Гаман-Голутвина. Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552

• Название: Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552
• Анкор: Гаман-Голутвина.doc
• Дата: 19.01.2018
• Размер: 2.11 Mb.
• Имя файла: Гаман-Голутвина.doc
• Тип: Книга; #14514
• страница: 20 из 26

285

При этом позиции членов Политбюро определялись не их при­верженностью умеренной или радикальной линии (наличие которых в высшем эшелоне власти 1930-х гг. не нашло документального под­тверждения — (283. С. 8), а их ведомственными интересами. Наиболее характерна в этой связи эволюция позиций Орджоникидзе. На посту председателя ЦКК—РКИ (по сути, карательного органа) Орджоникид­зе являлся одним из главных защитников наращивания планов. Одна­ко будучи назначенным на пост председателя ВСНХ и столкнувшись с разрушительными последствиями политики сверхиндустриализации, он отстаивал более сбалансированный вариант развития. В последую­щем, в бытность наркомом тяжелой промышленности, Орджоникидзе защищал права директоров заводов и решительно отстаивал наращи­вание капиталовложений и снижение темпов роста производства (по­дробнее см.: 68. С. 199, 203).

Во многом близостью ведомственных позиций, а не мнимой приверженностью "умеренной" или "радикальной" политической стратегии, определялись и личные отношения членов Политбюро. Так, известно, что дружеские отношения связывали наркомов Кагановича и Орджоникидзе, председателя СНК Молотова и председателя Госплана Куйбышева (в то время как Орджоникидзе и Куйбышева в литературе традиционно считали приверженцами умеренной линии, тогда как Ка­гановича и Молотова — сторонниками жестко радикального курса). И наоборот: между Кагановичем и Берия, известных своей обоюдной приверженностью жестким методам руководства, существовала устой­чивая неприязнь (286, С. 249; 23. С. 56-57).

Взаимодействие СНК, Госплана и Наркомфина (позднее — Минфина) с ведомствами во многом зависело от экономической ситу­ации: накал противостояния во многом определялся экономической конъюнктурой. Особенно острыми были столкновения в периоды кри­зисов — в годы голода 1932—1933 гг. и 1946—1947 гг.

В течение всего советского периода, включая даже пики сверх­индустриализации (годы предвоенных пятилеток), в экономике дейст­вовали две тенденции: усиление командно-административных начал управления, сопровождавшееся ужесточением централизованного контроля и ростом репрессий, и поиск более гибкой структуры управ­ления, при которой централизованное планирование сочеталось бы с использованием экономических рычагов и методов экономического стимулирования. Соответственно, усиление командно-административ-

286

ных начал сопровождалось возрастанием нажима СНК, Наркомфина (позднее — Минфина) и Госплана на ведомства, позиции которых не­сколько укреплялись в периоды усиления значимости экономических начал управления. Практически ни одна книга мемуаров политиков (или осведомленных современников) той поры не обходится без упо­минания жестких столкновений ведомственного характера в высших эшелонах власти (294. С. 61-62; 287. С. 223; 259. С. 240; 18. С. 65; 8. С 94-95; и др.).

Поскольку хронический дефицит ресурсов определял перма­нентный характер внутриэлитных конфликтов по поводу ресурсов, это ставило в эпицентр этих конфликтов Госплан и Наркомат (впоследст­вии — министерство) финансов, выполнявших функцию согласования интересов различных групп влияния (18. С. 23; 84. С. 170).

* * *

Формально разновидностью ведомственных конфликтов можно считать противостояние "партия — органы госбезопасности". Однако, на наш взгляд, эта коллизия вышла за рамки ведомственных конфлик­тов, и ее следует рассматривать в качестве аспекта центрального внут­риэлитного противоречия мобилизационной модели элитообразования — противоречия между верховной властью и правящим слоем, в рам­ках которого репрессивный аппарат выполняет функцию инструмента принуждения как по отношению к внеэлитным слоям, так и по отно­шению к управленческому эшелону. При этом именно последний вы­ступал объектом особо пристального внимания органов политической полиции (НКВД — МГБ — КГБ),что естественным образом стимули­ровало множественные конфликты между высшим эшелоном полити­ческого руководства в лице высших партийных иерархов и репрессив­ным аппаратом. Представление о степени остроты напряжения в 1930—50-е гг. между партией и политической полицией дает сопостав­ление взаимных обвинений в книге воспоминаний сына Л. Берия Сер­го Берия, воспоминаний Н. Хрущева и текста стенограммы Пленума ЦК КПСС 2—7 июля 1953 г., рассматривавшего "дело Берия". Обличе­ние партии как подлинного виновника репрессий, главным занятием которого была безответственная демагогия, в книге С. Берия (23. С. 15, 53, 82, 83-84, 105, 161, 203, 256, 326, 330, 350, 354, 422 и др. — всех не перечислить) звучит так же настойчиво, как аналогичные обвинения в

287

адрес НКВД — МГБ в качестве главного организатора репрессий пе­реполняют страницы мемуаров Хрущева (287).

Между тем в состав пресловутых "троек" входили нарком или начальник соответствующего управления НКВД, секретарь соответст­вующего партийного комитета и прокурор соответствующего уровня. Так что с формальной точки зрения можно говорить о паритете ответ­ственности, однако подлинная суть ситуации заключается в ожесто­ченной конкуренции партии и органов безопасности в рамках единой номенклатурной элиты.

Участники Пленума 2—7 июля 1953 г. (см. 251) были солидарны в том, что це­лью Берия и при жизни Сталина (и тем более после его кончины) был тотальный кон­троль над партией. Члены высшего политического руководства знали, что каждый их шаг отслеживался Берия, их телефонные разговоры прослушивались, о каждом пере­движении членов Политбюро Берия немедленно узнавал через охрану (251, № 1. С. 143, 164, 173). Особые полномочия Берия приобрел, став в 1945 г. маршалом и членом По­литбюро. Лексика Берия в общении с министрами и секретарями обкомов была соот­ветствующей его презрению к этим людям: "выгоню", "арестую", "сотру в лагерную пыль", "сгною в тюрьме" и т.п. Министр среднего машиностроения В. Малышев вспо­минал на Пленуме 2—7 июля 1953 г.: "Мы, министры, знали, что идешь в кабинет Бе­рия министром, а кем выйдешь обратно — не знаешь, может быть, министром, а может быть, в тюрьму попадешь" (251, № 1. С. 204-205). По свидетельству Молотова, Берия имел досье на всех членов Политбюро, включая Сталина, и его физически боялись да­же члены Политбюро, не говоря о прочих (293. С. 339, 436).

Однако органы политической полиции не были монополистом контроля: характерной чертой политической системы мобилизацион­ного типа являлся перекрестный контроль над правящей средой, осу­ществлявшийся конкурирующими контрольными ведомствами. В их числе — НКВД (впоследствии МГБ и КГБ), Наркомат госконтроля, КПК при ЦК ВКП(б), личная канцелярия генсека (так называемый особый сектор во главе с Поскребышевым, который не подчинялся ни Ягоде, ни Ежову, ни Берия). Если НКВД "держал под колпаком" всех членов политического руководства (при аресте у Берия изъяли папку, в которой содержались компрометирующие материалы на руководите­лей партии и правительства — см.: 168. С, 406), то и сам Берия не ос­тавался вне контроля: по свидетельству С. Берия, с приходом в 1946 г. в МГБ В. Абакумова (выдвиженца конкурирующей группы во главе с А. Ждановым), одной из задач которого был сбор компромата на Берия и Маленкова, дом Берия был поставлен на прослушивание (23. С. 256).

288

Таким образом, "советская система была создана...на параллелизме проверок... Проверяли друг через друга..." (23. С. 269). Подлинным хо­зяином этой системы параллельных проверок было лицо, персонифи­цировавшее верховную власть. С. Аллилуева и В. Молотов были убеж­дены, что спаивание Сталиным коллег по Политбюро во время ночных ужинов также было способом контроля: "чтобы убедиться, верна ли старая русская поговорка: "что у трезвого на уме, то у пьяного на язы­ке" (7. С. 334).

