Гипнобарические гипериреоны. О русском издании России в 1839 году Настоящее издание является первым полным переводом на русский язык книги маркиза де Кюстина Россия в 1839 году
 Скачать 2.15 Mb.
|
|
чтить память покойных императоров, на сей же раз вычеркнуть минувшее царствование из памяти приказывают разом и чувства и политика. Петр Великий ближе Николаю, чем Александр, и на него нынче куда большая мода. Русские льстят далеким предкам царствующих императоров и клевещут на их непосредственных предшественников. 25 Упрек этот относится лишь к памятникам, построенным при Петре I и после него в средние века, возводя Кремль, русские сумели отыскать архитектурный стиль, подобающий их стране и духу. 26 Однажды некий русский прибыл из Петербурга в Париж соотечественница спрашивает у него Как чувствует себя государь — Прекрасно. — А человек Человека я не видел. Я постоянно твержу себе это словцо русские согласны со мной, но никогда в этом не признаются. Нынешний император оставляет свою самодержавную величавость лишь в кругу своей семьи. Там он вспоминает, что человеку природой заповеданы радости, независимые от обязанностей государственного мужа во всяком случае, мне хочется верить, что именно это бескорыстное чувство влечет императора к его домашним семейственные добродетели, без сомнения, помогают ему править страной, ибо снискивают ему почтение окружающих, однако я не думаю, что он чадолюбив по расчету. Русские почитают верховную власть как религию, авторитет которой не зависит отличных достоинств того или иного священника российский император добродетелен не по обязанности, а значит, искренен. Живи я в Петербурге, я сделался бы царедворцем не из любви к власти, не из алчности, не из ребяческого тщеславия, но из желания отыскать путь к сердцу этого человека, единственного в своем роде и отличного от всех прочих людей бесчувственность его — не врожденный изъян, но неизбежный результат положения, которое он не выбирали которого не в силах переменить. Отречение от власти, на которую притязают другие, иногда становится возмездием отречение от абсолютной власти стало бы малодушием. Как бы там ни было, удивительная судьба российского императора внушает мне живой интерес и вызывает сочувствие как не сочувствовать этому прославленному изгою Яне знаю, вложил ли Господь в грудь императора Николая сердце, способное к дружбе, ноя чувствую, что надежда убедить в своей бескорыстной привязанности одинокого правителя, не имеющего себе равных в окружающем обществе, разжигает мое честолюбие. В отношении нравственном абсолютный монарх — первая жертва неравенства сословий, и муки его тем более велики, что, являясь предметом зависти обывателей, они должны казаться неизлечимыми тому, кого они терзают. Сами опасности, подстерегающие меня, лишь умножают мой пыл. Как скажут мне, вы намерены прилепиться сердцем к человеку, в котором нет ничего человеческого, к человеку, чье суровое лицо внушает уважение, неизменно смешанное со страхом, чей пристальный и твердый взгляд исключает всякую вольность в обращении и требует покорства, к человеку, у которого улыбка никогда не появляется одновременно на губах и во взоре, наконец, к человеку, ни на мгновение не выходящему из роли абсолютного монарха А почему бы и нет Душевный разлад и мнимая суровость — не вина его, а беда. Намой взгляд, все это — следствия принуждения и привычки, ноне черты характера, и я, притязающий на постижение скрытой сущности этого человека, на которого вы с вашими страхами и предосторожностями возводите напраслину, я, догадывающийся о том, чего стоит ему исполнение монаршьего долга, не хочу оставлять этого несчастного земного бога на растерзание безжалостной зависти и лицемерной покорности его рабов. Увидеть своего ближнего даже в самодержце, полюбить его как брата — это религиозное призвание, милосердный поступок, священная миссия, одним словом — дело богоугодное. Чем больше я узнаю двор, тем больше сострадаю судьбе человека, вынужденного им править, в особенности если это двор русский, напоминающий мне театр, где актеры всю жизнь участвуют в генеральной репетиции. Ни один из них не знает своей роли, и день премьеры не наступает никогда, потому что директор театра никогда не бывает доволен игрой своих подопечных. Таким образом, все, и актеры, и директор, растрачивают свою жизнь на бесконечные поправки и усовершенствования светской комедии под названием Северная цивилизация. Если даже видеть это представление тяжело, то каково же в нем участвовать. Я предпочитаю Азию, там жизнь более гармонична. В России вы на каждом шагу поражаетесь действию, какое оказывают новые обычаи на вещи и установления, поражаетесь людской неопытности. Русские старательно скрывают все это, но достаточно путешественнику приглядеться