Пере. диссертация Н.Е. Асламова. Философия истории немецкой исторической школы права

• Название: Философия истории немецкой исторической школы права
• Дата: 15.04.2021
• Размер: 0.67 Mb.
• Имя файла: диссертация Н.Е. Асламова.doc
• Тип: Диссертация; #195215
• страница: 5 из 15

§ 1. Понятие «народный дух» в философии Ф.К. фон Савиньи и Г.Ф. Пухты

Давно установлено, что понятие «народный дух» (нем. der Volksgeist) представляет собой одну из самых употребимых философских универсалий в Германии конца XVIII – первой половины XIX вв. Тем не менее, выявление значений этого термина и у конкретных авторов, и, тем более, для философской мысли определенных периодов еще далеко от завершения, хотя интерес к этой проблеме породил уже несколько специальных работ¹⁰⁸, не говоря уже о многочисленных упоминаниях в исследованиях, непосредственно «народному духу» не посвященных.

Попытки выяснить, что именно обозначало данное понятие в философии Савиньи и Пухты, предпринимались неоднократно и продолжаются до сих пор, причем они уже вышли за рамки частного сюжета. Так, К.-Э. Меке признал народный дух концептом, на котором было возведено всё учение исторической школы права, и вместе с тем отказал этому понятию в историософском содержании, по крайней мере в творчестве Савиньи¹⁰⁹. Этот отказ вполне укладывается в исследовательскую логику данного автора, последовательно размежевывающего, с одной стороны, историческую школу права и немецкий идеализм, а с другой стороны, Савиньи и Пухту; если интересующий нас термин важен для гегелевской философии истории, он, согласно логике К.-Э. Меке, не должен иметь соответствующие коннотации в философии Савиньи и Пухты. Вместе с тем, немецкий автор указал, что в представлениях о «народном духе» сказалось влияние Монтескье и Гердера на историческую школу права¹¹⁰.

Некоторую ущербность подхода К.-Э. Меке легко показать, если вспомнить об очевидной «структурной» особенности всякой философии истории. Для того, чтобы регистрировать какие-то изменения, требуется указать нечто неизменное, что могло бы послужить основанием для сравнения. В этом смысле учение о народном духе не могло не иметь историософского содержания, другой вопрос – было ли оно в этот контекст сознательно помещено самими авторами. Нельзя забывать о том, что степень участия народного духа в истории народа может определяться совершенно по-разному: например, Монстескье мало говорил о механизмах, благодаря которым народный дух порождает язык, обычаи, право и т.д., и, в отличие от Гегеля, не прояснил связь между духами разных народов. Тем не менее, для обоих авторов понятие «народный дух», безусловно, было историософским.

Кстати, именно представления о народном духе нередко указывались в качестве звена, связующего историческую школу права с другими предшествующими и современными ей философскими системами, причем общность представлений о народном духе нередко вызывала желание выстроить зависимость Савиньи и Пухты от какой-либо значимой «вершины» философской мысли. Именно такой подход объединяет работы Э. Мёллера¹¹¹и Х. Канторовича¹¹² c более современными исследованиями И. Бонерта¹¹³ и Х.П. Хаферкампа¹¹⁴, несмотря на существенные различия их итоговых выводов. Даже в новейшей работе К.-Э. Меке эти поиски взаимозависимостей не прекратились, поменялось только их направление: данный автор противостоит утверждениям о зависимости «исторической школы права» от немецких идеалистов столь решительно, что в ряде случаев утверждает прямо противоположное устоявшемуся в литературе мнению о связи Пухты с Шеллингом: в частности, что именно «учение исторической школы права» о народном духе оказало влияние на взгляды Шеллинга, а не наоборот¹¹⁵.

Специально интересовавшийся историей термина «народный дух» Х. Канторович пытался подойти к проблеме более комплексно и специально подчеркивал, что данное понятие употребляли такие разные авторы, как Вико, Вольтер, Монтескье, Гердер, В. фон Гумбольдт, Я. Гримм, Шеллинг и Гегель¹¹⁶, но в конечном счете представил Савиньи и Пухту всего лишь эклектиками, собравшими свое учение о народном духе из обрывков других концепций, причем если оригинальность Савиньи состояла лишь в формулировках, то Пухте, видимо, Х. Канторович отказал даже в этом¹¹⁷.

