Гаман-Голутвина. Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552

• Название: Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552
• Анкор: Гаман-Голутвина.doc
• Дата: 19.01.2018
• Размер: 2.11 Mb.
• Имя файла: Гаман-Голутвина.doc
• Тип: Книга; #14514
• страница: 18 из 26

му политика "выдвижения", призванная сократить разрыв между пар­тийной элитой и основной массой партийцев (а значит, обеспечить от­крытый характер элитного рекрутирования), стала существенным ком­понентом мер по обеспечению эффективности элиты. Учитывая, что подавляющее большинство управленческого аппарата высшего и сред­него уровней были членами партии, политика "выдвижения" означала меры по обеспечению интенсивной вертикальной мобильности, от­крытого характера процесса рекрутирования элиты и высокие темпы ротации элитного слоя. Трагический пик этой политики пришелся на конец 1930-х гг.

На наш взгляд, на процесс эволюции советской политической элиты существенный отпечаток наложили концептуальные разногла­сия внутри правящего слоя по поводу технологии индустриальной мо­дернизации: задача выживания и развития в ситуации дефицита ресур­сов стала ключевой задачей государства, а вопрос об источниках средств, темпах и способах индустриальной модернизации как усло­вии выживания и развития стал центральным вопросом внутриэлит­ной борьбы, начиная с первой организованной фракции ("левые ком­мунисты" весной 1918 г.). По существу жесткий внутриэлитный рас­кол, которым отмечены 1920-е и начало 1930-х гг., в его содержатель­ной интерпретации был отражением столкновения различных концеп­ций развития советского общества, а жесткая внутриэлитная борьба во многом была противостоянием различных представлений о путях, ме­тодах, темпах и источниках модернизации. В ходе развернувшейся в середине 1920-х гг. теоретической дискуссии сложились основные концептуальные подходы к осуществлению модернизации страны.

Начало 1920-х гг. было отмечено убежденностью абсолютного большинства высшего эшелона власти в том, что иностранные креди­ты и инвестиции являются необходимым условием подъема экономи­ки и ее индустриальной модернизации. Однако надеждам на зарубеж­ную финансовую поддержку не суждено было осуществиться. Это обусловило остроту вопроса об источниках средств для модернизации и интенсифицировало поиск концептуальных подходов к осуществле­нию модернизации в условиях дефицита ресурсов. О существе основ­ных подходов в ходе теоретической дискуссии первой половины 1920-х гг. дает представление сопоставление позиций Е. Преображенского, отражавшего точку зрения троцкистской оппозиции, и Н. Бухарина, позиции которого в тот период разделяло большинство членов ЦК.

258

Преображенский в работе "Новая экономика" (1926), явившейся контр­репликой на книгу Бухарина "К вопросу о закономерностях переходного пери-ода", полагал, что в условиях дефицита необходимых для индустриального роста ресурсов (прежде всего финансовых), а также в связи с этической не­приемлемостью для социалистического государства колониального типа ис­пользования ресурсов и невозможностью дальнейшего ограничения потребле­ния, и без того чрезвычайно скудного, неизбежным и правомерным является изъятие прибавочного продукта для нужд индустриализации не только из сфе­ры социалистического сектора, но и из иных секторов экономики, имея в ви­ду прежде всего сельское хозяйство — преимущественно индивидуальное. Более того, предлагавшаяся Преображенским тактика изъятия ресурсов из де­ревни предполагала практически полное изъятие прибавочного продукта, что в перспективе означало фактическое вытеснение альтернативных социалисти­ческому секторов экономики. В этой связи Преображенский употреблял такие понятия, как "экспроприация" и "эксплуатация", и сравнивал процесс пере­качки средств из деревни (которая в этом случае выполняла роль внутренней колонии) в город с процессом перекачки средств из колоний в метрополии. Перефразируя известный термин Маркса, Преображенский определил отчуж­дение прибавочного продукта несоциалистического сектора экономики в це­лях форсированной модернизации промышленности как "первоначальное со­циалистическое накопление". При этом Преображенский считал, что чем бо­лее отсталой на старте является начавшая индустриализацию страна, тем бо­лее неизбежный и тем более интенсивный характер носит необходимость экс­плуатации одного сектора экономики другим, рассматривая эту закономер­ность в качестве "основного закона социалистического накопления".

Позиция Бухарина, с которой в первой половине 1920-х гг. было соли­дарно большинство высшего эшелона власти, была более взвешенной: не от­рицая необходимость перераспределения ресурсов в пользу социалистической промышленности, он вместе с тем полагал, что тактически это перераспреде­ление не должно означать полное вытеснение несоциалистического сектора из экономики, и высказывался в пользу многоукладности экономики, мотивируя это тем, что жесткая по отношению к деревне налоговая и ценовая политика — и в перспективе деградация индивидуальных хозяйств — сократят их воз­можности в качестве источника финансирования индустриальной модерниза­ции, в то время как расширенное воспроизводство частного крестьянского хо­зяйства (знаменитый лозунг "обогащайтесь!" родился именно в ходе этой по­лемики) будет способствовать расширению возможностей финансирования индустриальной модернизации, которая будет тем более успешной, чем более

259

продуктивным будет накопление в крестьянском секторе. Принципиальным в позиции Бухарина было отрицание форсировки: крылатой стала фраза о необ­ходимости "черепашьего шага" социалистического строительства.

Очевидно, что предлагавшаяся Бухариным тактика была заведо­мо более предпочтительной не только в связи с ее большей по сравне­нию с концепцией Преображенского экономической эффективностью, но и в связи с очевидными социальными издержками плана Преобра­женского, ставящими под угрозу политическую стабильность в обще­стве в связи с неизбежными потрясениями в деревне. Однако эта так­тика была рассчитана на наличие другого ресурса — временного; меж­ду тем последующие за дискуссией события продемонстрировали его отсутствие.

