Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. История литературы
 Скачать 3.68 Mb.
|
|
В. Шкловский. «Тристрам Шенди» Стерна и теория романа, Пг., 1921. 12 J. Vendryes. Le langage. Paris, 1921, p. 95; Ж. Вандриес. Язык. М., Соцэкгиз, 1937, стр. 83. 13 См.: А. С. Грибоедов. Сочинения в стихах. Л., 1967, стр. 479. 14 Из письма Пушкина к А. Тургеневу от 1 декабря 1823 г. (XIII, 80). 15 Из письма Пушкина к А. Бестужеву от 24 марта 1825 г. (XIII, 155). 16 Это положение близко к мыслям А. Веселовского об ограниченности «свободы» художника поэтическим преданием (Неизданная глава из «Исторической поэтики» А. Веселовского. — «Русская литература», 1959, № 3, стр. 119). Другая важнейшая аналогия — требование изучения поэтической формы как объективированной данности, развивающейся по своим собственным законам (именно это было поставлено Веселовскому в главную заслугу в программном заявлении Опояза. — «Жизнь искусства», 1919, 21 октября, № 273). Об отношении Тынянова и Шкловского к наследию Веселовского см.: Б. Казанский. Идея исторической поэтики. — П — I, стр. 10. 527 17 Ср. об установке в ст. «Ода как ораторский жанр». Трактовка термина у Тынянова полемична по отношению к концепциям поэтики, оперировавшим категорией телеологического. См. декларацию телеологического принципа (с полемикой против Опояза) в ст. А. П. Скафтымова 1922 — 1923 гг. «Тематическая композиция романа „Идиот”» (в его кн.: Нравственные искания русских писателей. М., 1972, стр. 23 — 32); ср. о художественной телеологии: Жирмунский, стр. 23, 29 — 39, 54; П. Н. Сакулин. Теория литературных стилей. М., 1927, стр. 20; С. Валухатый. К поэтике мелодрамы. — П — III. Б. М. Эпгельгардт подробно рассматривал вопрос о структур ной телеологии художественного произведения в плане общей эстетики и методологии искусствознания, соглашаясь, впрочем, понимать ее вне воле-устремления творца (см. его кн. «Формальный метод в истории литературы». Л., 1927). Телеологический подход находил применение и в Опоязе. Так, Эйхенбаум утверждал, что «поэтика строится на основе телеологического принципа и потому исходит из понятия приема», тогда как лингвистика «имеет дело с категорией причинности» (ЭП, стр. 337). Ср. полемику с разграничением лингвистики и поэтики по этому признаку: В. В. Виноградов. О задачах стилистики, стр. 206л. Сходную с тыняновской критику телеологического (а также каузального) подхода см.: Б. И. Ярхо. Границы научного литературоведения. — «Искусство», 1925, № 2, стр. 51 — 56. Особое истолкование художественной телеологии предложил Н. К. Пиксанов («Новый путь литературной науки. Изучение творческой истории шедевра. Принципы и методы». — «Искусство», 1923, № 1, см. особ. стр. 103 — 104; ср. полемический ответ Эйхенбаума: «Печать и революция», 1924, № 5, стр. 7 — 8), который связывал ее с историей текста. Очень близкую к Тынянову критику телеологического подхода дал в 1929 г. Б. В. Томашевский, возражая Пиксанову (В. В. Томашевский. Писатель и книга. Изд. 2. М., 1959, стр. 146 — 152). Отметим, однако, что эта критика обращена против телеологического, понимаемого только как «индивидуальное творческое намерение»; интереса к надындивидуальной телеологии работы Тынянова не обнаруживают. С этим связано и его употребление термина «функция» — без того целевого значения, которое он получил затем у пражских лингвистов. О понимании языка как целенаправленной структуры см.: Р. Якобсон. Разработка целевой модели языка в европейской лингвистике в период между двумя войнами. — «Новое в лингвистике», вып. IV. М., 1965; здесь же, со ссылкой на философский словарь А. Лаланда, — о распространенном смешении двух значений термина «функция»: 1) роль, задача; 2) соответствие между двумя переменными (стр. 377). Понимание Тынянова близко ко второму, математическому значению. Телеологический аспект, характерный для ряда современных эволюционных теорий, оставлен за пределами его концепции — тогда как аспекту каузальному отведено вполне определенное место в- намечаемой Тыняновым иерархии исследований: он отодвинут в сферу будущего изучения. Ср. также статью Якобсона (стр. 645 — 646), указ, в прим. 24. 