Вновь идти этим путем и пытаться воссоздать общую картину употребления термина, чтобы потом найти в ней место для исторической школы права было бы задачей, которую можно решить только в рамках отдельного масштабного исследования. Поэтому по необходимости придется ограничиться анализом высказываний Савиньи и Пухты о народном духе и указанием на наиболее продуктивный ракурс возможных историко-философских сопоставлений.

Очевидным маркером принадлежности Савиньи и Пухты к чьей-либо концепции народного духа могла бы быть сама форма понятия, поскольку употребление терминов зачастую не просто указывает на общность проблематики, но и служит конкретной отсылкой к иным концепциям, с которыми автор соглашается, либо, наоборот, собирается полемизировать.

О необходимости прослеживать историю бытования термина отчетливо свидетельствуют малообоснованные допущения современных исследований, формой термина пренебрегающих. Так, Б. Клеманн утверждает, что термин «народный дух» не был ни собственным изобретением Савиньи и Пухты, ни позаимствован у Гегеля. Правда, откуда он появился, автор конкретно не говорит, туманно указывая на возможное влияние «Речей к немецкой нации» Фихте и работы А. Фейербаха «Несколько слов об историческом правоведении и едином германском законодательстве»¹¹⁸. Правда, ни в том, ни в другом тексте слово «Volksgeist» не употребляется: Фихте говорит только о «Nationalcharakter eines Volks»¹¹⁹, а Фейербах предпочитает «der Geiste des Volks»¹²⁰.

Впрочем, в Германии понятие «народный дух» бытовало в нескольких вариантах: «Geist des Volkes», «Geist dieses Volkes», «Nationalgeist» и т.д. Тот факт, что, к примеру, Юстус Мёзер использует все эти варианты в равной степени¹²¹, как нельзя лучше свидетельствует о неустойчивости формы даже в пределах творчества одного автора, не говоря уже о каких-то течениях. Сама эта неустойчивость, возможно, обусловлена проблемой перевода терминологии Монтескье, который, как известно, оказал сильное влияние на мыслителей Германии XVIII в.¹²².

Слово «Volksgeist» впервые появилось в одной из ранних работ Гегеля – «Народная религия и христианство» 1793 г.¹²³, и данной форме он не изменил и впоследствии. Однако, вопреки мнению Х.Х. Якобса¹²⁴, «Volksgeist» – термин не только гегелевский. Известен факт, что романтики Арним и Брентано принимали непосредственное участие в издании сборника «Des Knaben Wunderhorn», в котором фигурировал «lebendiger Volksgeist»¹²⁵, что важно по двум обстоятельствам. Во-первых, использование термина «народный дух» в «гегелевской» форме еще ничего не доказывает, поскольку она очевидно не зарезервирована за указанным философом. Во-вторых, помня о близости Савиньи и к упомянутым романтикам, и к Мёзеру, едва ли можно сомневаться в том, что основатель «исторической школы права» был знаком с интересующим нас понятием в разных вариациях.

Тем не менее, в тексте работы 1814 г. «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции» Савиньи не употребляет его вообще, заменяя более пространными «общим убеждением народа» («gemeinsame Überzeugung des Volkes»), «общим сознанием народа» («gemeinsame Bewußtsein des Volkes») и «сущностью и характером народа» («Wesen und Charakter des Volkes»)¹²⁶. Более того, термин «Volksgeist» Савиньи впервые и неоднократно употребил только в «Системе современного римского права», которая увидела свет в 1840 г.¹²⁷

Если представить Савиньи сторонником терминологической строгости, то данную ситуацию легко было бы объяснить тем, что мыслителя беспокоила первоначальная неустойчивость формы, поэтому он сначала решил заменить термин более описательными вариантами, а затем, когда понятие устоялось, стал им пользоваться. Но если дело обстоит именно так, то почему Савиньи не прибег к разъяснениям ни в первом случае, когда можно было бы использовать термин с необходимыми пояснениями, ни во втором, когда настойчивое использование слова «Volksgeist» явно бросается в глаза читателю? Более того, Савиньи не только не выбрал какой-то один вариант, он не проводит никакого различия между терминами «народ» (das Volk) и «нация» (die Nation), как и между «общим убеждением», «общим сознанием» и «сущностью народа», хотя, строго говоря, эти термины уже исходя из своей формы должны обозначать нечто различное.