к их жизни повнимательнее, и все тайное становится явным. Император даже по крови более немец, нежели русский) Красота его черт, правильность профиля, военная выправка и некоторая скованность манер выдают в нем скорее германца, нежели славянина. Его германская натура, должно быть, долго мешала ему стать тем, кем он стал, то есть истинным русским. Кто знает быть может, он был рожден простодушным добряком. Представьте же себе, что он должен был вынести ради того, чтобы всецело соответствовать титулу императора всех славян Не всякому дано сделаться деспотом необходимость постоянно одерживать победы над самим собой, дабы править другими, — вот возможный источник неумеренности нового патриотизма императора Николая. Все это не только не отвращает, но, напротив, притягивает меня. Яне могу не питать сочувственного интереса к человеку, которого страшится весь мири который по этой причине заслуживает еще большего сострадания. Стараясь избавиться от налагаемых им на самого себя ограничений, он мечется, как лев в клетке, как больной в горячке он гуляет верхом или пешком, он устраивает смотр, затевает небольшую войну, плавает по морю, командует морским парадом, принимает гостей на балу — и все это в один и тот же день главный враг здешнего двора — досуг, из чего я делаю вывод, что двор этот снедаем скукой. Император беспрестанно путешествует) за сезон он преодолевает 1500 лье, не допуская и мысли о том, что не всем по силам такие долгие странствия. Императрица любит мужа и боится его покинуть она следует за ним, покуда может, и устает до смерти впрочем, она привыкла к этой суетной жизни. Подобные развлечения необходимы ее уму, но гибельны для тела. Столь полное отсутствие покоя вредит, должно быть, воспитанию детей — занятию, требующему от родителей степенного образа жизни. Юные великие князья недостаточно удалены от двора, и всегдашнее легкомыслие придворных, отсутствие увлекательных и связных бесед, невозможность сосредоточиться, без сомнения, действуют на их характеры тлетворно. Зная, как проводят они свои дни, приходится удивляться выказываемому ими уму судьба их вызывает тревогу, подобно судьбе цветка, растущего в неподобающем грунте. Россия — страна мнимостей, где все вызывает недоверие. Вчера вечером я был представлен императору, причем не французским послом, но обер-церемониймейстером. Господин посол предупредил меня о том, что это — воля самого императора. Не знаю, таков ли обычный порядок, но меня представил Их Величествам именно обер-церемониймейстер. Все иностранцы, удостоившиеся высокой чести, собрались водной из гостиных, через которую Их Величества должны были проследовать в бальную залу. Гостиная эта расположена перед заново отделанной длинной галереей, которую придворные видели после пожара впервые. Прибыв в назначенный час, мы довольно долго ждали появления государя. Среди нас было несколько французов, один поляк, один женевец и несколько немцев. Другую половину гостиной занимали русские дамы, собравшиеся здесь для того, чтобы развлекать чужестранцев. Император принял всех нас с тонкой и изысканной любезностью. С первого взгляда было видно, что это человек, вынужденный беречь чужое самолюбие и привыкший к такой необходимости. Все чувствовали, что императору довольно одного слова, одного взгляда, чтобы составить определенное мнение о каждом из гостей, а мнение императора — это мнение всех его подданных. Желая дать мне понять, что ему не было бы неприятно, если бы я познакомился сего империей, император благоволил сказать, что, дабы составить верное представление о России, мне следовало бы доехать по крайней мере до Москвы и до Нижнего. Петербург — русский город, — прибавил он, — но это не Россия. Эта короткая фраза была произнесена тоном, который трудно забыть, до такой степени властно, серьезно и твердо он звучал. Все рассказывали мне о величественном виде императора, о благородстве его черти стана, но никто не предупредил меня о мощи его голоса это голос человека, рожденного, чтобы повелевать. Голос этот не является плодом особых усилий или длительной подготовки это дар Божий, усовершенствованный входе длительного употребления. Лицо императрицы при ближайшем рассмотрении выглядит весьма обольстительно, а голос ее настолько же нежен и проникновенен, насколько властен от природы голос императора. Она спросила меня, приехал ли я в Петербург как обычный путешественник. Я отвечал утвердительно. — Я знаю, вы любознательны, — продолжала она. — Да, государыня, — отвечал я, — меня привела в Россию моя любознательность, и по крайней мерена сей разя не раскаюсь в том, что покорился страсти к путешествиям. — Вы полагаете — переспросила она с очаровательной любезностью. — Мне кажется, что ваша страна полна вещей столь удивительных, что поверить