Гаман-Голутвина. Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552

• Название: Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552
• Анкор: Гаман-Голутвина.doc
• Дата: 19.01.2018
• Размер: 2.11 Mb.
• Имя файла: Гаман-Голутвина.doc
• Тип: Книга; #14514
• страница: 21 из 26

Этапы и специфика трансформации мобилизационной модели элитообразования в позднесоветский период
Как показала исторически первая попытка трансформации мо­билизационной модели развития, предпринятая на рубеже XIX—XX вв., возможности трансформации этой модели предопределены степе­нью востребованности экономических методов управления, а также способностью потенциального субъекта развития по инновационному типу в полной мере использовать объективные предпосылки перехода к инновационной модели развития и соответствующему типу элитооб­разования. Процесс трансформации сложившейся в условиях совет­ской политической системы модели элитообразования занял почти че­тыре десятилетия — с начала 1950-х гг. до начала 1990-х гг. и прошел три стадии, хронологически совпадающие с периодами руководства страной Н. Хрущевым, Л. Брежневым и М. Горбачевым. Корреляция периодизации этого процесса с политическим руководством конкрет­ных лидеров не случайна, а определена тем обстоятельством, что в ус­ловиях мобилизационного развития влияние первого лица государства на политический процесс столь велико, что существенное изменение персонального состава высшего руководства, как правило, знаменует значительные изменения и в функционировании политической систе­мы.

Импульсом первой попытки трансформации мобилизационной модели развития послужил вызванный физическим уходом творца этой системы — И. Сталина — политический кризис. Характерной чертой этой попытки, связанной с именем Н. Хрущева, был ее преиму­щественно внешний характер — либерализация режима без изменения его "несущих конструкций" и ключевых принципов. В равной степени

313

это относится и к трансформации механизмов элитообразования и элитной ротации. Это обстоятельство традиционно вменяется в вину Хрущеву как результат непоследовательности его политики реформ, как следствие его попыток "перепрыгнуть пропасть в два прыжка" (У. Черчилль).

Между тем, как указывалось выше, характер политической сис­темы и соответствующая ей модель элитообразования не есть предмет произвольного выбора, а предопределены типом развития общества. В этой связи следует отметить, что вместе со Сталиным не ушли в небы­тие обстоятельства, актуализировавшие необходимость использования мобилизационных механизмов развития (а значит, не ушла и потреб­ность в соответствующей этому типу развития модели элитообразова­ния). Речь идет о сохранении значительной степени внешнеполитиче­ского напряжения (как минимум, дважды в период руководства Хру­щева чреватого серьезными кризисами), вынуждавшего поддерживать высокую степень милитаризации экономики. Необходимость создания новых систем вооружений и форсирование экономического развития в целом ложились критическим бременем на экономику и вызывали на­пряжение в системе "элита—массы". Анализ текста воспоминаний Хрущева, а также свидетельства близко знавших его лиц показывают, что высокий уровень боеготовности Вооруженных Сил страны был до­минантой мышления Хрущева как руководителя государства.

Вторым обстоятельством (отчасти являющимся результатом первого), актуализирующим потребность в использовании мобилиза­ционных механизмов, была старая болезнь отечественной экономики — дефицит значимых для развития ресурсов, хотя и не столь острый, как в период войны или первые послевоенные годы. Прежде всего речь идет о критическом состоянии сельского хозяйства, превращавшего снабжение населения продуктами питания в первоочередную экономи­ческую и даже политическую проблему (одним из предлогов отстране­ния Маленкова от должности руководителя правительства в 1955 г. бы­ло критическое состояние сельского хозяйства, за которое он в качест­ве члена Политбюро отвечал в последние годы жизни Сталина). Не случайно кампания по освоению целины планировалась как военная операция (142. С. 77).

Крайняя слабость объективных предпосылок отказа от мобили­зационных механизмов в экономике и политике означала, что полити­ческие задачи государства опережали экономические возможности его

314

населения. Это, в свою очередь, предопределяло необходимость сохра­нения мобилизационных методов развития, а значит — и принципов номенклатурно-бюрократической модели элитообразования: приори­тет госслужбы в качестве механизма рекрутирования политической элиты; безусловное доминирование политической элиты над эконо­мической; сохранение двухкомпонентной структуры политической элиты ("верховная власть — правящий класс", противоречие между которыми является основным политическим противоречием системы элитообразования мобилизационного типа); высокая степень монопо­лизации власти и информации, а также централизации властной иерар­хии; и, с оговорками, сохранение чистки в качестве механизма элитной ротации — хотя ее характер, масштабы и способы осуществления не­соизмеримы с жестокостью сталинской поры.

Поверхностный характер осуществленных Хрущевым преобра­зований тем более очевиден, что потребность реформации системы власти была непосредственным порождением самой мобилизацион­ной политической организации. В третьей главе настоящей работы указывалось, что истощение психологических ресурсов населения есть неизбежное следствие масштабного использования мобилизаци­онных механизмов. Не составили исключения и 1950-е гг., последовав­шие за самым масштабным в отечественной истории использованием механизмов мобилизации. Всеобщее перенапряжение, усталость от бесконечного страха и всеобъемлющей милитаризации стали домини­рующими импульсами в сложном комплексе причин, инициировавших либерализацию режима в период руководства Хрущева. Очень точно это настроение выразила С. Аллилуева: "Людям хочется ... эгоистиче­ского счастья, ярких красок, звуков, фейерверков, страстей...хочется, чтобы жизнь стала европейской наконец-то и для России; ... хочется повидать все страны мира, жадно, скорей, скорей! Хочется комфорта, изящной мебели и одежды вместо деревенских сундуков и зипунов. ... Разве осудишь все это, когда это все так естественно после стольких лет пуританства и поста, замкнутости и отгороженности от всего ми­ра?.." (6. С. 16-17).

Это настроение не случайно выражено именно в воспоминани­ях дочери главы государства, ибо не будет большим преувеличением сказать, что стремление к стабилизации, усталость от бесконечного страха и перманентного перенапряжения (от репрессий не был застра­хован никто. Н. Хрущев вспоминал: "Это могло случиться с любым из

315

нас"— См.: 287. С. 227) были свойственны высшим слоям советского общества, быть может, в большей степени, чем внеэлитным слоям, ибо, как указывалось выше, хотя объектом террора было все общество, высшие слои подвергались особенно интенсивным чисткам, а степень ответственности руководства была выше, чем рядовых работников. Поэтому избавление от страха и страстное стремление к стабилизации своего положения стали доминантой сознания управленческого слоя. "Как маршалы Наполеона устали в конце концов от войн и опасностей и хотели спокойной жизни в своих дворцах, так и министры, маршалы и секретари обкомов, всецело обязанные Сталину своим возвышени­ем, устали от болезненной его подозрительности, от страха репрессий, от ночных бдений в своих кабинетах. Многие из них устали и от необ­ходимости прибегать к постоянному насилию в своих областях, ведом­ствах, чтобы выполнить непомерные планы заготовок или указания об очередной идеологической кампании" (142. С. 89-90).