Другое возможное объяснение состоит в том, что четкое представление о «народном духе» у самого Савиньи сформировалось где-то между двумя указанными датами. Однако если принять такое объяснение, то все размышления о генезисе права, ставшие едва ли не центральным пунктом учения Савиньи и его последователей, теряют смысл, поскольку они основываются как раз на концепции народного духа. Действие народного духа в искусстве, литературе и языке, народный дух как выражение народной индивидуальности, связь народного духа и права – все эти идеи можно найти как в ранних, так и в поздних сочинениях Савиньи, подчас даже в сходных формулировках.

По всей видимости, наиболее логичным объяснением отсутствия термина «Volksgeist» в раннем тексте Савиньи представляется желание избежать возможных соотнесений со сходными концепциями. В пользу этой версии говорит тот факт, что в работе Тибо «О необходимости всеобщего гражданского законодательства для Германии», против которого брошюра Савиньи была направлена, интересующий нас термин как раз встречается, что было подмечено еще Э. Мёллером¹²⁸. Едва ли мы можем уверенно сказать, хотел ли Савиньи размежеваться также с германской рецепцией идей Монтескье, с немецкими романтиками или кем-либо еще; важно то, что он в 1814 г. определенно хотел представить свою концепцию как самостоятельную.

Впрочем, как заметил Х. Канторович, Савиньи цитирует работу Тибо по первому изданию его сочинения, где искомого слова еще нет, а не по второму, где оно появилось¹²⁹. Хотя Савиньи мог не знать о втором издании, но если предположить, что знал (было бы странно в разгар полемики перестать следить за сочинениями оппонента), то указанное объяснение всё же получает косвенное подтверждение: главе исторической школы права нужен был термин, но не те отсылки, которые могло принести с собой его употребление. Как известно, в 1840 г. ситуация была существенно иной: Савиньи не выходил на авансцену юридической науки, он был признанным лидером авторитетного направления.

В то же время, нельзя забывать о важном историко-философском обстоятельстве: 30-е и 40-е гг. XIX в. – это время гегельянцев, занимавших большинство философских кафедр в германских университетах. То, что Савиньи начинает пользоваться интересующим нас термином именно в это время, можно рассматривать как претензию на интерпретацию гегелевского наследия.

Поскольку последнее утверждение требует уже содержательного анализа интересующего понятия, стоит закончить с формальной стороной вопроса и сказать несколько слов о Пухте.

Ситуация с употреблением термина «народный дух» в работах ученика и последователя Савиньи выглядит существенно проще.

Во-первых, «Volksgeist» появляется еще в ранних работах Пухты, и никуда не исчезает в более поздних. Концепция народного духа была впервые озвучена в 1828 г. в первом томе «Обычного права»¹³⁰, хотя до этого само слово уже мелькало в двух рецензиях 1826 г. (на книги Ганса и Циммерна)¹³¹. Что интересно, обе рецензируемые работы были посвящены именно истории права, причем работа Ганса (одного из самых известных гегельянцев того времени) – всеобщей истории¹³².

Во-вторых, известно, что Пухта еще в середине 10-х гг. XIX в. познакомился с гегелевской философией во время обучения в нюрнбергской гимназии, и был сильно ею впечатлен, а впоследствии прямо называл себя гегельянцем¹³³.

Важно отметить, что Пухта пользуется терминами Савиньи, которые последний употреблял в качестве альтернативы «народному духу» – «всеобщее убеждение нации»¹³⁴, «сознание народа»¹³⁵, «народный характер»¹³⁶ и т.д., поэтому не стоит вслед за Х.Х. Якобсом думать, что отсутствие термина «народный дух» в ранних работах Савиньи свидетельствует о серьезных первоначальных расхождениях позиций учителя и ученика¹³⁷.

