Хирш Матиас - «Это моё тело… и я могу делать с ним что хочу». [.. Матиас Хирш Это мое тело и я могу делать с ним что хочу. Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела
 Скачать 1.55 Mb.
|
НаталиЭто рассказ о первых полутора годах комбинированной индивидуальной и групповой терапии тяжело анорексически реагирующей пациентки позднеподросткового возраста. Терапия еще продолжается. Натали с самого начала могла выражать фантазии, детали психодинамики и развития отношений в семье и рассказывала множество креативных снов, так что я часто делал записи, хотя индивидуальную терапию она проходила лицом к лицу. Натали была не против этого и также не возражала против публикации. Натали обратилась в терапию в возрасте 21 года. Она очень истощена, когда видишь ее впервые, сложно не испытать шок. Она говорит, что хотела бы повысить качество жизни: когда она сталкивается с людьми, она сразу хочет спрятать истощение в дальний ящик. С чем это связано? Она не привыкла проигрывать, но у нее не сложилось с учебой, а так она всегда все доводит до конца. Она решила бороться со своим истощением и дала себе новогоднее обещание набрать три килограмма в январе. Для нее важно самоопределение. Например, родители назначили прием у семейного врача, но она пошла к другому врачу, и отец немедленно позвонил. Родители советовались со специалистами за ее спиной. Я предположил, что проблема должна быть очень серьезной, если она так сильно воздействует на них. Но она считала, что проблемы нет: это было бы слишком просто – проблему можно было бы решить. Она всегда была худой, во время учебы вдали от дома набрала три – четыре килограмма, потом вернулась и снова потеряла вес, хотя с работой все хорошо сложилось. Она не хотела называть свой вес, у нее нет весов дома и она не хочет взвешиваться. (7 месяцев спустя ей пришлось пойти к врачу от работы и оказалось, что она весила 34 килограмма при росте 164 см). Расстройство началось за полтора года до этого, когда она стала учиться на продавца. С родителями у них хорошее взаимопонимание: она встречается с матерью раз в неделю в кафе, чтобы выпить кофе с пирогом, сейчас она собирается еще раз в неделю ходить на ужин к родителям. Родители ей всегда доверяли и оставляли ей много свободы, но из‑за расстройства она стала проблемным ребенком. Она всегда доверяла родителям и рассказывала и об их проблемах на сессиях. Но из‑за «болезни» родители «чудовищно следят за ней». Ей сложно описать родителей: отец похож на нее, спокойный, а мать – полюс жизненной силы. Оба доверчивые, совестливые, честные, мать, скорее, коммуникатор, а отец – мыслитель. Он очень озабочен справедливым отношением к детям. В биографическом опроснике, который Натали заполняла в начале терапии, она следующим образом описала родителей и отношения с ними. – Какими были ваши отношения с матерью? – Очень хорошие, без всяких проблем, образец для подражания. – С отцом? – Не такие интенсивные. Как в смысле времени, которое мы проводим вместе, так и в смысле интереса. Но сохранились самые теплые и яркие воспоминания. – Опишите своего отца. – Честный и очень совестливый человек, надежный, но иногда немного капризный, если живет в сильном стрессе. Очень ценит справедливость. – Опишите свою мать. – Радостный и очень уравновешенный, открытый человек. Любит общество и очень позитивна, даже если возникают проблемы. Ее позитивный настрой при этом не напускной, это «источник силы». Когда ей было девять, Натали узнала, что у отца был еще один ребенок до нее, сводный брат на четыре года старше, который приходит навестить отца два – три раза в год. Ее брат на два года старше и успешно учится вдали от родительского дома. Третье интервью На первом интервью она чувствовала себя хорошо, как и на втором интервью с групповым терапевтом‑женщиной (мы решили, что ей абсолютно точно показана комбинированная индивидуальная и групповая терапия, ср.: Hirsch, 2004, S. 273 и далее). Она хотела пойти к терапевту‑мужчине и не знала почему. Натали радовалась, что оказалась у меня. Даже когда терапевты сменяются, она не находит в этом ничего плохого. Тем временем она сдала экзамен «на сто процентов». Насчет ее молодого человека, с которым она недавно начала встречаться, то «там еще ничего особо не было», она говорит, что хотела бы его видеть, но сначала хочет разобраться со своими проблемами. С родителями «все сложилось очень мило», они всегда обсуждали проблемы, но сейчас ее уже не беспокоит, когда мать спрашивает о терапии, она может спокойно говорить о ней, и это