Выразителем этих настроений и стал Хрущев. Более того, анти­сталинистский пафос его правления (при всей сложности мотивов по­литики десталинизации Хрущева, среди которых весьма существенное место занимала борьба за власть, победу в которой обеспечил курс на десталинизацию) может продемонстрировать глубину психологичес­кой травмы сильной и одаренной личности, вынужденно функциони­рующей в качестве пресловутого "винтика" могущественной системы. Причем в данном случае речь идет не только об индивидуальной судь­бе Хрущева, а о сознании и психологии всего элитного слоя, ибо пра­вом не быть "винтиком" в условиях этой системы обладало только од­но лицо — персонифицировавшее верховную власть. Глубина психо­логической травмы элитного слоя отягощена тем, что управленческий аппарат, облеченный весьма широкими полномочиями по отношению к управляемой массе населения, был абсолютно бесправен перед ли­цом верховной власти — более бесправен, чем внеэлитные слои перед правящим слоем. Если обычный гражданин мог позволить себе прове­сти выходной день или отпуск по своему усмотрению, то высшие ли­ца государства были лишены такого права. Н. Байбаков вспоминал, что в связи с совещанием у Кагановича, проводившемся в воскресный день (что не было в то время редкостью), он опоздал на собственную свадьбу (18. С. 28). Отпускные планы членов Политбюро регулирова­лись указаниями генерала Власика, начальника охраны Сталина. "Все было расписано точно. Даже где, когда отдыхать семьям руководите-

316

лей. Обычно звонил генерал Власик, назначал место отдыха. Так рас­порядился Сталин". (5. С. 289). Чем не крепостные, хотя и высокооп­лачиваемые! В сочетании с колоссальной ответственностью в делах госуправления, цена которой нередко — жизнь и свобода — это созда­вало психологическую ситуацию, сходную положению между молотом и наковальней, и до такой степени сплющивала личность, что снятие пресса инициировало взрыв противодействия, по мощности равный силе давления.²

Анализ эмоционально окрашенного текста воспоминаний Хру­щева, а также многочисленные свидетельства хорошо знавших Хруще­ва людей позволяют предположить, что его многочасовые монологи-исповеди, иногда похожие на исповедь-проклятье в адрес почившего тирана, выполняли функцию своеобразной терапии по психоаналити­ческому типу.

Противоречивость и поверхностный характер осуществленной Хрущевым трансформации системы элитообразования во многом обусловлены теми обстоятельствами, что у самого реформатора, по его собственному признанию, были "руки по локоть в крови".¹ В публика-

¹ Антисталинизм Хрущева во многом был продиктован эмоциональ­ным всплеском против жесточайшего сталинского прессинга. О степени ненависти к Сталину его самого ближайшего окружения говорят много­численные свидетельства. Уже на второй день после смерти Сталина,до похорон,по распоряжению Берии весь обслуживающий персонал "ближ­ней" дачи был разогнан и вышвырнут буквально на улицу; мебель и ве­щи вывезены,"как будто сам дух и воспоминания о Сталине были нена­вистны" (6. С. 22). Берия не скрывал торжества (6. С. 10). Буквально че­рез несколько дней после похорон Сталина Хрущев обрушился с бранью на К. Симонова в связи с публикацией статьи последнего в "Литератур­ной газете" от 19 марта 1953 г., в которой писатель провозгласил глав­ной задачей литературы отразить роль Сталина в истории страны, и по­требовал смещения Симонова с поста главного редактора газеты (232).

² Поверхностный характер либерализации проявился, в частности, в том, что чистки органов тайной полиции затронули прежде всего испол­нителей (Хрущев приказал исключить из партии и лишить воинских званий около ста генералов и полковников МВД—КГБ в отставке из числа тех, кто в 1930-е гг. занимал руководящие посты, принимал активное участие в репрессиях или же слишком много знали о внутрипартийных интригах—См. 259. С. 462} и сотрудников секретариа­та и охраны Берии (Мамулов,Людвигов,Саркисов),между тем,как мини­мум двое из тех.кто действительно были близки к Берии — Круглое и Се-, ров — были назначены министрами внутренних дел и госбезопасности.

317
циях последнего времени приведено немало свидетельств тому, что в период репрессий 1930—40-х гг. Хрущев был не пассивным наблюда­телем, а их активным участником — и в бытность первым секретарем МК и МГК в 1935—38 гг., и в качестве руководителя Украины в 1938— 39 гг. он принимал непосредственное участие в репрессиях, в ряде слу­чаев инициируя их (208. С. 168). Более того, Хрущев был одним из не­многих руководителей, лично принимавших участие в допросах пар­тийных работников в тюрьмах НКВД (208. С. 168; см. также: 259). Ак­тивное участие Хрущева в проведении репрессий в Москве и на Укра­ине подтверждают воспоминания Кагановича (294) и Молотова (293).

Указанные обстоятельства во многом обусловили поверхност­ный характер политических преобразований Хрущева, ставших по­пыткой реформирования системы в целом и механизмов элитной рота­ции в частности посредством либерализации, смягчения сложившего­ся при Сталине порядка без изменения сущностных компонентов этой системы, в том числе, принципов элитообразования. Однако главной причиной поверхностного характера хрущевских реформ был тот факт, что по существу они не были реформами — если понимать по­следние в качестве концептуального системного преобразования. По­нятие "реформы Хрущева" весьма условно. Проблема в том, что при­званный быть субъектом преобразований, Хрущев сам был "продук­том" этой системы, как он сам о себе говорил. Он предстал воплоще­нием главного противоречия мобилизационной системы элитообразо­вания — между верховной властью и правящим слоем: личность, сформировавшаяся в качестве одного из главных "винтиков", стала единственным "не-винтиком". Именно эта характеристика дает ключ к интерпретации характера трансформации модели элитообразования мобилизационного типа, связанной с именем Хрущева.

Проблема в том, что вследствие инициируемого "сверху" харак­тера импульсов развития условием эффективности мобилизационной системы является концептуальное понимание первым лицом государ­ства сути этой системы и механизмов ее функционирования. Сталин был создателем концепции этой системы — пусть упрощенной, но по-своему логичной. Вышедший из пресловутой плеяды "практиков", призванных не рассуждая выполнять предначертания вождя, Хрущев в полной мере продемонстрировал противоречивость функционирова­ния этой системы элитообразования, по существу предопределявшей невозможность преемственности власти. Драматизм личной судьбы и

318

неудавшихся преобразований Хрущева в полной мере убеждают, что личность, сформировавшаяся в качестве "винтика", не способна быть эффективной в качестве верховной власти, так как функционирование в режиме "винтика" требует нерассуждающей исполнительности, в то время как главное качество первого лица этой системы — концепту­альность мышления. Фиаско Хрущева тем более показательно, что он как политик, несмотря не плебейское происхождение и косноязычие, отнюдь не был бездарностью, о чем свидетельствует сам его путь к высшей власти: он сумел последовательно переиграть в ходе ротации "трех триумвиратов" столь многоопытных и искушенных политиков, как Берия, Маленков, Булганин: "корона" не свалилась к его ногам. По всем своим качествам Хрущев был представителем той гене-грации политической элиты, которую Сталин призвал на смену уничто­женной им "старой ленинской гвардии". Если последняя была составлена как бы "поштучно" — каждый был своеобразной личностью, индивидуальностью с солидным интеллектуальным багажом и эрудици­ей, то новое поколение было представлено пресловутыми "практика­ми" — выходцами из внеэлитных слоев провинциальной глубинки, получившими образование, как правило, поздно и нередко — через раб­фак.