Традиционно термин «народный дух» у Савиньи и Пухты рассматривался в перспективе их философии права и политической философии, историософскому значению этого понятия, насколько я могу судить, внимания уделялось существенно меньше.

Первое, что необходимо отметить в связи с содержательным анализом термина, учение о народном духе не было систематически изложено ни Савиньи, ни Пухтой, из чего можно заключить, что оба они были точно уверены в том, что их поймут, и совершенно не пытались это понятие проблематизировать, т.е. «народный дух» был, скорее, отсылкой к хорошо знакомой концепции, нежели самостоятельным изобретением. Для нас вышеуказанное обстоятельство важно еще и потому, что оно в значительной мере изменяет подход к проблеме: следует говорить лишь о некоторых аспектах этого понятия, нежели о какой-то разработанной концепции, как ее пытались представить в предшествующей специальной литературе.

Смену ракурса с философско-правовой на историософскую проблематику можно отчасти легитимировать особенностями оформления текста Савиньи: в «Системе современного римского права» все ключевые термины, когда они употребляются в первый раз (иногда не только в первый), специально выделены, а «народный дух» в таковые не попал. Если внимательно присмотреться, то выделенные слова – преимущественно правовой тематики («Rechtsverhältniß», «Privatrecht», «Volksrecht», «positives Recht» и т.д.), но среди них есть и сравнительно «нейтральные», но все же напрямую связанные с правом «Tradition»¹³⁸ и «Staat»¹³⁹, но не «Volksgeist».

Историософский смысл этого понятия хорошо заметен в конкретных высказываниях. Так, знаменитое сравнение права и языка Савиньи развивает следующим образом: «В языке мы находим постоянное усовершенствование и развитие, и таким же образом в праве… Сам народ узнает в этом естественном процессе развития не только изменение вообще, но и определенную упорядоченную смену состояний, и каждое из этих состояний обладает своим своеобразным отношением к особому проявлению народного духа, посредством которого производится право»¹⁴⁰. Народный дух оказывается связан даже не с процессуальностью вообще, чего уже было бы достаточно для признания за этим термином историософского значения, но с процессами определенного рода, прежде всего, с «упорядоченной сменой состояний», которые и составляют историю народа, хотя из этой фразы не ясно, что за состояния имеются в виду. Однако, наряду с «упорядоченной сменой состояний» Савиньи упоминает и другой термин – «развитие» (die Entwicklung), занимающий важное место в историософском словаре той эпохи. Хотя значения у этого понятия могут быть различными, в данном случае авторские уточнения позволяют предположить, что лидер исторической школы ориентируется на Гегеля, для которого тоже принципиально важен порядок членов выстраиваемой им структуры, место в логической цепочке.

В другой фразе Савиньи подчеркивает, что именно народный дух обеспечивает связь времен: «Но если мы рассматриваем народ как естественное единство и потому как носителя позитивного права, то нам позволено при этом думать не только о постоянно содержащихся в нем единичных; скорее, это единство проходит сквозь сменяющие друг друга поколения, таким образом, объединяя настоящее с прошлым и будущим»¹⁴¹. В данном случае Савиньи решает важную историософскую проблему: поскольку именно народный дух обеспечивает идентичность того или иного национального образования, хронологически разные состояния вообще можно представлять как единый процесс, без чего не было бы принципиально возможным рассуждать ни об истории права, ни, в более общем смысле, об истории народа.

Наконец, Савиньи устанавливает связь народного духа с общечеловеческим: «Это воззрение, согласно которому индивидуальный народ является созидателем и носителем позитивного или действительного права, могло бы показаться слишком ограниченным тем многим, которые более склонны приписывать это созидание (права – Н.А.), скорее, всеобщему человеческому духу, а не отдельному народному. Но при более внимательном рассмотрении обе эти точки зрения не кажутся чем-то противоположным. То, что действует в отдельном народе – всеобщий человеческий дух, который открывается в нем индивидуальным образом»¹⁴².