хорошо. Четвертое интервью Отец спросил ее о весе. Она разозлилась: «Будто другие люди ставят передо мной какие‑то цели!» В прошлом году она гораздо больше перечила, возражала на вопросы вроде «Как дела?». (Мне пришла в голову строчка из хорала «Иисус, радость моя»: «Вопреки древнему змею…».) Долгое молчание. Я говорю, что все сказанное до этого должно было выйти наружу. «Что же вы думаете?» Я отвечаю, что все, похоже, в порядке, за исключением ее веса, как будто бедное тело очень нагружено и отчаянно сражается. Она возражает, не имею ли я в виду, что из нерегулярного питания по причине ее лихорадочной учебы сложилась дурная привычка. («Самоубийство как дурная привычка», – думаю я, но ничего не говорю.) Пятое интервью Это была прекрасная неделя: она себя немного побаловала, ходила одна по магазинам и встречалась с хорошей подругой в кафе. В выходные она была у родителей, их не было дома, она лежала в горячей ванне и получала удовольствие. Я спросил: «Все было хорошо, потому что симптом себя не проявлял?» Нет, конечно, иногда он возвращался, были и плохие моменты. Она может есть, когда голодна. Но в остальное время не может есть и злится на себя, потому что ничего не может поделать, хотя хочет достичь своей цели. На следующей неделе у нее было персональное собеседование. Она не боялась, единственной проблемой могла стать ее худоба, а в остальном ничего плохого не могло случиться: она многое умеет и многое знает. (Я думаю, что это будто два человека: высшая степень напряжения и неспособность выносить нагрузку, которую должно брать на себя тело). Началась комбинированная индивидуальная и групповая терапия. Нижеследующий текст основан на заметках из индивидуальных сессий. 20 февраля 2008 С недавнего времени она работает в головном офисе концерна и там «делает себя незаменимой», ей это все постоянно повторяют. Везде слышно ее имя, ей говорят, что она даже слишком хороша. 12 марта 2008 Ей приснился сон: она дома и говорит с родителями о еде. Мать сидит за столом и собирается закурить. Натали в ужасе и очень возмущена, гнев нарастает, и она кричит на мать, чтобы та хотя бы вышла на балкон, как отец, когда он курит. В конце концов она рыдает на лестнице и бросается в мать столовыми приборами с криком: «Ты меня обманула, ты меня обманула!». Отец молча сидит рядом. (Я думаю о том, что это она меня обманула, пообещала набрать вес и обнадежила, что все пойдет так и дальше, если она получит место в терапии. Но за два месяца она совсем не поправилась.) На выходных она была у родителей, хотела испечь пирог для прощальной вечеринки в отделе, из которого она уходит, но в итоге испекла его у себя дома. Потом позвонила мать и спросила, не хочет ли Натали сходить в кино. Она отказалась. Потом мать снова позвонила и спросила, не хочет ли она зайти, если все равно не идет в кино. Каждый день мать выходит на связь с тем, чтобы «снова ее захватить». Натали купила путевку на Майорку на четыре дня, «совсем одна с книгами». Она получила хороший аттестат. Но из‑за ее расстройства родители за нее беспокоятся, они не спят по ночам и бросили ей это в лицо. Много лет назад отец провел пару недель в психосоматической клинике из‑за эмоционального выгорания. Натали беспокоится за отца, потому что он, возможно, снова должен будет лечь в клинику, если и дальше будет так волноваться за нее. Забота связывает их. «Возможно, я так часто к ним езжу, чтобы снять с них заботы, чтобы мы вместе могли провести хороший день», – говорит она. В контрпереносе я чувствую что‑то похожее: я озабочен, не нужно ли ей лечь в клинику. Она говорит, что ее тело тоже «выгорело». Я думаю, что тело двойственно: оно помогает отграничиться от родителей, но и связывает с ними посредством заботы. Я спрашиваю, как прошла групповая сессия в понедельник. Она говорит: «Интересно». Кто‑то сказал, что еще одна девушка с расстройством пищевого поведения – это уже слишком, такой груз. По крайней мере, у них нет сочувствия, груз – это тоже забота. Я думаю, что соматический симптом двойствен: «Я не хочу есть» – значит «Я не хочу матери». В то же время: «Позаботьтесь обо мне». Но забота из‑за симптома легитимизирует присутствие матери, позволяет ей вступать в контакт. Это напоминает мать Беатуса Клаассена30, которая звонила ему каждое воскресенье и спрашивала о его колите. Я спросил, не собиралась ли она набрать вес. Признавая свою вину, она сказала, что в январе это еще работало, но потом нет. 14 мая 2008 На работе ее попросили пройти тест на аллергию. Дерматолог осматривал ее полностью. Когда