Именно эта когорта составила опору "генеральной линии", подчас не очень разбираясь в тонкостях интеллектуальных дискуссий и руководствуясь в своих предпочтениях скорее инстинктом, нежели продуманным теоретическим выбором. Этой когорте, несомненно, значительно ближе был немногословный Сталин, нежели блиставшие эрудицией и интеллектом представители старой большевистской гвардии. Отсутствие теоретического багажа с лихвой восполнялось неве­роятной энергией, работоспособностью, колоссальной волей, цепкос­тью и хваткой, настойчивостью, дисциплиной, организованностью, иногда находчивостью и здравым смыслом, то есть теми качествами, из которых слагалось главное условие успеха правящего слоя в моби­лизационной системе — способность к мобилизации и самомобилиза­ции. Именно эта когорта составила основу нового руководства парти­ей после уничтожения "старой гвардии", а многие из них, включая и самого Хрущева, в той или иной мере принимали участие в репресси­ях. Именно эта когорта, представленная на съезде победителей в 1934 г., осуществила индустриализацию и коллективизацию, и именно эта когорта "железных секретарей" и "железных наркомов" была уничто-

319

жена в ходе репрессий конца 1930-х гг. Хрущев был одним из немно­гих уцелевших, однако степень его психологической травмы в полной мере проявилась в период его руководства страной, когда представи­тель этой когорты занял высший пост. Оказалось, что одного практи­ческого опыта недостаточно.

Хрущевский период интересен тем, что его сравнительный ана­лиз со сталинской эпохой (оба периода были периодами мобилизаци­онного развития) показывает, что эффективное функционирование мо­билизационной модели элитообразования с характерным для нее ини­циированием развития "сверху" возможно исключительно в режиме концептуально выстроенного управления. Если эволюция инноваци­онной модели инициируется органическими потребностями и регули­руется внутренними механизмами, то движение по мобилизационному типу требует постоянных целенаправленных и концептуально выстро­енных усилий субъекта управления. В противном случае система дает сбой. Анализ политики Хрущева показывает, что успешное функцио­нирование мобилизационной модели возможно при условии соблюде­ния двух условий: концептуального характера политического управле­ния и политической воли субъекта управления; выпадение одного из этих звеньев чревато дисфункцией системы.

И наконец, следует назвать еще один фактор, обусловивший не­удачу попытки трансформации модели элитообразования мобилизаци­онного типа. Речь идет об особенностях сложившейся в условиях мо­билизационного развития политической культуры. Выше отмечалось, что специфика политической культуры и преобладающий тип полити­ческого лидерства накладывают существенный отпечаток на функцио­нирование элитного слоя. Не стал исключением и период Хрущева. Во всех своих проявлениях — и сильных и уязвимых — Хрущев оставал­ся продуктом системы жестко-мобилизационного типа И именно в та­ком качестве он вышел на политическую авансцену.

В этом отношении наиболее показательна политика Хрущева в области сельского хозяйства, которое было сферой монополии Хруще­ва и с которым он связывал свой престиж как руководитель государст­ва. В то время как успех в сельском хозяйстве мог быть достигнут только на путях его всесторонней интенсификации, Хрущев сделал вы­бор в пользу экстенсивной модели развития сельского хозяйства как обещающего более быстрый эффект (287. С. 408). Приверженность конфронтационному типу политической культуры и жестко-директив-

320
ному типу политического лидерства (Хрущев, как и Сталин, был убеж­ден, что "именно государство, централизм, спущенный сверху план, приказ, указание — это и есть ... главный стимул развития страны. Он был "государственником" не в меньшей степени, чем Сталин, и не­сравненно в большей, чем Маркс и Ленин" — см.: 32. С. 192), неготов­ность к гибкому внутриэлитному взаимодействию, сыграли не послед­нюю роль в фиаско политики Хрущева. Так же, как и Сталин, Хрущев считал естественным монополию власти. Спичрайтер Хрущева Ф. Бурлацкий констатирует: "Три съезда, проведенные при руководящем участии Хрущева, мало отличались от сталинских с точки зрения ме­тодов и моделей" (32. С. 103). И хотя формально решения принима­лись коллегиально, фактически, особенно в последние годы хрущев­ского правления, он не терпел возражений, и важнейшие решения при­нимались им единолично. "В голове Хрущева и всего прежнего поко­ления руководителей сидела традиционная модель патриархального крестьянского двора...Конечно, Хрущев советовался со своим ближай­шим окружением. Но так, как советуется генерал с офицерами средне­го ранга" (32).

От поражения Хрущева не спасло даже то обстоятельство, что к концу его правления практически весь состав высшего и даже средне­го руководства в центре и регионах, а также руководство армии и си­ловых структур составляли выдвиженцы Хрущева.. Но всех их — ра­но или поздно — настигало недовольство их патрона. Анализ воспо­минаний входивших в состав высшего руководства лиц показывает, что ни один из них, будучи выдвиженцем Хрущева, не избежал вре­менной или окончательной опалы. Е. Фурцева, А. Аристов, Н. Игна­тов, Н. Подгорный, Л. Брежнев, А. Микоян, А. Косыгин, А. Громыко — все они рано или поздно становились мишенями критики, которая за­частую носила публичный и уничижительный характер. Известный кинорежиссер М. Ромм, присутствовавший на одном из Пленумов ЦК партии, на которые по тогдашней традиции приглашалось более двух тысяч гостей, был поражен криком Хрущева — причем безоснователь­ным, как показалось Ромму, — в адрес некоторых членов ЦК КПСС: "У меня даже сердце упало. Я, признаться, и не думал, что на членов ЦК можно орать вот таким образом, как на мальчишек" (227). Причем возвышение и опалы носили скоропалительный и неожиданный харак­тер. Так, еще в октябре 1963 г., отвечая на вопрос лидера французских социалистов Ги Молле о новом поколении советских руководителей,

321

Хрущев назвал Брежнева, Косыгина и Подгорного в качестве своих возможных преемников, однако уже в конце 1963 — начале 64 гг. он подверг и Брежнева и Подгорного столь жесткой критике, что во вто­рой половине 1964 г. оба они считали неизбежной свою отставку в хо­де планируемой Хрущевым на ноябрь 1964 г. новой волны кадровой перетряски (эти планы сыграли не последнюю роль в организации за­говора против Хрущева). Хрущев не раз подчеркивал, что высоко це­нит компетентность Косыгина (288- С. 196), однако это не мешало Хрущеву постоянно подавлять любую инициативу и самостоятель­ность Косыгина, а на заседаниях правительства и пленумах ЦК (по­следние проходили тогда во Дворце Съездов в присутствии нескольких тысяч человек) Хрущев не раз бестактно отзывался о своем первом за­местителе (213. С. 26).

О напряжении, царившем в высшем эшелоне власти, свидетель­ствует тот факт, что во время частых поездок Хрущева на Украину ос­тававшиеся в Москве его ближайшие сотрудники, прежде всего Бреж­нев, Подгорный, Кириленко звонили руководителю Украины Шелесту и интересовались настроением шефа ("они все в ЦК КПСС боялись "настроения" Хрущева"; Брежнев "смертельно-панически" боялся Хрущева, а Подгорный, работая секретарем ЦК КПСС, забронировал квартиру в Киеве на случай внезапной опалы — (см. 301. С. 162, 173, 188, 191, 192).

