Книга первая Сильви и Бруно Глава 1 Долой хлеб! Даешь налоги!
 Скачать 1.81 Mb.
|
Глава 16Голоса и подголоски – Простите, я не совсем понял, что вы сказали, – послышался чей-то голос. Но он не принадлежал ни Сильви, ни Бруно (их я видел в толпе гостей, внимавших пению графа). По-видимому, говорил Мин Херц. Он повторил: – Я не совсем понял, что вы сказали. Но я уверен, что вы меня поддержите. Спасибо вам за внимание. Остался еще один куплет, – сказал он басом французского графа. И в наступившей тишине он запел: Теперь в деревне парочка живет Подальше от соблазнов и невзгод. Хоть благосостоянье не растет, Живут по средствам. Пашут круглый год. Бывает, что супруга занудит: «Ах, с мамочкою был бы просто рай! Ну, пусть у нас с недельку погостит…», Но Тоттлз, как разумный индивид, Ей отвечает: «Нет! Не искушай» Грянули аплодисменты. Певец снисходительно раскланялся во все стороны. – Это для меня такая честь! – воскликнул он, обращаясь к Леди Мюриэл. – Стать первым исполнителем этой изумительной песни. А какая музыка – это просто магия! Это новаторская музыка! Сейчас я ее проиграю, и вы поймете, что имеется в виду. Он сел за рояль, но тут обнаружилось, что ноты исчезли. Исполнитель с раздражением перевернул несколько клавиров на соседнем столе, но ничего не нашел. Леди Мюриэл стала ему помогать, потом присоединились остальные. Напряжение возрастало. – Что могло случиться? – возмущалась Леди Мюриэл. Никто ей не ответил даже предположительно. Но все были убеждены: после окончания романса к роялю никто не приближался. – Ничего страшного, – пытался успокоить общество певец. – Я исполню этот романс по памяти. Он сел за инструмент и принялся перебирать пальцами по клавишам – без видимого успеха. Вместо музыки выходил какой-то сумбур. Певец начал нервничать: – Какой-то злой рок! Угораздило же меня потерять ноты именно этой изумительной пьесы! И ведь никто не приближался к инструменту! Или их забрал тот мальчишка? Может быть, он – злоумышленник? – Не исключено! – согласилась Леди Мюриэл. – Бруно, где вы, дитя мое? Но Бруно не откликнулся. Казалось, оба ребенка исчезли так же, как эта волшебная музыка – может, даже вместе с нею. – Я думаю, эти дети решили нас разыграть, – сказала Леди Мюриэл. – Они где-то прячутся. Этот маленький Бруно – сущее бедствие! Предположение всем понравилось. Гости были не прочь поиграть в прятки, и некоторые стали искать детей. Они раздвинули все шторы, распахнули буфеты, заглянули под диваны – и никого не обнаружили. – Может, они убежали, пока мы слушали романс? – высказала новое предположение Леди Мюриэл. – Ну, конечно, они выбежали в соседнюю комнату. Графа это взволновало еще больше. – Через эту дверь никто не выбегал! – возразили два или три джентльмена. – Мы свидетели: она даже не открывалась. После этого откровения в комнате повисла мертвая тишина. Леди Мюриэл уже не рисковала делать предположения, во избежание худшего. Она только проверила, затворены ли окна. Они оказались заперты изнутри. Еще не совсем потеряв надежду, Леди Мюриэл вызвала домоправительницу и велела принести вещи детей. Через некоторое время испуганная домоправительница вернулась с вещами в руках: – Вот что мне удалось найти. Юные господа почему-то не зашли за ними. А что, детишки куда-то запропали? – Да, сейчас их что-то не видно, – уклончиво ответила Леди Мюриэл. – Оставьте их вещи здесь. Я сама одену детей, когда они придут. Две шапочки, выходной жакет Сильви пошли по рукам. На них смотрели с умилением. И то сказать: вещицы были премилые. Особенного изумления удостоились туфельки. Одна леди даже воскликнула не без зависти: – Это какие же миниатюрные ножки должны быть у той девочки! Одежду положили на оттоманку в центре зала. Гости, уже потерявшие надежду дождаться детей, распрощались и начали