Эти фразы можно рассматривать как сближение с теорией естественного права и, таким образом, встать на позицию критиков исторической школы, упрекавших ее именно в «неисторичности»¹⁴³. Но если речь идет об этой теории, то почему Савиньи предпочитает переформатировать проблему и выяснять не отношение права конкретного народа к естественному, а общечеловеческого духа к народному?

Далее по тексту хорошо видно, зачем Савиньи нужен общечеловеческий дух: точно таким же образом, как хронологически разные состояния одного народа соединяются в единый исторический процесс благодаря действию народного духа, устанавливается связь между различными правовыми системами, т.е. от истории права конкретного народа Савиньи поднимается на уровень всеобщей истории права. Справедливости ради следует отметить, что в данном случае эти рассуждения носят, скорее, прикладной характер: Савиньи нужно было обосновать рассмотрение современного ему германского права как римского. Но у этих рассуждений есть очевидное историософское следствие – принципиальная возможность излагать всеобщую историю не как набор отдельных национальных историй, а в некотором смысловом единстве.

Эти рассуждения Савиньи перекликаются с гегелевской историософской концепцией, в которой, как известно, всякий народный дух является воплощением мирового духа, который выступает своего рода локомотивом истории и в то же время обеспечивает ее целостность.

Не менее ярко историософское значение исследуемого термина заметно в творчестве Пухты.

Излагая периоды развития римского права «как права римского народа», данный автор в одном из мест специально указывает, что «jus civile имело в качестве основания Законы 12 таблиц, и было в дальнейшем развито отчасти непосредственным действием народного духа, … отчасти посредством Leges и Senatusconsulta».¹⁴⁴ Таким образом, история народа, а точнее, ее стадиальность, как и у Савиньи, оказывается связана с действием народного духа.

Те же самые стадии, только применительно к истории всякого права, Пухта обрисовал еще раньше, в работе 1825 г. «Энциклопедия как Введение к лекциям об Институциях», причем их изложение завершается переходом к всеобщей истории права: «Другой вопрос состоит в том, относится ли право того или иного народа к мировой истории…»¹⁴⁵, или, в более общем смысле, являются ли те или иные народы «непосредственными всемирно-историческими моментами»¹⁴⁶? При этом, сам ход всемирной истории права Пухта представляет себе как процесс ступенчатого поступательного движения, в котором «предшествующие ступени сохраняются в последующих»¹⁴⁷.

Пожалуй, именно в этом моменте близость историософских взглядов Пухты гегелевской философии истории наиболее очевидна. Ступенчатый прогресс, диалектическое «снятие», одновременно являющееся и уничтожением, и сохранением, и подъемом на более высокую ступень, а также признание только отдельных народов историческими – характерные черты именно гегелевских представлений.

Конечно, на это можно возразить, что в 1825 г. Пухта еще не пользуется исследуемым понятием, а потому вышеприведенные рассуждения только с некоторой натяжкой имеют отношение к проблеме народного духа. Но здесь работает тот же аргумент, что был приведен выше в связи с Савиньи: ставшее маркером исторической школы учение о генезисе права, которое Пухта, в целом, разделял со своим учителем, без представлений о народном духе просто обессмысливается. Таким образом, Пухта, как и Савиньи, формально прибегает к термину уже после того, как он был содержательно ими освоен, а потому о том, под чьим именно воздействием он появился, однозначно судить крайне затруднительно, поскольку содержание термина «народный дух» историософией явно не исчерпывается, а воссоздание полной картины его использования по-прежнему требует масштабного исследования. Если в своих философско-исторических концепциях Савиньи и Пухта пользуются им сходным с Гегелем образом, это еще не доказывает, что из другой исследовательской перспективы (например, с точки зрения правовой систематики) ситуация не будет выглядеть иначе. В конце концов, мы упираемся в вопрос конструирования учения исторической школы права из каких-то базовых принципов, что, как уже говорилось в предыдущей главе, оказалось непродуктивным.

Подобная ситуация заставляет переосмыслить степень важности этого исследования для решения вопроса о взаимоотношениях исторической школы права с другими историософскими концепциями их эпохи.