Свидетельством падения позиций Хрущева в среде политичес­кого руководства стал тот факт, что только один из членов ЦК — сек­ретарь ЦК КП Украины О. Иващенко — предприняла попытку преду­предить Хрущева о заговоре, тогда как о нем знал практически весь со­став ЦК КПСС. Однако никто из информированных высокопоставлен­ных лиц не счел нужным предупредить Хрущева.

Причиной столь солидарного бунта выдвиженцев против патро­на стало стремление Хрущева возложить ответственность за результа­ты собственного некомпетентного руководства на исполнителей его воли, а также его крайне непоследовательная кадровая политика: на­стоящая кадровая чехарда и перетряски в среде собственных выдви­женцев. Наиболее наглядно это проявилось в руководстве сельским хо­зяйством. Известно, что эта отрасль была сферой монопольного руко­водства Хрущева. Часто бывая в разъездах по стране, он диктовал председателям колхозов и совхозов что, как и когда сеять и убирать. Между тем за время правления Хрущев сменил пять министров сель-

322

ского хозяйства, каждый раз снимая очередного выдвиженца как не справившегося со своими обязанностями.

В этой связи очевидно, что бунт номенклатуры не был случайно­стью: парадоксальным образом правление Хрущева не ослабило, а усилило позиции высшего управленческого аппарата, так что фигура пришедшего ему на смену Л. Брежнева показалась предпочтительной именно вследствие известной склонности Брежнева к компромиссам и его репутации гибкого, не склонного к жестким методам управления руководителя.

Таким образом, пришедший к власти как выразитель стремле­ния правящего слоя в стабилизации своего положения, Хрущев пал, как только бесконечные кадровые перетряски убедили номенклатуру, что покоя нет. Как только номенклатура почувствовала риск — она уб­рала его. Желанной была стабильность.

В отношениях "элита — массы" первый период хрущевского правления был отмечен быстрым ростом его популярности: после за­крытого стиля политического лидерства Сталина, который для широ­ких масс населения представал в качестве поднебесного божества, ред­ко являвшего себя управляемому народу, в лице Хрущева пришел ра­дикально иной стиль — в духе фольклорного персонажа из знакомых сказок, максимально приближенного к простому народу¹. Подобный стиль не мог не подкупать.

Но не это было главным. С. Аллилуева вспоминала, что даже она смерть отца ощутила как освобождение — "освобождение для всех и для меня тоже, от какого-то гнета, давившего все души, сердца и умы единой, общей глыбой" (6. С. 11). Хрущев материализовал это ощущение, открыв лагеря, отменив ночные бдения и тотальную регла­ментацию. Уже одно это дало ему колоссальную фору и собирало мас­; су людей во время выходов первого секретаря в народ (впрочем, вос­поминания первого секретаря ЦК компартии Украины Шелеста свиде-

¹ А. Черняев вспоминает, как впервые увидел Хрущева на общедос­тупном пляже: "На голове у него была какая-то нелепая тряпочка,на по­ясе — здоровенный спасательный круг... Меня поразило,что этот чело­век ("вождь") совсем не стесняется своего вида. Толстый, дряблый, а главное — почти совсем голый в облипающих белых хлопчатых трусах. Ему и в голову...не приходило,что он может выглядеть нелепо,смешно, как минимум — несолидно" (290. С. 220-221).

323

тельствуют, что нередко "импровизированные" проявления народного радушия тщательно готовились местным начальством (301. С. 130-131). Кроме того, хрущевское десятилетие в сознании миллионов на­всегда связано с концом коммуналок. Если к массовому строительству жилья добавить масштабное строительство Нового Арбата, стадиона в Лужниках, Дворца съездов, и многое другое, то станет очевидным, что во второй период своего правления Хрущеву пришлось приложить не­мало "усилий", чтобы его осуществленная путем дворцового перево­рота отставка не произвела никакого впечатления на население. Даже напротив, вопреки опасениям КГБ, решение октябрьского (1964 г.) Пленума, как вспоминает Г. Арбатов, было повсеместно встречено с одобрением и даже с радостью (10, № 9. С. 201).

Причиной массового равнодушия к отставке лидера стало то, что Хру­щев как бы задался целью восстановить различные категории населения про­тив своей политики — почти у всех нашлись свои причины для недовольства. Высшая бюрократия была недовольна отменой части привилегий и бесконеч­ными кадровыми перетрясками и реорганизациями. Высшее военное коман­дование было недовольно политикой резкого сокращения Вооруженных Сил и оборонных расходов, а все военнослужащие — понижением пенсий по выслу­ге лет. Популярности Хрущева в системе МВД не могла способствовать отме­на льгот по зарплате и пенсиям. Интеллигенция, которая приветствовала либе­рализацию в сфере культуры, считала гласность слишком дозированной и тре­бовала большего; ее не мог не отталкивать жесткий стиль отношений Хруще­ва с деятелями культуры. В академических кругах помнили откровенный и ос­корбительный нажим при избрании в члены АН СССР приверженцев Лысен­ко, сопровождаемый угрозой разогнать Академию в случае их провала на вы­борах. Жители Сибири и Дальнего Востока пострадали от необоснованной от­мены надбавок к зарплате, а все население от деноминации рубля, в результа­те которой цены несколько возросли, и товарного дефицита. Колхозники были недовольны необоснованным наступлением на приусадебные хозяйства, веру­ющие роптали в связи с притеснениями православной церкви и закрытием значительного числа храмов и т.д. (подробнее см.: 142).

И все вместе устали от бесплодного зуда реорганизаций, беско­нечного многословия, необоснованных обещаний и явно невыполни­мых лозунгов. Немалую лепту в падение популярности Хрущева вне­сло раздувание его культа.

Таким образом, единственным достижением Хрущева можно считать ослабление прессинга, либерализацию режима. Он был прав,

324

когда вернувшись домой после октябрьского Пленума 1964 г., освобо­дившего его от всех постов, он сказал домашним: "Может быть, самое главное, что я сделал, заключается в том, что они смогли снять меня простым голосованием, тогда как Сталин велел бы их всех арестовать" (142).

* * *

Если первая попытка трансформации мобилизационной систе­мы советского образца характеризовалась целенаправленными усили­ями верховной власти, то второй этап этого процесса отмечен преиму­щественным влиянием объективных факторов в пользу эволюции по­литической системы, в то время как смысл политического руководства в понимании персонифицировавшего верховную власть Л. Брежнева заключался в обратном: девизом правления Брежнева стал лозунг ста­бильности, и кадровой стабильности прежде всего.

Между тем, к середине 1960-х гг. назрела потребность в транс­формации политической системы в направлении ее большей гибкости: исчерпанность экстенсивных методов развития и неадекватность до­стигнутому к этому моменту уровню экономического развития исклю­чительно силовых, директивных — то есть мобилизационных — мето­дов управления стала очевидной. В этой связи примечательно свиде­тельство председателя Госплана СССР той поры Н. Байбакова: он кон­статирует, что хотя в падении эффективности экономики имелись объ­ективные причины, решающую роль играли консерватизм и инерция на всех уровнях управления экономикой (18. С. 136). Стала очевидной необходимость большего учета экономических параметров в системе факторов развития для эффективного управления обществом; требова­лось создать условия для действия экономических законов. В терминах нашего исследования это означает, что шел процесс формирования предпосылок перехода к инновационному типу развития с характер­ным для него приоритетом экономических потребностей и целей. Осо­знанием новой роли экономических факторов развития были обуслов­лены предложения А. Косыгина о реформе управления экономикой. Смысл предложенных Косыгиным реформ заключался в большем уче­те идущих "снизу" импульсов развития, в реорганизации методов уп­равления (потеснить политические в пользу преимущественно эконо­мических), в предоставлении большей самостоятельности хозяйствен-

325

ным субъектам, то есть в переходе от системы административного уп­равления к более гибкой, способной использовать экономические ры­чаги для достижения поставленных целей.