В 1923—27-х гг. и большинство членов ЦК, и Сталин выступа­ли за безусловную поддержку позиции Бухарина (хотя в той или иной мере в ходе дискуссии обеими сторонами признавалась необходимость частичного изъятия продукта деревни в умеренных и щадящих фор­мах). Однако ситуация внутреннего и внешнего кризиса 1927-28-х гг. вынудила руководство в лице Сталина на практике реализовать модель форсированной модернизации, что неоднократно подчеркивалось оп­позицией — и правой, и левой. В "Преданной революции" Троцкий писал, что тактика коллективизации и индустриализации заимствова­на у левой оппозиции, а Бухарин называл Сталина неотроцкистом.

Важно констатировать, что переход "генеральной линии" к кон­цепции форсированной модернизации был вынужденным и крайне бо­лезненным. Даже Троцкий, цитируя выступление Сталина в апреле 1927 г. о том, что приступить к строительству Днепрогэса в тот пери­од значило то же, что для мужика покупать граммофон вместо коровы, признавал, что переход к политике форсированной коллективизации был неохотным и медленным (269. С. 34), что ускорение темпа индус­триализации происходило "эмпирически, под толчками извне, с гру­бой ломкой всех расчетов и с чрезвычайным повышением накладных расходов" (269. С. 28).

Был ли переход к форсированной модернизации продиктован глубиной кризиса, представляя собой наиболее эффективный выход из ситуации, или он был продуктом грубого произвола? Важность ответа на этот вопрос обусловлена тем, что именно в рамках сформировав­шейся в период с конца 1920-х до конца 1930-х гг. политической сис­темы окончательно сложилась модель элитообразования, просущест-

260
вовавшая до 1991 г. Если формирование жесткой политической систе­мы мобилизационного типа в 1920—30-е гг. было объективно обуслов­лено, то следует признать, что доминировавшая в СССР номенклатур­но-бюрократическая модель процесса элитообразования, по существу, как было показано выше, имманентная мобилизационному развитию, является неизбежным следствием избранной модели развития.

В этом случае иерархически организованная, с жестко верти­кальным подчинением верховной власти, строго централизованная и даже милитаризованная элита, формирование которой происходит по принципу "привилегии за службу" и способом ротации которой явля­ется чистка, предстает в качестве неотъемлемого элемента модели.

Как было отмечено выше, ключевой проблемой модернизации 1920—30-х гг. была проблема источников финансирования. В услови­ях отсутствия внешних источников финансирования модернизация могла быть осуществлена только за счет внутренних ресурсов. По­скольку фонд накопления в промышленности был исключительно низ­ким, рассчитывать оставалось только на финансирование индустриа­лизации за счет увеличения товарного производства в деревне, преж­де всего за счет увеличения производства товарного хлеба. Однако к 1927 г. производство крайне необходимого товарного хлеба сущест­венно упало: по сравнению с 1909—13 гг. среднегодовая товарная про­дукция зерновых в 1923—27 гг.. уменьшилась почти в два раза (143. С. 185).

Среди важнейших причин кризиса хлебозаготовок эксперты на­зывали низкие заготовительные цены на зерно, "ножницы" цен на про­мышленные и сельскохозяйственные товары, нехватку промышленных товаров, что дестимулировало рост товарных продаж зерна крестьяна­ми. Однако известный отечественный статистик В. Немчинов (на дан­ные которого опирался Сталин в принятии решений о форсированной коллективизации) показал, что главная причина зернового кризиса 1927—28 гг. коренилась не в "ножницах" цен и не в нехватке промыш­ленных товаров, а в структуре сложившегося после 1917 г. сельского хозяйства, в рамках которого были ликвидированы крупные помещи­чьи хозяйства и значительно снизился удельный вес кулацких хо­зяйств, выступавших основными производителями товарного хлеба. Поэтому форсированная коллективизация индивидуальных крестьян­ских хозяйств предстала в качестве условия изыскания инвестиций для и индустриализации.

261

В этой связи следует отметить, что радикальное изменение структуры сельского хозяйства в пользу индивидуальных крестьянских хозяйств после 1917 г. означало реализацию столыпинской мечты о фермерском сельском хо­зяйстве в России. Однако следует также отметить, что после 1917 г. столыпин­ский проект был реализован в значительно более благоприятных условиях: после 1917 г. раздел поместий устранил бывший крестьянским кошмаром зе­мельный голод; между тем столыпинская реформа, как известно, не предусма­тривала ликвидацию помещичьего землевладения. Кризис 1927—28 гг. стал еще одним доказательством того, что столыпинский курс на фермерское сель­ское хозяйство даже в значительно более благоприятных условиях, покончив­ших с нехваткой земли, был не только не способен стать источником накопле­ния необходимых для осуществления индустриализации средств, но и был не в состоянии прокормить население страны.

Другим способствовавшим радикальному повороту политики в 1928—29-х гг. фактором стала внешняя угроза, обретшая в 1927 г. кон­кретные очертания (дипломатические неудачи советской внешней по­литики — разрыв дипотношений с правительством английских консер­ваторов, убийство советского посла в Польше Войкова совпали с про­валом политики Коминтерна в Китае).

К перечисленным обстоятельствам следует добавить, что начи­ная с середины 1930-х гг. константой политического и экономического развития СССР была надвигавшаяся угроза гитлеровской агрессии, ставшая фактором серьезного усиления востребованности мобилиза­ционных механизмов в экономике и политике СССР. Одним из этих механизмов стала коллективизация сельского хозяйства. Необходи­мость последней была подтверждена в годы войны: так, нарком и ми­нистр финансов СССР в 1938—60 гг. А. Зверев характеризовал значе­ние крупных коллективных хозяйств как один из важнейших факторов победы в войне (84. С. 110). В признании реальности внешней угрозы были солидарны и большинство ЦК и оппозиция.¹

Итак, если роль экстремальных обстоятельств как фактора необ­ходимости форсированной модернизации очевидна, то остается во-

¹ Биограф Бухарина С. Коэн,безусловный сторонник эволюционизма бухаринского типа, вынужден констатировать, что во многих отношениях опасность угрозы войны была узловым моментом фиаско линии Буха­рина и причиной того, что лозунг партии "Догнать и перегнать!" стал "неотложным и грозным велением времени" (119. С. 324). Мнение ав­торитетных западных исследователей И. Дойчера, Э. Карра и Р. Дэви-

262
прос о мере и оптимальных масштабах форсировки и, соответственно, о мере необходимого принуждения как в масштабах политической си­стемы в целом, так и в процессе элитообразования: последнее являет­ся производным первого. Ключ к ответу на этот вопрос заключается в констатации дефицита еще одного важнейшего ресурса любой модер­низации — временного.

