Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. История литературы
 Скачать 3.68 Mb.
|
|
Л. В. Щерба. Избранные работы по русскому языку. М., 1957, стр. 94). 522 «Я хочу только, — подчеркивал Ромм, — увидеть эту прекрасную книгу переведенной и прочитанной моими русскими коллегами». Балли и Сешеэ отказались санкционировать перевод Ромма. В рукописных комментариях к материалам своего архива, поступившего недавно в ГБЛ (ф. 709), А. К. Соловьева сообщает, что после этого Ромм отказался от перевода. Автограф незаконченного перевода сохранился в его архиве (ед. хр. 32). Упомянем здесь же, что в 1925 г. А. К. Соловьева сделала доклад о Соссюре в ГАХН (см. «Бюллетени ГАХН», 1925, вып. 2, стр. 27). Концепция Тынянова возникла, конечно, в соприкосновении с кругом соссюрианских идей. Именно таков источник его представлений о синхронной литературной системе. Сравнивая их с учением Соссюра, можно усмотреть целый ряд аналогий. Так, систему функций-соотнесенностей можно сопоставить с языковым кодом — langue, а тексты, охватываемые этой системой, уподобить parole. Однако, поскольку, согласно Тынянову, каждое произведение является системой, оно предстает одновременно и как язык, и — по отношению ко «всей литературе» — как речь. Автофункция — это парадигматический параметр элемента, а синфункция — синтагматический. Но наиболее оригинальное отражение получило у Тынянова противопоставление синхронии и диахронии: он распространил системный подход на диахронию, хотя и не достиг той эвристической ясности, которая присуща противопоставлению Соссюра, — у Тынянова «самое понятие непрерывно эволюционирующей синхронической системы противоречиво» (пункт 8). Ср. в подготовительных записях к статье: «Противопоставление эволюции и синхронист[ической] системы ложно; синх[ронистическая] система (как соотношение) существует только под знаком дифференциальности, стало быть эволюция совершается каждый день. Каждое „новое” произведение, каждая „новая” глава etc. Вся разница — в том, что эволюционирует. Эволюция формальных элементов — эволюция функций» (АК). Несколько позднее в тезисах Тынянова и Якобсона «Проблемы изучения литературы и языка», подготовленных, в частности, статьей «О литературной эволюции», были прокламированы системный подход к истории литературы и снятие жесткого противопоставления «синхрония — диахрония». В научном мышлении самого Тынянова аспект эволюции, исторического движения, несомненно, господствовал. Характерным представляется термин «эпоха-система», с помощью которого он стремился закрепить соединение исторически-временного и синхронно-системного, избежать логической операции отключения временного аспекта. Один из интерпретаторов тыняновских взглядов писал о том, что в старой филологии «эволюции литературности не существовало», «литература расценивалась не годами, а столетиями» — «в действительности же литературная эволюция совершается значительно быстрее. Только при тех грубых средствах изучения литературы, которыми обладала старая наука о литературе, нельзя было видеть перманентной литературной эволюции, в результате которой литература в течение нескольких лет претерпевает радикальные изменения» (М. Аронсон. Кружки и салоны — в кн.: М. Аронсон и С. Рейсер. Литературные кружки и салоны. Л., 1929, стр. 33 — 34). Работы Тынянова давали опору для таких суждений, рисуя иногда «эволюционный скачок», совершившийся на протяжении очень короткого времени, — так, в статьях «200000 метров Ильи Эренбурга» и «Литературное сегодня», вышедших с интервалом в три с лишним месяца, зафиксированы резкие изменения, происшедшие с литературной потребностью в сюжетном романе. Развернутую полемику с Тыняновым о возможности перенесения в литературоведение методов женевской школы вел В. В. Виноградов в кн. «О художественной прозе» (Л., 1930), резко оценивая «Литературный факт» и «О литературной эволюции» как пересказ Соссюра (впрочем, упрек в «лингвистической контрабанде» предъявляется им и Эйхенбауму, и Шкловскому, и Бахтину — стр. 24 — 25; ср. рец. В. Волошинова на кн. Виноградова — «Звезда», 1930, № 2). Допуская в принципе транспозицию в литературу противопоставления «язык — речь» и возможность применения (по аналогии) понятия системы «как некоей общей для известного литератур- 523 ного круга нормы форм» (ср. именно такое толкование langue в 6-м тезисе «Проблем изучения литературы и языка»), он подчеркивал, что «langues в лингвистическом смысле и системы форм литературного жанра, литературной школы — принадлежат к [...] разным series», и находил у Тынянова «грубое смешение разных понятий в этой плоскости» (указ. соч., стр. 60). В противоположность Тынянову и Якобсону Виноградов настаивал на сохранении формулы «синхрония — диахрония» в ее