Гаман-Голутвина. Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552

• Название: Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552
• Анкор: Гаман-Голутвина.doc
• Дата: 19.01.2018
• Размер: 2.11 Mb.
• Имя файла: Гаман-Голутвина.doc
• Тип: Книга; #14514
• страница: 22 из 26

из необходимости форсированного развития, пре­словутого ускорения — совсем как в годы первых пятилеток плановые задания были оценены как минимальные. При этом ускорение интер­претировалось сугубо формально: как рост темпов производства, в то время как Госплан считал необходимым концентрацию усилий на повы­шении жизненного уровня. Однако эта позиция не получила поддержки в ЦК: политика по-прежнему довлела над экономикой (18. С. 5-6).

Столь же традиционными были меры по чистке правящего но­менклатурного слоя. Чистка М. Горбачевым правящего слоя была впе­чатляющей: только на апрельском (1989 г). Пленуме ЦК КПСС было отправлено на пенсию 110 человек, избранных лишь три года назад с подачи самого Горбачева на XXVII съезде. Чистка на верхних этажах власти инициировала цепную реакцию на средних и нижних уровнях. При Горбачеве сменилось 66 процентов первых секретарей обкомов партии. Б. Ельцин в бытность главой Московской организации КПСС сменил 60 процентов первых секретарей райкомов (74. С. 51).

338

Согласно данным газеты "Монд", в 1985—1990 гг., ЦК КПСС претерпел более значительные изменения (на 86 %) по сравнению с пе­риодом 1935—1939 гг., когда масштаб чисток составил 77 процентов (273. С. 31).

Таким образом, в первый период перестройки технология "кон­струирования" элиты не претерпела значительных изменений по срав­нению с предшествовавшими периодами российской истории: верхов­ная власть энергично "чистит" правящий класс, а государство в лице КПСС в спешном порядке создает слой, способный, по его мнению, стать локомотивом модернизации. Таким образом, эта попытка модер­низации, как и предшествовавшие, была инициирована и осуществле­на государством: либеральная оппозиция конца 1980-х гг. как глашатай ценностей гражданского общества создавалась не диссидентами, а ли­беральным крылом ЦК КПСС: "независимая журналистика" взошла по указанию "сверху", а "наиболее дерзкие материалы первого рево­люционного периода гласности прежде, чем попасть на страницы газет, готовились за спиной официального Отдела пропаганды в кабине­тах яковлевского подотдела" — свидетельствует бывший зав. сектором идеологического подотдела А. Грачев, непосредственно принимавший участие в этом "литературном" творчестве (56. С. 110).

К началу 1980-х гг. номенклатура представляла собой "выеден­ное яйцо" (выражение И. Дискина), под оболочкой которого сложи­лись (в большинстве случаев слабо оформленные) кланы и корпора­ции, которым было явно тесно в ороговевшей оболочке и которые жда­ли своего часа для конверсии накопленных разнообразных ресурсов (финансовых, символических, политических и т.п.) в реальную поли­тическую власть или экономический капитал.

Важную роль в дальнейшей институционаализации групп инте­ресов сыграли Закон о государственном предприятии (1987 г.) и Закон о кооперации (1988 г.), давшие импульс процессу приватизации. Важ­ным этапом этого процесса стала XIX партконференция (1988 г.), объявившая, что целью реформ является эффективность механизма "сво­бодного формирования и выражения интересов и волеизъявления всех классов и социальных групп согласование и реализация этих интере­сов во внутренней и внешней политике государства" (52. С. 40). Это означало, что интересы как экономическая категория не просто легали­зовались, но превращались в приоритетный механизм управления, а субъекты интересов становились главным политическим актором.

339
Подобная эволюция в целом отвечала императивам развития, од­нако в соответствии с российской политической традицией маятник, миновав "золотую середину", устремился к другой крайности: если в условиях предшествовавшего развития политические потребности и цели были подавлены политическими императивами, а субъекты эко­номических интересов — государством, то сейчас правительству была отведена роль исполнителя воли заинтересованных групп. Не случай­но именно в этот период на смену представлявшейся в качестве соци­ально-экономического идеала социал-демократической экономической программе пришли идеи неоконсерватизма. Процесс консолидации групп интересов приобрел особо масштабный характер в 1989-1990 гг. Итогом этого процесса стало то, что государство фактически утратило способность эффективно выполнять функции административного уп­равления. Примечательной чертой произошедшей трансформации бы­ло то, что в отличие от демократической модели западного типа, в рам­ках которой государство, располагая значительными материальными ресурсами, сохраняет значительную степень автономии и является од­ним из ведущих политических акторов, государство периода перест­ройки было низведено до роли простого диспетчера в процессе взаи­модействия групп интересов.