Внутриэлитное противостояние "партия — органы госбезопас­ности" происходило с переменным успехом: 1937—38 гг. ознаменова­лись усилением позиций НКВД, что нашло отражение также в сущест­венном улучшении материального положения сотрудников этого ве­домства по сравнению с партийными органами (была значительно по­вышена зарплата, для сотрудников НКВД были построены ведомст­венные дачи, клубы и т.д.). Если еще в начале 1936 г. зарплата главы республиканского НКВД составляла 1, 2 тыс. рубл. в месяц (при сред­немесячной зарплате рабочего в 250 рубл.), то с 1937 г. зарплата рес­публиканского наркома выросла до 3, 5 тыс. рубл. в месяц (281. С. 165).

Меры по некоторому обузданию произвола НКВД и обеспече­нию контроля над его деятельностью со стороны партии в конце 1938 г. сопровождались повышением с 1 ноября 1938 г. зарплаты сек­ретарям парторганизаций всех уровней. Так, оклад первых секретарей обкомов, крайкомов и нацкомпартий составил 1,4 — 2 тыс. рубл. в за­висимости от размеров организации, вторых и третьих секретарей — 1,1 — 1, 7 тыс. рубл. (281. С. 228).

Внутриэлитное противостояние "партия — органы госбезопас­ности" получило новое развитие в послевоенный период. Усиление группы Жданова в 1946 г. ознаменовалось мерами по обузданию про­извола Берия: секретарем ЦК, курировавшим органы безопасности, стал выдвиженец Жданова А. Кузнецов, а главой МГБ стал другой вы­движенец Жданова — Абакумов. Смерть Жданова и физическое унич­тожение его соратников (руками их коллеги и друга Абакумова) в ходе "ленинградского" дела способствовали усилению позиций Берия. Ру­беж 1952—1953 гг. был ознаменован новой попыткой поставить орга­ны безопасности под контроль партии: 4 декабря 1952 г. было принято Постановление ЦК КПСС "О положении в МГБ", направленное на то, чтобы поставить репрессивный аппарат под контроль партии. Смерть

289

Сталина привела Берия к неограниченной власти, но лишь затем, что­бы в июне 1953 г. он был навсегда устранен с политической арены.

Противоречие "партия — органы безопасности" оставалось од­ним из важнейших внутриэлитных противоречий в советский период; неразрешенность этого противоречия стала одной из причин крушения советской политической системы.

* * *

Очевидно, что форсирование модернизации в условиях дефици­та ресурсов неизбежно влекло за собой ужесточение требований госу­дарства по отношению к хозяйственным субъектам, а значит, баланс интересов центральных органов и ведомств нарушался в пользу пер­вых, что неминуемо означало установление жесткого нажима верхов­ной власти на группы интересов и репрессии против "ведомственных генералов" с целью формирования предельно эффективной, а значит — гомогенной и послушной элиты. Поэтому антикорпоративистские мотивы были важной компонентой осуществленной Сталиным элит­ной ротации.

Однако антикорпоративистская установка была не единствен­ным мотивом элитной ротации конца 1930-х гг. Репрессии имели и другие мотивы. Среди них — стремление омолодить управленческий аппарат с целью повышения его эффективности. Поскольку абсолют­ное большинство руководящего слоя составляла "старая гвардия", оче­видно, что это были немолодые люди, прошедшие чрезвычайно тяже­лые жизненные и политические "университеты" — неоднократные аресты, тюрьмы, ссылки, некоторые (как Рудзутак) — каторгу, участие в гражданской войне. Не удивительно, что многим из них по состоя­нию здоровья было непросто выдерживать нагрузки. Частое нездоро­вье А. Смирнова, Я. Рудзутака, В. Чубаря, вынужденно проводивших много времени в отпусках по болезни, стало одной из причин устране­ния их из высших эшелонов власти.

Кроме того, многие из заслуженных деятелей партии вполне обоснованно рассматривали свое революционное прошлое как право на заслуженный почет и как основание жить в отличных от большин­ства населения условиях (специальное постановление Политбюро в 1938 г. касалось строительства огромных дач-дворцов в 15—20 комнат рядом руководящих работников (Ягода, Карахан, Межлаук, Розен­гольц, Рудзутак, Антипов и др.), а ряд высших руководителей наркома-

290

та обороны позволяли себе вызывать на дачи военные оркестры для частных концертов (259. С. 102).

Заслуги перед государством как основание для привилегий не только по-человечески понятно, но и обоснованно. Однако развитие в условиях мобилизационной модели требует постоянного напряжения, собранности, физического здоровья, и что касается обычной человече­ской логики, то здесь — увы — ей нет места: перманентная мобилиза­ция стирает многие законы и нормы человеческой логики и морали. Поэтому мобилизационная модель — тип развития, чреватый колос­сальными политическими и этическими издержками, к числу которых относятся и безжалостное уничтожение изношенного "человеческого материала".

К числу мотивов элитной ротации следует отнести и невысокий уровень образования сложившейся в течение 1920-х гг. политической элиты. В подготовленной специально к февральско-мартовскому (1937 г.) Пленуму записке зав. отделом кадров ЦК ВКП(б) Г. Маленков констатировал, что среди секретарей обкомов высшее образование имели 15,7 процента, а низшее — 70,4 процента; еще более удручаю­щими были эти показатели для городского (9,7 и 60,6 процентов соот­ветственно) и районного (12,1 и 80,3 процента соответственно) звена (281. С. 78). На смену им пришли "выдвиженцы", только что получив­шие высшее образование, причем многие из них — без отрыва от про­изводства или совмещая учебу со значительными "общественными на­грузками" (Н. Хрущев, А. Зверев, Г. Маленков, Н. Патоличев).

С нашей точки зрения, перечисленные выше мотивы — борьбу с клиентелами и ведомственными группами интересов, меры по повы­шению уровня образования и омоложению правящего слоя и ограниче­нию его привилегий — можно свести к одному знаменателю — обес­печению максимальной эффективности правящего слоя в качестве ин­струмента модернизации. В конечном счете эту цель преследовала элитная ротация конца 1930-х гг. в ее содержательной интерпретации. Реализацией этой цели стала установка Сталина на февральско-мар­товском (1937 г.) Пленуме ЦК партии: он призвал к радикальному об­новлению ее состава за счет нового пополнения "выдвиженцев".

Материалы Центрального партийного архива подтверждают тот факт, что чистки не были продуктом чистого произвола, а преследова­ли осмысленную цель. В одном из документов Сталин писал, что "ли­тература, партия, армия, — это все организмы, у которых некоторые

291

клетки надо обновлять, не дожидаясь, пока отомрут старые. Если мы будем ждать, пока старые отомрут и только тогда будем обновлять, мы пропадем, уверяю вас" (цит. по: 226. С. 58). Это высказывание под­тверждает, что перманентная чистка элиты рассматривалась Стали­ным как условие эффективности последней в условиях мобилизацион­ного развития.

Таким образом, причины масштабной элитной ротации конца 1930-х гг. характерны для мобилизационного развития и продиктованы необходимостью форсированной модернизации в условиях дефицита ресурсов. Тот факт, что пик массовых репрессий в элитной среде при­шелся на конец 1930-х гг., обусловлен надвигавшейся военной агресси­ей. Осложнение ситуации во второй половине 1930-х гг. повлекло за со­бой ужесточение чисток: по мере приближения войны они преврати­лись в полномасштабный кровавый террор. Одним из импульсов уси­ления террора стало осмысление неудач испанского опыта — неудач, обусловленных не в последнюю очередь внутренними расколами рес­публиканского лагеря. По свидетельству П. Судоплатова, в 1936—1939 гг. в Испании шла не одна, а две войны, "обе не на жизнь, а на смерть". В одной войне республиканцы при поддержке СССР противостояли на­ционалистическим силам Франко, поддерживаемым Гитлером. Вторая война шла внутри республиканского лагеря, различные фракции кото­рого ориентировались на Сталина и Троцкого (259. С. 38). Аналогич­ной была ситуация в целом в компартиях, входящих в Коминтерн: си­туация в большинстве из них зеркально отражала раскол в высшем со­ветском руководстве, и различные партийные фланги ориентировались на Сталина или его оппонентов. Подобная ситуация в глазах Сталина была аргументом в пользу жестких мер по консолидации общества.

Специфика перманентной чистки как механизма элитной рота­ции предопределяла репрессии по отношению к "вычищаемым", ибо они становились потенциальными противниками режима, а масштаб "вычищаемых" обусловливал масштаб репрессий. В подготовленной к февральско-мартовскому (1937 г.) Пленуму ЦК ВКП(б) записке Мален­ков констатировал, что к началу 1937 г. в стране насчитывалось более 1, 5 млн. бывших членов и кандидатов в члены партии, причем в неко­торых парторганизациях соотношение стоящих на учете и исключен­ных нередко было близким по численности (281. С. 80).

