Жизнь. Жизнь взаймы. Эрих Мария Ремарк. Эрих Мария Ремарк notes
 Скачать 1.07 Mb.
|
|
Annotation Автогонщик Клэрфе, приехавший в Швейцарию, чтобы навестить старого друга, увозит из туберкулезного санатория смертельно больную пациентку Лилиан. Зная, что ей осталось жить совсем немного, она мечтает провести остаток дней ярко и необычно... Эрих Мария Ремарк notes Эрих Мария Ремарк Жизнь взаймы Остановив машину у заправочной станции, перед которой был расчищен снег, Клерфэ посигналил. Над телефонными столбами каркали вороны, а в маленькой мастерской позади заправочной станции кто-то стучал по жести. Но вот стук прекратился, и оттуда вышел паренек лет шестнадцати в красном свитере ив очках со стальной оправой Заправь бак, — сказал Клерфэ, вылезая из машины Высший сорт Да. Где здесь можно поесть? Большим пальцем парнишка показал через дорогу Там, в гостинице. Сегодня у них на обед были свиные ножки с кислой капустой * Столовая в гостинице не проветривалась, пахло старым пивом и долгой зимой. Клерфэ заказал мясо по-швейцарски, порцию вашеронского сыра и графин белого эгля; он попросил подать еду на террасу. Было не очень холодно. Небо казалось огромными синим, как цветы горчанки. — Не окатить ли вашу машину из шланга — крикнул паренек с заправочной станции. Видит бог, старуха в этом нуждается Нет, протри только ветровое стекло. Машину не мыли уже много дней, и это было сразу заметно. После ливня крылья и капот, покрывшиеся на побережье в Сен-Рафаэле красной пылью, стали походить на разрисованную ткань. На дорогах Шампани кузов машины залепило известковыми брызгами от лужи грязью, которую разбрасывали задние колеса многочисленных грузовиков, когда их обгоняли. Что меня сюда привело — подумал Клерфэ. — Кататься на лыжах, пожалуй, уже поздновато. Значит, сострадание Сострадание — плохой спутник, но еще хуже, когда оно становится целью путешествия. Он встал Это километры — спросил паренек в красном свитере, указывая на спидометр Нет, мили. Паренек свистнул Как это вас занесло в Альпы Почему вы со своим рысаком не на автостраде? Клерфэ посмотрел на него. Он увидел блестящие стекла очков, вздернутый нос, прыщи, оттопыренные уши — существо, только что сменившее меланхолию детства на все ошибки полувзрослого состояния Не всегда поступаешь правильно, сын мой. Даже если сам сознаешь. Но именно в этом иногда заключается прелесть жизни. Понятно Нет, — ответил паренек, сморщив нос Как тебя зовут Геринг. — Что Геринг. Юноша осклабился, переднего зуба не хватало Но по имени Губерт. — Родственник того Нет, — прервал его Губерт, — мы базельские Геринги. Если бы я был из тех, мне не пришлось бы качать бензин. Мы получали бы жирную пенсию. Клерфэ испытующе посмотрел на него Странный сегодня день, — сказал он, помедлив. — Вот уж не ожидал встретить такого, как ты. Желаю тебе успеха в жизни, сын мой. Ты меня поразил А вы меня нет. Вы ведь гонщик, правда Откуда ты знаешь? Губерт Геринг показал на почти стертый номер, который виднелся из-под грязи на радиаторе А ты, оказывается, еще и мыслитель — Клерфэ сел в машину. — Может, тебя лучше заблаговременно упрятать в тюрьму, чтобы избавить человечество от нового несчастья. Когда ты станешь премьер-министром, будет уже поздно. Он включил мотор Вы забыли уплатить, — заявил Губерт. — С вас сорок две монетки Монетки — Клерфэ отдал ему деньги. — Это меня отчасти успокаивает, Губерт, сказал он. — В стране, где деньгам дают ласкательные имена, никогда не будет фашизма * Машина быстро взобралась на гору, и вдруг перед Клерфэ открылась долина, расплывчато- синяя в сумеречном свете, с разбросанными тут и там деревенскими домишками, созданиями отелей, белыми крышами, покосившейся церковью, катками и первыми огоньками в окнах. Клерфэ поехал вниз по извилистому шоссе, но вскоре обнаружил, что со свечами неладно. Прислушиваясь, Клерфэ заставил мотор несколько раз взреветь. Забросало маслом, — подумал они остановил машину, как только выехал напрямую. Открыв капот, он несколько раз нажал наручной акселератор. Мотор опять взревел. Клерфэ выпрямился. В туже секунду он увидел пару запряженных в санки лошадей, которые рысью бежали ему навстречу