18 В журнальном тексте вместо слов «известные периоды» было: «в период символистов». 19 См. ПиЕС, стр. 159 — 163. 20 Ср. в статье К. Зелинского «Идти ли нам с Маяковским?»: «Маяковский и Есенин — это орел и решка. Это, в сущности, две стороны одной и той же монеты» (К. Зелинский. Поэзия как смысл. М., 1929, стр. 307) — сравнение, расчет на неожиданную новизну которого оспорен Н. Асеевым (Н. Асеев. Дневник поэта. Л., «Прибой», 1929, стр. 32). 21 Любопытно сопоставить с тыняновскими оценками литературной личности Есенина (см. также «Промежуток») статью Асеева «Плач по л См. у В. В. Виноградова о телеологии стиля, приема и т. д. в «Эволюции русского натурализма» (Л., 1929), о «телеологии эстетического протеста» при создании «нового художественного мира» («Этюды о стиле Гоголя». Л., 1926, стр. 203). 528 Есенину»: «Не русизмом и не национализмом завоевывал себе признание Есенин. И не только голым талантливым нутром. Биографию свою положил он в основу своей популярности. [...] Она-то и подчеркивала и акцентировала его стихи» (указ, соч., стр. 171); «И перед нами [...] — живое лицо поэта, не исковерканное гримасой улыбчивости и простоты, лицо человеческое и дорогое нам» (стр. 183); ср. в статье Тынянова «Блок»: «Почти всегда за поэзией невольно подставляют человеческое лицо». См. и фигуры зачина статьи Асеева, несколько напоминающие построение рассуждений Тынянова в статье о Блоке: «Скажут: это не так. Есенина знали и любили до смерти. Кто знал и что знали? [...] Кто же плачет? И о чем? (стр. 168). О тыняновском понимании биографии см. прим, к статье «Литературный факт». 22 Биография В. Г. Бенедиктова, составленная Я. П. Полонским. — В кн.: В. Г. Венедиктов. Сочинения. СПб., 1902, стр. 1. 23 По мнению В. В. Виноградова, термин восходит к «бодуэновокой теории языка» (ПиЕС, стр. 7 — 8). В одном из планов статьи вслед за пунктом «Вопрос о конвергенции» следовал пункт «Вопрос о дивергенции и критика „традиций”, „влияния”» (АК). Представляется, что термины «конвергенция» и «дивергенция» могли быть заимствованы непосредственно у Е. Д. Поливанова, входившего в Опояз и лично хорошо знавшего Тынянова (нельзя исключить, впрочем, и знакомство Тынянова через Л. А. Зильбера с терминами в том их значении, которое получили они в биологической науке, откуда проникли затем в филологию — ср., напр., у Брюнетьера). Теория фонетической конвергенции Поливанова еще до печатного ее изложения была известна по его лекционному курсу, читанному в 1920 — 1921 гг., и докладам (см.: Вяч. Вс. Иванов. Лингвистические взгляды Е. Д. Поливанова. — «Вопросы языкознания», 1957, № 3, стр. 73). Своеобразное свидетельство популярности термина — строки из шуточных куплетов, сложенных студентами ГИИИ: И страсть с формальной точки зренья Есть конвергенция приемов. (Сб. «Как мы пишем» [Л.], 1930, стр. 215). После попытки привлечения одного из ранних опоязовцев в «новый» Опояз (см. прим. к «Проблемам изучения литературы и языка») имя Поливанова не раз встречается в переписке Тынянова и Шкловского — под его воздействием складывается, например, отношение Тынянова к Марру: «Он, кажется, отрицает язык как систему, и язык для него куча отдельных вещей», — пишет Тынянов 5 марта 1929 г. со слов Поливанова и в том же письме прибавляет: «Достань доклад Евгения Дмитриевича» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 724). Несомненно, имеется в виду доклад «Проблема марксистского языкознания и яфетическая теория», прочитанный Поливановым 4 февр. 1929 г. в Москве на дискуссии в подсекции материалистической лингвистики Коммунистической академии (дискуссия эта получила впоследствии название «Поливановской»; см. о ней: А. А. Леонтьев, Л. И. Ройзенбом, А. Д. Хаютин. Жизнь и деятельность Е. Д. Поливанова. В кн.: Е. Д. Поливанов. Статьи по общему языкознанию. М., 1968, стр. 21 — 23). 