Это предопределяло массовость репрессий. Именно необходи­мостью мобилизации общества аргументировали Молотов и Кагано-

292

вич целесообразность чисток конца 1930-х гг. в качестве условия поли­тической консолидации общества: они рассматривали репрессирован­ных как "пятую колонну". "Если бы мы не уничтожили эту пятую ко­лонну, мы бы войну не выиграли" (294. С. 36). "1937 год был необхо­дим... Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны" (293. С. 390, 426).

Политическое, а затем и физическое уничтожение крупнейших лидеров партии — Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина — авто­матически влекло за собой цепную реакцию репрессий по отношению к их сторонникам, родственникам, друзьям: большой террор имел це­лью разрушение элитных кланов подобно тому, как Иван Грозный, уничтожая крупных вотчинников, ликвидировал и их вассалов, и лич­но зависимых от них людей, и подчиненные им боевые дружины. При этом следование модели были осознанным, о чем свидетельствует ста­линский комментарий концепции фильма "Иван Грозный". Сталин считал, что ошибка Ивана Грозного состояла в том, что он "не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если бы он эти пять боярских се­мейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени... Нужно было быть еще решительнее" (137. С. 86).

Таким образом, если в ходе опричнины были ликвидированы экономические основы могущества боярства, то в ходе кровавого тер­рора 1930-х гг. было уничтожено как обладающее символическим ка­питалом, в качестве которого выступало советское "боярство" — "ста­рая гвардия" — участие в революционном движении начала века. Кро­ме того, участь "старой гвардии" была предрешена тем, что она рас­сматривала первое лицо государства лишь как первого среди равных — в этом же, как указывалось выше, коренился конфликт между вели­ким князем-царем и боярами-вотчинниками.

На место новой знати — превратившихся в закрытую касту и от­казавшихся подчиняться "бояр" — Сталин рекрутировал новый слу­жилый класс, всем обязанный службе: "Новый правящий слой, кото­рый сформировался в России, связан исключительно с государством и службой". Не случайно Л. Федотов называл новый служилый класс "новым дворянством" (274, т. 2. С. 97). В этой связи объяснимо то упорство, с которым, по свидетельству С. Аллилуевой, Сталин приви­вал своим детям мысль о временном характере привилегий руководст­ва: "Дачи, квартиры, машины, — все это тебе не принадлежит, не счи­тай это своим" (6. С. 159).

293

На XVIII съезде партии говорилось о том, что в течение предше­ствовавших съезду пяти лет на руководящие должности было выдви­нуто более полумиллиона молодых работников (320. С. 30). Из числа членов ЦК ВКП(б), избранного на XVIII съезде в марте 1939 г., лишь 20 процентов входили в состав ЦК, избранного в 1934 г. на XVII съез­де. Таким образом, место "старой гвардии" "заняла новая партия с иным составом и иным духовным обликом. Лишь 3 процента делега­тов XVII съезда (1934 г.), состоявшегося до чистки, вновь появились на следующем съезде в 1939 г. 75 процентов членов партии в 1939 г. всту­пили в нее после 1929 г., то есть уже при Сталине, и лишь 3 процента состояли в ней до 1917 г." (119. С. 407). В связи с массовостью элит­ной ротации весьма характерно, что накануне репрессий — осенью 1936 г. — после четырехлетнего моратория был вновь разрешен прием в партию. Еще более примечательно, что XVIII съезд отменил соци­альные ограничения при приеме в партию — теперь нормы стали еди­ными для выходцев их всех социальных категорий (последнее особен­но возмущало Троцкого — (269. С. 232). При этом характерна мотиви­ровка этого шага: А. Жданов заявил, что критерием при приеме в пар­тию должно быть не социальное происхождение, а личная доблесть, что новый порядок позволит обеспечить "отбор в партию действитель­но лучших людей из рабочего класса, колхозного крестьянства и ин­теллигенции" (320. С. 517). Переводя на язык современной политоло­гии это означает практику меритократического рекрутирования в со­став элиты,

О том, что Сталин искал опору в меритократии, писал и Г. Федотов: "Подлин­ная опора Сталина — это тот класс, который он сам назвал "знатными людьми". Это те, кто сделал карьеру, кто своим талантом, энергией или бессовестностью поднялся на гребень революционной войны. Партийный билет и прошлые заслуги значат теперь не­много; личная годность в сочетании с политической благонадежностью — все. В этот новый правящий слой входят сливки партийцев, испытанных своей беспартийностью, командиры Красной армии, лучшие инженеры, техники, ученые и художники страны. Стахановское движение ставит своей целью вовлечь в эту новую аристократию верхи рабочей и крестьянской массы, расслоить ее, соблазнить наиболее энергичных и силь­ных высокими окладами и поставить их на недосягаемую высоту над их товарищами. Сталин ощупью, инстинктивно повторяет ставку Столыпина на сильных. Но так как не частное, а государственное хозяйство является ареной новой конкуренции, то Сталин создает новый служилый класс, или классы, над тяглым народом, повторяя еще более отдаленный опыт Московского государства. Жизненный опыт показал ему слабую сто-

294

рону крепостного социализма — отсутствие личных, эгоистических стимулов к труду. Сталин ищет социалистических стимулов конкуренции, соответствующих буржуазной прибыли. Он находит их в чудовищно дифференцированной шкале вознаграждения, в бытовом неравенстве, в личном честолюбии, в орденах и знаках отличия, — наконец, в элементах новой сословности. Слово "знатные люди" само по себе уже целая сослов­ная программа" (274, т. 2. С. 94-95).

Наиболее существенными были кадровые изменения в высшем слое партийного руководства: среди 333 секретарей обкомов, крайко­мов и ЦК компартий союзных республик, работавших в начале 1939 г., 293 были выдвинуты после XVII съезда, причем, главным образом, в 1937—38 гг. Аналогичные изменения затронули и государственный и хозяйственный аппараты. Из 70 наркомов СССР, РСФСР, руководите­лей комитетов при СНК СССР и РСФСР и начальников главных управ­лений, работавших в начале 1939 г., 29 человек получили высокие на­значения в 1937—38 гг. В целом из 32 899 руководителей, входивших в номенклатуру ЦК ВКП(б) в начале 1939 г., 15 485 были выдвинуты в 1937—38 г. (281. С. 232-233). В 1939 г. 80 — 93 процента руководящих постов в партии занимали лица, вступившие в партию после 1924 г. (320. С. 529). В этой связи понятна внесенная XVIII съездом поправка в Устав партии, существенно понизившая партстаж для секретарей парторганизаций различного уровня. Предпринятые шаги представля­ли собой настоящую кадровую революцию.

Очевидно, что большинство новых назначенцев были молодыми людьми. Из 32 899 человек, входивших в номенклатуру ЦК ВКП(б) в начале 1939 г., более 60 процентов были в возрасте до 40 лет (281. С. 234). По существу, именно в этот период выдвинулось поколение А. Косыгина, Д. Устинова, Н. Патоличева, Л. Брежнева, А. Громыко, составившее костяк Политбюро в 1970-е годы.

Выдвижение молодежи дало основание Г. Федотову написать в 1938 г. : "Все новейшие революции создают один и тот же психологи­ческий тип: военно-спортивный, волевой и антиинтеллектуальный, технически ориентированный, строящий иерархию ценностей на при­мате власти" (274. т. 2. С. 170).

Реализацией этого типа элиты стали "железные наркомы". Они были очень мо­лоды: Д. Устинов был назначен наркомом вооружения в 1941 г. в возрасте 33 лет, Н. Байбаков — наркомом нефтяной промышленности в 33 года (1944 г.), А. Косыгин в 1939 г. в неполные 35 лет стал наркомом текстильной промышленности, а годом позже (1940) — зампредом Совнаркома; 33-летние В. Молотов и Л. Каганович были секрета-

295

рями ЦК ВКП(б), А. Микоян в 33 года был наркомом и кандидатом в члены Политбю­ро; Г. Маленков в 33 года заведовал одним из важнейших отделов ЦК ВКП(б) — отде­лом руководящих кадров, адмирал флота Н. Кузнецов был назначен наркомом ВМФ в 35 лет; В. Меркулов стал заместителем наркома в 34 года; В. Абакумов возглавил орга­ны военной контрразведки (СМЕРШ) в 34 года; А. Зверев стал наркомом финансов в 37 лет; а Н. Патоличев — первым секретарем Ярославского обкома в 30 лет (1939 г.), чле­ном ЦК ВКП(б) — в 32 года (1941 г.), а секретарем ЦК — в 37 лет (1946 г.).

