Книга первая Сильви и Бруно Глава 1 Долой хлеб! Даешь налоги!
 Скачать 1.81 Mb.
|
Глава 13Обустройка Мин Херц развернул манускрипт, однако, вопреки ожиданиям, не стал его читать, а запел бархатным баритоном: – «Две тыщи фунтов в год – доход не мал! Джеймс Тоттлз с удовольствием сказал. – С такой солидной рентой, господа, По-моему, жених я хоть куда! Вторая половина мне нужна. А впрочем, этот лозунг устарел. Для радости дается нам жена: Примерно это я сказать хотел» Когда ж супруг вступил в права свои Случилось прибавление семьи: Едва лишь он успел супругу взять, Примчалась теща к ним и говорит: «Готовьтесь к переменам, милый зять. Я обустрою ваш семейный быт». «Я сам пока еще не инвалид», – Вот всё, что Тоттлз сумел пролепетать. Осесть не собираясь на земле, Он, тем не менее, купил шале, Потом еще поместье приобрел И ложу в Ковент-Гардене завел. Вот у него в столице особняк, Свой выезд, штат лакеев, повара… Он говорил: «Что наша жизнь? Игра!» Пожалуй, он тогда и думал так. Блюдя великосветский политес, Для обустройки он на всё готов. Он на рыбалку выходил в Лох-Несс В сопровождении морских волков. Хоть денег много он потратил зря, Но повторял на дню сто раз подряд: «Стремиться к простоте аристократ». Вот чем он думал, это говоря? Он низошел до самых низких, глубоких нот. Я вздрогнул и, отпрянув от объятий Морфея, осознал, что это пение, произведшее на меня гипнотическое действие, исходит от французского графа, а вовсе не от Мин Херца. Ученый старец, напротив, молчал, зачарованный чтением манускрипта. Наконец очнулся и он: – Прошу прощения, что заставил вас ждать. Это просто завораживающий текст. Боюсь, английский язык бессилен передать всю его экспрессию. Но, так или иначе, попробую! И он начал переводить: – «В одном городе, в самом сердце Африки, куда туристы обычно не добираются, аборигены покупали у торговца, заезжавшего к ним раз в неделю, только яйца. И это естественно, ибо их основной пищей было то, что на африканском языке именуется «гоголь-моголь». И когда торговец приходил, люди всякий раз набивали цену. Они устраивали аукцион, поднимая цену за каждое яйцо, так что последнее шло по цене двух, а то и трех верблюдов. Яйца дорожали каждую неделю, а люди всё пили свой гоголь-моголь и недоумевали, куда утекают все их деньги? Наконец, однажды они собрались и начали думать, и додумались до того, что все они ослы (в переносном, но очень определенном смысле). И когда торговец явился в следующий раз, один из туземцев вышел к нему и сказал: – Эй, ты, лупоглазый, почем яйца? Торговец ответил: – По десять тысяч пиастров за дюжину я бы, пожалуй, согласился, да и то по большой дружбе. Абориген ухмыльнулся и сказал: – О потомок достойных праотцев, а не уступишь за десять пиастров, да и то из уважения к твоим пращурам? Торговец погладил бороду и сказал: – Да я лучше дождусь твоих соплеменников! И стал дожидаться. Но абориген тоже ждал – чем всё это кончится. И они ждали вместе. И всё замерло…». Здесь рукопись обрывается на самом интересном месте, – сообщил Мин Херц. – Вечно эта неопределенность! Впрочем, и сохранившегося достаточно, чтобы мы через столь выразительную аллегорию познали глубины собственной природы и поняли, кто мы такие. В том смысле, что мы ослы. Подобно тем аборигенам, мы слишком доверяли умникам-реформаторам. И мы развалили наше образование – и не только его, но абсолютно всё, даже армию. О, если бы мы извлекли уроки из вашего опыта, а не доводили его до абсурда! Но уже поздно. Моя страна пришла в упадок, а сам я вынужден был покинуть родной дом из-за насаждения этой вашей Доктрины Политического Дуализма… – Извините, – сказал я. – Разве у нас была доктрина этого… Дуэлизма? – Не стоит извинений! – воскликнул Мин