Лесная ведунья три книги. Лесная ведунья Отчаянная борьба за Гиблый Яр продолжается. Веся пытается понять, что же нужно магам, чародеям и ведьмамостутпницам в лесу, полном нежити.
 Скачать 1.01 Mb.
|
|
«Они привязанность да любовь почитают за слабость», - на сей раз даже без издевки, серьезно совершенно сказал кот Ученый. «Этим и пользуются», - добавил к мысли его Мудрый ворон. «Легко отделались», - постановил леший. Водя не сказал ничего. Я тоже. Мы с ним первые поняли - это еще не все. Это только одна из вариаций планов, есть и другая вариация. «Я рядом», - напомнил водяной. И я вдруг поняла, что от другого хочу услышать эти слова. От другого. Другим голосом сказанные. Другими губами произнесенные. И взгляд должен быть тоже другой… Вот только он, вместо слов - я рядом, произнес - я ухожу. И сейчас, увидев на что способны чародеи, пусть даже практически сломленные, я понимала почему он так решил - они знали о его чувствах ко мне, Агнехран их не скрывал перед магами своими, Данир так вообще сразу все знал. Вот потому-то мой охранябушка и ушел, чтобы мне вред не причинить, чтобы я не пострадала, чтобы его чувствами мне во вред не воспользовались. Но легче ли мне от этого? Нет. Я это «нет» кричать готова, горло криком срывая. Да только что это изменит? Ничего. Я знаю Агнехрана, мы так мало времени знакомы, но одно я о нем уже точно знаю - собой он рискнет запросто, а вот мной никогда. - Сражайся, когда теряешь силу. Взлетай, когда падаешь вниз. Дыши, когда воздуха нет. К победе поведет ответ. Губы шептали заклинание вновь и вновь, снова и снова, а мысли пытались пробиться сквозь пелену сопротивления, внезапно пробудившегося в чародейке. Не ведаю, откуда это взялось, а только вдруг поток ее мыслей и образов начал рассеиваться, истаивать туманом поутру, гаснуть искрами костра. «Сирена… Сирена, ответь! Сирена?» - позвала торопливо, чувствуя, как теряю связь с разумом ее. Чародейка не ответила, разум стремительно покидал ее, превращая в безумную, совершенно обезумевшую женщину. Словно кто-то выпивал ее разум прямо сейчас, невзирая на мою магию, магию моего леса Заповедного. «Водя, ее пьют, словно воду, - сказала водяному». Водимыч думал недолго - попытался отсечь-отрезать влияние чужое, да не вышло. Попытался чародейскую силу применить - тоже не вышло. И вдруг он произнес голосом ему не свойственным, голосом который звал недавно «Сирена, ты меня слышишь?». Вот именно тем тоном, тем голосом, с теми же нотками повелительными, Водя и произнес: - Любимая. Дрогнула чародейка, глаза шире распахнула, да воспоминание всколыхнулось в ней незвано-негаданно, и я увидела башню старую, стены в трещинах, но внутри убранство достойное, стол стоит длинный, кресла новые с обивкой зеленой бархатной, и сидят на креслах чародеи, лица их видны смутно совсем, но ясно, что все они в возрасте не малом, да во главе стола парень молодой. Совсем молодой, от того так странно смотрелся именно он главою собрания, а не менее странным была мантия на нем - набросил небрежно, от того лежала неровно, да проглядывала рубашка шелковая, темно-синяя… Такая, какую маги носят! И голос у него был истинно маговский - повелительный, хорошо поставленный, четкий - самое то, чтобы повелевать да заклинания произносить. И вот парень этот, своим голосом хорошо поставленным и произнес: «Первая группа - вопросы по аспидам есть?». Чародейка, чьи воспоминания я сейчас видела, была в группе номер два. И она больше ничего не могла мне показать. - Любимый… - прошептала Сирена в последний раз и рухнула на траву, что в сравнении со стремительно синеющей чародейкой, казалась изумрудно-зеленой. Я отдернула руку от трупа, Водя придержал, когда поднималась, отошли на шаг мы с ним вместе, ладонь мою он на всякий случай в трех водах отмыл, включая серебряную. Солнце ярко светило, вокруг сновали мошки, и радующиеся спасению птицы, невдалеке потревожил кусты дикий кабан, волки и олени были чувствительнее - они нас за милю обходили. В общем хорошо так было, светло и радостно. А чародейка Сирена лежала мертвая. И убила ее не я, не лес, не заклинание какое - ее убил тот, кого она всем сердцем любила. Постояла я над телом чародейки мертвой, клюку сжимая изо всех сил, и вроде оно как - человек умер, чародейка в смысле, а в душе нет скорби… злость одна. - Достали уже! - сорвалась вдруг ведунья лесная. - Как тараканы