Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. История литературы
 Скачать 3.68 Mb.
|
|
Вяч. Вс. Иванов. Значение идей М. М. Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики. — Труды по знаковым системам, VI. Тарту, 1973, стр. 11. О влиянии русского литературоведения на чехословацких ученых, в частности на Я. Мукаржовского, «горячего и талантливого сторонника формалистической поэтики», см.: П. Н. Сакулин. Литературоведение на I конгрессе филологов-славистов. — Изв. АН СССР. Отд. гуманитарных наук, № 1, 1930. Во время пребывания в Праге Тынянов, как видно из переписки со Шкловским, убедился в пристальном интересе чехословацких филологов к русской поэтике. Так, он сообщал Шкловскому: «Проф. Матезиус готовит перевод „Теории прозы”» (ЦГАЛИ). Книга вышла через несколько лет: V. Sklovsktj. Teorie prózy. Praha, 1933 (со статьей В. Матезиуса «Формальный метод»). Я. Мукаржовский откликнулся на нее статьей «К чешскому переводу „Теории прозы” Шкловского» (1934; вошло в его кн.: Kapitoly z české poetiky. Praha, 1941, то же — 1948; русский перевод в сб.: Структурализм: «за» и «против». М., 1975, с сокращ.). 534 стве одного из главных принципов историко-литературного исследования (см., в частности, «Мнимый Пушкин» в наст. изд.). 2-й и 8-й тезисы очевидным образом следуют за той же тыняновской статьей 1927 года (см. особенно резюмирующий пункт 15) и намечают направление структурно-диахронических исследований, предполагающее а) имманентное изучение литературы как системы, б) системное же изучение внеположенных ей социальных рядов, в) изучение их соотнесенности как системы систем. Следует отметить одно отличие документа Тынянова и Якобсона от тезисов ПЛК: соавторы только упоминают функциональный подход, тогда как пражские лингвисты выдвинули его на первый план. Это могло быть обусловлено тыняновским употреблением термина «функция» — в ином, чем у пражцев, значении (см. прим. к «О литературной эволюции»). Противопоставление «зачем — почему» в предисловии отражает устремления Лефа. Сформулированные в результате критического анализа опыта формальной школы и некоторых основных положений соссюрианства тезисы обозначили границу в истории формальной поэтики, особенно четко видимую в свете приведенных данных о попытках возрождения Опояза. В связь с тезисами естественно поставить мощное воздействие лингвистики и поэтики на литературоведение (речь идет не о «первичных» опоязовских штудиях в области поэтического языка, а именно о долгосрочном и к настоящему времени разнообразно преломившемся влиянии соссюровских антиномий, общефилологическое значение которых подчеркнули авторы тезисов). Это касается, далее, преимущественного научного интереса к «специфически-структурным законам» искусства и одновременно — к заново построяемой связи между изучением искусства и других явлений культуры. (Можно констатировать и более конкретные черты преемственности, ясно различимые в сложном сочетании традиций, которое характерно для современной гуманитарной науки, — ср., например, связь с 4-м и 5-м тезисами утверждений о снятии абсолютности в противопоставлении синхронии и диахронии, о полиглотизме каждого синхронного состояния культуры в одной из новейших работ: Вяч. Вс. Иванов, Ю. М. Лотман, В. Н. Топоров, В. А. Успенский и др. Тезисы к семиотическому изучению культуры. — Semiotyka i struktura tekstu. Studia póswięcone VII Międzynarodowemi kongresowi slawistów. Wroclaw — Warszawa..., 1973, стр. 18 — 19). Периоду преемственности предшествовал, однако, хронологический разрыв, в осмыслении которого полезно руководствоваться 5-м тезисом, применяя его по отношению к понятиям «эпоха в науке» и «научная система» (ср. у Пастернака: «Горит такого-то эпоха»). Для Тынянова тезисы стали последней чисто методологической работой. Его деятельность в 30-х годах пошла по иному руслу, приобретая свойства традиционного академизма, против которого он столь остро выступал ранее. Это противоречие, возникшее к началу 30-х годов на внеличных основаниях, сплелось с глубоко личными коллизиями — между наукой и художественной прозой, неустанной работой и болезнью — и обусловило скрытый внутренний драматизм биографии Тынянова. 1 Научная позиция такого выдающегося ученого, как В. М. Жирмунский, представляет особую проблему. «Мои занятия формальными проблемами, — писал он в 1927 г., — начались уже в 1916 г., независимо от .