10 апреля 1929 г. Шкловский писал: «Посылаю тебе стенограмму доклада Поливанова [...] Поливанов болен и мрачен. В Университете оставили за ним татарский язык» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 441). Следующее упоминание о Поливанове — в письме Тынянова к Шкловскому от 2 июня 1931 г.: «Поливанова прочел. Какая умница и какой писатель. Может быть, он хочет беллетристикой или вообще литературой заняться? Он ею, несомненно, кончит» (там же, ед. хр. 724). Речь идет, надо полагать, о только что вышедшем в Москве сборнике статей Поливанова «За марксистское языкознание», возможно, присланном Шкловским Тынянову. В мае 1935 г., усиленно приглашая больного Тынянова к себе в Москву, Шкловский писал: «Мы сидели бы, разговаривали бы, вспоминали бы о Пушкине, Тредьяковском, Романе Якобсоне, Поливанове и опять об Александре Сер- 529 геевиче». И, наконец, последнее упоминание — 28 марта 1937 г.: «Евгений Дмитриевич прислал мне благоразумное и талантливое письмо» (там же, ед. хр. 441). 24 Этот подход к вопросу о влияниях определился в ранних работах Тынянова — см. прим. 1. Ср. 5-й тезис «Проблем изучения литературы и языка» (в наст. изд.). Ср. также: R. Jakobson. Über die heutigen Voraussetzungen der russischen Slavistik. — «Slavische Rundschau», 1929, № 8, S. 640. ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА Впервые — «Новый Леф», 1928, № 12, стр. 35 — 37. Написано в соавторстве с Р. О. Якобсоном. Печатается по журнальному тексту, в котором тезисы сопровождались следующим предисловием: «Леф помещает тезисы современного изучения языка и литературы, предложенные Романом Якобсоном и Юрием Тыняновым. В старой науке существовало принципиальное разграничение теоретических и исторических дисциплин. Литературоведение распадалось на поэтику и историю литературы. Поэтика описывала конструктивные элементы литературного произведения, оторванные от общей конструкции и отвлеченные от эволюционного процесса литературы. История литературы регистрировала случайно подобранные в хронологическом порядке биографические, историко-культурные и литературные факты. Аналогичное размежевание областей исследования мы видели и в старой лингвистике. Фонетика, например, была чисто описательной дисциплиной, классифицирующей звуковые элементы без учета их функциональной значимости в общей языковой системе. Современная наука о языке и литературе изживает это противопоставление теории и истории, так как теоретический анализ невозможен без учета исторической диалектики (протекание и изменение литературных — языковых величин) и обратно — историческое исследование не может быть плодотворным без осознания в теории специфичности материала. Вместо вопроса старой науки „почему?” на первый план выдвигается вопрос „зачем? ” (проблема функциональности). Изучению подлежат не только конструктивные функции (функции элементов, образующих литературный факт) и не только внутрилитературные функции различных жанров, но и социальная функция литературного ряда в разные периоды времени. Таким образом, наука о языке и литературе переходит из разряда естественноисторических дисциплин в разряд дисциплин социальных, вернее, социологических. Редакция». История написания тезисов выясняется из материалов архива В. Б. Шкловского (его переписки с Тыняновым, писем к нему Р. О. Якобсона) и воспоминаний Р. О. Якобсона (АК). 