Бухарин был, безусловно, прав, указывая, что форсирование коллективизации представляет угрозу политической стабильности го­сударства, и требуя в этой связи прекращения чрезвычайных мер в де­ревне, восстановления рынков, материальной поддержки средних и мелких крестьянских хозяйств и т.п.

Однако реализация этих справедливых мер и осуществление мо­дернизации "черепашьими шагами" (термин Бухарина) — на протяже­нии целого исторического периода — требовали наличия одного из важнейших ресурсов развития — временного, который, однако, был столь же дефицитен, как и другие ресурсы. "Для программы Бухарина, основанной на эволюционных методах, умеренных целях и долговре­менных решениях, требовался длительный период без внутренних и внешних кризисов. Однако и те, и другие назревали", — пишет С. Ко­эн (119. С.313), имея ввиду кризис хлебозаготовок и нарастание угро­зы войны.

Формулу модернизации в условиях дефицита временного ресур­са дал Сталин в феврале 1931 г. : "Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут" (249, т. 13. С. 38). События лета 1941 г. подтвердили обоснованность этого прогноза.

Следствием "бега наперегонки со временем" в ходе наращива­ния обороноспособности экономики стала коррекция пятилетних пла­нов: предполагавшиеся ЦК партии в противовес левой оппозиции тем­пы роста 4—9 процентов в год под влиянием кризиса были отвергну­ты в пользу форсированных (прирост промышленной продукции в 1934 г. составил 19 процентов, в 1935 г. — 23 процента; в 1936 г. — 29

са близко позиции С. Коэна: меры по форсированной коллективизации носили вынужденный характер и были обусловлены тяжестью обстоя­тельств — катастрофическим кризисом хлебозаготовок, поставившим под угрозу снабжение население городов и рабочих промышленных объектов, и внешней угрозой.

263

процентов; в 1935 г. продукция сельского хозяйства увеличилась по сравнению с 1933 г. на 20 процентов (143. С. 314). Те же причины обус­ловили урезание потребления в пользу накопления¹.

Угроза внешнеполитической агрессии не только обусловливала дефицит времени для осуществления индустриальной модернизации, но и усугубляла проблему дефицита средств для модернизации, ибо предопределяла непомерно высокую долю оборонных расходов в бю­джете страны. Воспоминания политиков о предвоенном времени сви­детельствуют, что степень форсировки в наращивании обороноспособ­ности страны в тот период была чрезвычайной (197. С. 109).

В годы, предшествовавшие гитлеровской агрессии, военные рас­ходы СССР выросли с 25,6 % в 1939 г. до 43,4 % в 1941 г. (90, т. 1. С. 413). С 1 июля 1941 г. до 1 января 1946 г. только прямые военные расхо­ды составили 52,2 процента всех доходов госбюджета за этот период, однако реально они существенно превышали эти значения, ибо приве­денные данные отражают только прямые расходы по линии военных ве­домств и не учитывают сумм, использованных на нужды обороны по другим статьям бюджета. В период Великой Отечественной войны не­посредственно на военные нужды было использовано 57—58 процентов национального дохода, 65—68 процентов промышленной и около 25 процентов сельскохозяйственной продукции, в то время как на финанси­рование народного хозяйства в этот период было использовано около 20 процентов ресурсов государственного бюджета (84. С. 198-199).

При этом, по свидетельству А. Зверева, в период Великой Отече­ственной войны СССР только накапливал золотой запас, не продав ни одного грамма (!) (84. С. 229). Это означает, что как и в начале XVIII в., развитие осуществлялось посредством предельной мобилизации сил и средств при колоссальных военных расходах и отсутствии внеш­них заимствований.

Таким образом, анализ внешних и внутренних факторов позво-

¹ Троцкий констатировал,что капвложения поглощают в СССР около 25—30 процентов национального дохода (269. С. 19). Аналогичные дан­ные приводил министр финансов СССР А. Г. Зверев: норма накопления в годы довоенных пятилеток составляла 26—29 процентов националь­ного дохода, что не менее, чем в 3 раза превышало аналогичные пока­затели развитых стран того времени (84. С. 238), а ежегодные темпы прироста производства в 1928—40 гг. были беспрецедентны: 16,8 % (18. С. 47).

264
ляет констатировать повторение в 1920—40-х гг. известной по предше­ствующим этапам российской истории необходимости выживания и развития в ситуации "осажденной крепости" (угроза внешней агрес­сии в сочетании с дефицитом времени и дефицитом практически всех значимых для развития ресурсов). Единственно возможной моделью модернизации в этих условиях является мобилизационная модель, а ее политической формой — жесткая милитаризованная политическая си­стема.

Существенный разрыв между потребностями государства в вы­живании и развитии и находившимися в его распоряжении средствами неизбежно формировал противоречие между интересами государства и интересами хозяйственных субъектов. Превышение требований го­сударства по отношению к возможностям его граждан обусловливало запредельный уровень эксплуатации, что, в свою очередь, предопреде­ляло формирование жесткого политического режима, который высту­пал в качестве инструмента принуждения граждан для выполнения превышающих их возможности задач. В качестве объекта принужде­ния выступали как внеэлитные слои, так и элитные — номенклатура. При этом положение последней было двойственным: являясь субъек­том принуждения по отношению к внеэлитным слоям, номенклатура в то же время выступала в качестве объекта принуждения со стороны

верховной власти.