в их существование можно, лишь увидев их своими глазами. — Я надеюсь, что вы увидите много интересного. — Надежда Вашего Величества ободряет меня. — Если мы вам понравимся, выскажете об этом, но напрасно вам не поверят нас знают очень мало и не хотят узнать лучше. Слова эти, слетевшие с уст императрицы, поразили меня, ибо обличали озабоченность говорившей. Мне показалось также, что в них она с редкостной любезностью и простотой выразила свою благосклонность ко мне. Императрица с первого же мгновения внушает почтение и доверие видно, что, несмотря на вынужденную сдержанность речей и придворные манеры, в ней есть душа, и это несчастье сообщает ей неизъяснимую прелесть. Она больше, чем Императрица, она — женщина. Она показалась мне очень уставшей худоба ее ужасает. Нет человека, который не признавал бы, что бурная жизнь убивает государыню, однако, веди она жизнь более покойную, она умерла бы от скуки. Празднество, начавшееся после того, как мы были представлены, — одно из самых пышных, какие мне довелось видеть в своей жизни. Это настоящая феерия, причем холодноватое великолепие обычных балов оживлялось восторженным изумлением, какое вызывали у придворных все залы восстановленного за год дворца восторги эти придавали происходящему некоторый драматический интерес. Каждый зал, каждая роспись становились предметом удивления для самих русских, бывших свидетелями пожара и впервые переступивших порог этого великолепного здания с тех пор, как по воле земного бога храм его восстал из пепла. Какое усилие воли — думал я при виде каждой галереи, каждой мраморной статуи, каждого живописного полотна. Хотя все эти украшения были восстановлены не далее, как вчера, стилем своим они напоминают то столетие, когда дворец был построен все, что представало моим глазам, казалось мне уже древним в России подражают всему, даже времени. Чудеса эти внушали толпе восхищение поистине заразительное видя триумф воли одного человека и слыша восклицания других людей, я сам начинал уже куда меньше возмущаться ценой, в которую стало царское чудо. Если я поддался этому воздействию по прошествии двух дней, как же снисходительно следует относиться к людям, рожденным в этой стране и всю жизнь дышащим воздухом этого двора. иными словами, России, ибо все подданные этой огромной империи дышат воздухом двора. Яне говорю о крепостных, да, впрочем, и они — постольку, поскольку состоят в сношениях с помещиками, — испытывают влияние мысли государя, единовластно одушевляющей империю для крестьян их хозяин — воплощение верховного владыки в России повсюду, где есть люди покорствующие и люди повелевающие, незримо присутствуют образы императора и его двора. В других краях бедный человек — либо нищий, либо разбойник в России он — царедворец, ибо здесь низкопоклонники-царедворцы имеются во всех сословиях вот отчего я говорю, что вся Россия — это двор императора и что между чувствами русских помещиков и чувствами европейских дворян старого времени существует та же разница, что и между низкопоклонством и аристократизмом, между тщеславием и гордостью одно убивает другое впрочем, настоящая гордость повсюду такая же редкость, как и добродетель. Вместо того, чтобы проклинать низкопоклонников, как делали Бомарше и многие другие, следует пожалеть этих людей, которые, что ни говори, тоже люди. Бедные низкопоклонники. они вовсе не чудовища, сошедшие со страниц современных романов и комедий либо революционных газет они просто-напросто слабые, развращенные и развращающие существа они не лучше, но и не хуже других, однако подвергаются большим искушениям. Скука — язва богачей однако она — не преступление тщеславие и корысть — пороки, для которых двор служит благодатной почвой, — сокращают жизнь прежде всего самим придворным. Но если царедворцы мучимы более сильными страстями, они ничуть не более порочны, чем все прочие люди, ибо они не искали и не выбирали своего положения. Наши мудрецы сделали бы важное дело, если бы сумели втолковать толпе, что ей следует пожалеть обладателей тех фальшивых благ, которым она завидует. Я видел людей, танцевавших на том месте, где год назад едва не погибли под обломками дворца они сами и где сложили голову многие другие люди — сложили голову ради того, чтобы двор смог предаться увеселениям точно вдень, назначенный императором. Все это казалось мне не столько прекрасным, сколько удивительным философические размышления непременно омрачают мне любые русские праздники и торжества в других странах свобода рождает веселость, плодящую иллюзии в России деспотизм умножает раздумья, прогоняющие очарование, ибо тот, кто мыслит, не склонен к восторгам. Наиболее распространенный в этих краях танец не препятствует задумчивости танцующие степенно прохаживаются под музыку каждый кавалер