напуганные внезапным шумом, они понесли. Став на дыбы, лошади вывернули санки прямо к машине. Клерфэ подскочил к лошадям, ухватил их под уздцы и повис на них так, чтобы его не могли достать копыта. Сделав несколько рывков лошади остановились. Они дрожали, над мордами поднимался пар от их дыхания, а глаза были дикие, безумные казалось, что это морды каких-то допотопных животных. Клерфэ удерживал лошадей несколько секунд. Потом осторожно отпустил ремни. Животные не двигались с места, только фыркали и позванивали колокольчиками. Высокий мужчина в черной меховой шапке, стоя в санках, успокаивал лошадей. На Клерфэ он не обращал внимания. Позади него сидела молодая женщина, крепко ухватившись за поручни. У нее было загорелое лицо и очень светлые, прозрачные глаза Сожалею, что испугал вас, — сказал Клерфэ. — Ноя полагал, что лошади во всем мире уже привыкли к машинам. Мужчина ослабил вожжи и сел вполоборота к Клерфэ. — Дано не к машинам, которые производят такой шум, — возразил он холодно. — Тем не менее я мог бы их удержать. И все же благодарю вас за помощь. Надеюсь, вы не выпачкались Клерфэ посмотрел на свои брюки, потом перевел взгляд на мужчину. Он увидел холодное, надменное лицо, глаза, в которых тлела чуть заметная издевка, — казалось, незнакомец насмехался над тем, что Клерфэ пытался разыграть из себя героя. Уже давно никто не вызывал в Клерфэ такой антипатии с первого взгляда Нет, я не выпачкался, — ответил он медленно. — Меня не так уж легко запачкать. Клерфэ еще раз посмотрел на женщину. Вот в чем причина, — подумал он. — Хочет сам остаться героем. Он усмехнулся и пошел к машине. Санаторий Монтана был расположен над деревней. Клерфэ осторожно ехал в гору по спиралям дороги, пробираясь между лыжниками, спортивными санями и женщинами в ярких брюках. Он решил навестить своего бывшего напарника Хольмана, который заболел немногим больше года назад после тысячемильных гонок в Италии у него началось кровохарканье, и врач установил туберкулез. Хольман сперва рассмеялся если это действительно так, ему дадут горсть таблеток, сделают побольше уколов, и все снова будет в порядке. Однако антибиотики оказались далеко не такими всемогущими и безотказными, как можно было ожидать, особенно когда дело касалось людей, которые росли в годы войны и плохо питались. Наконец врач послал Хольмана в горы лечиться старомодным способом покоем, свежим воздухом и солнцем. Хольман вначале бушевала потом покорился. Два месяца, которые он должен был здесь провести, растянулись почти что на год. Как только машина остановилась, Хольман выбежал ей навстречу. Клерфэ смотрел на него пораженный он думал, что Хольман лежит в постели Клерфэ! — закричал Хольман. — Нет, я не ошибся. Я сразу узнал мотор Он рычит, как старик Джузеппе, — подумал я. И вот вы оба здесь — Он возбужденно тряс руку Клерфэ. — Ну и сюрприз Да еще вместе со старым львом Джузеппе Ведь это сам Джузеппе, а не его младший брат Это Джузеппе. — Клерфэ вышел из машины. — И с теми же капризами, что и раньше, хотя теперь он уже на пенсии. Я купил его у фирмы, чтобы спасти от худшей судьбы. А он платит мне тем, что немедленно забрасывает маслом свечи, как только я замечтаюсь в пути. У него характерец дай боже. Хольман рассмеялся. Он никак не мог отойти от машины. На ней он раз десять, а то и больше, участвовал в гонках. Клерфэ посмотрел на Хольмаиа. — Ты хорошо выглядишь, — сказал он. — А я думал, что ты в постели. Тут скорее отель, чем санаторий Все это входит в курс лечения. Прикладная психология. Два слова здесь, в горах, табу болезнь и смерть. Одно из них слишком старомодное, другое — слишком само собой разумеющееся. Клерфэ рассмеялся Совсем как у нас. Правда Да, похоже на то, как было у нас внизу. — Хольман отвернулся от машины. — Входи, Клерфэ! Хочешь выпить А что здесь есть Официально — только соки и минеральная вода. Неофициально, — Хольман похлопал по боковому карману, — плоские бутылки с джином и коньяком, которые легко спрятать; благодаря им апельсиновый сок больше радует душу. Откуда ты Из Монте-Карло. Хольман остановился — Там были гонки Ты что, не читаешь спортивной хроники? Хольман отвел глаза Вначале