первоначальном значении: «своеобразные langues литературных жанров» он был готов располагать в контексте «общего языка» рядом с социальными диалектами, но при этом синхронический контекст систем должен быть дан непосредственно (как он дан для носителя современного родного языка); поскольку же «при обращении к прошлым эпохам эта предпосылка отсутствует», возможно изучение langues только современной литературы. Ср. также: «Совсем не обязательно с точки зрения соссюровской гипотезы утверждение системности литературного произведения» (стр. 61). Ф. де Соссюр не был единственным лингвистическим источником Тынянова. В АК сохранился его рабочий блокнот (заполнялся около 1925 г.) с многочисленными выписками из кн. Ж. Вандриеса «Язык» (Тынянов пользовался парижским изданием 1921 г.). Выписки перемежаются набросками статьи — читая Вандриеса, Тынянов интенсивно осмыслял его в плане собственных идей о литературной эволюции и с помощью собственного терминологического аппарата. В описании исторических изменений фонетики, грамматики, словаря он искал аналогий, применимых в изучении литературы, прежде всего — истории литературы. Так, падение перфектных форм или образование новых вследствие смешения аориста и перфекта трактуются им как изменение формы в зависимости от изменения функции. «Многозначность» произведения (в разных историко-культурных контекстах) сопоставляется с полисемией, автоматизация литературных элементов — с превращением «полных» (значимых) слов в «пустые» (служебные) и. Особенно интересовало Тынянова отношение семантемы и морфем в слове. Отсюда следующий пункт в одном из планов статьи (в том же блокноте): «„Морфемы” и „семантемы” в литературе. Семантема, ее соотносительность. Семантема как функция. Литература как система семантем». Ср. с этим расширительным пониманием терминов «морфема» и «семантема» современное употребление их в еще более широком, культурологическом смысле: А. Моль. Социодинамика культуры. М., 1973. Отыскиваются следы аналогичного использования и другой лингвистической работы — книги Яна Розвадовского «Словообразование и значение слова» (Гейдельберг, 1904; немецкий конспект сохранился в бумагах Тынянова, АК) — в частности, его идеи расчленяющей апперцепции, создающей в языке как все более дифференцированные понятия, так и все более широкие родовые. Для Тынянова особенно важной здесь была мысль о том, что эти процессы совершаются путем включения некоторых элементов из старого представления (J. Roswadowski. Wortbildung und Wortbedeututig. Heidelberg, 1904, S. 87 — 92). Обращение Тынянова к лингвистике диктовалось нуждами методологии литературоведения. Представляется важным отметить, что часто подчеркиваемый разными авторами историзм Тынянова носил ярко выраженный теоретический характер. Не будет преувеличением сказать, что Тынянов подошел к тому пересмотру самих эпистемологических принципов изучения литературы, который, как показало время, осуществляется в форме длительного процесса и еще далек от завершения, а в области истории литературы по ряду причин протекает особенно сложно. История литературы представала как научная задача лишь при условии четкого теоретического осознания того, что отбирается для описания и как описывается, — и именно эти два предваряющих вопроса стали центральными в статьях о лите- и Ср. эту аналогию в предисл. Тынянова к сб. «Русская проза» (стр. 10). 524 ратурном факте и об эволюции. Предмет описания не явлен исследователю непосредственно — как сумма текстов и имен, заданных культурной традицией, но должен быть вычленен из общего культурного потока в виде специфического объекта. (Иначе говоря, предмет анализа историка литературы должен быть расподоблен с той литературой, которая предстает восприятию читателя.) История литературы, построенная на основе теории литературной эволюции, претендовала заменить и традиционный каталог персоналий и шедевров («история генералов»), и компендиум фактов, относящихся к области индивидуального генезиса (см. прим. 1), или сравнительно-исторических параллелей. Теория литературной эволюции мыслилась, таким образом, как некоторый метаязык. Интерес к проблеме эволюции — теории исторического развития в 20-х годах был общим для ряда русских ученых. Напомним, что Е. Д. Поливанов, разрабатывавший учение о фонетической эволюции, относил теорию фонетических конвергенции (см. прим. 21) «к лингвистической историологии (если применить к лингвистике термин профессора Кареева „историология” — т. е. учение о факторах исторического процесса, в данном случае о факторах исторических изменений в языке)» (Е. Д. Поливанов. Фонетические конвергенции. — «Вопросы языкознания», 1957, № 3, стр. 77). Знаменательной параллелью к сведениям о тыняновском замысле книги .