все лезут и лезут, спасу от них нет, проклятых! И тут поняла, что смотрят все на меня недоуменно - и Водя, и Мудрый ворон и кот Ученый, и даже олени откуда-то появились и из-за деревьев потрясенно выглядывают, а одна белка вообще орех изо рта выронила. - Что?! - вопросила разом у всех. Все быстро делами своими занялись, словно и не было ничего. Только Водя сказал задумчиво: - Суровая ты стала, раньше пожалела бы помершую, а ныне только глядишь на нее гневно да раздраженно. Развернулась я к водяному, в глаза его голубые, словно море прибрежное взглянула, да и сказала как есть: - Мне не за что ее жалеть, Водя. Прежде чем чьей-то подставной женой стать, да подставной же матерью, она тех, чье место занимала, убивала ведь, понимаешь? Понял. В глаза мои посмотрел и все понял. - Дети не ее были? - уточнил тихо. - Чародеи обретают молодость и вечную жизнь, теряя способность к деторождению, - вдруг сказал кот Ученый. Мы к нему повернулись, на морду наглую ныне не призрачную поглядели вопросительно, а кот возьми и тоже психани: - Нервничал я! Всю ночь со своим боем спать не давали, вот и… зачитался слегка. И неча так глядеть! Нечего так нечего. Я чародейку мертвую магией над лесом подняла, Водя поток воздушный задействовал, и отправили мы труп этот куда подальше, в земли пустынные, где ничего не растет. И не потому что жестокие да бездушные, а потому что - ничего хорошего я от чародеев уже не ждала. И могла бы захоронить ее тут же, да только кто его ведает, что это тело в себе хранит. Может гниль да тлен магический, может ловушку какую-то, может… Не стану я лесом рисковать, просто не стану. *** И потянулись дни долгие, суматошные, заботами полные. С ведьмами разбираться надо было, а вот с Ульгердой не смогла - требовала лишившаяся сил ведьма встречи, криком кричала истошно, ногами топала, да только… что сказать я ей могла? Ничего. В случившемся ее вина была, ее и только, и Радомира, что во главе всех ведьм встала, того же мнения была. Изгнали Ульгерду, за дело изгнали. С вампирами разбираться тоже пришлось - Гыркула захотел поближе к волкодлакам жить, чтобы стало быть с другом верным по вечерам пропустить по стаканчику. Но селиться на территории леса Заповедного вампиры не стали, выкупили деревеньку поближе, и давай туда перевозить скарб свой, замок, и самое мне не понятное - все гробницы предков. Даже тех, что в случае Красной луны погрызут, и еще как погрызут. Волкодлаки тоже вовсю обживались, деревни свои строили, стук топоров по всему лесу раздавался. Болотники окончательно сдружились с речным народом, уже три свадьбы сыграли межэтнические, да такие, что гремели всю ночь, и кто только на них не плясал. Кикиморы каким-то макаром заграбастали себе еще с десяток чертей, и свадьбы сыграли втихую, точно зная, что нарушают этим все правила, а потому и меня приглашали слегка уклончиво, мол «Победу празднуем, уважаемая леса хозяйка, будем рады видеть вас на нашем скромном пиру. Обещаем приготовить не только поганки». В общем, радовался люд лесной и не лесной, да нечисть честная и не очень. А я… Я… - Опять ты? - вопросил каменный леший, когда с книгою в руках устроилась неподалеку от него, у старой сосны. - Снова, - усмехнулась невесело. Мой собственный леший такие вылазки в Гиблый Яр не одобрял, но и запретить не мог. Видел он - хоть и в заботах, хоть и с утра до ночи поздней занятая, а страдаю я, плохо мне, тошно… одиноко. На избенку свою теперь смотреть не могла, а уж находиться в ней… Первую ночь спать попыталась, да от каждого шороха вскакивала, все казалось вот сейчас распахнется дверь и… И ничего. Ни двери никто не распахивал, ни на зов по блюдцу серебряному не отвечал. Ничего… только пустота, сердце пожирающая. И перестала я в избушке спать. Какое-то время в сосновом бору перебивалась, да только и там ждала-прислушивалась, все надеялась, что подойдет сейчас, рядом ляжет, обнимет осторожно… Зря надеялась. Совсем зря. И хоть спать приходилось все равно там, но перед сном я в Гиблом яру вечерами просиживала. Здесь меня никто найти не мог, ни кикиморы, ни русалки, ни Водя, ни вампиры, ни волкодлаки… даже кот Ученый сюда не забредал. - Что-то ты, ведунья, день ото дня все бледнее становишься. Забот много? - Много, лешенька, - ответила я каменному, страницы безучастно перелистывая. За последнее время о чародеях я, кажется, знала уже все. От