Не случайно одним из важнейших предъявляемых к наркому требований было физическое здоровье (Н. Байбаков вспоминал, что при назначении его руководителем нефтяной промышленности Сталин сформулировал требования к наркому. Главное — это "бычьи нервы", оптимизм и физическое здоровье — (18. С. 50).

Итогом сталинской кадровой революции стало формирование нового служилого класса, адекватного задачам модернизации в усло­виях дефицита ресурсов — безусловно лояльного верховной власти и безупречного с точки зрения исполнительской дисциплины.

Положение нового правящего класса мало чем отличалось от по­ложения крепостных. Номенклатурная колода "тасовалась" по усмотре­нию верховной власти почти так же, как некогда продавались помещи­ком его крепостные: мнение самих назначаемых о соответствии тому или иному посту крайне редко принималось во внимание вышестоящи­ми инстанциями (обо всех своих назначениях в составе правительства Н. Байбаков узнавал уже после принятия решения, и его мнением о соб­ственных возможностях никто не интересовался: так было и в 1944 г., когда Сталин назначил его наркомом нефтяной промышленности; так было и в 1955 г., когда Хрущев назначил его председателем Госплана; так было и в 1965 г., когда Брежнев, вернув Байбакова из хрущевской опалы последнего периода правления, вновь назначил его председате­лем Госплана — (18. С. 47, 62, 98). Степень зависимости правящего слоя от верховной власти была максимальной. Н. Булганин, один из высших номенклатурных иерархов, признавался Хрущеву: "Вот едешь к нему на обед вроде бы как другом, а не знаешь, сам ли ты поедешь до­мой или тебя повезут кое-куда" (287. С.260; см.также: 375.С.64).

Представление о мерах по обеспечению эффективности элиты дают, в частнос­ти, воспоминания Байбакова. В 1942 г,, в бытность Байбакова заместителем наркома нефтяной промышленности, он получил приказ Сталина отбыть на Северный Кавказ (над которым нависла угроза оккупации; при этом овладение нефтью Северного Кавка­за и Закавказья было условием военного успеха Германии, не располагавшей собствен-

296

ными значительными запасами нефти) с тем, чтобы взорвать нефтепромыслы в случае отступления советских войск. Примечательна постановка задачи Сталиным — она фор­мулировалась так: "Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась нем­цам—Поэтому я вас предупреждаю, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем. Но если вы уничтожите промыслы, а немец не придет и мы оста­немся без горючего, мы вас тоже расстреляем" (18. С. 33). Н. Патоличев, работавший первым секретарем ряда обкомов и секретарем ЦК КПСС, в своих воспоминаниях, по­священных 1920—40-м гг. приводит немало аналогичных ситуаций (197).

Входившие в состав политической элиты лица не могли позво­лить себе распоряжаться своим временем по своему усмотрению; "вы­ходных и отпусков практически не было" (38. С. 19, 27). Даже болезнь не освобождала от обязанностей: Берия командировал тяжелобольного наркома Байбакова с температурой сорок в Уфу, где произошла авария на нефтеперерабатывающем заводе (18. С. 54). А. Зверев вспоминал, что не был в отпуске более десяти лет, и это было нормой среди нар­комов (84. С. 181).

В качестве примера того, каким представлял Сталин идеал ново­го служилого дворянства, может служить фигура С. Кирова. Аргумен­тированные исследования опровергают версию о том, что Киров был соперником Сталина и возглавлял либеральное крыло в Политбюро¹. Киров не только не был сколько-нибудь серьезным оппонентом или противником Сталина (не случайно Троцкий характеризовал Кирова как "серую посредственность", "среднего болвана", каких много у Ста­лина, а Молотов считал Кирова "обычным пропагандистом); он не только не играл значительной роли в деятельности Политбюро, но да­же часто отсутствовал на его заседаниях, что было связано с необходи­мостью присутствия в Ленинграде. Более того, именно Сталину Киров обязан выдвижением в высший эшелон власти, причем почти каждое повышение Кирова осуществлялось Сталиным вопреки желанию са-

¹ См.: 95. С. 78-80; 162. С. 121; 271; 331. Американский историк А. Улам полагает, что это — "сформулированные позже и не опирающие­ся на факты предположения"(271. С. 387). Улам считает маловероят­ным стремление Сталина создать прецедент успешного покушения на высокопоставленного чиновника, поскольку это могло поощрить поку­шение на него самого (271.С. 385). Другой известный западный иссле­дователь Дж. А, Гетти также полагает, что Киров не был значительной политической фигурой (331. С. 90—140).

297

мого Кирова. Именно Сталин в 1926 г. настоял на переводе Кирова из Азербайджана на должность первого лица в Ленинград вопреки сопро­тивлению самого Кирова (см.: 228. С. 96, 98). Именно Сталин способ­ствовал укреплению позиций Кирова в Ленинграде. Со слов самого Кирова М. Росляков писал, что именно Сталин категорически настаи­вал в период работы XVII съезда ВКП(б) на избрании Кирова секрета­рем ЦК ВКП(б) с освобождением его от работы в Ленинграде, и толь­ко в связи с энергичными возражениями Кирова был принят компро­миссный вариант: Киров был избран секретарем ЦК партии без осво­бождения от обязанностей секретаря Ленинградского обкома (228. С. 28-29). Излишне говорить, что будь у Кирова амбициозные планы, он вряд ли отказался бы от перевода в Москву. Сам Киров высмеял груп­пу делегатов XVII съезда, предложивших выдвижение его кандидату­ры на высший партийный пост, считая себя непригодным для этой ро­ли (293. С. 308).

Кроме того, Киров был одним из столпов сталинского культа. Именно Кирову принадлежит фраза, казавшаяся чрезмерной даже бли­жайшему окружению Сталина: "Ни одного вопроса у нас нет, автором которого был бы не Сталин" (293. С. 263). Речи Кирова изобиловали оборотами типа "великий стратег освобождения трудящихся", "корм­чий нашей великой стройки", "лучший продолжатель дела Ленина" и т.п. (96). О том, что Киров был одним из преданнейших Сталину лю­дей, пишет С. Берия (23. С. 32).

Первенство авторства версии о причастности Сталина к убийст­ву Кирова принадлежит Троцкому; эту версию подхватил Хрущев на XX съезде КПСС, а затем повторил ее на XXII съезде. Между тем именно к XXII съезду КПСС закончила работу специальная комиссия под руководством Н. Шверника, в состав которой вошли П. Поспелов, О. Шатуновская и др. В справке, подписанной всеми членами комис­сии, представлен вывод: "Николаев был террористом-одиночкой, и Сталин использовал убийство Кирова для физической изоляции и уничтожения как лидеров зиновьевской оппозиции, так и бывших их сторонников" (цит. по: 95. С. 100). Однако заключение комиссии до сих пор не опубликовано. Проведенное уже в конце 1980-х гг. органа­ми КГБ и прокуратуры новое расследование подтвердило бытовые мо­тивы убийства Кирова (см.: "Правда" от 4.11.1990 г.). То, что Киров пал от рук убийцы-одиночки, подтверждают С. Берия (23. С. 18) и П. Судоплатов (259. С. 61). Другое дело, что Сталин на все сто процен-

298

тов использовал убийство Кирова в целях осуществления масштабной чистки, хотя, опасаясь разглашения сугубо личных мотивов теракта, установил негласный надзор за вдовой Кирова до самой ее смерти (259. С. 64). Кроме того, многочисленные воспоминания современни­ков свидетельствуют о личной привязанности Сталина к Кирову (6. С. 111; 294. С. 71; 293. С. 312, 322; 18. С. 196).