1928 год, когда Тынянов заканчивал журнальную публикацию романа «Смерть Вазир-Мухтара» и готовил итоговую книгу своих научных статей, был для него кризисныма. В октябре этого года, читая накануне отъезда а Причины этого были не только сугубо внутренние; в ответе на анкету «Писатели о перспективах литературного сезона» Б. В. Томашевский, воздерживаясь от пожеланий поэзии (которой «позволительно быть медлительной»), писал: «Еще менее уместны, но уже по другим причинам, 530 для лечения в Берлин корректуры АиН и испытав приступ разочарования в результатах девятилетней работы, он писал Шкловскому: «Скука, дичь и глушь, тяжелодумье и провинция. Вот мои 9 лет. Читатель мой — Кюхли. Названия у книги нет. Теперь хочу начать новую жизнь: романов больше не писать. Обещаюсь также писать не „недостаточно ясно”, а „слишком ясно”». Переписка с Якобсоном началась, видимо, незадолго до отъезда Тынянова. В сентябре — октябре он писал Шкловскому: «Приехал Груздев, привез поклон от Романа Якобсона. Я его увижу»; 6 сентября — ему же: «Письмо от Романа Якобсона, подробное о Хлебникове, очень любопытное. Жаль, что раньше не писал» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 723). В Берлине переписка продолжилась, была намечена встреча в Праге. «От Романа Якобсона имею письма, но не знаю еще, когда к нему поеду, потому что буду здесь еще лечиться», — сообщал Тынянов Шкловскому 23 ноября 1928 г. (ЦГАЛИ). Предмет обсуждений был подготовлен размышлениями о пересмотре идей Опояза, научной судьбе общества, о замысле совместной истории литературы XVIII — XIX вв., присутствующем в переписке Тынянова со Шкловским 1928 г. и приоткрывшимися было новыми издательскими и организационными возможностями, о которых сообщал ему Шкловский в ноябре — начале декабря: «Леф распался [...] Я выйду из остатков Лефаб. Если нам нужна группировка, то хорошо было бы придать нашей дружбе уставный характер и требовать себе места в Федерации в и журнал. Как это ни странно, но может выйти сочувствие широких масс на нашей стороне. Медведев издал книгу „Формальный метод в литературоведении, критическое введение в социологическую поэтику”» (15 ноября 1928 г.). В это же самое время (14 ноября) о возможном объединении вокруг заново осмысленных теоретических принципов пишет Шкловскому из Праги Р. О. Якобсон (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 795); в этом же письме: «По-настоящему, работа формалистов должна была только начаться [...]. Теперь, когда проблемы стали обнаженно ясны, — вдруг разброд. Страх перед проблемой, нелепое желание объяснить один ряд другим...» В следующих двух письмах Шкловского Тынянову в Берлин замысел совместной научной деятельности конкретизируется: «Получил письмо Романа Якобсона, очень хорошее письмо, он пишет, что происходит не кризис формализма, а кризис формалистов — это не лишено остроумия, но ты с ним сговоришься. Нас мало и тех нет. Нужно быть вместе и работать вместе, нужно издать сборник максимальной теоретичности и максимального количества общих положений. Статьи найдутся у тебя, Романа, у меня, м[ожет] б[ыть] Поливанова» (27 ноября). «Когда ты приедешь? Пиши об этом немедленно. Реальное мое предложение на данный момент следующее — отнесись внимательно. Развалился Леф. В Федерации очистилось пять мест пожелания на ближайший год нашей литературной науке. Во всяком случае проявленная ею живучесть гарантирует появление в ближайшее время новых ценных работ, и, надо думать, русская наука о литературе и теперь не окажется в хвосте международной науки» (газ. «Читатель и писатель», 1928, № 41, стр. 4). 