ведет свою даму за руку, сотни пар торжественно пересекают огромные залы, обходя таким образом весь дворец, ибо людская цепь по прихоти человека, возглавляющего шествие, вьется по многочисленным залами галереям все это называется — танцевать полонез. Один раз взглянуть на это зрелище забавно, ноя полагаю, что для людей, обреченных танцевать этот танец всю жизнь, бал очень скоро превращается в пытку. Петербургский полонез возвратил меня во времена Венского конгресса 1814 года, когда я сам танцевал полонез на большом балу. Тогда на европейских празднествах никто не соблюдал этикета величайшие государи развлекались бок о бокс простыми смертными. Случай поместил меня между российским императором Александром и его супругой, урожденной принцессой Баденской. Я принимал участие в общем шествии, весьма смущенный тем, что невольно оказался вблизи этих августейших особ. Внезапно цепь танцующих пар по непонятной причине остановилась, музыка же продолжала звучать. Император нетерпеливо перегнулся через мое плечо и очень резко сказал императрице Двигайтесь же Императрица обернулась и, увидев за моей спиной императора в паре с женщиной, за которой он уже несколько лет открыто ухаживал, произнесла с непередаваемой интонацией Вежлив, как всегда Самодержец взглянул на меня и прикусил губу. Тут пары двинулись вперед — танец возобновился. Большая галерея, стены которой до пожара были побелены, а теперь целиком покрыты позолотой, восхитила меня. Несчастье сослужило хорошую службу императору, обожающему роскошь я хотел назвать ее царской, но слово это не выражает в полной мере здешнего великолепия слово божественная лучше передает мнение верховного правителя России о себе самом. Послы всех европейских держав были приглашены на бал, где могли убедиться в том, какие чудеса творит российское правительство, столь сурово бранимое обывателями и вызывающее столь сильную зависть и столь безудержное восхищение у политиков, людей сугубо практических, которые поражаются в первую очередь простоте деспотического механизма. Громаднейший дворец в мире, восстановленный за один год, — какой источник восторгов для людей, привыкших существовать вблизи трона. Великих результатов нельзя достичь, не пойдя на великие жертвы единоначалие, могущество, власть, военная мощь — здесь все это покупается ценою свободы, а Франция купила политическую свободу и промышленные богатства ценою древнего рыцарского духа и старинной тонкости чувств, именовавшейся некогда национальной гордостью. На смену этой гордости пришли иные добродетели, менее патриотические, но более всеобщие человеколюбие, религия, милосердие. Весь мир признает, что во Франции сегодня куда больше истинно верующих, чем во времена всемогущества церкви. Желая сохранить достоинства взаимоисключающие, мы теряем те достоинства, что годны всегда и всюду. Вот чего не понимают мои соотечественники, притязающие на то, чтобы все разрушить и одновременно все сберечь. Всякое правительство имеет нужды, с которыми ему следует смириться и которые ему следует уважать, если оно не хочет погибнуть. Мы же хотим быть коммерсантами, как англичане, свободными, как американцы, ветреными, как поляки в эпоху сеймов, воителями, как русские, и, следственно, не становимся ничем. Здравый смысл нации состоит в том, чтобы угадать и выбрать себе цель в согласии со своим духом, а затем решиться на все жертвы, необходимые для достижения этой цели, поставленной природой и историей. Именно в этом — сила Англии. Франции недостает здравомыслия в идеях и умеренности в желаниях. Она великодушна, даже смиренна, но она не умеет пускать входи направлять свои силы. Она идет куда глаза глядят. Страна, где со времен Фенелона только и разговоров, что о политике, и посей день не имеет ни власти, ни управления. Все кругом видят зло и оплакивают его, что же до средства от него избавиться, каждый ищет его, повинуясь голосу собственных страстей, и, следственно, никто его не находит ведь страсти способны убедить лишь того, кто им подвластен. Тем не менее истинно приятную жизнь можно вести только в Париже там люди развлекаются, браня все кругом в Петербурге же люди скучают, все кругом расхваливая впрочем, наслаждение не является целью жизни оно не является таковой даже для отдельных личностей, о нациях жене приходится и говорить. Как ни раззолочена бальная зала Зимнего дворца, но галерея, где был сервирован ужин, показалась мне еще более достойной восхищения. Она пока не совсем отделана, но светильники из белой бумаги, развешанные по случаю бала в царских хоромах, выглядели так фантастично, что пришлись мне по душе. Конечно, волшебному дворцу пристало иное освещение, но сегодня здесь было светло, как днем мне этого довольно. Благодаря успехам промышленности французы забыли, что такое |