Одна биографическая деталь Кирова делает его фигурой симво­лической для "нового дворянства." Речь идет о том, что весьма не слу­чайно и после разгрома различных уклонов и оппозиций в высшем эшелоне власти оставалось немало лиц, прошлое которых давало ос­нования для их политической компрометации, а значит, делало их осо­бенно послушными. К их числу относились и Киров (занимавший в предреволюционный период либеральные позиции, близкие к кадетам, и работавший редактором кадетской газеты во Владикавказе), и Анд­реев, в начале 1920-х гг. — активный сторонник Троцкого. К числу бывших меньшевиков принадлежали известный деятель сталинской гвардии Л. Мехлис — главный редактор "Правды" в 1930-х гг. и ми­нистр госконтроля в 1940-х; министр финансов в середине 1930-х гг. Г. Гринько; нарком земледелия во второй половине 1930-х М.Чернов; один из руководителей "Правды" Н. Попов; небезызвестный А. Вы­шинский (35); зампред ВСНХ, позднее председатель Госплана В. Меж­лаук, перешедший к большевикам из партии кадетов. В этом же кон­тексте можно упомянуть Л. Берия, которому еще в 1937 г. министр здравоохранения Г. Каминский на Пленуме ЦК партии бросил обвине­ние в сотрудничестве с мусаватистской разведкой (причем Берия не предпринимал попыток опровергнуть обвинение), и А. Микояна — единственного оставшегося в живых из расстрелянных в 1918 г. в Красноводске англичанами бакинских комиссаров (по свидетельству самого Микояна, ссылка на необычные обстоятельства его чудесного спасения не раз использовалась Сталиным в качестве инструмента для шантажа Микояна и давления на него в критической ситуации (144. С.

183).

Возможность компрометации обусловливала особую пластич­ность и управляемость подобного плана лиц, что весьма ценилось Ста­линым — недаром М. Рютин в своей "Платформе" назвал некоторых из перечисленных лиц "столпами сталинского режима".

Таким образом, эти шаги проясняют смысл "большого террора": его целью было радикальное изменение состава руководства высшего

299

и среднего уровней посредством ликвидации "старой гвардии". Ана­лиз динамики изменения состава партийной элиты показывает сущест­венное изменение и ее социального облика. В 1924 г. 92 процента вла­стного слоя состояло из профессиональных революционеров, вступив­ших в партию до 1917 г., рекрутированных преимущественно из рядов разночинной интеллигенции. К 1939 г. 94 процента ЦК образца 1924 г. были "вычищены" из состава правящей элиты и заменены вступивши­ми в партию по "ленинскому призыву", что означало и изменение со­циального облика партии: существенно возросло число выходцев из крестьян, тогда как удельный вес выходцев из среды интеллигенции уменьшился вдвое.

К 1966 г. с точки зрения социального происхождения правящая элита окончательно "окрестьянилась": ЦК КПСС на 70,5 процентов состоял из детей крестьян и неквалифицированных рабочих; на 13 процентов — работников низкоквалифицированного и на 8 процентов — квалифицированного умственного труда. Эта тенденция сохраня­лась практически до перестройки (ПО. С. 32). В этой связи представ­ляется правомерной констатация Р. Такера, который, характеризуя со­циальные итоги террора 1930-х гг., писал: "В отличие от старых боль­шевиков, подпольщиков-партийцев дореволюционной закалки, новые члены партии (вступившие после "ленинского призыва" — О. Г.) не были отчуждены от традиционных форм русской культуры; некоторые из них вступали в партию из карьеристских соображений, продикто­ванных условиями нового политического строя. Они привнесли в пар­тию привычные для них формы мышления и психологию, идущие от воспитания еще в небольшевистской среде" (345. С. 59-60). Поэтому Такер справедливо отмечает, что адекватная интерпретация политиче­ской борьбы внутри политического руководства в 1920—30-е гг. невоз­можна вне культурологического контекста: противоборствующие тен­денции целесообразно рассматривать в качестве "различных течений ленинского большевизма как политической культуры" (345. С. 59).

Таким образом, в строителе советской России выступил "мос­ковский человек, вытеснивший человека императорской России". Г. Федотов писал, что народные массы, из которых продуцируется в советской школе новый человек, "до самого последнего времени жили в московском быте и сознании...Вековая привычка к повиновению, слабое развитие личного сознания, потребности к свободе и легкость жизни в коллективе, "в службе и тягле" — вот что роднит советского

300

человека со старой Москвой...Сталин и сознательно строит свою власть на преемстве русских царей и атаманов" (274., т. 2. С. 185-186).

Это дало основание евразийцу П. Сувчинскому следующим образом охаракте­ризовать истоки устойчивости советского режима: "Большевизм держится именно тем, что тот насос, который вытягивает на поверхность активно-государственной культуры, из народной толщи — необходимые силы и энергию и который за последнюю эпоху держался на поверхностных высосанных слоях, — опущен большевиками, сознательно или бессознательно — гораздо глубже, в полнокровные недра тучной земли. И, может быть, невольно, и без сознательного желания поддержать и помочь, приток этих сил — настолько жизнесилен, что легко и щедро питает тот государственный организм, кото­рый его втянул в жизнь и обнаружил" (258. С. 126).

На наш взгляд, подобный характер элитной ротации обусловлен тем, что технология модернизации 1930—50-х гг. повторяла предшест­вовавшие российские модернизации, основным инструментом кото­рых было предельно интенсивное использование человеческих ресур­сов в условиях отсутствия иных видов капитала. На смену интеллекту­алам из оппозиции пришли парни из крестьянских семей. Биографии Л. Кагановича, Н. Хрущева, А. Зверева, Н. Патоличева, П. Шелеста — выходцев из беднейших слоев, поднявшихся до уровня членов ЦК пра­вящей партии, типичны для своего времени.

Воздействие Великой Отечественной войны на советскую поли­тическую систему было чрезвычайно сильным и укрепляющим: война, существенно интенсифицировав потребность в мобилизации, милита­ризовала все звенья и механизмы политической системы, превратив страну в военный лагерь в буквальном смысле этого слова. Поскольку эффективность мобилизационной системы стала одним из факторов победы в войне, эта система вышла из войны значительно окрепшей.

Однако эта система автоматически теряла свои сильные стороны — способность к предельной мобилизации ресурсов посредством мо­нополизации власти в чрезвычайной ситуации — в случае неэффек­тивности центра этой системы — верховной власти — вследствие аб­солютной зависимости этой системы от качества управления из едино­го центра. В послевоенный период фактором снижения эффективнос­ти управления стали возраст и снижение работоспособности Сталина в результате перегрузок военного времени.

Нарушение характерной для мобилизационной модели внутри­элитной диспозиции в результате некоторого ослабления позиций вер­ховной власти в послевоенный период проявилось в усилении тенден-

301

ции к образованию субэлитных структур в рамках единой номенкла­турной элиты. Послевоенный период отмечен образованием двух ос­новных враждебных группировок: группы А. Жданова и связки Л. Бе­рия — Г. Маленков — Н. Хрущев. Несмотря на имевшие место содер­жательные разногласия, эти образования, несомненно, имели черты клиентел и находились в состоянии ожесточенной конкуренции. Ито­гом этой конкуренции стало физическое уничтожение значительного числа сторонников и выдвиженцев Жданова (фальсификация так назы­ваемого "ленинградского" дела, в ходе которого только в Ленинграде и области пострадало свыше двух тысяч руководителей — см.: 177. С. 131) после смерти лидера этой группы Жданова в 1948 г. В борьбе с конкурентами Берия сумел использовать антикорпоративистскую ус­тановку Сталина, имевшую целью максимальную деконсолидацию правящего слоя, и убедить Сталина в том, что "ленинградцы" — ана­лог — "зиновьевцев" (обвинение в "особом" шефстве секретаря ЦК ВКП(б) А. Кузнецова, курировавшего административные органы, над Ленинградом, фигурировало в перечне предъявленных ему обвинений

— см.: 177. С. 128).

Нам представляется, что "ленинградское дело" и другие, подоб­ные ему, чистки элитного слоя стали проявлением сложившейся еще в предвоенный период установки Сталина на перманентную чистку как способ элитной ротации и блокирование малейших попыток внутри­элитной консолидации, на поддержание гомогенности внутренней структуры элиты, когда каждый руководитель представляет собой "не­связанный атом". Н. Хрущев вспоминал: "Он (Сталин — О.В.) любил стравливать нас" (287. С. 232). Именно в этом контексте ленинградцы могли показаться Сталину опасными: в среде вышедших из Ленингра­да руководителей существовало несомненное внутреннее притяжение

— его питали общность пережитого в период блокады, революцион­ные традиции города, которыми они по праву гордились, личные сим­патии и взаимное доверие.