6 Расхождения Лефа с Опоязом обострились, по-видимому, весной 1928 г. В дневнике Эйхенбаума рассказано о заседании Отдела словесных искусств ГИИИ вместе со Шкловским и С. Третьяковым, состоявшемся 5 марта: «Вышло совсем глубокое, важное заседание. [...] Пошел разговор о Лефе и о нас. Говорил С. Третьяков — спокойно, но с упреками. „Мы думали, что здесь, если не родные братья, то двоюродные. Надо решить — работать вместе или быть врагами. Нельзя считаться родственниками и потому сожительствовать”. Говорил еще Юра, говорил я — разошлись на том, что надо съехаться в Москве и поговорить деловым образом» (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 247, л. 23 — 23 об.). в Речь идет о Федерации объединений советских писателей (ФОСП), созданной в январе 1927 г. 531 для представительства и определенное количество листов. Ты приезжаешь, мы собираемся в Опояз или в общество под новым названием. Состав Общества — я, ты, Борис (книга о Толстом его мне не нравится), Роман Якобсон, Якубинский, Сергей Бернштейн, остатки Поливанова, хорошо бы Томашевский и младшее поколение, не сейчас же приглашенное. Итак, ставши на костях, будет трубить сбор. Мы получаем в Федерации одно место, как самостоятельная группа, и листаж, скажем — два сборника в год и начинаем их издавать. Мы на прибыли — это несомненно. В вузах кружки формалистов очень сильны и, к сожалению, стоят на нашей допотопной точке зрения. Мы восстановим наш коллективный разум. Поговори об этом с Романом. Нужно связаться с Западом, обеспечиться хотя бы постоянным рецензированием наших статей» (5 декабря). Любопытное свидетельство содержится в письме от 25 ноября 1928 г., отправленном из Берлина Г. Г. Шпету его учеником С. Я. Мазе, в котором он после встреч и бесед с Г. О. Винокуром, Якобсоном и Тыняновым замечает: «Тынянов, который здесь лечится, сделал на меня почти что аналогичное впечатление, как и Р. О. Только у него нет союза с французами, а доморощенное упрощенное понимание слова» (архив Г. Г. Шпета; ГБЛ). Речь идет об «антифилософской» филологии, которую автор, представитель «московской школы», возводит к Мейе и Соссюру, здесь же сочувственно отзываясь о позиции Винокура, к этому времени значительно удалившегося от своих ранних взглядов, близких к Оползу и сильно окрашенных идеями Соссюра (об отношениях формалистов с кругом филологов ГАХН см. прим. 14 к «Литературному факту», об отношениях Тынянова с Винокуром см. прим. к «Мнимому Пушкину»). Ср. прим. 2. Как явствует из воспоминаний Р. О. Якобсона, в конце октября он ждал приезда Тынянова и Винокура и сообщил об этом Н. С. Трубецкому в Вену, пригласив его также посетить Прагу. Винокур пробыл в Праге несколько дней и 8 ноября прочел в Пражском лингвистическом кружке доклад «Лингвистика и филология». Тынянова лечение задержало в Берлине, где он оставался в течение ноября и начала декабря. «Из его обещанных двух докладов о литературной эволюции и о внелитературных рядах в литературе состоялся только первый, прочитанный в кружке 16 декабря. Он был озаглавлен „Проблема литературной эволюции”, пересказывал и развивал содержание авторской статьи 1927 года „О литературной эволюции” и вызвал живой обмен мнений с чешским передовым литературоведом того времени Яном Мукаржовским. Трубецкой приехал на доклад Тынянова, а тот в свою очередь прослушал 18 декабря доклад Николая Сергеевича „Сравнение вокалических систем” [...] Для того чтобы ознакомить Тынянова с нашими новейшими языковедческими исканиями, его лекция оказалась обрамлена фонологическими докладами, с которыми выступали, с одной стороны, Трубецкой, с другой же, 14 декабря, председатель кружка Вилем Матезиус, подвергший разбору английскую систему фонем». Как свидетельствует Якобсон, в пражских собеседованиях «Тынянов безошибочно учел и взвесил все факторы глубокого кризиса, переживаемого Опоязом и отразившего общее состояние русской науки о литературе. [...] Становилось ясней и ясней, что при всей новизне и ценности индивидуальных творческих вспышек общий оползень Опояза, т. е. рост сепаратных, механических операций пресловутою „суммой приемов”, препятствует необходимому перерождению формального анализа в целостный, структурный охват языка и литературы. Неприемлем подмен такого перехода мертвенной академической описью форм или же капитулянтскими попытками компромисса с вульгарным социологизмом. [...] Возникла мысль о совместных тезисах. Примером действенной декларации очередных исследовательских заданий нам послужили недавние фонологические предложения, формулированные мною для Первого международного лингвистического съезда, поддержанные Н. С. Трубецким и С. О. Карцевским и одобренные сперва Пражским лингвистическим кружком (14.11.1928), а затем вышеназванным съездом (Гаага, апрель того же года)». 