Гипнобарические гипериреоны. О русском издании России в 1839 году Настоящее издание является первым полным переводом на русский язык книги маркиза де Кюстина Россия в 1839 году
 Скачать 2.15 Mb.
|
|
[71] Упомянуть об этих склонностях Кюстина необходимо потому, что сознание собственной отверженности стало одной из важных составляющих его личности в строках из романа «Этель» звучит, бесспорно, признание глубоко автобиографическое Пытаться выжить в цивилизованном обществе, не вызывая к себе уважения, — непоследовательность, нравственное самоубийство, оскорбление его величества человека, бунт, но бунт, не доведенный до конца, а следственно, неудачный бунтом, доведенным до конца, стала бы жизнь дикаря жить бунтарем можно, но невозможно жить отверженным. [72] Другая важная черта личности Кюстина — его принадлежность к тому психологическому типу, который описал вначале века Франсуа Рене де Шатобриан, знаменитый писатель и возлюбленный матери Астольфа, оказавший на будущего автора России в 1839 году влияние и литературное, и человеческое. [73] В 1802 г. Шатобриан выпустил трактат Гений христианства, в состав которого включил повесть «Рене» (1802). Ее герой — человек, который познал разочарование, еще не изведав наслаждений, который еще полон желаний, но уже лишен иллюзий, который живет с полным сердцем в пустом мире и, ничем не насытившись, уже всем пресыщен. [74] Кюстин, по его собственному признанию, имел несчастье родиться в эпоху, которая признала литературным шедевром „Рене“». [75] Он унаследовал многие черты характера от разочарованного и безвольного героя Шатобриана и описывал свое внутреннее состояние в близких категориях Безразличие к самому себе и лень стали как бы корнями моего существа дарования мои от этого страдают, и, как бы ни старался я пробудиться от постыдной спячки, я способен лишь видеть и знать. Но для того, чтобы заставить меня действовать, требуется нечто большее, чем я сам. „Рене“ и его автор, ставшие моими первыми поводырями в этом мире, причинили мне немало горя, ибо по их вине я стал гордиться расположением души, которое мне следовало бы подавлять. [76] Это расположение души было по преимуществу трагическим Если нам так легко быть, отчего женам так трудно желать Коли ты рожден на свет, надо жить, но жить можно, лишь вскрыв себе вены и глядя, как течет из них кровь. [77] 60 Balzac H. de. Correspondance. P., 1967. Т. 3. РО переводах России в 1839 году см. примеч. к наст. тому, с. 6 62 О запрещении России в 1839 году Комитетом цензуры иностранной, воспоследовавшем уже 1/13 июня 1843 г, см. подробнее в примеч. к наст. тому, с. 6. Вначале запрет был наложен даже на верноподданную и весьма критическую по отношению к Кюстину брошюру H. И. Греча (о ней см. ниже, чтобы русская публика, паче чаяния, не ознакомилась с кюстиновскими наветами по гречевским выпискам, однако затем Главное управление цензуры все-таки разрешило продажу брошюры Греча в России (см Гринченхо. С. 75) 63 Под заглавием Россия и русский двор книга Кюстина в переводе К. Плавинского была напечатана в Русской старине (1891, № 1–2; 1892, № 1–2), затем под заглавием Николаевская эпоха — отдельным изданием в 1910 году, а под заглавием Николаевская Россия — также отдельным изданием в 1930 году это последнее было переиздано в недавнее время дважды в 1994 году отдельно ив году в составе сборника Россия первой половины XIX века глазами иностранцев. Список на первый взгляд внушительный, однако ни одно из названных изданий не содержит полного и точного перевода кюстиновской книги (неслучайно нив одном из них она не носит того названия, какое дал своей знаменитой книге французский автор — Россия в 1839 году. В Русскую старину вошли лишь некоторые главы книги, да и те частично не переведены, а пересказаны, издание 1910 года-откровенный пересказ, сопровождаемый пояснениями и восклицаниями издателя, В. Нечаева; издание 1930 года — не столько сокращенный перевод, сколько своего рода дайджест книги, дающий о ней примерно такое же представление, как подробный пересказ сюжета многотомного романа В поисках утраченного времени — о художественной манере Марселя Пруста. 64 Сокращенные переиздания выходили во Франции в 1946 г. и 1975 г — под назв. Письма из России) ив г — под названием Путешествие в Россию. 65 Россия в 1839 году была полностью переиздана в I9901 — парижским издательством «Solin». 66 Причем это деление книги на письма, в противоположность тому, что утверждали многие недоброжелатели, — непросто литературный прием (см. подробнее в примеч. к наст. тому, си Цит. по Тагя. Р. 119 (С. П. Свечина — Э. де Лагранжу, 30 июля 1825 г. 68 Аnnuе balzacienne. 