он увидел ее тело, он ничего не стал записывать и только спросил, проходит ли она лечение. Она полностью осознает, как невелика дистанция между ее весом и смертью. У меня возникает чувство, что на меня сваливается ответственность, которую не хочет брать на себя врач. С ней уже заговорили на вокзале, потому что она, очевидно, выглядит как героиновая наркоманка: «Нужно чего?». Очевидно, наркотиков. Бывшая девушка ее брата всучила ей книгу Хильды Брух «Золотая клетка. Загадка анорексии». Очевидно, я не хочу брать на себя всю ответственность и хотел бы передать ее семейному врачу, поэтому я спрашиваю: «Вы уже ходили к семейному врачу?» Полтора года назад она сказала ему, что потеряла вес, и он посоветовал обследовать щитовидную железу и списал все на стресс. И тут возникает упрек: семейный врач не принял ее всерьез, хотя должен был забеспокоиться: молодая девушка и такая потеря веса! Я перехожу к наступлению, потому что не хочу, чтобы однажды меня винили так же, как семейного врача. Я спрашиваю ее, сколько она весит и контролирует ли вес. Она отвечает, что дома нет весов. Иногда она взвешивается у родителей, но хочет оставить это при себе. Я реагирую на ее возражение мыслями о стационарном лечении. Я спрашиваю ее, может ли она прервать образование. Нет, она уже работает по‑настоящему как заместитель начальника отдела (!), хотя еще учится. Она хочет сдать выпускные экзамены на год раньше из‑за хороших результатов. Я молча даю ей брошюру клиники, специализирующейся на расстройствах пищевого поведения и делаю для нее копию, чтобы она изучила условия приема. 21 мая 2008 Она начинает с того, что безгранично разочарована во мне, потому что я не верю, что она сама справится со своей пищевой проблемой без клиники и сможет выжить. Она думала, что я другой, что я на ее стороне, а теперь это! Это будто нарушение обещания вынести все с ней вместе – теперь я даю ей упасть! (Я думаю, что она получила место в терапии несмотря ни на что – ее вес был таким низким, что ее могли бы не принять даже в психосоматическую клинику – только благодаря обещанию набрать вес, которое она не может сдержать, но ничего не говорю.) Она говорит, что ни в коем случае не ляжет в клинику, лучше уж бросит терапию! 4 июня 2008 Ни она, ни я не возвращались больше к теме клиники. Ей нужно было получить направление на психотерапию, чтобы страховка покрыла стоимость, и, к большому облегчению, прагматичный семейный врач предложила выписывать ей это направление каждые три месяца во время контрольного осмотра. Из характеристики, данной врачом, я узнаю ее экстремально низкую массу тела, и эта характеристика должна сопровождаться моей заявкой для страховой компании, которую одобрит понимающий эксперт, хотя все участники – и семейный доктор, и я, и эксперт – имеют все основания, чтобы настаивать на стационарном лечении. Она переехала из съемной комнаты в собственную маленькую квартиру, все сложилось прекрасным образом, но родители еще ничего об этом не знают. Она триумфально улыбается. Возможно, она сообщит новости брату, чтобы он передал их родителям. Ее дела идут отлично. По ее словам, не в порядке только то, что я вижу, когда смотрю на нее. Я отвечаю, что она расщепляет, думая, что все плохое содержится в ее теле, и то, похоже, только когда я это вижу. С одной стороны, она делает из своего тела идола, ассоциируя его с «антиматеринской» частью себя, с другой – когда она видит на улице женщин с нормальными пропорциями, она думает: «О, отличная фигура…» 11 июня 2008 Ей приснился сон о том, что она сидит рядом с матерью в машине. Мать за рулем, на трассе, оба брата на заднем сидении. Мать на верном пути: она приближается к въезду на трассу. «Осторожно!» – кричит она матери. Вокруг какой‑то хаос, и дальше на пути случилась авария. Она не может доверять матери, должна контролировать ее, защищать братьев. Отец не появляется. В воскресенье она ходила в кафе и хотела побаловать себя куском пирога. Булочник, или же просто продавец, сказал ей: «Возьми себе два кусочка, девушка, нагуляй тело немножко». От него она могла это принять, она взяла два куска и съела их «среди нормальных людей». Булочник был как старший брат, «если бы он был женщиной, я бы это не приняла». Она выросла вместе со своим кровным братом. У него была девушка, тоже анорексичка, и он за нее постоянно беспокоился. Она рассказала о переезде своему сводному брату, а матери нет. Сводный брат родился вне брака, в результате «несчастного случая» (который есть и во сне!). Ее «просветили» насчет его существования, когда