В еще большей мере антикорпоративистская мотивация прояви­лась в "мингрельском" деле, смысл которого заключался в разрушении клиентел Берия в Закавказье. Сложившаяся в 1930—40-х гг. система отношений Берия с руководством закавказских республик (М. Багиров в Азербайджане, Г. Арутинов в Армении, К. Чарквиани в Грузии) но­сила несомненный характер патрон-клиентных отношений: закавказ­ские руководители избежали чисток, занимали прочные позиции в сво-

302

их республиках с конца 1930-х гг., имели устойчивую репутацию в Москве благодаря патронажу Берия, с которым их связывала общая ра­бота в Закавказье в 1920—30-х гг. и поддержка которого помогала за­кавказским руководителям решать проблемы своих республик в Моск­ве и отражать критику центральных ведомств, включая могуществен­ное министерство государственного контроля Л. Мехлиса.

Однако помимо антикорпоративной мотивации "ленинградское дело" стало проявлением серьезного кризиса созданной Сталиным си­стемы власти, ибо важнейшим условием успешного функционирова­ния последней являлась эффективность верховной власти, выступаю­щей монопольным субъектом элитной ротации. "Ленинградское дело" показало, что возраст и состояние здоровья подорвали способность Сталина быть единственным игроком на этом поле. Все встречавшие­ся со Сталиным в послевоенный период единодушно отмечали чрезвы­чайную степень переутомления и происшедшие в связи с этим переме­ны, прежде всего превратившуюся в манию подозрительность¹, кото­рые стали причиной снижения эффективности верховной власти. Про­шедшие огонь, воды и медные трубы прежних чисток "старые кадры", прежде всего Берия, не стали покорно дожидаться своей очереди на за­клание. "Ленинградское дело" стало итогом изощренной интриги Бе­рия, который с помощью Маленкова сумел устранить молодых и ком­петентных конкурентов, подобрав убедительную для Сталина аргу­ментацию (уверив Сталина в том, что амбиции ленинградцев прости­раются так далеко, что затрагивают и позиции верховной власти).

После "ленинградского дела" Сталин фактически потерял воз­можность всеобъемлющего контроля над аппаратом партии и репрес­сивных органов, что, вероятно, ускорило его финал. В этой связи А. Авторханов пишет: "Если бы Сталину удалось уничтожить Политбю­ро 1952 г., он, вероятно, жил бы подольше" (3. С. 54).

Анализ особенностей мобилизационной модели элитообразова­ния в ее классическом варианте целесообразно дополнить характерис­тикой свойственного этой модели типа политического лидерства. В ус-

¹ См. напр.воспоминания П. Судоплатова,встречавшегося со Стали­ным в феврале 1953 г.: "То,что я увидел,меня поразило. Я увидел ус­тавшего старика. Сталин очень изменился" (259. С. 389). См. также: 6. С. 149; 294. С. 151; 293. С. 271,279,297,324,474; 197. С. 281; 213. С. 191; 66. С.109

303

ловиях советской политической культуры характерный для мобилиза­ционного развития тип политического лидерства проявился предельно ярко. В политической системе МТР формируется тип лидерства, в ос­нове которого — способность к мобилизации населения, что требует от лидера способности предельной личной концентрации и мобилиза­ции сторонников. Главные качества лидеров в этих условиях — желез­ная воля, предельная собранность и готовность подчинения руководст­ву, высокая работоспособность, физическая выносливость, способ­ность добиваться цели любой ценой — недаром родились выражения "железные наркомы", "железные секретари" и псевдонимы "Молотов", "Сталин" и т.п.

Именно эти качества не всегда проявляли лидеры оппозиции, что стало одной из главных причин их поражения. Об отсутствии у Троцкого способности к мобилизации сторонников вспоминал Луна­чарский: "Троцкому не хватало способности создать не то что партию, но даже маленькую группу. У него практически не было сторонников: ему мешала исключительная очерченность его собственной личнос­ти." (цит. по: 143. С. 96). Ярчайшие лидеры-трибуны — Троцкий, Зи­новьев, Каменев, Бухарин — оказались не в состоянии держать удар в критической ситуации. В период острейшей внутрипартийной борьбы 1923—24 гг. Троцкого занимали не коллизии борьбы со Сталиным, а публицистика по таким проблемам, как семейная этика, конфликт между фрейдистской и павловской школами в психологии, вопросы чистоты речи и т.п. (143. С. 93). Весьма характерно, что так же, как Троцкий в 1924 г., вел себя в критический момент М. Бухарин: осенью 1928 г., когда разгрому подверглись его ученики и друзья — молодые редакторы "Правды" и "Большевика" Слепков, Марецкий, Цейтлин, Зайцев, Астров, — Бухарин оставался в отпуске, и, как пишет Коэн, "не только не оказывал открытого сопротивления, но...не сделал ни од­ного символического жеста, чтобы придать им воодушевления" (119. С. 362). Зиновьев в критические моменты был подвержен панике. Свердлов, по свидетельству Троцкого, говорил: "Зиновьев — это пани­ка", а сам Троцкий писал, что в благоприятные моменты Зиновьев "очень легко взбирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо, Зи­новьев ложился обычно на диван, не в метафорическом, а в подлинном смысле, и вздыхал" (цит. по: 143. С. 114). Еще один видный деятель "старой гвардии" — Каменев, по свидетельству современников, неза­урядный теоретик, был весьма посредственным администратором.

304

Характер доминирующего в условиях "служебной" модели рек­рутирования элиты типа политического лидерства определяется тем обстоятельством, что, несмотря на приоритет политических факторов в системе факторов развития, политика в условиях мобилизационной модели в значительной мере растворена в административном управле­нии, а выработка внутри- и внешнеполитического курса является мо­нополией верховной власти, поэтому политическая элита выполняет не только собственно политические функции, но и экономико-хозяйст­венные, быть может, экономико-хозяйственные прежде всего. Партия как доминирующий компонент политической системы по существу од­новременно выступала в качестве государственного экономико-хозяй­ственного механизма; в центре внимания партийного руководства по­стоянно были хозяйственные проблемы. Подобный характер функций обусловил соответствующий характер образования правящего слоя. Значительная часть руководящего слоя имела техническое (28,3 про­цента), военное (25 процентов) и партийное (15 процентов) образова­ние(110. С. 33) при практически полном отсутствии в составе правя­щей элиты экономистов и юристов, востребованных в условиях эконо­мике-центричного развития. В условиях мобилизационного режима лидер не только и не столько политик (ибо выработка политического курса есть прерогатива верховной власти), но администратор, а поста­новления ЦК правящей партии — документы прежде всего государст­венные и даже хозяйственные.

Анализ периодической печати и стенограмм заседаний партийных органов раз­личного уровня показывает: секретариат ЦК КПСС обсуждал неглубокую пахоту и не­хватку кормов для скота в Рязанской области; Украинское Политбюро — производство ламп "летучая мышь"; делегаты партийного съезда Азербайджана — снабжение запча­стями; а делегаты грузинского партийного съезда — выращивание винограда. Один из секретарей райкома Киргизии откровенно говорил: "У меня на первом месте хлеб, на втором — табак, на третьем — животноводство, на четвертом — пропаганда" (226. С. 155). Среди лозунгов партийных комитетов различного уровня первенство неизменно удерживали призывы типа: "ежедневно сообщайте количество тары для МТС", "отбе­рите баранов-производителей для обеспечения случной кампании", "используйте замо­розки для накопления льда" и т.п. (226. С. 143).

И хотя изучение архивных материалов (226. С. 149) показывает, что высшее политическое руководство осознавало необходимость из­менения образования правящей элиты (именно с этой целью в после­военный период была создана система высших партийных школ, а для

305

подготовки высшего управленческого эшелона — Академия общест­венных наук при ЦК КПСС), численное преимущество специалистов с техническим, сельскохозяйственным и партийным образованием в со­ставе руководящего слоя сохранилось практически до перестройки: так, при Н. Хрущеве 46,2 процента руководителей имели техническое образование, 15 процентов — сельскохозяйственное, 11 процентов — военное, 8,7 процентов — партийное. Аналогичные пропорции харак­терны для брежневской когорты руководителей (110. С. 33). Известный партийный работник П. Шелест вспоминал, что в бытность первым се­кретарем Киевского обкома партии в начале 1960-х гг. он посвящал 75—80 процентов рабочего времени проблемам сельского хозяйства (301. С. 128). Таким образом, мышление правящей элиты было ориен­тировано главным образом на решение хозяйственных проблем (поэто­му, забегая вперед, несложно прогнозировать поражение этой элиты в "холодной войне", главными инструментами которой стало психологи­ческое, организационное, информационное воздействие в режиме со­временных технологий).