Херц. – Я люблю объяснять, и мне явно повезло с аудиторией. Дуализм – это синоним конкуренции. Мы тогда переживали период «обустройки». Начало ему положил трактат двух выдающихся особ с мировым именем (кстати, они ваши соотечественники). Трактат был о том, как нам обустроить наше государство – представляете, они нас поучали, как нам жить! За это им дали Гнобелевскую премию. – Что, уже и такая есть? – поинтересовался я. – Нет, но будет – загадочно ответил профессор . – Эти светила утверждали, что в каждом начинании, в каждом деле должны быть непременно две партии, со своими противоположными подходами. И мы поверили. У нас появились две политические партии – наподобие ваших вигов и ториев… – Наверное, это было давно? – предположил я. – Очень давно! – подтвердил Мин Херц. – Вспомним сначала, как шли дела у вас в Британии. Если я ошибусь, вы меня поправите. Я только повторяю то, что слышал от одного заезжего англичанина. Так вот, ваши две партии пребывали в постоянном конфликте, перехватывали друг у друга власть. Та партия, которой это удавалось, называлась правящей, а другая – оппозиционной. Правильно? – Да, – ответил я. – Сколько существует парламентская система, столько и эти две партии. Одна всегда за, другая против. – И те, кто за, – предположил Мин Херц, – обязаны заботиться о народном благе, когда речь идет о мире и войне, торговле и прочем? – Безусловно, – ответил я. – А задача тех, кто против (хотя обустройщики призывали не придавать их словам слишком большого значения), состояла в том, чтобы сорвать все начинания первых, не так ли? – Не то чтобы совсем так, – поправил я его. – Скорее в том, чтобы дать их начинаниям иное направление. Было бы непатриотично срывать то, что идет на пользу всей нации. А патриотизм в наших глазах – первая добродетель человека, тогда как отсутствие патриотизма – худшая из язв нашего времени. – Благодарю за любезные комментарии, – сказал Мин Херц, вынимая свой бумажник. – И мой корреспондент писал мне о том же. Если не возражаете, я процитирую выбранные места из его писем. Что до меня, то я согласен: отсутствие патриотизма – это язва. В это время из залы снова полился романс: Но время отрезвления пришло. Он понял: обустройка – это зло. Коль с дебетом не сходится кредит, Кого угодно это отрезвит. Чтоб не свести знакомство с Нищетой, Жене он крикнул, побелев, как мел: «Сударыня, союз наш – золотой!» Что только он под этим разумел? Добавил Тоттлз: «Я почти банкрот!» «Нам многого еще недостает! Вот зимний сад – как можно без него…» «Но блеск мишурный – это мотовство!» «А что же делать? Раз велит престиж, Тут хочешь иль не хочешь – заблестишь. На днях купила диадему я… А ювелир… Он попросту бесстыж» Сорвался Тоттлз и завопил: «Змея!» Эпитетом ужасным сражена, В истерику ударилась жена. А теща молвила: «Любезный зять! Вы прямо истукан – ни дать ни взять! Подайте капель! Вы забыли стыд! Дитя моё нисколько не змея! О золотая девочка моя!» «Да, золотая! – Тоттлз говорит. – О, я ослеп, мой бедный ум угас, Когда я выбрал вашу дочь, дурак, В нагрузку получив еще и вас!» «Да что же разоряетесь вы так?» – Съязвила теща. «Слушайте, мадам, В чужую жизнь вы влезли, словно тать. Ступайте с обустройкою к чертям! Вот это я вам и хотел сказать!» – Это как раз то, что мне писал этот джентльмен, ваш соотечественник. Позвольте процитировать: «Да, это, как Вы изволили выразиться, непатриотично. Оппозиция препятствует правительству во всем, ссылаясь на то, что законом это не запрещено. Такая деятельность называется легальным саботажем (некоторые предпочитают более наукообразный термин – “Легитимная Обструкция”), и это – верх демагогической виртуозности. Для оппозиции нет большего наслаждения, когда ей удается саботировать