читал. А в последние месяцы бросил. Идиотизм, правда Нет, — ответил Клерфэ. — Правильно Будешь читать, когда снова начнешь ездить Кто ездил с тобой в Монте-Карло? — Торриани. — Торриани? Тыс ним теперь постоянно ездишь Нет, — сказал Клерфэ, — я езжу то с одним, то с другим. Жду тебя. Он говорил неправду. Вот уже полгода, как он ездил с Торриани; но поскольку Хольман не читал больше спортивной хроники, ему можно было спокойно солгать Мы все ждем тебя, — добавил он В самом деле Вы меня еще не забыли Не будь дураком. Хольман сиял Как было в Монте-Карло? — Никак. Поршни заклинило. Я выбыл С Джузеппе Нет, сего младшим братом Джузеппе тебе отомстил. Хольман засмеялся лучшим лекарством для него было сообщение о том, что Клерфэ не победил сего преемником. Он хотел продолжать расспросы — в один миг к нему вернулась прежняя восторженность, — но Клерфэ поднял руку У вас тут два табу, прибавим к ним еще одно — гонки не будем говорить о них Но Клерфэ! Это совершенно невозможно. Почему Я устал. Я приехал сюда отдохнуть и хоть несколько дней не слышать об этом безобразии, будь оно проклято Не хочу ничего слышать о сверхбыстроходных машинах, на которых людей заставляют мчаться с бешеной скоростью… Хольман внимательно посмотрел на него Что-нибудь случилось Нет, простоя суеверен. Мой контракт истекает и еще не возобновлен. Вот и все Клерфэ, — сказал Хольман спокойно, — кто разбился Сильва. — Умер Еще нет. Если ему повезет, отделается ампутацией ноги. Нота, сумасшедшая, которая с ним повсюду разъезжала, самозванная баронесса, отказывается видеть его. Сидит в казино и ревет. Ей ненужен калека А теперь пошли, и дай мне джину. Они сели за столику окна. Отпив немного апельсинового соку, Клерфэ под столом долил в свой стакан джину Как на школьной экскурсии. Последний разя делал это тогда. Пятьсот лет назад. Хольман забралу него плоскую бутылку Гостям дают спиртное. Но так проще. Клерфэ огляделся Здесь все больные Нет. Есть и гости Те, что с бледными лицами, — это больные Нет, это здоровые. Они такие бледные потому, что только сейчас поднялись в горы Сколько ты сможешь у нас пробыть Два-три дня. Где тут можно остановиться В Палас-отеле. Там хороший бар * * Клерфэ увидел в окно санки и лошадей, которые испугались машины. Они подъехали к входу. Овчарка, лежавшая в холле, бросилась через открытую дверь к мужчине в меховой шапке и прыгнула ему на грудь Кто это — спросил Клерфэ. — Женщина Нет, мужчина Русский. Борис Волков Советский Нет, белоэмигрант. В виде исключения, этот не бедный и не из бывших великих князей. Его отец своевременно, до того как его расстреляли, открыл текущий счет в Лондоне мать явилась сюда с горстью изумрудов, каждый величиной с вишневую косточку, она их не то проглотила, не то зашила в корсет. В то время еще носили корсеты. Клерфэ улыбнулся Откуда ты это знаешь Здесь быстро узнаешь все друг о друге, стоит только побыть подольше, — ответил Хольман с легкой горечью. — Через две недели, когда кончится спортивный сезон, мы опять до конца года окажемся всего-навсего в маленькой деревушке. Несколько человек невысокого роста, одетые в черное, прошли почти вплотную к Клерфэ и Хольману. Протискиваясь к своему столику, они оживленно разговаривали по-испански. — Для маленькой деревушки вы тут слишком интернациональны, — заметил Клерфэ. — Это правда. Смерть все еще не стала шовинисткой В этом я не так уж уверен. Клерфэ смотрел, как женщина выходила из санок. Потом взглянул на Хольмана. — Что с тобой — спросил он. — Мировая скорбь? Хольман покачал головой Нет, ничего. Но иногда вдруг кажется, что это заведение — просто большая тюрьма. Пусть солнечная и комфортабельная, но все же тюрьма. Клерфэ ничего не ответил. Он знал другие тюрьмы. Но он знал также, почему Хольман об этом подумал. Все дело было в машине. Его взволновал Джузеппе. Клерфэ вновь посмотрел в окно. Солнце стояло очень низко, окрашивая снег в мрачный красноватый цвет. Русский и женщина, переговариваясь, стояли у входа Это его жена — спросил Клерфэ. — Нет Так я и думал. Она больна Да. Ион тоже По ним этого не скажешь Так оно всегда бывает. При этой болезни некоторое время выглядишь цветущим, как