По отношению к внеэлитным слоям форсированная модерниза­ция в условиях дефицита средств без внешних заимствований неиз­бежно осуществлялась ценой сверхэксплуатации человеческих ресур­сов посредством внеэкономических мер принуждения. Потребность экономики в фактически бесплатном труде заключенных была одной из причин массовости репрессий. Не случайно возрастание масштаба репрессий совпало со значительным ростом удельного веса хозяйст­венных организаций НКВД в экономике.<sup>1

1</sup> Если народнохозяйственный план 1937 г. предусматривал освое­ние хозяйственными структурами НКВД лишь 6 процентов всего объе­ма капитального строительства,то в 1940 г. организациями НКВД было выполнено около 13 процентов всего объема капитальных работ по народному хозяйству (284. С. 82),а в течение 1941-1944 гг. строитель­ными организациями НКВД было выполнено почти 15 процентов, или седьмая часть всех выполненных в этот период работ по народному хо-

265

Что касается мер принуждения по отношению к правящей но­менклатуре, следует констатировать, что именно кризис конца 1920-х гг. дал импульс формированию политической системы мобилизацион­ного типа — с жестким милитаризованным режимом, монопольной структурой власти, всеобщностью обязанностей граждан перед госу­дарством, правящий класс которого рекрутирован по принципу "при­вилегии за службу" и жестко подчинен верховной власти, выступаю­щей по отношению к правящему слою в качестве "верховного главно­командующего" не только в буквальном смысле — в период войны, но и в переносном — в качестве субъекта рекрутирования и ротации но­менклатуры посредством чисток.

Безусловно, фактором, наложившим драматический отпечаток на ход реализации мобилизационной модели развития, стали особен­ности личности Сталина. В политико-психологическом исследовании "Сталин. Путь к власти. 1879—1929. История и личность" известный американский политолог Р. Такер отмечает, что доминирующими чер­тами личности Сталина были жестокость и мстительность, постоянная потребность в самоутверждении, черно-белое восприятие действи­тельности (и соответствующее восприятие окружающих в категориях

зяйству в целом (подробнее см.: 167. С. 234-236; 168. С. 396-398). До­ля НКВД в капиталовложениях в плане на 1941 г. составляла 20 про­центов; ГУЛАГ обеспечивал от 20 до 50 процентов (в зависимости от территорий) заготовок и вывоза леса,40 процентов добычи хромитовой руды (8. С. 108),а по ряду отраслей (золотодобыча,производство нике­ля, молибдена, кобальта, вольфрама, олова) удельный вес НКВД был еще более высоким, нередко превышая 50 процентов. Причем нередко строительные организации НКВД выполняли самые тяжелые рабо­ты(строительство Норильского комбината, Беломоро-Балтийского.Вол­го-Балтийского,Северо-Двинского водных путей и т.д.). Так, наркомат тяжелой промышленности фактически отказался от освоения богатей­шего никеле-кобапьтового месторождения под Норильском в связи с исключительно тяжелыми природно-климатически ми условиями строи­тельства. Нарком тяжелой промышленности Г. Орджоникидзе предло­жил передать строительство Норильского комбината в ОГПУ,создав для этого специальный лагерь (281. С. 87). Тяжелый физический,и при этом бесплатный труд заключенных в условиях дефицита средств и време­ни выступал в качестве компенсаторного механизма, призванного вос­полнить дефицит ресурсов, выполняя функцию инструмента экономии, средств.

266
друзья — враги), ощущение окружающей среди как имманентно враж­дебной (261, гл. 12).

Однако значение психологических особенностей Сталина было вторичным — будь у руля государства личность иного склада, возмож­но, политический процесс был бы менее экстремистским. Но основ­ные параметры курса (в случае его ориентации на задачи развития), ве­роятно, совпали бы с теми, что были реализованы на практике. В этой связи очевидно, что объяснение особенностей политического развития советского общества в 1930—50-е гг. посредством демонизации лич­ности Сталина оставляет политологическое исследование на уровне паскалевского афоризма: если бы нос Клеопатры был короче, мир был бы иным.

Очевидно, что реализация концепции форсированной модерни­зации требовала соответствующей системы власти и рекрутирования элиты, способной реализовать этот курс. В области элитообразования смысл осуществленного Сталиным политического переворота заклю­чался в создании системы рекрутирования элиты мобилизационного типа, выступающей элементом соответствующей политической систе­мы. Первые разработки концепции политической системы подобного типа можно отнести к началу 1920-х гг. : в 1921 г. Сталиным была на­писана представлявшая конспект более обширной брошюры заметка "О политической стратегии и тактике", опубликованная лишь в 1947 г. и вошедшая в собрание сочинений Сталина (249, т. 5).

Основные положения этой концепции на языке современной по­литологии: монопольная организация власти (однопартийная систе­ма); всеобъемлющее использование мобилизационных механизмов уп­равления, при котором институты и структуры гражданского общества полностью поглощены государством и превращены в инструменты мо­билизации (общественные организации — комсомол, профсоюзы и т.п., система образования, СМИ и т.д. — "приводные ремни" государ­ства); приоритет аппарата власти над выборными органами; милитари­зация государственного управления и его ключевого элемента — поли­тической элиты ("партии" в терминологии Сталина); строго иерархи­ческая организация политической элиты с жесткой монолитной систе­мой внутренней организации; особая роль качеств управленческой элиты и способности высшего эшелона управления создать эффектив­но работающий слой региональных и отраслевых руководителей (200—300 человек) и их оптимальное размещение на стратегически

267

важных постах; высокая степень идеологизации политической элиты и политической системы в целом.