абсолютно все реформы для пользы нации». – Наверное, ваш знакомый не совсем корректно высказал свою мысль, – предположил я. – Оппозиция наслаждается, когда провал происходит по вине правящей партии. – Вы думаете, что он ошибся? – удивился Мин Херц. – Хотите, я прочту вам приложенную к письму вырезку из газеты? У вас отпадут последние сомнения. Это выдержка из доклада одного важного государственного деятеля прошлого столетия. Наши обустройщики рьяно подражали ему. В то время он как раз был в оппозиции. Слушайте: «Завершая сессию, следует с чувством глубокого удовлетворения констатировать, что враг потерпел поражение по всем направлениям. Осталось только преследовать его по пятам». Как вы думаете, какое событие вашей истории он имел в виду? – Понятия не имею, – признался я. – В нашей истории в прошлом веке было столько победоносных войн… Разве что речь об Индии? Да, это была одна из славнейших страниц. Он посмотрел на меня с сожалением: – Вы полагаете? А между прочим, оратор говорил о правящем кабинете. А упомянутое поражение – это не что иное, как следствие также упомянутого саботажа. Оппозиции удалось полностью парализовать работу правительства. И заметьте, говорится об этом «с чувством глубокого удовлетворения»! Я был потрясен этим фактом до немоты. Деликатно выждав несколько секунд, Мин Херц продолжал: – Это выглядело парадоксом, но только поначалу. Эта идея завладела умами жителей всего государства, став прямо-таки государственной идеей-фикс. Она пронизала во все поры нашей действительности. Это было начало конца, – вздохнул он. – Моя несчастная родина вряд ли оправится от такого потрясения. – Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном! – воскликнул я с участием. – Не терзайте себя. – Ни в коем случае! – возразил он. – Я должен завершить свой рассказ. Парализовать наше правительство труда не составило – оно и так уже... Впрочем, это не важно. Следующим шагом было введение в сельском хозяйстве священного принципа конкуренции (или всё того же Дуализма). Фермеры были поделены на две партии. Первые – «архаисты» – должны были пахать, сеять, убирать урожай и так далее. Второй была партия «инноваторов». – Чем же они занимались? – Инновациями, – ответил Мин Херц. – «Инноваторы» уничтожали плоды труда «архаистов». Тем и другим платили по итогам труда. Это называлось «насаждать обустройку». Сначала такая реформа показалась народу справедливой. – Очень интересно, – сказал я. – И чем все кончилось? – Тем, что людям пришлось изменить свою точку зрения, но было поздно. В конце концов «архаисты» не получили ничего, а «инноваторы» – всё. Потому что в итоге никакая созидательная работа уже совсем не выполнялась. Фермеры поначалу этого не замечали, пока не начали разоряться, и лишь потом додумались, что вся эта обустройка была затеей жуликов, которые потом поделили всю прибыль. Да... А как весело всё начиналось! Представьте себе, что один плуг тянут в противоположных направлениях две лошади и три осла, и он никуда не двигается. – Но мы никогда не делали ничего подобного! – завопил я в отчаянии. – Вам для этого недостало логики, – невозмутимо ответил он. Иногда лучше быть ду… Я хотел сказать: не быть умником. Только не принимайте это на свой счет. Я не имел в виду никого из присутствующих. Это было слишком давно. – И Доктрина Политического Дуализма принесла пользу хотя бы в чем-нибудь? – спросил я. – Ни в чем, – решительно ответил Мин Херц. – Одно время ее пытались «насадить» в торговле, но тут же отказались. Как вам это понравится: половина негоциантов раскладывает товары на прилавках, вторая половина их тут же уносит в неизвестном направлении. Думаете, покупатели были в восторге? – Не знаю, – сказал я откровенно. – Зависит