Во многом этому способствовал воинственный антиэтатизм, ставший идеологическим знаменем перестройки. В очередной раз страна оказалась "впереди планеты всей". По нашему мнению, это произошло вследствие неконцептуальности осуществлявшихся преоб­разований: отсутствовало понимание сути ситуации, в которой находи­лось советское общество. Об отсутствии целостной продуманной кон­цепции реформ свидетельствуют мемуары В. Медведева, В. Фалина, В. Болдина и др. Так, В Медведев на вопрос о том, имел ли Горбачев, на­чиная перестройку, ее программу, отвечает отрицательно (см.: 139. С. 30). Суть перестройки заключалась в насущной необходимости постиндустриальной модернизации путем технологической револю­ции. Но руководство КПСС "поставило не на ту лошадь". К. Манхейм еще в 1935 г. писал, что новые средние слои не могут быть субъектом индустриальной модернизации: "Для того, чтобы чувствовать себя са­мостоятельными, им надо было бы разгромить крупные концерны, фа­брики, универсальные магазины. Если бы это было в их власти, они сразу бы остановили техническую рационализацию..." (136. С. 324-325). Тем более странно было ожидать, что эти слои станут мотором

340

модернизации в постиндустриальную эпоху, суть которой — в техно­логической революции, применительно к которой Дж. Бернхэм писал, что она характеризуется "революцией менеджеров" — формированием новой элиты, элиты организаторов-интеллектуалов в качестве реально­го субъекта развития в постиндустриальную эпоху.

Самое поразительное заключается в том, что возвратное движе­ние произошло именно на том историческом этапе, когда впервые в российской истории возникла реальная (а не формальная, как в начале XX в.) возможность перехода от мобилизационного типа развития к инновационному. Причем в данном случае совпали возможность и не­обходимость перехода к инновационной модели развития. Однако этот уникальный исторический шанс был упущен. И упущен не только вследствие неконцептуальности реформ, а в результате продуманного и сознательного выбора: произошел отказ от идеи развития в обмен на экономическое господство номенклатуры. Таким образом, этот период стал еще одним подтверждением особо значимой роли политической элиты в системе факторов российского политического развития.

На первый взгляд может показаться, что подобное возвратное движение не исключает модернизации; выше было показано, как воз­вращение из императорской России в Московское царство сопровож­дало индустриальную модернизацию 1920—30-х гг. Однако внима­тельное изучение механизма модернизации 1920—30-х гг. убеждает, что суть тогдашнего (лишь по видимости возвратного) движения за­ключалась в том, что технология модернизации воспроизвела матрицу традиционной культуры, а не стала механической реставрацией. По­добная модель, как показал опыт индустриальной модернизации СССР и стран Юго-Восточной Азии, является единственно успешной моде­лью модернизации традиционного общества (советское общество, не­смотря на успешное осуществление индустриальной модернизации первой половины XX в. и в середине 1980-х гг. во многом оставалось обществом традиционного типа с точки зрения приверженности систе­моцентричному типу идентификации). И наоборот, разрушение куль­турной традиции, сколь бы суперсовременными ни казались модели, призванные прийти на смену традиционным, всегда чревато регрес­сом. Кроме того, следует иметь в виду, что ставка на устаревшие моде­ли никогда не приводит к их буквальному воплощению: процесс, как правило, возвращается в точку, более уязвимую, чем та, что была из­брана в качестве эталона. Таким образом, выбор реформаторов эпохи

341

перестройки в пользу казавшейся им суперсовременной модели — це­ной разрушения традиции — закономерно обернулся возвратом к наи­более архаичным формам воплощения избранной модели.

Однако все происшедшее в период перестройки выглядит впол­не логичным, если учесть, что политическая элита перестройки — это элита "второго этапа" своей эволюции, для которой главной интенци­ей становится инстинкт наследования. Поэтому конверсия власти в собственность, а точнее, слияние власти с собственностью, и стало ос­новным побудительным мотивом перестроечной элиты в условиях сла­бости верховной власти.

Представление о глубинных побудительных мотивах дают эпи­зоды из биографий главных действующих лиц. Советник М. Горбачева А. Грачев вспоминает: когда во время визита четы Горбачевых во Францию Даниэль Миттеран предложила Раисе Горбачевой, похвалив­шей за завтраком поданный на стол мед, подарить несколько ульев для ее загородного дома, та, всплеснув руками, с укором сказала Горбаче­ву: "Сколько раз я тебя просила, Михаил Сергеевич, отказаться от го­сударственных дач и взять хоть крошечный участок земли! Ведь у нас до сих пор ничего своего нет — улья негде поставить!" (56. С. 74).