532 Текст тезисов о принципах изучения литературы и языка, сообщает далее Якобсон, «был нами сообща подготовлен в середине декабря. Как в подходе к языку, так и применительно к литературе он был до такой степени плодом коллективного творчества, что просто нет возможности ответить на неоднократно задававшийся мне вопрос, где кончаются мысли одного соавтора, уступая место другому». В эти дни Тынянов писал Шкловскому: «Сидим в кафе „Дерби” с Романом, много говорим о тебе и строим разные планы. Выработали принципиальные тезисы (опоязисы), шлем тебе на дополнение и утверждение. Нужно будет давать их для обсуждения, причем каждый пусть пишет, а не только говорит, в результате получится книжка, которую можно будет издать первым номером в серии, в Федерации писателей. Здесь влияние Опояза очень большое, во всех диссертациях чешских (и даже немецких) цитируют, ссылаются и уважают [...] С Романом мы хорошо сошлись, разногласий существенных никаких нет. Надо, по-видимому, снова делать Опояз. Нужно уговорить Борю помириться с Томашевским. Вообще нужно убрать со стола вчерашний день и работать». В письме приписка Р. Якобсона: «Витя, Тынянов тебе все расскажет. Пока же: необходим Опояз. Предлагаем предложить вхождение следующим лицам: ты (председ[атель]), Тынянов, я, Эйхенбаум, Бернштейн, Поливанов, Якубинский, Томашевский, Ник[олай] Феоф[анович] Яковлев (кавказовед)» (далее отсутствует 1 п.). Тезисы попали в журнал, вероятно, уже перед самым набором; № 12 «Нового Лефа» за 1928 г. вышел в начале 1929 г. До публикации тезисы были розданы для обсуждения. Тынянов уехал из Праги в начале января. 9 февраля Якобсон писал ему: «Сообщи подробней, как реагировали Витя и прочие, каждый в отдельности, на опоязисы. Помирил ли Эйхенбаума и Томашевского? Можно ли склеить Опояз или действительно, а не по линии наименьшего сопротивления, безнадежно? Говорил ли с Виноградовым?» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 964). 16 февраля Шкловский писал Якобсону: «Юрий приехал от тебя совершенно разагитированный, и он всецело за восстановление коллективной научной работы. Я, конечно, тоже за, так как это дело моей жизни и я один работать не умею. [...] Якубинского я могу взять в работу, но тебе ближе, так как он лингвист. К сожалению, и яфетит. Он пишет ответ на твои тезисы. Томашевский взволнован, пишет. [...] Из молодежи талантлив Тренин, который быстро растет. Для сборника нам была бы выгодна статья Мейе [...] Вывод: Опояз можно восстановить только при твоем приезде, так как Опояз — это всегда трое» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 477). Далее в письме обсуждаются возможности работы адресата в Ленинграде. «Вероятно, нужно будет заниматься беллетристикой. Друзья тебя любят. И считают гениальным. Немного сердит Володя, у которого накопились на тебя мелкие жалобы, но я думаю, вы с ним помиритесь. [...] За границей жизнь может пройти, как Азорские острова. Мы имеем свою ответственность перед временем [....] Я, хотя мне было гораздо труднее, решился и не раскаиваюсь. Пишу я тебе это не потому, что тебя люблю, а потому, что люблю Опояз больше, чем нас обоих [...] Юрий же в тебя влюблен [...]». Обсуждение пражских тезисов и плана предполагаемого сборника в среде ученых продолжалось в течение февраля — апреля. 