По сути, это характеристика политической системы мобилизаци­онного типа; сходство усиливает метафора "приводных ремней", кото­рые, в отличие от автора термина — Ленина, Сталин понимал в качест­ве инструмента приведения в действие всей социальной конструкции для выполнения поставленных ее руководящим эшелоном решений.

Анализ сталинских преобразований показывает, что ротация элитного слоя была приоритетной целью этих преобразований. (Г. Фе­дотов констатировал, что в этом отношении эволюция сталинизма под­тверждает опыт всех "великих" революций — "главный смысл их со­стоит в смене правящего слоя; образование новой аристократии озна­чает объективное завершение революции" (274, т. 2. С. 95).

Для того, чтобы понять характер созданной Сталиным системы элитной ротации, необходимо присмотреться к содержательному ха­рактеру осуществленного им переворота в терминах политической культуры. В этой связи следует констатировать, что реализация дати­рованного 1921 г. наброска вышла далеко за намеченные рамки, и ста­линский переворот 1929—39-х гг. по глубине и последствиям стал ре­волюцией. В признании масштаба сталинского переворота, как тожде­ственного революционному, были солидарны столь разные авторы, как Л. Троцкий и Г. Федотов, С. Коэн и Р. Такер, хотя оценивали его значе­ние с диаметрально противоположных позиций. При этом исследова­тели отмечали, что десятилетие сталинских преобразований, хотя и имело исторические предпосылки и корни в ленинском большевизме, тем не менее "не было его продолжением с предопределенным исхо­дом, а стало революцией со своими характерными чертами и динами­кой" (345. С. 52).

Несмотря на внешнее сходство курса сталинской политики на форсированную модернизацию с программой левой оппозиции, по со­держанию сталинская революция не была реализацией курса Троцко­го, а во многом предстала контрреволюцией в противовес революции Ленина и Троцкого. Если Троцкий делал упор на разрушительный ас­пект задач революции ("В конечном счете, революция означает окон­чательный разрыв с азиатчиной, с семнадцатым веком, со Святой Ру­сью, с иконами и тараканами" — считал Троцкий), то содержание ста­линской революции не только не было разрывом с прошлым, но по су­ществу означало возвращение к традиционной исторической модели

268

российских модернизаций: формы, которые приняла сталинская рево­люция и природа нового советского строя, в значительной мере явля­ются повторением важнейших черт революций сверху, "проявлявших­ся в политической культуре старой России в процессе строительства царского государства с XV по XVIII в. и наложивших свой отпечаток на развитие ее социально-политического строя" (345. С. 96).

Таким образом, в начале 1930-х гг. произошло возвратное исто­рическое движение, причем даже не в эпоху империи, а в период Мос­ковского государства. И переезд правительства в марте 1918 г. в связи с угрозой захвата немцами Петрограда в Москву был неким символом этого движения из императорской России в московское государство: "Перенесение столицы назад в Москву есть акт символический" (274, т. 2. С. 185-186).

Размышляя над ходом исторического движения российского об­щества, осуществившего модернизацию посредством реставрации по­литической модели эпохи Московского государства и ранней империи (идеологические формы которых столь разительно контрастировали с претензией на беспрецедентность социалистического пути), нельзя не отметить, что причины подобного повторения — в реконструкции кон­фигурации факторов, определявших выбор модели развития в предше­ствовавшие периоды. 1920—30-е гг. отмечены сохранением значимос­ти факторов, определявших развитие российского государства в XV-XVIII вв., — территориальные потери, отставание от ушедших вперед соседей и дефицит значимых для модернизации ресурсов, прежде все­го временного и финансового.

Развитие в условиях дефицита ресурсов и постоянной внешней опасности предопределило потребность государства во всеобщности службы его граждан. Таким образом, в ходе сталинской "революции сверху" произошла реконструкция модели "служилого государства", в рамках которого в качестве элиты выступает высший эшелон служило­го класса. Концентрированным выражением этого порядка можно счи­тать формулировку Г. Маленкова на XVIII партконференции в 1941 г.: "Все мы слуги государства".

Основные параметры сталинской революции по ключевым при­знакам повторяют петровские преобразования.¹ Это индустриальная

¹ Не случайно Сталин с почтением относился к Петру I (249,т. 11. С. 246-248) и прекрасно знал русскую историю (23. С. 327).

269

модернизация как цель политической революции; милитаризованный характер социальной организации; существенное упрощение социаль­ной структуры, осуществленное с целью обеспечения всеобщности обязанностей перед государством (Петр I разверстал промежуточные состояния между основными классами общества с целью обеспечения всеобщности повинностей граждан перед государством; известно раз­деление социальной структуры советского общества на два класса и прослойку); конституирование высшего эшелона служилого класса (но­менклатуры)в качестве политической элиты; подчиненное положение правящего слоя по отношению к верховной власти, выступающей субъ­ектом рекрутирования и ротации элитного слоя; приоритет политичес­кой элиты над экономической; чистка в качестве механизма ротации элиты; массовое применение принудительного труда, включавшего масштабную миграцию в связи со строительством крупных объектов (Петербург, Онежский и Ладожский каналы, первые фабрики и заводы при Петре I, что дает основание исследователям говорить о "петров­ских лагерях принудительного труда"; Беломорско-Балтийский и Вол­го-Донской каналы, Днепрогэс, Норильский и Кузнецкий комбинаты и т.п. в 1930-е гг.); контрольная и репрессивная роль органов политичес­кой полиции по отношению к обществу и элите (Преображенский и тайный Приказы, фискалат и прокуратура при Петре I; ОГПУ — НКВД в качестве политической полиции; ЦКК—РКИ и пришедшие им на сме­ну в 1934 г. Комиссия советского контроля и Комиссия партийного кон­троля; в 1940 г. был создан Наркомат государственного контроля во гла­ве с Л. Мехлисом), экстремизм методов модернизации: мобилизацион­ная модель Петра I строилась по принципу "любой ценой"; аналогична философия сталинской революции: "Нет в мире таких крепостей, кото­рых не могли бы взять...большевики" (249, т. 11. С. 58); отсюда — заве­домо невыполнимые параметры пятилетних планов: Сталин хорошо ус­воил урок Петра I — требуй невозможного, чтобы получить максимум возможного; роль церкви в качестве элемента государственного меха­низма (именно начиная с Петра I священники были обязаны доносить о политических преступлениях, даже при условии нарушения тайны ис­поведи; аналогичной была ситуация при Сталине); ориентация на соб­ственные национально-государственные интересы (отказ от идеи миро­вой революции в пользу строительства социализма в одной стране).