«Эволюция литературы» представляется указание на то, что Поливанов «неоднократно говорил о существовании рукописи под названием „Теория эволюции языка”» (Е. Д. Поливанов. Статьи по общему языкознанию. М., 1968, стр. 318; см. там же предположение о судьбе рукописи), первоначальным и кратким вариантом которой была, возможно, небольшая книга «Понятие эволюции в языке», изданная в 1923 г. (на узбекском яз.). «Ни у одного поколения не было такого интереса к превращениям и изменчивости — эволюции, — писал Тынянов Шкловскому в начале 1928 г. — В тургеневское время и не думалось так, а почему мы это чувствуем? Верно, потому, что сами меняемся и мозг расширяется» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 723). В период затухания методологических дискуссий в конце 20-х годов вопросы, поставленные Тыняновым, не получили дальнейшей разработки; положения, которые были изложены в ст. «О литературной эволюции», а затем развиты в тезисах 1928 г., не нашли применения и в последующем научном творчестве Тынянова. Любая методология вынуждена устанавливать критерии корректности постановки научной проблемы. Как очевидно из статьи, неизбежность проблемы соотношения литературы и внелитературных рядов была ясна Тынянову к, и вопрос заключался в том, какому этапу изучения должна быть предложена эта задача как доступная собственно научному решению. Тыняновым утверждалась не относительная ценность исследования литературы как системы, с одной стороны, и роли «главных социальных факторов», с другой, а определялись методологические границы и постулировалась иерархия филологической мысли. В пунктах 10 — 12 и 15 статьи была намечена принципиально важная последовательность аналитического рассмотрения: от системы произведения к определению . ее места в «большой» системе целого литературного ряда и затем- — .выяснению соотнесенности с внелитературными социальными рядами. Но эта последняя задача в свою очередь подлежит расчленению. Социальная функция литературы понималась Тыняновым как сложная, многосоставная соотнесенность, изучение которой требует восхождения от «ближайших» социальных явлений, более прямо связанных с литературой (прежде всего жанры и стили нехудожественной речи), к «дальнейшим». В этой расчлененности и заключалось условие корректности постановки проблемы — центральной в теоретических к Ср. в воспоминаниях Л. Я. Гинзбург: «Среди старых моих бумаг сохранилась запись: „Ю. Н. на днях говорил со мной о необходимости социологии литературы...” Датирована эта запись началом июля 1926 года» (ТЖЗЛ, стр. 92). 525 спорах 20-х гг. Ср. о соотношении поэтики и социологии в указ. (стр. 521) статье Винокура, а также у Сакулина, пытавшегося снять противоположность формального и социологического подходов, прикрепляя их в своей методологической схеме к следующим непосредственно друг за другом этапам изучения: первому — имманентному, второму — каузальному («Социологический метод в литературоведении». М., 1925). Особый интерес представляет постановка вопроса об активной социально-культурной роли литературы — ее экспансии в быт (пункт 14); этот вопрос, затронутый в ст. о Блоке, а затем в «Литературном факте», снова обсуждался в последней теоретической работе Тынянова «О пародии» (особ. разд. 3 — 4). 1 Различение эволюции и генезиса чрезвычайно существенно для Тынянова и его единомышленников. См. статьи «Тютчев и Гейне», «„Аргивяне”, неизданная трагедия Кюхельбекера» и прим. к ним. В свете тех идей о литературной эволюции, к которым Тынянов пришел после 1925 г., различение эволюции и генезиса в его ранних работах представляется шагом в направлении к системному пониманию диахронии. Тынянов первоначально предполагал изложить проблему подробнее. Об этом говорят следующие пункты одного из планов статьи: «1. Каузальность и генезис. 2. Кондициональность и эволюция. 3. Генезис — изучение индивидуальной изменчивости. 4. Учение об изменениях ряда» (АК). Ср. в письме Тынянова к Шкловскому от сентября — нач. октября 1928 г.: «Книжка твоя „Матерьял и стиль в романе Льва Толстого „Война и мир” доставила мне радость. Основная мысль (перерастание, несовпадение генезиса с функцией) ни у кого и нигде так наглядно не выходила — можно щупать руками. Литература получается сплошь процессом. Это несовпадение при честном исследовании натягивает нос Переверзеву на его же материале» (ЦГАЛИ). Ср. сходную оценку Эйхенбаума в письме к Шкловскому от 16 сентября 1928 г.: «Есть беспорядок, есть места усталые, но есть и много замечательного — такого, что не может быть нигде и ни у кого кроме тебя. Главное — показать во всей остроте генезис и разницу между ним и историей — удалось очень и должно поразить в самое сердце. Осознание этой разницы дает право на смелость, которой