разъезжаться по домам. Остались еще человек восемь или девять. Граф в сотый раз поклялся, что он глаз с детей не спускал во время исполнения романса. Он позволил себе отвлечься на мгновение, когда закончил и стал кланяться публике. И в это момент оба младенца исчезли. Граф не успел договорить, как вдруг его прервали восклицания ужаса. Вещи исчезли. Потерпев фиаско с детьми, гости немного поискали одежду – скорее для очистки совести. А потом стали расходиться. Остались только четыре самых близких друга семьи. Граф опустился в мягкое кресло, тяжело дыша. – Кто-нибудь может объяснить, что это за дети? Зачем они пришли сюда? Почему так странно исчезли? Сначала музыка, потом они, а потом их вещи… Ну, музыка – это я понимаю. Но все остальное! Ничего не понимаю. Он мог бы еще продолжать свои рассуждения, но вдруг опомнился: – Уже поздно. Спокойной ночи. И он поспешно удалился. Я встал, чтобы следовать за ним. – Погодите, – воскликнул английский граф. – Вы не просто гость. Друг Артура – в этом доме как родной. – Благодарю вас, – ответил я, и мы, как настоящие джентльмены, сдвинули кресла и уютно расположились у камина, хотя там и не было огня. Леди Мюриэл положила на колени стопку нотных тетрадей и продолжала искать таинственно исчезнувшую музыку. – У вас никогда не возникало желания, когда вы держите сигару и смахиваете пепел, делать руками что-то еще (производить еще какие-то манипуляции)? Я знаю, что вы хотите сказать (обратилась она к Артуру, который открыл рот). Зачем двигать пальцами, когда движется мысль? Серьезные мысли мужчин и легкие движения пальцев при стряхивании пепла, у женщин – легкомыслие и замысловатые движения пальцев при вышивании. У каждого свое. Вы же это имели в виду? Артур заглянул в ее лукаво-жизнерадостное лицо и, снисходительно улыбаясь, ответил: – Да, именно это. – Покой тела и работа ума, – высказал я свое скромное мнение. – Один писатель сказал, что это и есть предел человеческого счастья. – Да, абсолютный покой, – иронически согласилась Леди Мюриэл, созерцая три тела, абсолютно покоящиеся в креслах. – Что до работы ума… – … это привилегия молодых врачей, – сказал английский граф. – У нас, стариков, нет такой потребности. Нам вообще пора на покой. – Не думаю, – возразил Артур. – Вы еще на многое способны. – Может быть, может быть… Но у вас есть преимущество. Нам время тлеть, а вам цвести. У вас есть еще интерес к жизни, которому нельзя не завидовать. И он не пройдет еще много лет. – Да, – согласился я. – Многие наши интересы простираются далее нашей жизни. Даже большинство. – Большинство – безусловно. И некоторые науки тоже. Именно некоторые. Математика, например. Ее интересы, на первый взгляд, безграничны. Ни одна форма жизни, ни одна раса разумных существ не имеет смысла там, где математика теряет свое значение. Но медицина, боюсь, стоит на других позициях. Допустим, вы открыли средство от болезни, которая до сих пор считалась неизлечимой. Без сомнения, этот волнующий момент преисполнен интереса. То есть интереса в меркантильном смысле – как источник славы и денег. Но что из этого следует? Пройдет несколько лет – и эта ваша болезнь перестанет существовать. Ну, и зачем тогда ваше открытие? Мильтон заставляет Иова обещать слишком много. От большой славы в небесах ожидает тебя нужда. Мало радости, когда твоя слава касается того, что теряет значение. – Во многих случаях никто бы не стал заботиться о новых открытиях в медицине, – сказал Артур. – Не вижу в этом смысла. Хотя и жаль, что пришлось бы оставить любимые учения. Лекарство, болезнь, боль, грусть, грех – опасаюсь, что все это связано больше, чем мы думаем. Избавьтесь от греха – и вы избавитесь от всего прочего. А пуще всего – от самомнения. Коль покоренье мира входит в ваши цели, Должны вы занести на