В контексте нашего исследования важным итогом сталинской революции стало установление тарифно-квалификационной сетки со

270

значительным разрывом в оплате труда между разрядами, которая ста­ла аналогом петровской Табели о рангах и знаменовала введение прак­тики меритократического критерия в процесс рекрутирования профес­сиональных элит. "Знатные люди" 1930—50-х гг. — это элита в интер­претации В. Парето (напомним, что в концепции В. Парето элита — это лица, имеющие наивысшие индексы в профессиональной деятель­ности) (339*).

В контексте подобных изменений становятся понятными вер­дикт Г. Федотова относительно сталинских преобразований: "Револю­ция в России умерла"; это "настоящая контрреволюция, проводимая сверху" (274, т. 2. С. 85,83), приговор Троцкого сталинской "револю­ции сверху" — "Термидор", "преданная революция". В оценке сталин­ского переворота как контрреволюции были солидарны ставшие невоз­вращенцами в конце 1930-х гг. ответственные работники НКВД А. Ор­лов, В. Кривицкий, И. Рейсе, А. Бармин, располагавшие доступом к се­кретной информации и раньше других осознавшие не только характер переворота, но и его последствия для элитного слоя (182, 120). Имен­но как контрреволюцию оценивает сталинский переворот Р. Такер (345. С. 91).

Представляется обоснованной точка зрения тех современников событий и исследователей (см., напр., 345. С. 95), которые выделяют две фазы сталинской революции:на первом этапе произошло закрепо­щение рабочего класса и крестьянства все более централизовавшимся бюрократизировавшимся сталинским государством (иначе говоря, был реконструирован аналог податных сословий Московского государст­ва); в течение второго этапа аналогичная судьба постигла партию и ин­теллигенцию, которые стали служилым классом (причем служилый статус приобрел еще более осязаемые черты с введением в 1930—40-х гг. сталинской тарификационной сетки). При этом в ходе второго эта­па этой революции — кровавой чистки 1936—39 гг. — на место унич­тоженной большевистской партии пришла новая партия. Именно в этот период была создана новая политическая элита — партия сталин­ского образца. В. Кривицкий, один из высокопоставленных сотрудни­ков ОГПУ — НКВД 1920—30-х гг. впоследствии писал, что новая пар­тия отделена от старой "колючей проволокой" (120. С. 47).

Следует отметить, что на первом этапе "революции сверху" Ста­лина поддержали секретари крупнейших республиканских и област­ных организаций — П. Постышев, А. Андреев, С. Косиор, И. Кабаков,

271

Хатаевич, Б. Шеболдаев, Ф. Голощекин, Р. Эйхе, И. Варейкис, М. Разу­мов и многие другие. Причем эта поддержка диктовалась признанием обоснованности линии Сталина. В течение второго периода сталин­ской революции произошла элитная ротация высшего и среднего эше­лонов управления, жертвой которой пали те, кто осуществлял реализа­цию задач первого этапа.

При этом именно политическая элита стала главной мишенью кровавого террора конца 1930-х гг., а характер "большого террора" на­поминает опричнину. Напомним, что С. Платонов доказал — хотя жертвой террора Ивана Грозного пало все общество, его приоритет­ным адресатом было боярство. Так и репрессии 1930—40-х гг. затро­нули прежде всего правящую номенклатуру (хотя в той или иной мере от них пострадали все социальные группы). В. Кривицкий вспоминал, что если в первые годы советской власти в тюремных очередях с пере­дачами для арестованных родственников стояли жены офицеров и куп­цов, сменившиеся спустя несколько лет родными арестованных инже­неров и профессоров, то в 1937 г. атмосфера террора охватила именно высшие сферы советского правительства и в тюремных очередях стоя­ли близкие сотрудников НКВД (120. С. 350, 197). Другой руководящий работник НКВД, в 1938 г. отказавшийся вернуться в СССР, А. Орлов писал впоследствии, что начиная с 1934 г. старые большевики прихо­дили к убеждению, что чистка 1935 г., организованная под предлогом замены партбилетов, направлена против "старой гвардии". (182. С. 46-50).

Тот факт, что удар был нанесен именно по ядру большевистской партии — старой ленинской гвардии — подтверждается множеством исторических свидетельств: "Уничтожены были прежде всего старые большевики ленинского поколения", — вспоминал Н. Хрущев (287. С. 238). Высокопоставленный сотрудник НКВД в 1930—50-е гг. П. Судо­платов вспоминал, что его жена, также кадровый сотрудник НКВД, в конце 1930-х гг. была обеспокоена быстрым продвижением мужа по службе, предпочитая высоким постам незаметную должность — это было более безопасно (259. С. 78). Руководитель Украины в 1960-е гг. П. Шелест признает, что когда в 1937 г. после демобилизации из рядов Красной Армии ему, как имевшему опыт комсомольской и хозяйствен­ной работы, предложили руководящую работу в Харьковском горкоме партии, он предпочел работу на заводе как "более постоянное и уве­ренное дело" (301. С. 62).

272

По свидетельству Е. Гинзбург, принадлежность к коммунистиче­ской партии являлась отягощающим обстоятельством, и к 1937 г. мысль об этом "уже прочно внедрилась в сознание всех" (47. С. 59). Поэтому соседка Гинзбург по тюремной камере юная аспирантка Ира настойчиво твердила о своей беспартийности, дававшей ей, по ее мне­нию, колоссальное преимущество сравнительно с членами партии (47. С. 59).