"Хозяйственная" ориентация мышления объясняет тот факт, что в личностном плане политические деятели, сформировавшиеся в усло­виях мобилизационного развития, зачастую неярки, порой даже бес­цветны. В этой связи уместно напомнить констатацию В. Ключевско­го: из страшной Смуты начала XVII в. (преодоление которой потребо­вало колоссальной мобилизации сил) Московское государство "выхо­дило без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные лю­ди" (100, кн. 2. С. 179), имея в виду личностную маловыразительность и юного царя Михаила Романова, и кн. Дм. Пожарского.

Политическая система мобилизационного типа "выдавливает" яркие личности. По мнению ряда исследователей, Троцкий обоснован­но называл творца этой системы — Сталина — "самой выдающейся посредственностью партии". И. Дойчер писал о Сталине, как о "безли­кой личности", а Э. Карр полагал, что Сталин — это самый "безликий среди великих исторических деятелей прошлого" (328; 324. С. 177). Однако нам представляется более обоснованной позиция Дж. Боффа, который, комментируя характеристику Сталина как безликого истори­ческого персонажа, данную Э. Карром, пишет: "Безликой была, скорее, его (Сталина — О. Г.) манера выступать в первой трудной фазе восхож­дения к абсолютной власти" (29, т. 1. С. 259).

306

Однако в любом случае трудно отрицать весьма невыразитель­ный облик подавляющего числа сталинских протеже. Так, никакими особыми талантами не обладал Ворошилов: ни политической гибкос­тью, ни теоретическими знаниями, ни работоспособностью, ни аппа­ратной интригой, но Р. Медведев отмечает, что может быть, именно из-за отсутствия каких-либо выдающихся способностей Ворошилов дольше других сохранял свое место в высшем эшелоне партии и госу­дарства (144. С. 178). Единственной характерной чертой Ворошилова было абсолютное подчинение Сталину. Столь же невыразителен Г. Ма­ленков: "О Маленкове трудно написать даже самый краткий очерк. В сущности это был человек без биографии, деятель особых отделов и тайных кабинетов. Он не имел ни своего лица, ни собственного стиля. Он был орудием Сталина, и его громадная власть означала всего лишь продолжение власти Сталина" (144. С. 221). Однако такие лица, как Молотов, Каганович, столь же невыразительные в личностном плане, в глазах Сталина обладали несомненными преимуществами: колос­сальной рабстоспобностью и абсолютной подчиненностью воле вож­дя.

Хозяйственно ориентированный характер функций обусловил соответствующий тип политического лидерства — тип администрато­ра-практика. Не случайно упоминание в различных контекстах рефре­на: "Мы, практики" (249, т. 1. С. 116). В. Молотов писал в журнале "Большевик": "подавляющее большинство из нас — не теоретики, а практики" (Большевик. — 1931. —№ 3. — С. 20). И спустя почти со­рок лет после статьи в "Большевике" Молотов повторял, "Мы, практи­ки" (293. С. 348). Именно качества руководителей-практиков — Моло­това и Хрущева отмечал М. Джилас (66. С. 56, 87, 89). Подобный об­лик сталинской гвардии дал основание Г. Федотову констатировать, что Россией правят не большевики, а новые люди, пришедшие к влас­ти после разгрома Сталиным революционеров. "Если бы теории были столь важны для действия, то, конечно, им никогда бы не сидеть в Кремле; первое место принадлежало бы пророкам подполья: всем этим Троцким, Каменевым, Бухариным" (274, т. 2. С. 87-88).

Даже при взаимной неприязни некоторых членов высшего поли­тического руководства они признавали деловые качества друг друга -как руководителей-практиков: поздний Хрущев при всем неприятии Кагановича не раз в воспоминаниях подчеркивал его организаторские

307

способности и невероятную работоспособность (287. С. 11, 20). Орга­низаторские способности Кагановича отмечал и Молотов (293. С. 318-319). И несмотря на негативное отношение к Хрущеву и Берия, Моло­тов все же отмечал их организаторские и административные качества. Так, он говорил о Хрущеве: "Практик неплохой, руководитель энер­гичный" (293. С. 341, 361). Собственно на этом поприще когорте "практиков" и проиграли деятели оппозиции — блестящие ораторы, но слабые организаторы.

Характерными чертами этого лобового, директивного стиля ли­дерства были жесткость (переходившая в жестокость), и способность добиваться цели любой ценой; доминирование методов жесткого уп­равления. В этом отношении показательна фигура Кагановича, кото­рый предстает в воспоминаниях современников грубым, жестким, без­жалостным и даже беспощадным, прибегающим исключительно к си­ловым методам управления руководителем: ему ничего не стоило об­ругать или даже ударить подчиненного, либо не разобравшись, в чем дело, снять с работы. Нередко после очередного телефонного разгово­ра Каганович бросал трубку так, что разбивал телефонный аппарат или толстое стекло на столе. Иногда дело доходило до угроз репрессий за невыполнение его указаний; и свои угрозы Каганович нередко испол­нял (18. С. 17-18; 197. С.75, 69-70, 97-98). Сдержанный, спокойный и терпимый по отношению к коллегам и подчиненным А. Андреев (197. С. 69-70) или гибкий А. Микоян были исключениями на этом фоне.

Фигура А. Микояна в контексте характеристики политического лидерства мобилизационного типа заслуживает особого внимания как исключение в когорте "железных наркомов". Микоян демонстрировал уникальный пример политической гибкости и способность пройти "между струями дождя". Несколько эпизодов дают представление об этом. Созданную по поручению февральско-мартовского (1937 г.) Пле­нума ЦК ВКП(б) комиссию по рассмотрению дела Бухарина и Рыкова было поручено возглавить Микояну. Опубликованный в 1989 г. прото­кол заседания комиссии знакомит с предложениями всех ее участников (при этом самой либеральной выглядит позиция Сталина: в отличие от И. Якира и А. Косарева, предлагавших расстрелять Бухарина и Рыкова без суда, или предложений Н. Шверника и П. Постышева — предать суду, Сталин предложил не предавать Бухарина и Рыкова суду, а напра­вить их дело на доследование), кроме позиции А. Микояна. Несмотря на то, что Микоян был председателем комиссии, он не высказал свое-

308

го мнения и оно не отражено в протоколе (145. С. 93). В критический момент борьбы большинства высшего руководства против Берия в 1953 г. в приватном разговоре с Хрущевым Микоян уклонился от со­гласия на смещение Берия, и на следующий день он был единственным из членов Президиума ЦК КПСС, кто воздержался при голосовании против Берия, мотивируя свое решение тем, что "Берия не безнадеж­ный человек и с ним можно ... работать в условиях коллективного ру­ководства" (287. С. 278, 281; 142. С. 66). О том, что Микоян занял в этой ситуации выжидательную позицию, вспоминал и Молотов (293. С. 343). В 1964 г. Микоян был единственным в составе высшего поли­тического руководства, кто не участвовал в предварительных перего­ворах о смещении Хрущева и был единственным, кто на знаменитом заседании Президиума ЦК КПСС предложил сохранить Хрущеву один из его постов — должность руководителя правительства. Однако и в этот момент проявилась гибкость Микояна: Микоян не забыл подстра­ховаться — разбираясь по заданию Хрущева с сигналом В. Галюкова, предупредившего о готовящемся против Хрущева заговоре, он предло­жил сыну Н. Хрущева письменно зафиксировать лояльность Микояна по отношению к Брежневу, Подгорному и Шелепину — главным заго­ворщикам — и хранил это заявление в своем архиве (288. С. 256). Именно Микоян был автором знаменитой фразы на 70-летии Сталина: "Сталин — это Ленин сегодня". И именно Микоян поддержал Хруще­ва в его радикально антисталинистких мерах (293. С. 467). Но Микоян — уникальный пример гибкости политика, а не политики.