памяти скрижали: Прекрасно, если вы победу потерпели, Но и другие пораженье одержали. Он вслушивался в красивые слова, как будто они ему понравились, и его голос, как музыка, растворился в тишине. – Военная наука – пример посильнее, – сказал Граф. – Без греха война невозможна. Любой ум, имевший в жизни важный интерес, не греховный от природы, всегда найдет для себя много дела (в продвижении по греховному пути). У Веллингтона может и не быть великих битв, однако… однако… Минуты через две он продолжил: – Если я вас еще не утомил, позвольте поделиться с вами проектами будущего, похожими на ночные кошмары. Они преследуют меня много лет. Я не могу переубедить себя. – О, расскажите, умоляю! – с придыханием воскликнул Артур. Леди Мюриэл отложила ноты и сложила руки на коленях. Граф охотно принялся за объяснения: – Идея, которая затмевает все прочие – это идея Вечности. Она сводит на нет любые человеческие интересы. Возьмем, например, чистую математику – науку, не зависящую от материальных предметов, науку чистых форм – допустим, окружностей и эллипсисов. В общем, того, что мы именуем дугами (кривыми) второй степени. Чтобы изучить их свойства, понадобится много лет (или столетий). Затем ученые перейдут к дугам третьей степени, и на это уйдет времени в десять раз больше. И вы думаете, что у кого-нибудь на это хватит хотя бы терпения, не говоря уже об интересе? И то же касается других наук: сделайте их абстрактными – и вы уничтожите всякий интерес. И когда я пытаюсь вообразить науку далекого будущего – лет через миллион – я спрашиваю себя: что дальше? Когда все будет изучено, останется довольствоваться знаниями, которые уже добыты. Пока занимаешься наукой, живешь – миллионы лет, а потом еще и вечность. Многовато для меня. Найдутся, пожалуй, люди, которые скажут, что лучше, когда есть конец. Придумали же буддисты нирвану. – Это половина правды! – возразил я. – Если жить для себя, то незачем. Но разве нельзя жить для других? – Безусловно! – патетически воскликнула Леди Мюриэл и укоризненно взглянула на отца. – Конечно, – согласился он. – Осталось только уговорить этих других, чтобы вы им понадобились. Это сейчас люди нуждаются в помощи, но когда-нибудь все потребности отомрут. И что же? – Да, – задумчиво сказал Артур. – Мне знакомо это чувство усталости. Я испытал его много раз. Я представлял себе ребенка, играющего в куклы и уже умеющего говорить. Вот он играет, играет, а потом говорит самому себе: «Лет через тридцать у меня будет столько игрушек – и что же? О, как я устал от жизни!». И вот через тридцать лет он становится важной государственной персоной и теперь играет в такие игры, которых он и вообразить не мог в детстве. И ему теперь открыты наслаждения, которых не мог бы выразить его младенческий язык. И вот вы не допускаете, что наше нынешнее общество пребывает во младенчестве в сравнении с тем, что будет через миллион лет? Ведь и тому ребенку никто бы не перевел слова «политика» на язык его детских понятий. Так может быть, и наш язык не знает слов, пригодных для описания далекого будущего? – Думаю, что я понял вас, – произнес Граф. – О чем бы вы ни говорили, смысл всегда один и тот же: небесная гармония превыше нашего понимания. Кстати, о гармонии. Мюриэл, дитя мое, спой нам, пожалуйста, колыбельную перед сном. – Да, пожалуйста, – присоединился Артур. Он поднялся и зажег свечи на пианино. – Этого романса еще не было. Сколько маленьких чудес В пенье Ариэля! Он спускается с небес, Чтобы мы взлетели. Он пропел это со страницы, которая была раскрыта перед ней. Граф сказал: – И наша маленькая жизнь похожа на летний день в детстве. Некоторые засыпают, едва настанет ночь. А других никак не уложишь спать. Он сказал это с печалью в голосе. – Им необходимы слова. Идем, дитя мое. Пора спать. |