Однако реализовать эти реформы на практике не удалось. При­чин тому несколько. Прежде всего следует отметить, что роль своеоб­разного "буфера" в решении проблемной ситуации сыграло освоение в тот период месторождений природных алмазов в Якутии и нефтяных богатств Сибири: экспорт нефти и алмазов позволил снять остроту проблем отечественной экономики и на время отодвинуть реформу си­стемы управления. Свою роль сыграл и элемент личной конкуренции, "политической ревности" — стремление Брежнева не упустить "паль­му" политического первенства в пользу Косыгина.

Однако, на наш взгляд, главной причиной фиаско попытки пере­хода к преимущественно экономическим методам управления стало то, что подобная трансформация означала делегирование значительно­го объема властных полномочий от политической элиты к хозяйствен­ным субъектам (прежде всего к субъектам управления среднего уров­ня — директорам предприятий). Парадокс ситуации очевиден: полити­ческая элита должна была добровольно отдать власть, что было бы противоестественно. В этой связи понятна и объяснима позиция чле­нов высшего эшелона политической элиты — Политбюро — в ходе об­суждения вопросов перестройки методов управления. Эту позицию предельно ясно выразил Н. Подгорный: "На кой черт нам эта реформа? Мы что, плохо развиваемся, что ли?" (18, С. 112). Аналогичной и в се­редине 1960-х гг. и позже была позиция Брежнева. Например, в ответ на тревожные сигналы Госплана СССР о нарастании кризисных явле­ний в экономике и необходимости кардинальной реформы методов уп­равления Брежнев на заседании Политбюро 2 апреля 1975 г. реагиро­вал так: "Госплан представил очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка..." По­сле этого, чуть не прослезившись, сел. Его тут же начали успокаивать. На этом обсуждение было завершено; характеристика "лучшая пяти­летка" пошла гулять по страницам печати" (18. С. 126-127).

Еще более печальная судьба постигла подготовленный несколь­кими годами позже сотрудниками Госплана доклад о нарастании кри­зисных явлений в экономике, настоятельной необходимости перехода к преимущественно интенсивным факторам экономического развития и неадекватности силовых методов управления экономикой: доклад

326

вызвал негативную реакцию не только у руководства Совмина, но да­же у А. Косыгина, а направленные в ЦК КПСС экземпляры доклада были немедленно изъяты (!); руководству партии доклад показан не был (18. С. 130-132). В результате несбалансированность развития и корректировки плана стали хроническими: если в предшествующие годы коррекция планов была весьма редкой, то положение резко изме­нилось в период десятой и одиннадцатой пятилеток, когда корректи­ровки превратились в серьезную болезнь планирования. "Зажатие" в рамках командной экономики стало причиной существенного сниже­ния эффективности экономического развития и падения эффективнос­ти управления в целом. Управленческая машина "пробуксовывала" да­же на высшем уровне политического управления — многие члены По­литбюро, принимая решения, заранее знали, что многие из них выпол­нены нее будут (15. С. 17).

Однако и в этих тесных рамках экономическое развитие продол­жалось: несмотря на расхожий стереотип восприятия этого периода как "застойного", экономический рост продолжался: за период 1966-85 национальный доход вырос в четыре раза, промышленное производство — в пять раз, основные фонды — в семь раз. Несмотря на то, что рост сельскохозяйственного производства составил за этот период лишь 70 процентов, реальные доходы населения росли пример­но теми же темпами, что и производительность труда, и возросли в 3, 2 раза; приблизительно в три раза увеличились производство товаров народного потребления на душу населения и розничный товарооборот (18. С. 220).

Продолжалась и эволюция политического характера: несмотря на попытки высшего эшелона партийной элиты блокировать любые изменения политического характера, процесс эволюционного размы­вания системы "снизу" остановить было невозможно. Анализ особен­ностей эволюции политической системы в целом и модели элитообра­зования в частности показывает, что в период руководства страной Брежневым произошли качественные изменения мобилизационной модели элитообразования. Укрепление экономических факторов раз­вития не могло не придавать больший, чем раньше политический "вес" субъектам, персонифицировавшим идущие снизу импульсы развития. Это нашло отражение в росте политических полномочий отраслевых и региональных субэлитных структур в рамках партийно-хозяйственной номенклатуры. Как отмечалось выше, даже в период апогея мобилиза-

327

ционного развития политическая элита не была абсолютно гомоген­ным образованием — не случайно антикорпоративистские мотивы бы­ли одной из важнейших причин "большого террора". Усиление значи­мости экономических факторов развития неминуемо выводило на по­литическую сцену новые политические акторы — ведомственные и ре­гиональные субэлитные образования.

Как указывалось выше, субэлитные образования в рамках сфор­мированной по номенклатурно-бюрократическому принципу элиты существенным образом отличаются от групп интересов, характерных для инновационной модели: в отличие от последних, группы интере­сов советского типа не были точкой пересечения институтов государ­ства и гражданского общества, а формировались в недрах самого госу­дарства, представляя собой часть государственного аппарата. При этом интересы государства выражали ЦК КПСС, Совмин и Минфин, а от­раслевые интересы представляли министерства и ведомства.

В брежневский период административная корпоративность ве­домственного и местнического характера получила мощное развитие, а командно-административная экономика превратилась в экономику административного торга (В. Найшуль), экономику "согласований", в рамках которой ключевую роль играла процедура согласования ведом­ственных интересов как между собой, так и с директивными органами при все более усиливающейся роли тенденций автономизации в эконо­мике (107. С. 9-30).

Во взаимодействии структур, отражавших интересы хозяйствен­ных субъектов (министерства и ведомства) и интересы государства (ЦК КПСС, Совмин и Минфин), постепенно, но неуклонно и сущест­венно возрастало влияние первых. Усиление позиций ведомственного корпоративизма означало ослабление позиций персонифицировавших интересы государства структур: "Госплан становился все более бес­правным" (15. С. 16). Уже в девятой пятилетке с отраслевыми минис­терствами оказался бессильным справиться даже Председатель Сов­мина А. Косыгин. О силе позиций персонифицировавших ведомствен­ные интересы министерств свидетельствует известный "бунт" сорока министров. Председатель Совета министров Косыгин потерпел пора­жение в противостоянии с министрами, ведомственные интересы кото­рых были задеты в ходе экономического эксперимента: хотя распоря­жение Косыгина официально отменено не было, на практике оно ни­когда не вступало в действие. Этот инцидент стал известен вследствие

328

его скандального характера, однако десятки подобных, но менее гром­ких, стали повседневной практикой управления (213. С. 20).

Отражением возрастания влияния ведомств стало включение в 1973 г. в состав Политбюро руководителей трех важнейших минис­терств (обороны, иностранных дел и КГБ), которые вошли в состав высшего эшелона власти не в личном качестве, а как руководители

важнейших ведомств.