выступлений Опояза, и, в значительной степени, исходили из других предпосылок. [...] Для меня поэтическое произведение являлось единством взаимно обусловленных элементов; кружок Опояза, напротив, выдвигал понятие „доминанты”, как приема господствующего, подчиняющего себе и деформирующего все остальные признаки» (Жирмунский, стр. 10 — 11). Теоретические воззрения Жирмунского впервые с полнотой представлены были в 1921 г. в статье «Задачи поэтики» («Начала», 1921, № 1, ср. там же его рецензию на «Новейшую русскую поэзию» Якобсона). Полемика его с Опоязом обострилась с января 1922 г. — после выхода «Книжного угла» № 8 со статьей Б. М. Эйхенбаума «Методы и подходы» с резкой критикой взглядов Жирмунского, который писал впоследствии: «В моей попытке изучения „чувства жизни” и „поэтики” Блока как взаимно обусловленных элемен- 535 тов его поэзии он усмотрел опасность для чистоты „доктрины , возвращение на старые позиции и академический „эклектизм” (Жирмунский, стр. 13). К последнему определению Жирмунский делает следующую сноску: «Эклектизмом принято называть механическое объединение чужих мнений. С точки зрения Б. М. Эйхенбаума, справедливее и точнее было бы говорить о плюрализме, поскольку я отстаивал многообразие факторов литературной эволюции». Основной пункт расхождений Опояза с Жирмунским — стремление последнего включить в сферу поэтики широкие историко-культурные категории типа «чувство жизни», не ограничиваясь «спецификаторским» подходом (см. прим. к «Запискам о западной литературе» и к рецензии на альманах «Литературная мысль»). Острая полемика не исключала важных точек соприкосновения. Так, Тынянов специально оговаривал свое согласие с Жирмунским в понимании слова как темы (ПСЯ, стр. 170). 2 Ср. в письме Тынянова Шкловскому еще в начале 1928 г.: «Мы перемахнули за папафору и мамафору [...] Запахло смыслом, запахло писателем. За перестройку смысла платились головой или ногами. [...] Мы обошлись без гейста немцев и, кажется, поняли в чем дело […] После нас ни о мамафоре, ни о гейсте нельзя уже будет писать» (ЦГАЛИ, ф. 562, он. 1, ед. хр. 723). Иллюстрацией к пониманию одного из последующих этапов научной жизни Тынянова служит запись в дневнике К. И. Чуковского от 14 ноября 1935 г. о происходившем накануне узком совещании у акад. Г. М. Кржижановского, где ряду литературоведов было предложено со ссылкой на А. М. Горького «сделать такую книгу, где были бы показаны литературные приемы старых мастеров, чтобы молодежь могла учиться», некое «руководство по технологии творчества»; «Эйхенбаум сказал с большим достоинством: — Мы за эти годы отучились так думать (о приемах). И по существу потеряли к этому интерес. Отвлеченно говоря, можно было бы создать такую книгу., но... — Это была бы халтура... — подхватил Томашевский. Эйхенбаум: — Теперь нам пришлось бы пережевывать старые мысли, либо давать новое, — не то, не технологию, а другое [...]. Жирмунский: — Мы в последнее время на эти темы не думали. Не случайно не думали, а по какой-то исторической необходимости» (хранится у Е. Ц. Чуковской). О ПАРОДИИ Статья (1929) публикуется впервые. Разд. 1 — 2 печатается по авторизованной машинописи с уточнениями по рукописи (АК), разд. 3 — 5 — по черновой рукописи (ЦГАЛИ, ф. 2224, оп. 1, ед. хр. 72). К проблеме пародии Тынянова вела сама логика и хронология его научных занятий, начавшихся с изучения литературной борьбы архаистов и карамзинистов, — в среде тех и других пародия чрезвычайно почиталась. Главный герой штудий Тынянова еще с университетских лет — Кюхельбекер, атмосфера вокруг которого была наэлектризована пародией и шаржем. Пародия стала первой из теоретических проблем, разработанных Тыняновым. Одним из его докладов в Венгеровском семинарии был доклад о пародийной пушкинской «Оде его снят. гр. Дм. Ив. Хвостову» а. Уже здесь пробле- а Опубл. в «Пушкинском сборнике памяти проф. С. А. Венгерова». М. — Пг., 1922 (вошло с изменениями в статью «Архаисты и Пушкин»). Как явствует из предисловия к сборнику (стр. VII), а также из предисловия к сб. «Пушкинист. III» (Пг., 1918, стр. V), эта статья была подготовлена еще в 1916 или 1917 г. 536 ма пародии была поставлена на прочную историческую основу; был продемонстрирован метод отыскания «ключа» пародии, которым владели ее современники. Подробнее эта проблема, также на конкретном историко-литературном материале, была рассмотрена в «Достоевском и Гоголе» (1919). Вместе с тем уже в это время Тынянов переходит к более широкой постановке вопроса — и в теоретическом и в историческом плане. В 1919 г. он читает годовой курс в Доме литераторов — «История и теория пародии» (анкета Тынянова от 27 июня 1924 г. — ИРЛИ, ф. 172, ед. хр. 129). Как