Нет, потому что вы необычайно одиноки. И необычайно мужественны, мадемуазель. Примите мои комплименты И простите меня за настойчивость. Но бриллианты такой чистой воды встречаются крайне редко. |