Как отмечалось выше, фактором особой значимости в условиях России является личность первого лица государства. Не составил ис­ключения и период, когда главой государства был Л. Брежнев. Лично­стно-психологические особенности Брежнева и стиль его политичес­кого лидерства представляли его адекватной фигурой в качестве пер­вого лица в условиях значительного перераспределения властных пол­номочий между государством и группами интересов: по свидетельству современников, Брежневу не хватало жесткости, политической воли и экономической компетентности для управления страной. "Этим поль­зовались, допуская неконтролируемый, а зачастую незаконный рост доходов отдельных групп и лиц, ... В жертву частным, сиюминутным интересам приносились интересы государства. В угоду ведомствен­ным амбициям через Политбюро протаскивали непродуманные реше­ния, которые впоследствии оборачивались огромными потерями" (18. С. 219).

Аналогичным образом усилились позиции крупнейших регио­нальных функционеров. Лишенные сколько-нибудь серьезных власт­ных полномочий после "большого террора" 1930—40-х гг., они обрели весьма значительную степень влияния в период хрущевского правле­ния, чему способствовала осуществленная Хрущевым реформа систе­мы управления, перенесшая акцент с отраслевого уровня на регио­нальный. Укрепление корпоративной солидарности превратило регио­нальных функционеров в самую влиятельную силу в структуре номен­клатуры — в составе ЦК КПСС, по сравнению с которой тускнели си­ла и влияние даже отраслевых руководителей. Собственно говоря, бла­годаря поддержке региональных лидеров, уставших от бесконечных хрущевских реорганизаций, Брежнев и пришел к власти, а успех "дворцового переворота" в октябре 1964 г. стал доказательством серь­езности их "весовой категории". Брежнев ответил на эту поддержку знаменитым лозунгом "стабильности кадров", что на практике означа­ло несменяемость руководства, прежде всего регионального, нередко в

329

течение 15—20 лет (на XXIII съезде партии навязанная номенклатуре Хрущевым норма, запрещающая находиться на руководящем посту бо­лее двух сроков, была отменена официально). По существу, начиная с Брежнева в отношениях между центром и регионами начинают скла­дываться отношения торга: ответом регионалов на девиз стабильности кадров стала поддержка Брежнева. Особый колорит имели отношения между центром и национальными республиками, главы которых (Г. Алиев, Э. Шеварднадзе, Ш. Рашидов и др.) получили право практи­чески неограниченной власти в пределах своих территорий в обмен на предельную лояльность высшей центральной власти и безусловное подчинение ей.

По существу, именно в период Брежнева начала складываться не характерная для мобилизационной модели элитообразования внут­риэлитная диспозиция: лидер стал первым среди равных. Ф. Бурлац­кий вспоминает, что в первый период после прихода к власти Брежнев минимум два часа рабочего времени посвящал телефонным звонкам членам высшего руководства, многим авторитетным секретарям ЦК союзных республик и обкомов. "Говорил он обычно в одной и той же манере — вот, мол, Иван Иванович, вопрос мы тут готовим. Хотел по­советоваться, узнать твое мнение... Можно представить, каким чувст­вом гордости наполнялось в этот момент сердце Ивана Ивановича. Так укреплялся авторитет Брежнева. Складывалось впечатление о нем, как о ровном, спокойном, деликатном руководителе, который шагу не сту­пит, не посоветовавшись с другими товарищами и не получив полного одобрения со стороны своих коллег" (Литературная газета. — 1988. — 14 сент.). О коллегиальном стиле руководства Брежнева пишет и А. Черняев: Брежнев: "не считал чье-либо — и даже свое собственное — мнение единственно правильным" (290. С. 287).

Л. Брежнев в качестве первого лица был адекватен подобной эволюции модели элитной диспозиции по целому ряду причин, и прежде всего вследствие личностно-психологичсеких особенностей. "В отличие от Сталина или Хрущева Брежнев не обладал яркими лич­ностными характеристиками. Его трудно назвать крупным политичес­ким деятелем. Он был человеком аппарата и, по существу, слугой ап­парата" (выделено мною — О. Г.) (88*. С. 537).

Собственно говоря, Брежнев пришел к высшей власти в резуль­тате элитного консенсуса : ему было отдано предпочтение именно в связи с его готовностью прислушаться к голосу правящего слоя:

330

"В сущности, Брежнев стал выразителем интересов и настроений пар­тийно-государственного аппарата, он возвратил ему многие утрачен­ные ранее привилегии, повысил оклады и ничем не ограничивал власть местных руководителей и руководителей республик" (146. С. 350).

Современник событий пишет, что большинство участников ок­тябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС "вздохнуло свободно, когда на пост руководителя партии предложили кандидатуру Л. Брежнева. При­ветливость и доброжелательное отношение Леонида Ильича к колле­гам были всем хорошо известны. Не лишенное привлекательности ли­цо с выразительными глазами под густыми бровями, казалось, посто­янно было значительным и спокойным" (18. С. 218). Воспоминания ру­ководителя Украины в 1960-е гг. П. Шелеста, активного участника ор­ганизации переворота (см.: 301), а также других мемуаристов свиде­тельствуют что Брежнев не был первым лицом заговора против Хру­щева: он стал продуктом консенсуса правящей элиты. Так, Г. Арбатов убежден: "Сам Брежнев едва ли мог быть мозгом и волей заговора (10, № 9. С. 202). Подобный характер элитной диспозиции свидетель­ствует о качественной трансформации мобилизационной модели элитообразования.

Брежнев стал по существу "диспетчером" усложнившегося вну­триэлитного взаимодействия, в котором в качестве влиятельных акто­ров на политическую сцену вышли группы интересов и местнические клиентелы. Поэтому политическим лидерам периода мобилизации он казался чрезмерно мягким. Так, Хрущев считал, что у Брежнева слиш­ком мягкий для первого лица характер (см.: 288. С. 285). Таким же бы­ло мнение Кагановича: Брежнев — "мягкотелый, он Манилов, не го­дится в руководители" (294. С. 152). Молотов, комментируя заключи­тельные строки отчетного доклада XXIV съезду партии ("легко ды­шится, хорошо работается, спокойно живется"), осуждал получившее при Брежневе распространение среди номенклатуры стремление "по­легче пожить" (293. С. 312).

Тому, что Брежнев был идеальной фигурой в качестве первого лица государства в период победной институционализации групповых интересов, способствовали и особенности его биографии: с началом болезни (декабрь 1974 г. — см.: 10, № 9. С. 216; 15. С. 39) его физиче­ские возможности управления страной существенно снизились, что способствовало усилению позиций субэлитных структур в рамках но-

331

менклатуры. Ослабление власти лица, призванного выступать субъек­том артикуляции государственных интересов, естественным образом расшатывало механизм консолидации общенациональных интересов, способствовало дроблению высшего эшелона политической элиты и усилению позиций субэлитных структур — отраслевых и ведомствен­ных. С. Ахромеев вспоминал, что по мере ухудшения здоровья Бреж­нева появились "группы руководителей, отвечающих перед Политбю­ро за определенные участки работы,... но руководителя в лице Гене­рального секретаря ЦК КПСС, объединяющего и координирующего их работу, не было" (15. С. 15), а само Политбюро, будучи призванным быть субъектом государственных интересов, все больше превращалось в орган, "штампующий" принятые аппаратом решения; члены Полит­бюро в большинстве своем одряхлевшие и потерявшие трудоспособ­ность люди, в течение часа-полутора практически не принимали, а штамповали решения по важнейшим вопросам .. .без их анализа и рас­смотрения по существу" (15. С. 32). Другой орган, также призванный быть субъектом государственных интересов, — ЦК КПСС — также постепенно превращался в арбитра межведомственных претензий (10, № 10. С. 198).