явствует из афиши о занятиях студии «Всемирной литературы», на третий триместр 1920 г. (с 15 октября) был объявлен курс Тынянова «Пародия в литературе» (ГБЛ, ф. 620; возможно, что Тынянов приводит неточную дату, и в обоих документах речь идет об одном и том же курсе). С октября 1920 г. он читает лекции «Пародия в литературе» и в Литературной студии Дома искусств («Дом искусств», 1921, № 1, стр. 71). В бумагах Тынянова сохранилась рукопись неоконченной статьи «О пародии» (15 стр. тетрадного формата, авторская дата: 1919; АК), несомненно связанной с этими курсами. В той или иной мере проблема пародии затрагивалась во многих работах Тынянова начала и середины 20-х годов. В конце самого плодотворного периода научного творчества Тынянова пародия становится предметом его специальных занятий. Это было связано с подготовкой сборника «Мнимая поэзия», задуманного Тыняновым как «особый тип „пародической истории поэзии"» (1-й черновой вариант письма Тынянова к В. Бегаку, Н. Кравцову и А. Морозову, конец 1929 — не позднее января 1930 г. — АК). Договор на подготовку этого сборника был заключен с Госиздатом 26 марта 1929 г., сроком исполнения указано 1 августа 1929 г. (ЦГАЛИ, ф. 2224, оп. 1, ед. хр. 190). Очевидно, на это время и падает разгар работы над вступительной статьей и подбором материала. 29 марта 1929 г. В. В. Шкловский выслал Тынянову библиографический указатель русских пародий, составленный Б. Бегаком, Н. Кравцовым и А. Морозовым б-в (письмо Шкловского Тынянову от этого числа и ответ Тынянова от 31 марта 1929 г. — ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 724), использованный Тыняновым в работе. Согласно договору, вступительная статья Тынянова должна была составить 2 а. л. Тынянов написал ее (это и есть публикуемая нами статья). Но она не была напечатана в сборнике; обстоятельства этого зафиксированы в дневнике К. И. Чуковского со слов Тынянова (запись от 11 мая 1929 г.): «Год назад Ленгиз навязал мне задачу сделать ему книгу пародий. Я сделал эту книгу, заплатив [...] моему помощнику [...]». Но затем книга была передана из ГИЗа в изд. «Academia», предложившего Тынянову иные финансовые условия. «На это я не согласился — и вот книга висит в воздухе» (хранится у Е. Ц. Чуковской). В результате вместо статьи в сб. «Мнимая поэзия» (М. — Л., 1931) было напечатано краткое «Предисловие» (авторская дата — январь 1930 г.; черновой автограф — АК, авторизованная машинописная копия — ГПБ, ф. 632, оп. 1, ед. хр. 7), представляющее собою ее конспект. Конспект этот чрезвычайно сжат; в него — даже в тезисном виде — вошли далеко не все идеи самой работы. Ему, тем не менее, многие годы пришлось представлять в науке мысль позднего Тынянова по исторпко-теоретическим проблемам пародии. Возможно, в связи с необходимостью резкого уменьшения объема у Тынянова возникла идея совсем другого типа предисловия — в тоне и духе самого сборника. Набросок такого предисловия сохранился. «I. Явление мнимого поэта. Читатель! Таковы и ваши представления о поэзии — леса и скалы или же младость и радость, свобода — народа [...] б-в Опубл. в сб. «Русская литературная пародия» (М. — Л., 1930). 537 Явление Тредиаковского. Простите — вы только это и знаете. А Роман Якобсон прочел двум филологам... г и они сказали: Державин. Писатели! Пишите много и разнообразно, не застаивайтесь... и прошу поэтому считать, что те поэты, которых вы видите здесь, но не читали, — так же похожи и не похожи на себя, как те, кого вы читали и видите здесь. Отражение, так сказать, тень от языка — мнимая поэзия. И есть поэты, в которых воплотится ваше представление. Явление циклизации. У него уже есть говор — как у испорченного граммофона, есть свой собственный кашель и свое пришепетыванье. Странное явление Полевого (как вырисовался непризнанный поэт). У него уже есть фамилии (о псевдонимах). Меньше всего я способен отрицать значение мнимых величин в литературе. Поэтому вымышленные, отраженные поэты становятся реальностью. Почему ею не стал Новый Поэт, почему стал Козьма». Далее идут неразвернутые пункты плана, в основном совпадающие с содержанием статьи «О пародии». Набросок кончается так: «VIII. Кого пародия забила, а кого Белинский — и это и то представление. Читайте все как настоящие стихи — и у вас получится впечатление среднего читателя о поэзии» (АК). В архиве Тынянова есть несколько планов работы о пародии. Из существенных пунктов в публикуемой статье никак не раскрыт лишь один — о карикатуре. Между тем о карикатуре и ее соотношении с пародией Тынянов думал