ведьм, магов и даже аспидов их отличала одна характерная черта - после себя они оставляли пустоту. Исключительно пустоту. Чародеи не могли продолжить свой род, в обмен на вечность лишаясь потомства. Чародеи уничтожали леса, степи, реки - и это чудо, что Водя в свое время заселился в нашей реке, потому как до него там и рыбы не было, пустая река была, мертвая. И степь, и земля. Одним чудом Гиблый яр долго держался, и вот это удивительно было, а так… - Меня, смотрю, освобождать больше не пытаешься, - задумчиво отметил каменный. Посмотрела на него - кусты терновые, туго сплетенные над каменным кругом, из них глазницы алые светом злым пугающе глядят, да и сказала как есть: - Сил пока нет, и знаний. А в душе тихо отозвалось стоном «и охранябушки»… Но говорить я об том не стала. Тосковала я. Так тосковала, что хоть вой, хоть рыдай, хоть… А не знаю я, что еще «хоть». - А хорошо ты с побегами-пологом придумала, - каменный был сегодня на редкость разговорчивым, обычно вообще молчал. - Сияло так, что и отсюда видно было. - Спасибо, - улыбнулась грустно, - я старалась. Хмыкнул леший, да и сказал вдруг: - Она тоже… старалась. И книгу я закрыла, вопросительно в очи алые глядя. Просто сердцем вдруг почувствовала - на сей раз не будет он молчать, о прошлом расскажет. И не подвело меня чутье ведьминское. - Когда чародеи сюда переселились, Авенна вернулась, - с тяжелым вздохом начал каменный. - Так то она все больше в пустыне жила, потому как не меня, его выбрала. Промолчала я, искренне лешему сочувствуя. Если вместе они лес поднимали, если учились всему, да трудились рука об руку, то любил он, всей своей сутью привязан к ней был. По обыкновению и ведунья рано или поздно сердцем к лешему своему, другу да соратнику верному, прикипает. Но бывает и иначе. - До возвращения ее и не ведал я, что дело гиблое с чародеями этими, но Авенна начала готовится к бою. Три стены возвели мы, три заслона. Первый - терновник ядовитый. Второй - болото, да ручьи в нем били серебряные. Третьей преградой деревья плотоядные стали, и вот с ними мы натрудились-намаялись, они ж все что могли сожрать пытались, от мальчишек-грибников, до девчушек, что шли по ягоды. И умолк леший, а я вот о чем подумала - не встретила я в Гиблом лесу ни единого дерева плотоядного. Да и встречала таких нигде и никогда. - О деревьях задумалась? - вопросил леший. - О них, - отрицать не стала. - Знаю я, что деревья старые, в пустотах своего ствола, способны заточить воина, коли потребуется. Эти ли деревья ты имеешь ввиду? Промолчал леший. Тяжелой тишина была эта, тяжелыми и мысли… Глянула на блюдце серебряное, на яблоко, что в суме холщевой по контурам опознать можно было бы, коли сама бы его туда не поставила. А я поставила. Наливное, румяное, заговоренное от гнили, увядания, от того чтобы съеденным было. Так и хожу везде - блюдце да яблочко наливное завсегда со мной. Когда по лесу брожу, когда на пиру свадебном сижу, когда у вампиров пребываю, когда даже от самой себя практически сбегаю. Всегда со мной. Иногда вздрагиваю, услышав тихий звон, хватаюсь за блюдце, да роняю тут же - нет от него ни зова, ни вести. Ничего нет. Огонь только остался. В сердце моем огонь. И я в нем горю молча, медленно, мучительно, тихо сгораю… Я помню, что лес все лечит, помню, но кажется, больше не верю. - Аспид, - вдруг произнес каменный. Вздрогнула, всем телом вздрогнула. Но глаза закрыв, ощутила территорию обоих лесов своих и… не было на их территории аспида. Ни аспида, ни мага… Только следы, те крохи что остались от моего аспида… я научилась видеть даже их, научилась их чувствовать, и иной раз прикасалась к тем деревьям к которым прикасался он, к той траве, что смяла его нога… Невыносимо. - Многому он ее научил, - продолжил каменный леший. Мой меня тоже… многому. - Есть в пустыне трава, что ест насекомых, вот он научил Авенну такие же деревья создавать, да только в них гибли люди. - А животные? - спросила, о другом думая. - Не с первого дерева результат нужный вышел, - признался каменный. Вот и я не с первого раза поняла, что такое любовь. О Тиромире петь готова была, кричать на каждом углу как же сильно люблю… об Агнехране молчу, слова сказать не в силах. - Что терзает тебя, ведунья? - вдруг спросил каменный леший. - Ничего, - ложь, что стала такой привычной.