Брежнев не стремился к образу руководителя с "твердой" или "жесткой" рукой. На этом основании Р. Медведев полагает, что Бреж­нев не только не казался жестким руководителем, но и не был им, ссы­лаясь на обретенное еще во времена работы в Днепропетровске про­звище "балерина", подразумевавшее его способность быть подвержен­ным различным влияниям (140). Однако это вовсе не значит, что Бреж­нев не был лидером: он был лидером иного склада, чем тот, что стал эталонным в рамках мобилизационной модели. "Аморфность" Бреж­нева есть максимум гибкости, которую может позволить себе политик в условиях жесткой политической системы. Известный партийный ра­ботник той поры П. Родионов, вспоминая о Брежневе, убежден, что "бархатные перчатки лишь прикрывали стальные кулаки" (224. С. 184). Г. Арбатов приводит слова близко знавшего Брежнева еще со времен войны академика Арзуманяна: "Учить этого человека борьбе за власть и расставлять кадры не придется" (10, № 9. С. 207).

Действительно, Брежнев после утверждения у власти сумел вы­теснить из высшего эшелона власти большинство прежних сторонни­ков — Шелепина, Шелеста, Подгорного, Полянского, Мазурова, Воро­нова, а также всех реальных и потенциальных конкурентов. Причем

332

сделал это весьма технологично, без обострения отношений в высшем эшелоне власти. Не прибегая к репрессиям, он сумел обеспечить "по­слушание, покорность и даже страх (к моему удивлению, его боялись, боялись даже Андропов и Громыко, мне кажется, — и Суслов). Он очень ловко манипулировал властью, держа каждого на таком месте, на котором, по его мнению, тот был удобен... Словом, в аппаратных играх, в аппаратной борьбе, то есть в реальностях власти и политики, Бреж­нев отнюдь не был простачком — скорее это был настоящий "гросс­мейстер". Не все это сразу поняли, и за свое непонимание им потом приходилось расплачиваться", — пишет Г. Арбатов (10, № 10. С. 204).

На все ключевые посты были назначены люди, ориентировавши­еся на Брежнева лично. Особенно примечательны назначения в КГБ: параллельно или чуть позднее назначению в 1967 г. в целом лояльного Брежневу Ю. Андропова председателем КГБ вместо В. Семичастного, поплатившегося за слишком явную близость А. Шелепину, на ключе­вые посты в этом важнейшем ведомстве были назначены безусловно лично преданные Брежневу люди: в 1967 г. заместителем председателя стал С. Цвигун; в том же году начальником Управления кадров — В. Чебриков; в 1970 г. первым заместителем Андропова — генерал Г. Ци­нев. Очевидно, Брежнев извлек полезные для себя уроки из судьбы сво­его предшественника. Г. Арбатов приводит в своих воспоминаниях эпизод, демонстрирующий, насколько эффективно работала на своего создателя эта своеобразная "система противовесов" (30, № 10. С. 212).

Брежнев был по-своему идеальной фигурой в качестве полити­ческого лидера этого периода становления групп интересов и клиен­тел, так как отличительной чертой Брежнева как лидера было стремле­ние создать свою команду, свой клан лично преданных ему людей. По­сле прихода к высшей власти он собирает "своих".

По мере укрепления позиций Брежнева в круг высшего управ­ленческого эшелона входят близкие Брежневу Н. Щелоков, Г. Павлов, К. Черененко, Н. Тихонов, Г. Цуканов, С. Цвигун, Г. Цинев, С. Трапез­ников, В. Чебриков, составившие основу команды генсека.

Косвенным свидетельством широкого распространения патрон­клиентных отношений в 1960—80-е гг. является употребление харак­теристик "патрон", "вассал" в воспоминаниях П. Родионова о нравах высшей партийной элиты в 1960—70-е гг. (224. С. 182-185, 200).

Таким образом, дробление политической элиты происходило по различным основаниям (группы интересов, клиентелы) и затрагивало

333

практически все уровни руководства, включая высший. О различных группах в структуре высшего эшелона власти как о реальных субъек­тах политики пишут А. Черняев (290. С. 297, 303), Г. Арбатов (10, № 10. С. 210) и другие мемуаристы. Если даже Сталину, актикорпора­тивистские установки которого стали одним из ведущих мотивов мас­совых чисток управленческой элиты, не удалось полностью устранить субэлитные структуры в рамках номенклатуры, то при Брежневе про­цесс дробления гомогенной прежде элиты приобрел грандиозный раз­мах. Косвенным свидетельством масштаба этого процесса может слу­жить эпизод из воспоминаний Р. Косолапова. Он пишет, что интересу­ясь в 1979 г. фигурой Р. Косолапова, Г. Арбатов в первую очередь зада­вал примечательный с точки зрения характеристики политической эли­ты вопрос: "Чей он?", имея в виду потенциального патрона и приме­няя корпоративно-групповые мерки (113. С. 10).

Основания консолидации субэлитных структур, доминировав­ших в различных отраслях управления, были различными: если в сфе­ре государственного управления доминировала общность ведомствен­ных интересов, в процессе образования региональных клиентел — ме­стные интересы и отношения личной преданности первому лицу реги­она, то в аппарате ЦК КПСС наряду с указанными линиями разделов демаркационная линия пролегала по идеологическим симпатиям. Ус­ловно можно выделить две линии: либеральную и консервативную. Одна ориентировалась на международный отдел, другая — на внутри­политические отделы, прежде всего организационный и пропаганды. Представление о степени психологической напряженности этих проти­воречий дает сопоставление оценок и характеристик одних и тех же персонажей в мемуарах Г. Арбатова и Р. Косолапова, А. Черняева, и С. Ахромеева — Г. Корниенко.

Брежнев был также весьма адекватной фигурой с точки зрения подготовки экономических предпосылок институционализации групп интересов — первоначального накопления капитала. Р. Медведев при­водит свидетельство, согласно которому Брежнев весьма терпимо от­носился к многочисленным случаям отождествления своего и государ­ственного кармана: он был глубоко убежден, что так живут все, и не видел ничего предосудительного в этом (146). Поразительно, что даже Суслов, блюститель политической чистоты, был весьма снисходителен к экономическим прегрешениям (141). Не удивительно, что именно в этот период создаются первые "теневые капиталы", причем нередко

334

субъектами последних становились принадлежавшие к высшему поли­тическому эшелону лица. О масштабах коррупции и характере ее ин­ституциализации свидетельствует вовлеченность высшего элитарного круга: председатель палаты Совета национальностей Верховного Со­вета СССР Насриддинова (290. С. 428), союзные министры и их заме­стители (рыбной промышленности, внешней торговли), члены семей высшего политического руководства.