Действительно, советская номенклатура — "господствующий класс" советского общества, как определяет его Джилас, Восленский и другие авторы, как никакая иная элита, была бесправным служилым классом. Наделенная весьма скромными благами по сравнению даже с западным средним классом, советская номенклатура должна была по­стоянно их отрабатывать, "вечно страшась того, что полученное вчера заберут обратно завтра. Даже самые высокопоставленные чины проле­тарского государства в глубине души действительно оставались проле­тариями, ибо не имели ничего, да и не значили ничего, невзирая на свои способности и заслуги, вне официально подтвержденной очеред­ным руководителем суммы привилегий и благ" (56. С. 74). Именно противоречие между правом распоряжения — действительно крайне широким, в отдельные периоды практически неограниченным — и правом владения, вернее, отсутствием такового, стало ключевым про­тиворечием сознания советской номенклатуры, противоречия, ставше­го одним из побудительных мотивов перестройки.

В этой связи следует оговориться, что сводить суть перестройки как неудавшейся модернизации исключительно к этому мотиву непра­вомерно; импульсом перестройки стал крайне сложный комплекс мо-

342

тивов и побуждений, среди которых присутствовало и стремление уме­ренной части партийно-государственного аппарата к частичной модер­низации политической системы посредством устранения ее наиболее архаичных качеств; и стремление либеральной части интеллигенции к радикальной трансформации системы по европейскому типу; и стрем­ление практически сформировавшихся групп интересов разрушить тесную оболочку ставших практически рыночными теневых экономи­ческих отношений и т.д. Однако именно дисфункция политической элиты, в основе которой — глубокий разлад между правом распоряже­ния и правом владения, стала в системе противоречий советского по­литического развития доминирующей. Ведущим это противоречие стало вследствие того, что оно было приоритетным для наиболее ак­тивной, почти пассионарной, воскрешающей в литературной памяти образы лидеров первоначального накопления — радикально-либераль­ной части номенклатуры, рвущейся из цековских и министерских ка­бинетов в "капитаны" большого бизнеса.

Как было показано выше, это противоречие, являющееся прояв­лением традиционного для "служилой" элиты противоречия между властным статусом в обществе и подчиненным, приниженным по от­ношению к верховной власти реальным положением, а также времен­ным и условным характером привилегий, и прежде побуждало элиту к бунту под лозунгом "привилегии без службы": достаточно вспомнить противостояние "царь — бояре", ставшее центральным для правления Ивана Грозного; аристократическую фронду начала XVIII в., укрощен­ную Петром I. Настоящим успехом такого рода бунт правящей среды увенчался в 1762 г., когда Манифест о вольности дворянской воплотил заветную мечту служилой элиты — "привилегии без службы", и даже сильная царица Екатерины II вынуждена была отступить.

Проведенный выше анализ показал, что исход противостояния "верховная власть — правящий класс" зависит от "весовых категорий" борющихся сторон, а победа нередко сопряжена с применением наси­лия (на войне, как на войне: право силы всегда выше силы права) : ли­бо верховная власть "чистит правящий класс" (как это практиковали Иван Грозный, Петр I и Сталин), либо правящая среда посредством дворцовых переворотов умеряет самодержавие (недаром А. де Кюстин назвал Россию абсолютной монархией, умеряемой цареубийством).

Определяющим фактором этого противостояния является пози­ция верховной власти. Однозначная оценка фигуры Горбачева в этом

343

контексте выглядит существенным упрощением; скорее речь идет о сложной эволюции позиций — от лозунгов возвращения к "истинному социализму" — социализму "с человеческим лицом", к признанию не­обходимости рыночных реформ и трансформации союзного государст­ва по модели, соответствующей рыночной матрице (объективный ана­лиз Ново-Огаревского проекта убеждает в его соответствии модели глобального федерализма). Представляется, что применительно к зре­лым этапам этой эволюции психологическое стремление конвертиро­вать условные привилегии в нечто осязаемое стало доминирующим.

Условием успеха рыночной пассионарности радикально-либе­рального крыла номенклатуры стала пассивность ее оппонентов — приверженцев иной линии. Весьма красноречива в воспоминаниях В. Болдина характеристика участников последних Пленумов ЦК КПСС : "В последние полтора года (советского режима — О. Г.) в зале заседа­ний пленумов сидели тени-силуэты великого прошлого" (27. С. 250). Сколь разительно отличается этот стиль от жестко-оборонительной ре­акции на попытки посягательства на свои прерогативы в предшество­вавшие периоды: достаточно вспомнить июньский (1957г.) Пленум; ведь участники Пленума ЦК КПСС боролись не только за судьбу Н. Хрущева, но и за собственную безопасность, которая могла оказаться под угрозой в случае победы сталинистского крыла высшего эшелона политического руководства (Молотов, Каганович, Маленков) над сто­ронниками Хрущева. В этом же контексте следует вспомнить еще более знаменательный октябрьский (1964 г.) Пленум ЦК КПСС, означавший победу сторонников курса на "стабильность кадров" в противовес во­люнтаристскому третированию аппарата со стороны Хрущева.