1981, РТ Цит. по Тат. Р. 273 71 См Парамонов Б. Непрошенная любовь маркиз де Кюстин в России//Время и мыто же Звезда. 1995 № 2); Буянов М. Маркиз против империи, или Путешествия Кюстина, Бальзака и Дюма в Россию. Мм. нашу рецензию на эту книгу Новое литературное обозрение. 1995-№ 12. СТР. Эта позиция отверженного вызвала, между прочим, одобрение такого строгого ценителя, как Бодлер; Господин де Кюстин, — писал он в статье Госпожа Бовари“ (1857), — представляет собою разновидность гения, чей дендизм доходит до идеальной беспечности. Это простодушие дворянина, эта романическая пылкость, эта честная насмешка, это небрежное проявление личности в каждом слове и жесте, — все это недоступно пониманию стада, так что этот превосходный писатель навлек на себя все несчастья, каких был достоин его талант (Baudelaire Ch. Curiosites esthetiques. P. 1962. P. 643–644). 73 О влиянии Шатобриана и стремлении Кюстина от него избавиться см. также примеч. к наст. тому, с. 60. 74 Эстетика раннего французского романтизма. МС Цит. по Custine A. de. Souvenirs et portraits. Monaco, 1956, P. 123 письмо к Э. де Лагранжу от 1 октября 1818r.). О том же 26 мая 1817 г. Кюстин писал Рахили Варнгаген: Если г-н де Шатобриан и принес Франции некоторое добро, он принес ей также и немало зла, и лично я еще долго буду ощущать это на себе самом. Он открыл гордыне и суетности прибежище в мечтательности и меланхолии он перенес светские страсти в святилище добродетели, и сего благословения честолюбие мятущихся душ стало нередко принимать облик религиозного созерцания увидеть так ясно, кто ты, и не иметь ни малейшей надежды измениться, — ведь это страшно (Lettres u Vamhagen. P. 197) 77 Lettres a Vernhagen. P. 197; письмо к Рахили Варнгаген от 26 мая 1817. Кюстин считал безволие, бездеятельность, разочарованность свойствами греховными, ноне смог избавиться от них до конца жизни (см. его описание колебаний перед поездкой в Россию в письме четвертом и рассказ о собственной робости в письме семнадцатом. Свойства эти, наряду с незаживающей травмой следствием сомнительной репутации, — составляли основу его личности, которая позволила ему особенно обостренно воспринять некоторые аспекты российской действительности. Сочувственные тирады Кюстина об унижениях, которым подвергаются русские простолюдины, — непросто риторика автор России в 1839 году знал, что такое быть отверженным, не по чужим рассказам. С другой стороны, восхищенные интонации, в каких Кюстин говорит о российском императоре, объясняются едва лине в первую очередь страстным желанием обрести в его лице того великого человека, который, в отличие от наследников Рене, умеет желать и действовать (Б. Парамонов, впрочем, не сомневается, что все дело тут в тяге французского гостя к красивому мужчине, каким, бесспорно, был Николай I). Не менее важную роль в предыстории кюстиновского отчета о поездке в Россию сыграли его политические взгляды, сформировавшиеся еще в юности. Для Кюстина характерно своеобразное сочетание либерализма с аристократизмом и одновременно — некоторое отчуждение от обоих. В определенном смысле это можно считать данью семейной традиции дед писателя генерал де Кюстин принадлежал к тому типу французских аристократов, которые из благородных побуждений пошли вовремя Революции служить новой власти и очень скоро погибли от ее руки см. письмо второе мать, Дельфина де Кюстин, потеряла в революционные годы свекра и мужа и едва не погибла сама (см. письмо третье, но, выйдя на свободу после термидорианского переворота, не захотела эмигрировать и осталась во Франции, правители которой и при Директории продолжали считать себя преемниками революционеров. Астольф рос в эпоху Империи, но воспитывался в уважении к Бурбонам, поэтому в феврале 1814 г, еще до падения Наполеона, отправился в Нанси, где находились сторонники графа д'Артуа, младшего брата Людовика XVIII; к роялистам он, однако, относился критически. Нашу партию поддерживают такие болваны, что я краснею от стыда, — пишет он матери 10 апреля 1814 г, через десять дней после вступления в Париж союзных войск. [78] Тоже отчуждение от власти сохранилось у него ив эпоху Реставрации, когда роялисты пришли к власти. Вначале ноября 1814 г. молодой дипломат Алексис де Ноай берет Астольфа с собою в Вену, где заседает знаменитый Венский конгресс — европейские монархи обсуждают судьбы посленаполеоновской Европы. Реакция Кюстина скептична Ярмарочный шарлатан намалевал на двери заманчивую вывеску, будящую любопытство досужих