Неизбежная эволюция политической системы и модели элитооб­разования ставила перед политическим руководством проблему обес­печения конструктивного характера этого процесса. Институционали­зация групп интересов не означает коллапса государства — она ставит проблему концептуальной разработки стратегии и идеологии государ­ства во взаимоотношениях с группами интересов. Между тем в этом отношении Брежнев был явно неадекватен. Он столкнулся с той же проблемой, что и Хруще: неспособность к концептуальному руко­водству. Он сам говорил о себе, что идеология — не его сфера компе­тенции. "Моя сильная сторона — это организация и психология" (32. С. 285). Брежнев даже тогда, когда еще был здоров и энергичен, был неспособен осмыслить концептуально проблему кардинальной рефор­мы методов управления. Не случайно он обычно убирал наукообраз­ные обороты из подготовленных ретивыми спичрайтерами проектов речей: "Пишите попроще, не делайте из меня теоретика...Ну кто пове­рит, что Брежнев читал Маркса?" (10, № 10. С. 203).

Столь же несостоятельно в концептуальном плане было окруже­ние генсека. М. Суслов, единственный претендент на роль идеолога системы, ее серый кардинал, которого Хрущев весьма метко назвал идеологическим околоточным (287. С. 505), был известен своим сугу­бо схоластическим, начетническим подходом к вопросам теории. Ф. Бурлацкий приводит любопытный эпизод, как в работе над текстом одного из документов Суслов в поисках нужной "цитатки" перебирал ящик с карточками-цитатами — "перебирал цитатки, как бисер, или как в былые времена монахи перебирали четки" (32. С. 182). Этот эпи­зод можно считать символом "концептуальной" работы интеллекту­ального элитного штаба. Вместо системного анализа на смену хрущев­скому эклектизму пришел "бисер из цитаток".

Парадокс заключается в том, что и переход от мобилизационно­го типа развития к инновационному не может быть осуществлен само­произвольно, спонтанно, так как система мобилизационного типа не

335

способна к самостоятельной эволюции. Это требует осмысленных концептуально и целенаправленных волевых усилий политического руководства.

Таким образом, как и в ходе первой попытки трансформации мо­дели элитообразования, проблема заключалась в том, что "винтик" должен был стать стратегом. Фиаско этой метаморфозы есть не слу­чайность, а проявление издержек мобилизационной модели: ее стрем­ление к максимальной эффективности предполагает абсолютную под­чиненность верховной власти не только внеэлитных слоев, но прежде всего правящего слоя.

Дополнительные трудности процессу отказа от мобилизацион­ных методов развития сообщало то обстоятельство, что и этот переход, обусловленный исчерпанием методов силового управления экономи­кой, происходил в условиях дефицита ресурсов. Тот факт, что ресурсы действительно были дефицитны, подтверждает авторитетное свиде­тельство Байбакова (18. С. 221).

Таким образом, анализ процесса трансформации мобилизацион­ной модели элитообразования в 1960—80-е гг. показывает, что произо­шел отход от важнейших принципов элитообразования мобилизацион­ного типа: качество элитного слоя ухудшилось вследствие практики "стабильности кадров", что означало отказ от открытого характера элитной ротации на основе меритократического принципа элитного рекрутирования; антикорпоративистской установке верховной власти пришла на смену терпимость к образованию субэлитных структур раз­личного характера; правящий слой из предельно мобилизованного и относительно гомогенного образования постепенно эволюционировал в сторону предельной неоднородности вследствие постепенного ук­репления групповых интересов. Однако материнская номенклатурная оболочка оставалась пока прочной. К этому этапу эволюции отечест­венных политических элит представляется применимой характеристи­ка особенностей структуры советской элиты Яношем Корнай. Он кон­статировал, что власть в условиях социалистической системы не является монолитной. "Внутри нее присутствуют группы и конфликты. Тем не менее структура власти в этой системе является нерасчленен­ной и тотальной" (334. С. 44).

Либерализация режима способствовала усилению позиций кон­трэлиты: на смену отдельным группам при Хрущеве (Краснопевцев и др.) пришло диссидентское движение. Однако оно не пользовалось

336

поддержкой внеэлитных слоев населения.

Что касается отношений в системе "элита — массы", то лозунг стабильности кадров означал резкое снижение вертикальной мобиль­ности, темпов и качества процессов элитной ротации. Это свидетель­ствовало о том, что процессы элитообразования приобретали закры­тый характер. В области отношений элиты и внеэлитных слоев это привело к существенному увеличению разрыва между ними. Не слу­чайно именно в брежневский период широкое распространение полу­чает термин "номенклатура" применительно к высшим политическим слоям общества, хотя номенклатурная практика рекрутирования элиты берет начало в 1920-х гг.

Таким образом, двадцатилетие "застойного" периода отнюдь не было застоем в области эволюции модели элитообразования. Этот пе­риод характеризовался интенсивным процессом институционализации субэлитных структур. К середине 1980-х гг. процесс зашел столь дале­ко, что анализ кратковременной попытки "наведения порядка" в быт­ность генсеком Ю. Андропова обнаруживает несомненное присутст­вие в ней элементов межкланового противостояния : прессинг по отно­шению к Узбекистану и Краснодарскому краю (Рашидов и Медунов) сочетался с патронажем других регионов, мало чем отличавшихся от "провинившихся" — та же клановость, та же коррупция (Азербайд­жан, Грузия. О царивших в Грузии периода "застоя" нравах — см.: 224. С. 182-184). Однако отличие, притом существенное, все же было: во главе этих регионов стояли клиенты Ю. Андропова Г. Алиев и Э. Ше­варднадзе, технично переориентировавшиеся на нового генсека, тем более, что с Ю. Андроповым они были хорошо знакомы еще с тех пор, как возглавляли органы КГБ Азербайджана и Грузии соответственно. Сегодняшнее изучение характера следственных действий в Узбекиста­не и Краснодарском крае в начале и середине 1980-х гг. показало, что наряду с выявлением действительно имевших место явлений масштаб­ной коррупции, следственные бригады применяли широкий спектр ме­тодов давления (включая недозволенные — угрозы, шантаж и т.п.) с целью раздувания масштабов негативных явлений и компрометации неугодного регионального руководства.

337

***

Пришедшая на смену этому периоду перестройка по существу означала дальнейшее размывание материнской номенклатурной обо­лочки. Этот процесс набирал силу и к концу 1980-х гг. приобрел поис­тине революционный характер. Перестройка стала настоящей револю­цией элит. Именно элита чувствовала себя обделенной властью и день­гами. Не случайно удельный вес голосовавших за кандидатуру Б. Ель­цина в противовес поддерживаемому властью кандидата на выборах 1989 г. был максимальным в элитных домах Совмина и ЦК КПСС: там за Б. Ельцина проголосовали 80—90 процентов принявших участие в голосовании.

Приход М. Горбачева к власти в первый период был отмечен со­хранением прежних подходов: директивные методы управления при­оритетны; технология управления прежняя: сначала формулируется по­литическая цель, потом экономисты и плановики должны найти средст­ва ее реализовать. Характерен диалог Лигачева и Байбакова в 1985 г. : при рассмотрении представленного Госпланом плана развития эконо­мики на 1986—1990 и на период до 2000 г. Лигачев акцентировал вни­мание на сопоставлении с уровнем экономического развития США и необходимости догнать США при непонимании неадекватности дирек­тивных методов управления экономикой в этот период. Политические решения исходили