лишены Переверзевы [...]» (ЦГАЛИ). Эйхенбаум, выдвигая проблему литературного быта, высказывался за «включение в эволюционно-теоретическую систему, как она была выработана в последние годы, фактов генезиса [...]» («Мой временник», стр. 50 — 53). Ср. также: Т. Гриц, В. Тренин, М. Никитин. Указ, соч., стр. 10. Одним из первых в русском литературоведении на недостаточность генетического изучения указал А. П. Скафтымов — в статье «К вопросу о соотношении теоретического и исторического знания в истории литературы» («Уч. зап. Саратовского университета», т. I, вып. 3, 1923; особенно важным представляется вписанный его рукой в оттиске, подаренном ГГ. Н. Сакулину, 6-й пункт резюмирующей части: «Всякое генетическое рассмотрение объекта должно предваряться постижением его внутренне-конститутивного смысла». — ГБЛ, ф. 264, 20. 13, л. 14). Однако генетическое описание покрывает для него всю область исторического изучения целиком. Тынянов же «расслаивает» ее на две сферы — собственно генетическую и эволюционную (несистемную и системную). С различением эволюции и генезиса связан у Тынянова еще один важный тезис. Едва ли не первым в литературоведении он понял значение «наблюдательного пункта» (точка зрения) исследователя как фактора, обусловливающего самый тип историко-литературного исследования и влияющего на его результат (ср. фундаментальное значение этого положения в современных естественных науках). Вопреки мнению Ц. Тодорова в его «Поэтике», представляется, что теоретические возможности противопоставления «эволюция — генезис» не исчерпаны и оно может быть заново осмыслено без растворения второго понятия в первом. 2 Ср. близкие к этому идеи А. Гильдебранда о превращении в искусстве действительных форм в относительные ценности — и всегда разные в зависимости от включения в ту или иную систему (Л. Гильдебранд. 526 блема формы в изобразительном искусстве. М., «Мусагет», 1914, стр. 67). С работами немецкой школы искусствознания конца XIX — начала XX в. члены Опояза были хорошо знакомы. Б. Эйхенбаум, как видно из его дневника (см. стр. 455 наст, изд.), в январе — феврале 1919 г. внимательно читал Г. Вёльфлина, взгляды которого сформировались, как известно, под влиянием Я. Буркгардта, К. Фидлера и А. Гильдебранда. 3 Ср. возражение В. В. Виноградова: «Формы соотношения внутри систем и формы сотношения между системами — явления разных плоскостей. Поэтому предполагать возможность одновременного соотнесения элементов одной системы с другими ее членами и с „подобными” элементами другой системы незаконно» («О художественной прозе», стр. 58). 4 Цитата из стихотворения «Современное» (1869). В ст. «Вопрос о Тютчеве» Тынянов сравнивает эту цитату и «стройный мусикийский шорох» из стихотворения «Певучесть есть в морских волнах...». 5 Терминологическое совпадение с Потебней («представление значения») не должно вводить читателя в заблуждение. У Потебни термин «представление» («Vorstellung» В. Гумбольдта) означает признак, который замещает собою другие, «представляет» их; это понимание отличается от общепринятого, что подчеркивал он сам (см., напр.: А. Потебня. Из записок по русской грамматике. Т. I — II. М., 1958, стр. 18). Представление, по Потебне, — это «внутренняя форма по отношению к тому, что посредством нее мыслится», это «не образ предмета, а образ образа» (А. Потебня. Мысль и язык. Изд. 4-е. Одесса, 1922, стр. 113 — 116). Тынянов заимствует свой пример из Я. Розвадовского (/. Roswadowski. Указ, соч., стр. 91). 8 Следующий далее абзац в журнальном тексте статьи отсутствует. 7 В письме к Шкловскому (середина марта — апрель 1927 г.) Тынянов писал об этом «рассказчике»: «Ты — приписываешь сюжету. Я докопался до жанрового определения „рассказа” в 20 — 50-е годы. „Рассказом”, оказывается, называется жанр, где непременно был рассказчик. Совершенно точные определения (я набрал их 4). Стало быть, „барон Б. ” — был жанровой наклейкой (на старый жанр), жанровым рудиментом». О Тургеневе Тынянов замечал в письме к тому же адресату от сентября — нач. октября 1928 г.: «Тургеневский рассказ есть русский рассказ XIX века, и замечателен». 8 Фраза в скобках в журнальном тексте отсутствует. Тынянов имел в виду такие работы Эйхенбаума, как «Путь Пушкина к прозе» (1922; см. в ЭПр), «Проблемы поэтики Пушкина» (1921; см. в ЭП) и доклад о поэзии и прозе (1920; см. публикацию Ю. М. Лотмана: Труды по знаковым системам, V. Тарту, 1971), вероятно ему известный (ср. прим. 4 к его рецензии на альманах «Серапионовы братья»); ср. также «Молодой Толстой» (Пб. — Берлин, 1922, стр. 33). У самого Тынянова эта проблема рассматривается на конкретном материале в статье «О композиции „Евгения Онегина”». 9 См. об этом: ПиЕС, стр. 46 — 48. 10 ПиЕС, стр. 42 — 45. 11 |