- Все хорошо. Я лгу всем. Лешеньке, что облик человеческий все же позволил себе вернуть. Водяному, чьи шутки больше не смешат. Коту Ученому, что в глаза заглядывает пытливо. Домовому, он все чаще рядом, постоянно что-то из еды подсовывает… Лес все лечит - я знаю это. Все и всегда. Но я засыпаю с мыслями об архимаге, я просыпаюсь с ними же, и если бы не сон лесной ведуньи, я едва ли смогла бы спать в принципе. Я не знаю, испытывал ли Тиромир ко мне такие же чувства, но если бы я знала, что он мучается хотя бы в четверть так же как я сейчас - я бы вышла. Из леса к нему вышла… А так - все хорошо. Дважды в месяц на полную луну и на луну исчезающую, я продолжаю подпитывать обе чащи кровью своей, усиливая обе поочередно. Я знаю, что еще не все, битва еще не закончена, и потому я готовлюсь ко всему, к любому исходу, к любой опасности. - Ты говорил об Авенне, - напомнила каменному. - Говорил, - странным тоном протянул леший Гиблого яра, - говорил, да… А знаешь от чего разговор о ней завел? Я взгляд на терновые заросли вскинула, от него самого ответа ожидая. А леший возьми да огорошь меня: - На тебя похожа была. Недоуменным взгляд мой стал, не поняла ничего я. Вот тогда леший и поясни: - Горишь ты, ведунья, от тоски сгораешь заживо. - От тоски не горят, от тоски сохнут, - поправила грустно. - Кто-то сохнет, а кто-то - горит, - зачем-то произнес каменный леший. И он замолчал, а я… не удержалась я. Достала блюдце серебряное, яблочко от греха подальше в самую глубь сумки затолкала, а блюдце на коленях своих устроила, да не удержавшись, провела по холодной поверхности пальцами… И замерла, дышать перестав! Там, по ту сторону, точно так же, без яблочка наливного, без магии призывной, в этот миг блюдца серебряного Агнехран коснулся. И затрещало, заискрилось блюдце сверкающее, осветив лицо мое в полумраке сгущающихся сумерек, да его лицо, в кабинете, всего одной свечой освещаемое. И застыли мы, словно на постыдном пойманные, да почти разом и осознали - не было магии призывающей, это прикосновение наше одновременное, все законы магические пересилило. - Веся… - тихий стон Агнехрана. И боль в глазах его синих, сурьмой обведенных, как у магов-то и положено. А еще тоска, да прав был каменный леший - от такой тоски не сохнут, от такой тоски сгорают заживо. - Веся… - каждый звук имени моего в его устах слаще любого меда был, мелодичнее любой музыки, - ведьмочка моя. Улыбнулся краешком губ, да и попросил: - Руку убери. Тут уж сломалось что-то во мне и спросила враждебно: - А почему сам не уберешь? Вдохнул Агнехран, всей своей грудью вдохнул, так, словно речь заготовлена, а ответил едва слышным: - А я не могу. Улыбнулась грустно, и спросила: - А я, по-твоему, могу? Застыл он, в глаза мои смотрит, у самого во взгляде боль плещется омутом ледяным, и в тот омут на самое дно всю душу его утягивает… я же ведьма, я вижу. - А ты не можешь? - спросил, в шутку пытаясь все обратить. Да не до шуток мне было, соскользнули слезы с ресниц, одна ненароком на блюдце упала, я было дернулась рукавом утереть, да изображение и пропало - едва пальцы наши соприкасаться перестали, исчезла вся магия. Осталась одна я посередь Гиблого яра, только в сердце огонь пылает - горит мое сердце, сгорает все как есть. И вдруг зазвенело блюдце серебряное, требовательно так, настойчиво. Я поспешно яблочко наливное из сумы-то достала, по кайме пустила, да и увидела охранябушку своего, тот сидел уж в кабинете освещенном, по стенам огни магические сияют, на столе не одна свеча, а канделябр целый. И в свете таком увидела, что измотан, измучен архимаг мой, осунулся, под глазами круги без всякой сурьмы, а от недоедания черты лица заострились так, что вот только теперь, сейчас только, глядя на этого мага, я могла бы предположить, что он по сути своей аспид. - Любимая, - так сказал, что сердце пылать перестало, сжалось оно, затаилось, каждый звук впитывая, - свет мой, радость моя, счастье мое, солнце мое, жизнь моя… Ты же говорила, что лес все лечит! - Лечит, - мне за лес даже обидно было, хороший у меня лес, даже два леса, - но видишь ли, Агнехранушка, есть такая зараза, что даже Заповедным лесом не вылечить! Улыбнулся. Тепло так, нежно, ласково… и словно не было этих недель порознь. Словно и не расставались мы. Словно и не горели в тоске сгорая заживо. - Веся-Весенька, вот так вот взяла, и заразой обозвала сходу, и не стыдно тебе? - говорит одно, а в глазах совсем иное. |