давно. Еще в материалах к статье 1919 г. находим обширные выписки о карикатуре из работы А. Бергсона «Смех» (АК); в одном из блокнотов 1921 или 1922 г. в перечне «Opera на год» есть пункт «Пародия — карикатура» (АК), в другом, более позднем — пункт «Пародия в живописи и карикатура» (ЦГАЛИ, ф. 2224, оп. 1, ед. хр. 72). Насколько можно судить по самому подробному из сохранившихся планов (из 25 пунктов), этот раздел должен был стать одним из завершающих. Но следов какой-либо работы над ним не обнаружено. В некоторых своих разделах (о Хвостове, Шаликове) статья соприкасается с прозой Тынянова — в несколько списков осуществленных и предполагаемых художественных произведений наряду с «Кюхлей», «Восковой персоной», «Овернским мулом» и «Сандуновскими банями» входит рассказ (повесть?) о графе Хвостове. Впрочем «граф Хвостов» входил и в другой — очевидно историко-литературный — замысел Тынянова: «Отверженные» (первоначально — «Отверженные Фебом»). Сохранилось несколько планов (1929 — 1930 гг.) под этим заглавием, в которых Хвостов упоминается в соседстве с Шаликовым, Бобровым, Барковым, Тредиаковским и др. (о двух таких планах см. в комм, к статье об «Аргивянах» Кюхельбекера). Пародия занимала Тынянова с первых шагов научного пути и до начала 30-х гг. Взгляды его на эту проблему существенно менялись. Незаконченная работа 1919 г. прежде всего ставит проблему внутренних законов художественного произведения. Главное условие, при котором они осуществляются, — это «целостность художественного произведения, некоторый consensus, гармония между его элементами». Пародия нарушает это равновесие; в результате создается травестический комизм. Однако почему, ставится вопрос, «пародия в одно и то же время может иметь самостоятельную художественную ценность?» «Самостоятельная художественная ценность достигается тем, что при разрушении органического единства пародируемого произведения устанавливается новое органическое единство внутри этого комического мира». В статье 1919 г. рассматриваются те условия, которые делают «искажение» художественным, т. е. пародией. «Не всякое подчеркивание ценно и художественно, это доказывают те олеографии, где представлены люди с большими носами, пальцами etc. Важен выбор увеличиваемой или под- г Многоточие в оригинале. 538 черкиваемой детали — именно слабой, именно поддающейся подчеркиванью, и важна относительная соизмеримость ее с прочими частями. Пародия зарождается в результате восприятия напряженности, данной в литературном произведении. Еще немного усилить эту напряженность — и перед нами получится пародия. Напряженность неизбежна в результате типизирующего творчества вообще, творчества, из некоего живого материала извлекающего ряд основных линий, жестов, речей, что дает неминуемо фигуры схематизированные; поэтому даже область юмора, вообще говоря, труднее всего поддающаяся пародированию, в случае типизирующего юмора — открыта для нападений, — потому так легко и ядовито пародировал Гоголя Достоевский. Но если и вообще любое произведение или любую деталь, бесконечно вариируя, повторять, то из ряда а (первое произведение или деталь), а2(второе), аз, а4,... ускользает живое а и остаются мертвые знаки повторения: прим, два, три. Чем больше повторено произведение, или деталь, или манера, тем больше повторения оттесняют на задний план первоначальное содержание, оставляя на переднем плане сознания повторяемость его; притом, в отличие от повторного переживания (при повторном чтении того же произведения), оно будет переживанием повторности». Источником представления о повторяемости и о механизации живого как основе комизма был, по-видимому, «Смех» А. Бергсона. Согласно работе 1919 г., пародия — это «комическое произведение, имеющее объектом другое произведение или род произведений». Она «живет двойной жизнью — отраженным комизмом пародируемого и своим собственным комизмом». Этот вывод был опровергнут уже в «Достоевском и Гоголе». В конце 20-х годов, обратившись к цит. статье 1919 г., Тынянов вновь его отвергает. На последней странице рукописи 1919 г. он решительно написал: «Общая точка зрения неправильна. Примеры?» И новая работа начинается с примеров, оспоривающих представление о пародии как о жанре прежде всего комическом. (В подготовительных записях формулировки были еще резче: «Некомичность пародий; чем больше комизм, тем меньше пародийность». — АК.) Положение о необязательности комизма пародии, высказанное Тыняновым и в предисловии к «Мнимой поэзии», вызвало полемику (как и «Достоевский и Гоголь» — см.: |