Однако на наш взгляд, интерпретация обстоятельств трансфор­мации советской политической элиты как обусловленной исключи­тельно субъективными мотивами, неадекватна, ибо подобное рассмот­рение оставляет "за кадром" объективные основания этого процесса. Представляется, что главной предпосылкой трансформации модели элитообразования стало неуклонное снижение потребности в мобили­зационных методах развития, формирование предпосылок для перехо­да к органическому, эволюционному, экономико-центричному типу развития. Факторами этого процесса стало обретение экономической мощи, сопоставимой по ряду показателей (среди которых, впрочем, от­сутствовали качественные) с наиболее развитыми государствами, до­стижение военно-стратегического паритета с США и т.п.

344

В контексте трансформации политико-центричного общества в экономико-центричную систему перспективы эволюции служилой элиты в сообщество "красных капиталистов" выглядят вполне естест­венными. Именно по этой модели была осуществлена китайская реформа. Однако итоги российских реформ весьма существенно отлича­ются от сходных по рыночной направленности китайских преобразо­ваний. На наш взгляд, причина отличий заключается в том, что высту­пающая главным политическим субъектом реформ политическая эли­та находилась в состоянии глубокого внутреннего раскола. Выше отме­чалось, что внутриэлитное противостояние "верховная власть — пра­вящая среда" является константой российского политического разви­тия. Отмечалось также и то, что внутриэлитные конфликты отнюдь не ограничиваются линией "царь — бояре", более того, множественные расколы внутри самого правящего слоя являются имманентной харак­теристикой сформированной на основе "служебного" принципа элиты — и в связи с особой конкурентностью кандидатов в процессе рекрутирования элиты, когда они рассматривают друг друга в качестве со­перников; и в связи с полиэтническим характером "служебной" элиты, и в связи с перманентной жесткостью политического режима. Однако если подобная, внешне относительно монолитная, но внутренне неус­тойчивая элитная система способна выполнять управленческие функ­ции в командно-административной системе, то трансформация самой системы предъявляет повышенные требования к элите по части ее вну­тренней сплоченности. Парадокс в том, что осуществление модерниза­ции в условиях России требует мобилизации, даже если содержание модернизации — отказ от мобилизационной модели развития. Между тем уровень внутриэлитного противостояния на рубеже 1980—90-х гг. превысил критические пороговые значения. Симптомом тому служит то обстоятельство, что показатели противостояния внутри правящего слоя существенно превысили показатели дихотомии "элита — массы". Достаточно сопоставить оценки, тон, стилистику мемуаров М. Горбачева, И. Фролова, В. Гришина, А. Громыко, Э. Шеварднадзе, А. Яковлева, Г. Арбатова, А. Черняева, Г. Шахназарова, Ф. Бурлацкого, В. Крючкова, А. Грачева, А. Добрынина, С. Ахромеева, Г. Корниенко, Е. Лигачева, В. Болдина, В. Медведева, Р. Косолапова, В. Павлова, В. Воротникова (316; 280*; 10; 290; 291; 297; 32; 56; 69; 15; 132; 27; 113; 51; 57; 58; 139; 123; 300; 43; 187; 188), чтобы понять, что степень про­тивостояния внутри правящего слоя была существенно выше, чем по

345

линии противостояния "элита — массы". О глубине раскола КПСС свидетельствовала реакция делегатов XXVII съезда КПСС на выступ­ление лидеров противостоящих течений в партии и обществе — вы­ступавшие с трибуны съезда секретари ЦК КПСС А. Яковлев и Е. Ли­гачев одинаково были встречены "бурными, продолжительными апло­дисментами". Даже в рамках одного идеологического отдела ЦК КПСС существовали "параллельные структуры" — с одной стороны, официальный Отдел пропаганды, подчиненный Лигачеву, с другой — не менее легальный "подотдел" Яковлева с коллективом собравшихся вокруг него сотрудников и журналистов (56. С. 109). Расколотая в та­кой степени элита вряд ли могла обеспечить эффективность реализа­ции модернизационного проекта — известно, что в число важнейших предпосылок успешной демократической модернизации входит необ­ходимость национального единства и высокая степень консолидации общества. Теоретические исследования и практический опыт успеш­ных демократических трансформаций убеждают, что проблема нацио­нального единства и идентификации "действительно решается до на­чала процесса демократизации" (148. С. 53).

Реформы 1990-х гг. означали попытку полномасштабной транс­формации традиционной для России модели рекрутирования элит: за­мену "номенклатурного" принципа иным — основанным на делегиро­вании крупными экономическими субъектами своих представителей во власть, то есть принципом владения.

346