зевак. Все бросаются в его заведение, обнаруживают, что там нет ровно ничего интересного, но выйдя, говорят другим Ступайте туда, на это стоит посмотреть Никто не желает признать себя обманутыми честолюбие простофиль помогает шарлатану поймать на туже удочку все больше и больше народу. <…> Вот в точности история конгресса, на нем никто ничего не делает, но он происходит за закрытыми дверями, а это много значит для тех, кого внутрь не пускают. [79] Многих аристократов возвращение Бурбонов на французский трон привело в состояние эйфории, Кюстин же сохраняет трезвость и сознает, насколько чужда Франции старинная династия Французы не помнят, кто такие Бурбоны, не знают, кто такой Monsieur граф д'Артуа, будущий Карл X>, осведомляются, кем он приходится Людовику XVI, расспрашивают один другого о генеалогии наших принцев и говорят о них, как о картинах, разысканных в какой-нибудь заброшенной церкви. [80] Кюстин вообще не был практикующим политиком ив юности, ив зрелые годы он предпочитал оценивать тех или иных политических деятелей исходя прежде всего из нравственных критериев. Политика мне либо скучна, либо страшна, — писал он Рахили Варнгаген 4 февраля 1831 г, - я ненавижу правительства, которые вынуждают весь свет работать на себя. Правительства кажутся мне неизбежным злом, неотвратимым следствием общественного состояния по мне, лучшим будет то правительство, в работе которого принимает участие как можно меньшее число людей, — если, конечно, правительство это не убивает свободу. Я могу сказать об этом современном божестве тоже, что вельможи у Лабрюйера говорят о дворе оно не делает меня счастливым, ноне позволяет мне быть счастливым без него. <…> Я ненавижу те лживые правительства, какие именуются представительными. Я желал бы жить в большом государстве с чистой монархией, ограниченной мягкостью европейских нравов, или в стране маленькой и чисто демократической. Да и это последнее не доставило бы мне много радости. Твердо я знаю лишь одно нами управляют люди тщеславные и, по причине своей посредственности, лицемерные. [81] Если Кюстин испытывал недовольство властью в эпоху Реставрации, у него было еще меньше оснований быть довольным Июльской монархией. Эта монархия, конституционная и буржуазная, не устраивала его по многим причинам он полагал, что она лжива, предает честь Франции (Луи Филипп отличался миролюбием и не желал ввязываться в войны) и, главное, отдает управление страной на откуп толпе, толпа же, был убежден Кюстин, неспособна хранить запас основополагающих идей, необходимых для жизни человеческого рода. [82] Споря (в постскриптуме к З-му письму Испании при Фердинанде VII») с А. Токвилем, который в книге Демократия в Америке (1835) утверждал, что человеческое общество неотвратимо движется к абсолютной демократии, Кюстин отказался признать неотвратимость этого движения, неизбежность прощания человечества с абсолютизмом-режимом, в котором ему хотелось видеть залог порядка и спокойствия. Примерно той же точки зрения придерживались французские легитимисты (сторонники свергнутой в июле 1830 г. старшей ветви Бурбонов. В споре с республиканцами и доктринерами представителями правящей партии) они охотно ссылались на Россию. Ее пример, писали легитимистские публицисты, доказывает, как благодетельно влияет на жизнь и нравы страны абсолютная монархия. Начиная с XVIII века во французском сознании боролись два взгляда на Россию одни мыслители смотрели на нее как на молодую динамичную нацию с просвещенным монархом (монархиней) натроне (французский исследователь А. Лортолари назвал это обольстительное действие екатерининской России на французских просветителей русским миражом, другие видели в ней средоточие разрушительного деспотизма, представляющего опасность для соседей, и страшились крестового похода против европейской цивилизации, который она вот-вот может предпринять. [83] Царство порядка или империя кнута, идеал или кошмар — такой изображали Россию участники политических дискуссий х годов, печатавшиеся в тех газетах, из которых Кюстин, пусть даже не всегда осознанно, черпал свои представления. Его путешествие в Россию было задумано не только и не столько как поездка в экзотическую страну за острыми ощущениями. Это был своего рода идеологический эксперимент Кюстин захотел убедиться своими глазами, способна ли русская абсолютная монархия оправдать надежды, которые возлагают на нее французские легитимисты. Кюстин очень надеялся, что Россия эти надежды оправдает, но изначальный скептицизм и нежелание обманываться мнимостями, декорациями взяли