Воспоминания современников подтверждаются историческими исследованиями. Так, известный западный политолог Т. Ригби писал, что в конце 1930-х гг. насилие, которое партия применяла против об­щества, обернулось против нее самой. "С 1933 по 1938 гг. партия была прочищена сверху донизу и к 1941 г. наводнена новобранцами преиму­щественно из рядов новой интеллигенции" (341. С. 197). Анализируя динамику изменения состава партии в 1930-х гг., Т. Ригби констатиро­вал: "Когда рассматриваешь период с 1933 по 1938 гг., создается впе­чатление, что на каждой стадии чисток их острие все более нацелива­лось на ключевые посты: в то время как чистка 1933—1934 гг. косну­лась в основном рядовых коммунистов, оставив аппарат в неприкосно­венности, а "проверка" и обмен партийных документов в 1935 г. осо­бенно затронули функционеров в низах, "ежовщина" была направлена прежде всего против руководящих кадров" (341. С. 213). Коллега Риг­би Л. Дж. Черчуорд отмечал, что при решении кадровых вопросов чле­ны партии находились в более жестких условиях, чем остальное насе­ление (326).

Аналогичного мнения придерживается С. Коэн: "Самый силь­ный удар был нанесен по партии. Из 2,8 млн. членов и кандидатов в члены, насчитывающихся в партии в 1934 г., был арестован по мень­шей мере 1 млн., и две трети из этого числа были расстреляны. Было уничтожено старое партийное руководство сверху донизу. Исчезли це­лые местные, областные и республиканские комитеты" (119. С. 407). По существу, после убийства Троцкого в Мексике в 1940 г. из ближай­шего окружения Ленина в живых остался один Сталин.

Как отмечалось выше, исследования Р. Медведева подтвержда­ют тот факт, что приоритетной жертвой репрессий второй половины 1930-х гг. стал именно правящий элитный слой: "Не секрет, что в 40-е годы многие боялись выдвижения на высшие государственные посты. Это казалось просто опасным. Конечно ... от террора в годы Сталина

273

не был застрахован никто, и как раз верхи партийно-государственного аппарата подвергались в те времена особенно жестоким чисткам" (142. С. 89). В другой работе Р. Медведев, конкретизируя эту констатацию, писал, что характер "большого террора" конца 30-х гг., направленного, главным образом, против самой партии, "был очевиден даже для боль­шинства беспартийных, которые в те годы спали по ночам гораздо спо­койнее, чем коммунисты. Особенно пострадали старейшие члены пар­тии, что видно и по составу партийных съездов. На XVI и XVII съез­дах партии было около 80 процентов делегатов, вступивших в партию до 1920 г. На XVIII съезде таких людей было только 19 процентов" (143. С. 400).

О характере репрессий говорит то обстоятельство, что в резуль­тате большой чистки конца 1930-х гг. в той или иной степени постра­дали практически все члены и кандидаты в члены Политбюро, избран­ного после XVII съезда: Г. Орджоникидзе застрелился, Я. Рудзутак, П. Постышев, В. Чубарь, С. Косиор, Р. Эйхе были расстреляны (при­чем Эйхе и Косиор были расстреляны даже без формального выведе­ния из состава Политбюро (!)); что касается остальных членов Полит­бюро, то были репрессированы не только их родственники или бли­жайшие сотрудники, но и сами они постоянно находились под угрозой репрессий. В конце 1930-х гг. Молотов оставался единственным, кро­ме Сталина, членом Политбюро, кто с полным правом мог назвать се­бя старым большевиком, так как оставил определенный след в предре­волюционной истории партии (144. С. 21).

Каковы были непосредственные причины масштабных чисток конца 1930-х гг. и каковы мотивы осуществленной Сталиным элитной ротации?

Следует отметить, что доклад Н. Хрущева на XX съезде партии положил начало интерпретации большого террора как обусловленного исключительно личными качествами Сталина — жестокостью, произ­волом, нетерпимостью к иному мнению и п. т. Иначе говоря: если бы нос Клеопатры был короче, мир был бы иным. Между тем известный мыслитель и поэт Д. Самойлов пишет: "Надо быть полным индетерми­нистом, чтобы поверить, что укрепление власти Сталина было единст­венной исторической целью 37-го года, что он один мощью своего че­столюбия, тщеславия, жестокости мог поворачивать русскую историю, куда хотел, и единолично сотворить чудовищный феномен 37-го года" (230. С. 444).

274

Как было показано выше на примере предшествовавших рос­сийских модернизаций, центральной "несущей конструкцией" служи­лого государства и ключевым условием его эффективности является создание новой эффективной политической элиты по принципу "при­вилегии за службу" — нового управленческого слоя, всецело обязан­ного своим положением и привилегиями службе и безраздельно подчи­няющегося верховной власти. По существу, успех верховной власти в обуздании "боярства" и создании лояльного, эффективного, но вместе с тем гомогенного и внутренне деконсолидированного образования, определял успех модернизации в целом, ибо только такой политичес­кий класс мог стать инструментом мобилизации общества на решение превосходящих его возможности задач. Иными словами, создание по­добного управленческого слоя определяло успех модернизации в це­лом. Именно в таком ракурсе, по нашему убеждению, следует рассма­тривать широкий комплекс предпринятых в 1930—40-х гг. мер, карди­нально изменивших состав политической элиты, сложившейся в нача­ле 1920-х гг. под влиянием событий периода революции 1917 г. и граж­данской войны.