от товаров. – В общем, так мы обустраивались несколько лет, – голос его дрогнул и снизился почти до шепота. – Кончилось тем, что мы были втянуты в войну. Произошло главное сражение. Наша численность была намного больше, но проклятая Доктрина Политического Дуализма была внедрена и в армии. И теперь половина солдат шла в атаку, а вторая тащила их назад! Страшно и стыдно сказать, чем это кончилось. Потом произошел переворот, и прежнее правительство было свергнуто. Меня самого обвинили в государственной измене за поддержку и пропаганду «аглицкого дурализма». Так выражалась новая власть. У меня конфисковали всё имущество и предложили «иммигрировать». – То есть вы тогда были за границей, и вам велели вернуться на расправу? – предположил я сочувственно. – Совсем наоборот, – сказал Мин Херц. – Просто я воспроизвожу их манеру выражаться. Мне сказали: «Все гадости для эфтой страны вы уже сделали, так почему бы вам не иммигрировать?». Их манера выражаться сокрушила меня, и я уехал. Когда у вас ума, простите, нет, Не суйтесь в управленье и бюджет. И чтоб была понятна мысль моя И чтоб грабли вам не наступать, Гоните обустройщиков, друзья! Вот что вам Тоттлз и хотел сказать. И он зарыдал, а потом рыдания сменились завываниями, и только потом мой собеседник вернулся к нормальной речи: – Но объясните мне вот какую вещь. Я не слишком ошибусь, если предположу, что в ваших университетах студенты экзаменуются на первых трех или четырех курсах и получают стипендию? – Безусловно, – ответил я. – Значит, вы их проверяете в самом начале карьеры и на этом ставите точку? – он не столько спрашивал меня, сколько уяснил этот факт для себя. – А где гарантия, что студент сохранит в памяти все знания, за которые вы его уже вознаградили? – Вероятно, никой гарантии, – вынужден был признать я (до сих пор мне эта мысль в голову не приходила). – А что вы можете предложить? Он улыбнулся и ответил: – Допустим, он проживет тридцать или сорок лет. Вот тогда мы его и проэкзаменуем. И такие опыты уже были! Выяснилось, что среднестатистический человек сохраняет в памяти не более одной пятой первоначального объема информации. Она забывается с постоянной скоростью. И тот, кому удалось забыть меньше всех, удостаивается наибольших почестей и стипендий за всю жизнь сразу. – Стоп! – закричал я. – Но, во-первых, откуда вы знаете, сколько человек проживет? – Это действительно проблема, – вздохнул Мин Херц, – но, в принципе, решаемая. Было бы желание. – Во-вторых, вы заставляете человека всю жизнь прожить без гроша, а потом платите ему, когда он в этом не нуждается. – Отнюдь! – воскликнул Мин Херц. – Он договаривается с торговцами, и они всю жизнь содержат его на свой страх и риск. А потом он получает стипендию и рассчитывается с лихвой. – Простите, с кем? – спросил я. – С процентами, – ответил он. – А если ему не дадут стипендии? – настаивал я. – Ведь такое тоже случается. – Случается, – согласился он, не добавляя ни слова. – Ну, и что тогда происходит с торговцами? Они разоряются? – Никогда! – воскликнул он. – Торговцы сами регулируют процесс. Когда они замечают, что человек забывает слишком много или быстро глупеет, они перестают его спонсировать. И вы бы видели, как он начинает освежать в памяти всё, что знал! – И кто же принимает экзамены? – спросил я. – Молодые люди, только что вышедшие из университета. Ведь они еще не успели ничего забыть. Они прямо переполнены знаниями. Да-с, забавное это зрелище, когда мальчишки испытывают стариков! Один мой знакомый экзаменовал собственного деда. Ситуация была щекотливая для обоих. Вообразите эту картину: экзаменуемый – лысый, как… Он снова замолчал. – Как что? – задал я идиотский вопрос. Да я и сам уже почувствовал себя дураком. |