сама жизнь. И чувствуешь себя соответственно. До тех пор, пока вдруг перестаешь так выглядеть но тогда на тебя уже почти никто не глядит. Те двое вошли. Клерфэ показалось, что они в ссоре. Они остановились русский что-то тихо и настойчиво говорил женщине. Постояв немного, она покачала головой и быстро пошла к лифту. Ее спутник сделал движение, словно хотел последовать за ней, а затем снова вышел на улицу и сел в санки Он живет не здесь — спросил Клерфэ. — Нет. У него тут поблизости дом. Допив свой стакан, Клерфэ встал Поеду в гостиницу, хочу умыться. Где бы нам поесть вместе Здесь. Мне можно будет посидеть с тобой — у меня уже целую неделю нормальная температура. Запрещено выходить только после захода солнца. Кормят у нас неплохо. На больничную еду непохоже. Гостям дают даже легкое вино Ладно. А когда Когда захочешь. В девять мы ложимся. Совсем как дети Правда Нет, как солдаты. Отбой — и крышка Перед серьезной гонкой ведь тоже ложишься рано. Лицо Хольмана просветлело Конечно, это можно рассматривать итак Женщина опять появилась в холле. Она направилась было к выходу, но ее остановила седая дама, которая что-то энергично сказала ей. В ответ та горячо произнесла несколько слов, круто повернулась и, увидев Хольмана, подошла к нему Крокодилица не хочет меня выпускать, — сердито прошептала она. — Утверждает, что вчера у меня была температура. И что я не должна была кататься на санках. Она говорит, что ей придется сообщить обо всем Далай-Ламе, если я еще раз… Только теперь она заметила Клерфэ и замолчала Это Клерфэ, Лилиан, — сказал Хольман. — Я вам про него рассказывал. Он приехал неожиданно. Прозрачные глаза женщины остановились на Клерфэ; казалось, она смотрит сквозь него Откуда вы приехали С Ривьеры. Клерфэ не понимал, зачем ей это надо знать. Она опять повернулась к Хольману. — Крокодилица хочет уложить меня в постель, — сказала она взволнованно. — И Борис тоже. А как вы Вы не ляжете До девяти — нет Я тоже приду. После вечернего обхода. Яне дам себя запереть Особенно сегодня ночью. Рассеянно кивнув Клерфэ, она вышла из холла Тебе, наверно, все это кажется китайской грамотой. Далай-Лама — это, разумеется, наш профессор. Крокодилица — старшая сестра А кто эта женщина Ее зовут Лилиан Дюнкерк. Разве я тебе не говорил Она бельгийка, ее мать была француженкой. Родители у нее умерли Красивая женщина. Почему она так волнуется из-за пустяков? Хольман на минуту замялся Так всегда бывает в санатории, когда кто-нибудь умирает, — сказал он смущенно. Ведь мертвый уносит частицу тебя самого. Какую-то долю надежды. Умерла ее подруга * * Верхние этажи санатория отнюдь не походили на отель то была больница. Лилиан Дюнкерк остановилась перед комнатой, в которой умерла Агнес Сомервилл. Услышав голоса и шум, она открыла дверь. Гроб уже вынесли. Окна были открыты, и две здоровенные уборщицы мыли пол. Плескалась вода, пахло лизолом и мылом, мебель была сдвинута, и резкий электрический свет освещал все углы. Лилиан остановилась в дверях. На минуту ей показалось, что она не туда попала. Но потом она увидела маленького плюшевого медвежонка, заброшенного на шкаф это был талисман покойной Ее уже увезли — спросила она. Одна из уборщиц выпрямилась Из восемнадцатого номера Нет, ее перенесли в седьмой. Оттуда ее увезут сегодня вечером. Мы здесь убираем. Завтра приедет новенькая Спасибо. Лилиан закрыла дверь и пошла по коридору. Она знала комнату номер семь. Это была маленькая комнатушка, и находилась она рядом с грузовым лифтом. В нее переносили покойников — оттуда их удобнее было спускать на лифте. Совсем как чемоданы, — подумала Лилиан Дюнкерк. А потом все кругом вымывали мылом и лизолом, чтобы от мертвых не осталось ни малейшего следа. Лилиан Дюнкерк снова оказалась у себя в комнате. В трубах центрального отопления что- то гудело. Все лампы были зажжены. Я схожу сума подумала она. — Я боюсь ночи. Боюсь самой себя. Что делать Можно принять снотворное и не гасить свет. Можно позвонить Борису и поговорить с ним. Она протянула руку к телефону, ноне сняла трубки. Она знала, что он ей скажет. Она знала также, что он будет прав но какая в том польза, даже если знаешь, что другой прав Разум дан человеку, чтобы он понял жить одним разумом нельзя. Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав. Лилиан устроилась в кресле у окна. Мне двадцать четыре года, — думала она, — столько же, сколько Агнес. Но Агнес умерла. Уже четыре года, как я здесь, в горах. А перед тем четыре года была война. Что я знаю о жизни? Разрушения, бегство из Бельгии, слезы, страх, смерть родителей, голода потом болезнь из-за голода и бегства. До этого я была ребенком. Я ужа почти не помню, как выглядят города ночью. Что я знаю о море огней, о проспектах и улицах, сверкающих по ночам Мне знакомы лишь затемненные окна и град бомб, падающих из мрака. Мне знакомы лишь оккупация, поиски убежища и холод. Счастье Как сузилось это беспредельное слово, сиявшее некогда в моих мечтах. Счастьем стали казаться нетопленная комната, кусок хлеба, убежище, любое место, которое не обстреливалось. А потом я попала в санаторий. Лилиан пристально смотрела в окно. Внизу, у входа для поставщиков и прислуги, стояли сани. Это были сани крематория. Скоро вынесут Агнес Сомервилл. Год назад она подъехала к главному входу санатория — смеющаяся, в мехах, с охапками цветов теперь Агнес покидала дом через служебный вход, как будто не уплатила по счету. Всего шесть недель назад она вместе с Лилиан еще строила планы отъезда. Отъезд Недостижимый фантом, мираж. Зазвонил телефон Помедлив, она сняла трубку Да, Борис. — Она внимательно слушала. — Да, Борис. Да, я веду себя разумно да, я знаю, что нам это только кажется, потому что мы все тут живем вместе да, многие вылечиваются да, да новые средства да, процент людей, умирающих внизу, в городах, гораздо выше да, я знаю, что в войне погибли миллионы да, Борис, но для нас это, вероятно, было слишком много мы видели чересчур много смертей, да, я знаю, что надо привыкнуть, но для некоторых это, наверное, невозможно да, да, Борис, я веду себя разумно обязательно… нет, не приходи да, я тебя люблю, Борис, конечно… Лилиан положила трубку Вести себя разумно, — прошептала она и взглянула на часы. Было около девяти. Ей предстояла нескончаемая ночь. Она поднялась. Только бы не остаться одной В столовой еще должны быть люди * Кроме Хольмана и Клерфэ, в столовой сидели еще южноамериканцы — двое мужчин и одна довольно толстая маленькая женщина. Все трое были одеты в черное все трое молчали. Они сидели посередине комнаты под яркой лампой и походили на маленькие черные холмики Они из Боготы, — сказал Хольман. — Дочь мужчины в роговых очках при смерти. Им сообщили об этом по телефону. Нос тех пор, как они приехали, ей стало лучше. Теперь они не знают, что делать — лететь обратно или остаться здесь Почему бы не остаться одной матери, а остальным улететь Толстуха — не мать. Она — мачеха. Мануэла живет здесь на ее деньги. Собственно говоря, никто из них не хочет оставаться, даже отец. Они давно забыли Мануэлу. Вот уже пять лет, как они регулярно посылают ей чеки из Боготы, а Мануэла живет здесь и каждый месяц пишет им письма. У отца с мачехой уже давно свои дети, которых Мануэла не знает. Все шло хорошо, пока им не сообщили, что Мануэла при смерти. Тут уж, разумеется, пришлось приехать ради собственной репутации. Но женщина не захотела отпускать мужа одного. Она ревнива и понимает, что слишком растолстела. В качестве подкрепления она взяла с собой брата. В Боготе уже пошли разговоры, что она выгнала Мануэлу из дому. Теперь она решила показать, что любит падчерицу. Так что дело не только в ревности, но ив престиже. Если она вернется одна, снова начнутся толки. Вот почему они сидят и ждут А Мануэла? — Приехав, они ее вдруг горячо полюбили. И бедняжка Мануэла, никогда в жизни не знавшая любви, почувствовала себя такой счастливой, что стала поправляться. А ее родственники от нетерпения толстеют с каждым днем у них нервный голод, и они объедаются сластями, которыми славятся эти места. Через неделю они возненавидят Мануэлу зато, что она недостаточно быстро умирает Или же приживутся здесь, купят кондитерскую и обоснуются в деревне, — сказал Клерфэ. Хольман рассмеялся Какая у тебя мрачная фантазия. Клерфэ покачал головой Фантазия У меня мрачный опыт |