Что касается отношений в системе "элита — массы", то в ста­линский период тип этих отношений буквально повторил характерную для предшествовавших версий мобилизационного развития модель: верховная власть против аристократии в лице правящей номенклатуры при опоре на внеэлитные слои. "Сталин и есть красный царь, каким не был Ленин" (274, т. 2. С. 90-91). С. Берия пишет, что победа Сталина в противостоянии с Троцким не в последнюю очередь была обусловлена тем, что Сталин опирался в этой борьбе на "чернь", к которой издева­тельски относился Троцкий; Троцкий никогда не утруждал себя обще­нием с чернью (23. С. 348). Представление об отношении к внеэлит­ным слоям большевистской верхушки "первого призыва" дают впечат-

309

ления В. Кривицкого, датированные началом 1930-х гг. Он вспоминал, что в крайне тяжелой экономической ситуации, сопряженной для ши­роких слоев населения с ужасающей нищетой и голодом, особенно в деревне, большевистские верхи, весьма обеспеченные, выработали в себе защитное свойство не замечать человеческих страданий: "Мы идем к социализму трудными дорогами. Многим приходится посторо­ниться. Нам надо хорошо питаться и отдыхать от своих трудов, поль­зуясь удобствами, все еще недоступными для других, потому что мы строители Прекрасного будущего... Мы должны быть всегда в форме, чтобы продолжать наш нелегкий путь. В свое время забота о всех не­счастных, встречающихся на нашем пути, будет проявлена. А пока — прочь с дороги! Не мозольте нам глаза своими бедами!" (120. С. 9). В этой связи объяснима реакция внеэлитных слоев на "большую чистку" конца 1930-х гг. А. Ларина -Бухарина с болью вспоминала шумное одо­брение в среде "простого народа" расстрела группы военных (Тухачев­ского и др.) в июне 1937 г. (129. С.28-30). И осуждая чудовищность преступлений Сталина против "старой гвардии", А. Ларина с горечью констатировала "колоссальный авторитет" Сталина в стране (129. С. 271).

Вовлечение в орбиту политической жизни новых слоев населе­ния — в подавляющем большинстве представлявших выходцев из де­ревни — способствовало воспроизведению патерналистского и даже патриархального типов политической культуры: сложилось подданни­ческое отношение внеэлитных слоев к верховной власти, которая рас­сматривалась в качестве источника высшей справедливости, но с кото­рой население практически не соприкасалось. В этой связи культ лич­ности предстает не только инструментом удовлетворения личного тщеславия, но и точно рассчитанным ходом верховной власти в проти­востоянии с правящим слоем в лице номенклатуры.

Причем, судя по ряду свидетельств, сам объект этого культа от­носился к нему весьма прохладно (во всяком случае в начальный пери­од культа). В этой связи примечательно замечание такого проницатель­ного наблюдателя, как Л. Фейхтвангер, о том, что Сталина раздражали многочисленные проявления его почитания (275). И если это впечатле­ние можно отнести за счет стремления Сталина снять налет азиатчины перед лицом европейского гостя, то воспоминания дочери, близко на­блюдавшей отца, о раздражении, охватывавшем Сталина в моменты бурных проявлений почитания, представляются заслуживающими до-

310

верия: "Отец вообще не выносил вида толпы, рукоплещущей ему и орущей "Ура", — у него перекашивалось лицо от раздражения... "Рази­нут рты и орут, как болваны!" — говорил он со злостью" (6. С. 152-153). "Когда мне приходится...читать и слышать, что мой отец при жиз­ни сам себя считал чуть ли не богом, — мне кажется странным, что это могут утверждать люди, близко знавшие его" (6. С. 155). Представля­ется, что возрождение автократии было не побочным продуктом ста­линской революции, а скорее результатом целенаправленной полити­ки. В частном разговоре Сталин в ответ на реплику Кирова о значении ЦК и Политбюро обронил следующую фразу: "Да, это верно — пар­тия, ЦК, Политбюро. Но учтите,... веками народ в России был под ца­рем. Русский народ — царист. Русский народ, русские мужики при­выкли, чтобы во главе был кто-то один" (161. С. 81).

Однако, как известно, власть развращает, абсолютная власть раз­вращает абсолютно. Молотов вспоминал, что сначала Сталин боролся со своим культом, а потом культ ему понравился: "Он был очень сдер­жанным в первые годы, а потом ... зазнался" (293. С. 299, 242, 261).

Если с верховной властью население сталкивалось редко, то с "боярами" — номенклатурой — общение было повседневным и по большей части рождающим негативные эмоции. Анализ сохранивших­ся в архивах жалоб и обращений граждан показал, что рядовые работ­ники не подвергали сомнению справедливость существующего режи­ма и видели виновных своих повседневных тягот и лишений чаще все­го в местном начальстве — партийном и хозяйственном (39. С. 208), что, естественно, рождало враждебное отношение к последнему (это поразительно напоминает ненависть населения к боярам-кормленщи­кам, известную из истории XV — XVI вв.). Между тем причина этой враждебности — не в том, что в обществе действовал механизм осо­бой "негативной селекции", рекрутировавший в ряды номенклатуры особо жестоких карьеристов, а в том, что главной задачей номенклату­ры была мобилизация населения на решение задач, опережающих ре­альные возможности рядовых исполнителей. Кроме того, в связи с от­сутствием возможности материального стимулирования в условиях де­фицита необходимых средств и ресурсов нередко это сопровождалось применением мер принуждения и насилия. Отсюда — негативное от­ношение населения к номенклатуре — новому "боярству", защиту от которого люди искали в апелляциях к царю — генсеку, тем более, что последний не упускал случая подчеркнуть особую роль "маленького

311

человека", "простого труженика", позиция и мнение которого не долж­ны быть заглушены партийным "боярством". Так, например, в речи 4 мая 1935 г. он в резких тонах осудил "неслыханно бесчеловечное отно­шение обюрократившихся кадров" к простым людям, труженикам, "этому самому драгоценному капиталу" (цит. по: 39. С. 208). В этой связи объяснимы распространенные в широких слоях населения либо одобрение репрессий против партийных "бояр", либо интерпретацию репрессий как творимых "нечестными" приспешниками втайне от Ста­лина. Даже министр производства боеприпасов Б. Ванников, аресто­ванный накануне войны по клеветническому доносу и освобожденный в начале войны по личному приказу Сталина, был убежден, что в его бедах виноват не Сталин, а его гнусное окружение; вождь же, напро­тив, во всем разобрался и восстановил справедливость (213. С. 190). Отсюда — нескончаемый поток обращений за помощью и защитой "лично к товарищу Сталину".

Дополнительным и сильным аргументом в пользу подобного представления в глазах широких слоев населения было осознание вне-элитными слоями населения того факта, что принадлежность к правя­щей среде отнюдь не гарантировала безопасности. Напротив, вовлече­ние в орбиту кровавых репрессий высших лиц государства и их родст­венников, причем в формах публичного осуждения (открытые процес­сы второй половины 1930-х гг.) для внеэлитных слоев было веским ар­гументом в пользу справедливости сталинского правления — одинако­во сурового в отношении "простых людей" и "бояр". Советский "пре­зидент" М. Калинин в ответ на просьбы родственников осужденных о помощи отвечал, что не может помочь даже бывшей жене, отбываю­щей наказание в лагере (129. С. 225). Следует отдать должное и изощ­ренности сталинского умения возлагать ответственность за свои пре­ступления на конкретных исполнителей.

Таким образом, в треугольнике "верховная власть — правящая среда — внеэлитные слои" в эпоху Сталина была воспроизведена мо­дель Ивана Грозного — причем воспроизведена сознательно и с теми же целями: предельной мобилизации элиты и всего общества для реше­ния задач развития в условиях дефицита ресурсов. Правление Ивана Грозного было взято за образец с учетом ошибок Петра I, чрезмерный акцент делавшего на внешней стороне дела (бороды, кафтаны), что обусловливало непопулярность царя в народе и существенно ослабля­ло позиции верховной власти в ее противостоянии с правящей средой.

312

Модель отношений "элита—массы" соответствует традициона­листской матрице политической культуры. Это не удивительно, если учесть, что советское общество на значительном протяжении своей ис­тории оставалось обществом традиционалистского типа, что в сочета­нии с использованием средств массовой коммуникации позволило сформировать феномен, сопутствующий сакрализации харизматичес­кой власти в классических традиционалистских обществах Востока.