26 февраля Шкловский писал О. М. Брику: «С этой книжки должна начаться вообще новая жизнь»; Е. Д. Поливанову: «Все контуры старых теорий сбились, как много раз переведенная с камня на камень литография»; Б. И. Ярхо: «Мы хотим собрать книгу тезисов. Книга эта будет состоять не из ответов., а, так сказать, из прокламаций [...] Мы сами начали двигаться инерционно, и нужно просмотреть свой багаж» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 404, 478). Через месяц в письме Шкловского Тынянову рассказывалось: «Опоязовские дела находятся в следующем положении: получено письмо от Сергея Бернштейна, который говорит, что он находится в общем на старых позициях Опояза и согласен, конечно, с нами работать. Письмо хорошее. Просится в Опояз один кореец, опоязовец Ким. Ты его мог знать по примечаниям, им сделанным к Пильняку, под названием „Ноги к змее". Ярхо ответил мне любез- 533 ным письмом, в котором, впрочем, утверждает, что правильный метод статистический, из чего явствует, что значение слова „метод” для него как будто не ясно. Говорил с Борей, когда он у меня был, и говорил с ним о том, что нужно его мирить с Томашевским. Он не возражал и говорил, что это должно получиться само собой. Мне кажется, что с Томашевским нас хватит» (25 марта 1929 г.). Один из последних отзвуков неосуществившегося замысла — в письме Шкловского от 10 апреля: «Игнатий Бернштейн прислал мне длинные ответы на твои тезисы, которые я перешлю. Я тоже скоро начну писать» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 441). В теоретическом плане тезисы Тынянова и Якобсона прямо связаны, с одной стороны, с тезисами ПЛК к I Международному съезду славистов, состоявшемуся в Праге в 1929 г. (см.: Пражский лингвистический кружок. Сб. статей. М., 1967), а с другой — со статьей Тынянова «О литературной эволюции». Работы, включенные в наст, изд., позволяют проследить и предшествующее этой статье движение Тынянова к идеям тезисов (место тезисов в научном творчестве Якобсона — отдельный вопрос, который не может быть освещен в данных комментариях). 1-й тезис и утверждение о специфических законах искусства во 2-м не требуют пояснений, поскольку целиком совпадают с принципами Опояза. 3-й тезис подготовлен разграничением эволюции и генезиса, которое проводил Тынянов в статьях «Тютчев и Гейне», «„Аргивяне”, неизданная трагедия Кюхельбекера», «О литературной эволюции» (пункты 2 и 13). К этому же противопоставлению восходит 5-й тезис: установление иерархии синхронно сосуществующих явлений мыслится в принципе аналогичным разграничению эволюции и генезиса, т. е. иерархии диахронической. Сыгравший историческую роль в лингвистике 4-й тезис был для Тынянова непосредственным продолжением и обобщением предпринятой в работе «О литературной эволюции» попытки совмещения системного (синхронного) и эволюционного подходов и, в частности, выходом из противоречия, зафиксированного в пункте 8 статьи («непрерывно эволюционирующая синхронистическая система») г. 6-й тезис не имеет прямой параллели в предшествующих работах Тынянова. Однако статья о литературной эволюции была и в этом отношении одним из источников тезисов — в их литературоведческом аспекте, — поскольку содержала соответствующую параллель имплицитно. Та сеть соотнесенностей, которую видел Тынянов в литературе всякой «эпохи-системы», мыслилась им по сути дела как некоторый художественный язык (в смысле langue), предопределяющий бытие каждого литературного текста («высказывания»). Необходимость же учитывать соотношение «индивидуального высказывания» с «наличной нормой» уже ранее выдвинута была Тыняновым (вне соссюровской антиномии) в каче- г Ср. о снятии «противоположения исторической и синхронической поэтики» у Бахтина (посредством понятия «память жанра») и о чехословацкой научной традиции, воспринявшей влияние Бахтина и Тынянова: |