ей было девять. Ее родной брат всегда был очень громким и трудным ребенком, а сама пациентка была послушной и постоянно раздражала брата, поскольку меньше злила родителей. Мать все время закатывала сцены беспомощности и никак не могла поладить с братом. По крайней мере, брат, пусть и не слишком удачно, смог отграничиться от матери, в отличие от пациентки. Я спрашиваю, не бунтовала ли она никогда против родителей. Нет, она оставалась «приспособленной», по словам матери, у нее не было подросткового возраста. «Единственное»: у нее плохо шли дела с математикой, и она отказывалась от репетитора. Однажды из школы пришло письмо о неуспеваемости, и для матери это стало катастрофой. В 15 она все еще оставалась послушной, но в ее комнате царил хаос. Тут она незамедлительно сообщает: «Всю жизнь возилась с ногтями». Похоже, эта «вредная привычка» – признак непослушания. Я задаю уточняющий вопрос. Да, она ковыряла кожу вокруг ногтей, чтобы откусывать кусочки кожи, иногда сильно, до крови. Если ребенком ей случалось пораниться, она просто вставала и шла дальше, никогда не плакала. Она всегда была «лесным ребенком», все время где‑то бродила в резиновых сапогах, «не была девочкой». Ей пришлось рано стать храброй, потому что в детском саду, куда она ходила, ее мать работала воспитательницей, хоть и в другой группе. Так что она не могла пойти к матери, если ее что‑то беспокоило. 13 августа 2008 «У меня такое чувство, что в детстве я должна была стать отражением матери, разделять ее интересы и хобби. Я этого совсем не замечала, потому что это все были замечательные вещи, я все делала с ней, хотя вообще‑то больше походила на отца, но это я заметила гораздо позже, уже после подросткового возраста». За день до этого она неохотно поехала к родителям что‑то забрать, хотя это можно было бы и отправить ей. Когда она вышла из своей квартиры, она разозлилась на себя за чувство, что она вынуждена ехать к родителям. Она села в автобус, злясь на себя, перед дверью родителей она все еще злилась. Она позвонила в звонок. Мать: «О, какой сюрприз! Теперь не надо тебе звонить. Хотела спросить, сходишь ли ты завтра с нами что‑нибудь съесть». Есть, все время есть! На следующий день у родителей была серебряная свадьба. Она сказала матери, что не хочет притворяться на глазах у друзей и знакомых, будто все нормально. Каждый кусочек, который она там съест, ей придется потом «сэкономить», не съесть в другой раз. Я говорю: «Конечно, вы сэкономите потом гораздо больше, из чувства мести и злости». Похоже, мать использует расстройство дочери, чтобы укрепить свою власть: с матерью все в порядке, у нее нормальный вес, а с дочерью нет, она весит слишком мало. Мать знает, что нужно дочери, дочь плохая, когда она отказывается от этого средства, от пищи. Поэтому мать не говорит: «Придешь завтра на серебряную свадьбу?» Она говорит: «Пойдешь с нами поесть?» Тут она вспоминает, что в центре города с ней заговорил пожилой мужчина: «Девушка, приглашаю вас поесть!». Нет, это не то, что она подумала, ему больше ничего от нее не надо, его жена умерла два года назад… Он работал в муниципальной службе, сейчас на пенсии, у него скидка в ресторане у ратуши. Она с улыбкой ответила, что это не в ее стиле, ходить куда‑то с незнакомцами, но потом все же пошла. Это был обмен: он дал ей еду, она ему – приятную беседу. Однажды с ней заговорила незнакомая женщина: «Вам нужно есть, иначе вы умрете!». Я думаю о ведьме из сказки «Гензель и Гретель», которая откармливала Гензеля в заточении («Вам нужно есть!»), чтобы он умер, сожранный ей. Я говорю ей об этом и дифференцирую: когда с ней заговаривают мужчины, у нее остается ощущение выбора, если она откажется, мужчины не разозлятся, именно поэтому она может принять предложение. А женщины навязываются, потому что для них это выгодно, они чувствуют себя хорошими матерями, которые спасают ребенка. Если она откажет им, они обидятся. Да, мать предложила ей кофе, и она выпила черный, хотя сейчас все время пьет кофе с молоком и сахаром. Отец не выдержал, что мать все время пытается ее переубедить, и сказал: «Я выйду на балкон покурить». К сожалению, отец не выполнил свою триангулирующую функцию, когда дочь втайне надеялась, что он остановит мать и ее интрузивный поток слов. Она спрашивает себя, не стоит ли ей пригласить в кафе отца, без матери, но не хочет вбивать клинья между родителями, особенно если скажет отцу, что отношения с матерью у нее не очень. Я говорю ей, что она явно хотела бы, чтобы отец сам к этому пришел и пригласил ее. |