Как указывалось выше, абсолютное большинство центральной и региональной политической элиты составляла "старая гвардия". Ее до­минантной характеристикой в 1920-х — начале 30-х гг. были множест­венные расколы внутри высшего эшелона. В условиях, когда главной задачей государства была задача выживания, ликвидация этих раско­лов и меры по чистке аппарата стали жизненно необходимыми. Шагом в этом направлении стал X съезд партии (1921 г.). Решения съезда и их последствия хорошо известны: либерализация экономического курса сопровождалась ужесточением политического режима: как известно, именно на X съезде были принята знаменитая резолюция "О единстве партии" (запрещающая организованные фракции в составе партии и дающая право ЦК и ЦКК исключать из состава партии выборных ру­ководителей любого уровня двумя третями голосов ЦК). Продолжени­ем этого курса стали широкомасштабные чистки конца 1930-х гг. В на­чале 1930-х гг. после удаления А. Рыкова и С. Сырцова из Политбюро в 1930 г. (последнее по времени выступление против сталинской кон­цепции модернизации в его составе) в высшем эшелоне власти оста­лись только сторонники генеральной линии. Однако несмотря на это, с точки зрения внутренней структуры политическая элита не была вну­тренне сплоченной, а представляла собой сообщество клиентел. В.

275

Молотов вспоминал, что уже при Ленине "фактически за спиной чле­на Политбюро была своя группа сторонников" (293. С. 200). Непрере­каемый авторитет Ленина как-то скреплял хрупкое единство высшего управленческого эшелона. Однако после смерти Ленина раскол резко усилился, и правящая номенклатура предстала раздираемой внутрен­ними противоречиями. Эволюция партии происходила в условиях ост­рейшей борьбы в высшем эшелоне элиты, знаменовавшем жесткий и глубокий внутриэлитный раскол. Если доминировавшим мотивом вну­триэлитной борьбы в Политбюро в 1920-е гг. было столкновение кон­цепций модернизации и борьба за власть, то в связи с политическим устранением лидеров оппозиции из состава Политбюро в начале 1930-х гг. на первый план противостояния в составе высшего органа власти вышли столкновения клиентел и борьба ведомственных интересов. Подобная внутренняя структура политической элиты существенно снижала эффективность политического управления. В первой главе на­стоящей работы отмечалось, что осуществление модернизации в усло­виях мобилизационной модели неизбежно сопровождается не только ужесточением политического режима, но и усилением антикорпорати-вистской политики верховной власти. Поэтому доминирующей уста­новкой политики верховной власти, направленной на обеспечение мак­симальной эффективности элиты, стала борьба верховной власти про­тив клиентел и групп влияния в целях обеспечения эффективности элиты. Антикорпоративистская стратегия верховной власти диктова­лась необходимостью усмирения ведомственных (читай — корпора­тивных) интересов в пользу государства; борьба против клиентел и групп интересов во многом предопределила чистки правящей номенк­латуры в 1930-е гг. Что представляла собой эта политика?

Необходимо отметить наличие в исследовательской литературе двух точек зрения на внутреннюю структуру правящей элиты совет­ского общества. Одна из них (представленная именами 3. Бжезинско­го, С. Хантингтона, К. Фридриха, М. Джиласа, М. Восленского, Т. Риг­би и др.), интерпретирующая советское общество в качестве социума тоталитарного типа, представляет его господствующий класс как мо­нолитную, гомогенную структуру, в рамках которой отсутствует какое-либо подобие корпоративистских образований. Т. Ригби отмечал, что политические институты советского общества призваны не допускать выражения специфических интересов групп населения в отличие от западной политической системы, ориентированной на выражение ин-

276

тересов различных социальных групп (341. С. 21, 40). Именно эта точ­ка зрения в течение последних десятилетий была наиболее влиятель­ной.

Другая исследовательская позиция, избравшая в качестве мате­риала для анализа прежде всего позднесоветский период истории, ис­ходит из представления о советском правящем слое как совокупности разнообразных групп влияния. С позиций этого подхода политический процесс в советском обществе представляет собой "взаимодействие интересов" (338. С. XIII). Л. Дж. Черчуорд отмечал, что несмотря на высокую степень организационной сплоченности политического руко­водства СССР, отрицать внутриэлитную конкуренцию в рамках номен­клатуры неправомерно, и использование для анализа советской поли­тики теории групп интересов позволяет более реалистично предста­вить советскую систему (326).

Нам представляется эвристически неэффективной монополия той или иной исследовательской стратегии в изучении внутренней структуры советской правящей элиты прежде всего в связи с той чрез­вычайно сложной эволюцией, которую претерпела в коммунистичес­кий период внутренняя структура советской номенклатуры — от сооб­щества клиентел после смерти Ленина до монолитного образования в период зрелого сталинизма, и далее от этого монолитного образования к сообществу групп интересов, задыхающемуся в материнской номен­клатурной оболочке накануне крушения советской системы в 1991 г. Между этими двумя полюсами — сложнейшие перипетии корпорати­визма и жесткой антикорпоративистской политики верховной власти, борьба групп влияния и клиентел за определенные содержательные це­ли и за власть как таковую.

В 1930-е гг., когда на смену столкновениям по поводу концепции модернизации пришли борьба верховной власти против клиентел и конфликты ведомственных интересов (групп интересов), общая уста­новка верховной власти в лице Сталина заключалась в жесточайшем подавлении любых проявлений корпоративности (при поощрении пер­сональной конкуренции приближенных к нему высших иерархов, рас­сматривая взаимную личную неприязнь в рамках "ближнего круга" в качестве инструмента профилактики корпоративизма и сохранения собственной власти).

К концу 1930-х гг. значительная часть ЦК образца 1934 г. пре­вратилась в сообщество "удельных князей" и "ведомственных генера-

277

лов": вокруг московских вождей складывались своеобразные клиенте­лы из руководителей местных партийных организаций, государствен­ных чиновников среднего уровня, которые нуждались в специальном покровительстве кого-либо из вождей (подробнее см.: 283. С. 95). В этом контексте исследователи называют имена наркомов Г. Ягоды, Н. Ежова. Л. Берия, С. Орджоникидзе,