свое. Эксперимент окончился тем, что монархист вернулся из России противником абсолютной монархии и сторонником представительного правления как наименьшего из зол. Книга Кюстина — своего рода отчет об экзамене на соответствие легитимистскому идеалу, который маркиз устраивает России. Те внешние черты российской действительности, которые Кюстин увидели описал, запечатлены в книгах и статьях едва лине всех его предшественников и современников, также побывавших в России параллельные эти места мы по мере возможности отмечаем в комментариях. Неслучайно нидерландский полковник Гагерн, посетивший Россию тем же летом 1839 г, писал отцу по прочтении книги Кюстина: Яне нашел в нем < Кюстине> ничего нового, но встретил подтверждение моих собственных взглядов. [84] Однако ни один из предшественников Кюстина, авторов книг о России ни аббат Шапп д'Отрош, ни водевилист Ансело, ни только что упомянутый полковник Гагерн, не говоря уже о дипломате Фабере или статистике Шницлере, — не снискали той шумной известности, какую завоевала Россия в 1839 году, хотя у их сочинений есть немало достоинств. Дело в том, что у Кюстина были свои представления о том, каковы должны быть идеальные путевые заметки. Долг всякого путешественника, пишет он в посвящении мисс Боулс, открывающем книгу Испания при Фердинанде VII», — описывать увиденное как можно более ярко и непосредственно, но этого мало недостаточно рассказывать о том, что есть, нужно уметь видеть вещи с интересной стороны <…> Как же избежать беспорядка как, то и дело удивляя читателя новыми картинами, не утомить его постоянной сменой точек зрения и не смутить его вашими собственными сомнениями С помощью главной мысли, идеи, которую вы невольно, безотчетно будете применять ко всему Идея эта станет нитью, которая свяжет меж собою все остальные мысли и проведет вас самого сквозь хаос самых противоречивых ваших впечатлений. Благодаря ей переживания и раздумья окажутся тесно сплетены с описаниями и предстанут их естественным следствием. <…> Путешественник писатель должен, намой взгляд, пройти между двух рифов с одной стороны ему грозит опасность утонуть в общих словах, которые все обесцвечивают, с другой — погибнуть от лжи, которая все убивает без правды нет увлекательности, но без порядка нет стиля, следственно, нет жизни. Итак, один из источников долголетия книги Кюстина — в том, что она не только описывает поездку по реальной России реального маркиза-писателя, но осуществляет своеобразный суд над идеей, над мифом о России, якобы призванной спасти старую Европу от демократической революции. Нов неменьшей степени успеху книги способствовала такая чисто, стилистическая особенность Кюстина- писателя, как его пристрастие к моралистическим афоризмам, к фразам-сентенциям. В этом отношении он был безусловным наследником французской традиции XVII–XVIII вв., и Бальзак имел все основания назвать его продолжателем Шамфора в том, что касается наблюдательности, и Ривароля в том, что касается острого ума, и, таким образом, уподобить его двум самым блистательным мастерам афоризма, каких знал французский XVIII век. Выразительный пример кюстиновского описательного стиля — афористического и подчиняющего разные образы одной главенствующей идее — отрывок из романа «Этель»: У каждого города наземном шаре есть свой главный звук в Лондоне это скрип машин и свист пара, вырывающегося из-под клапана в Петербурге — барабанный бой в Риме — могильный звон колоколов в Неаполе — любовные песни и храп спящих горожан в Вене — оратория хора в сопровождении оркестра, звучащая одновременно с музыкой театральной и <…> 78 Цит. по Тат. Р. 46. 79 Цит. по Тагя. Р. 51 80 Цит. по Maugras. P. 474 (письмо к матери 12 апреля 1814 г. 81 Lettres d Vernhagen. P. 360–361. Те же мысли Кюстина высказывает ив России в 1839 году (см. наст. том, с. 212). 82 Espagne. P. 318. 83 См Liechtenhan F.-D. La progression de l'interdit: les recits de voyage en Russie et leur critique a l'epoque des tsars // Revue suisse d'histoire. 1993. Vol. 43. P. 15–41. 84 PC. 1886, № 7. С. 24. 389 са незадолго до брошюры Толстого, причем публикация эта сопровождалась громким скандалом, так как из-за нескромности Греча европейская публика узнала о причастности к ней российских властей (причастности, которую те вовсе не стремились афишировать. [85] Опровержение Греча — самое дотошное и обстоятельное из всех он не пропускает ни одной мелочи, вроде формы еловых брусков, которыми вымощен Невский проспект именно поэтому, как утверждал Толстой, сочинение Греча в Париже не произвело ни малейшего действия и почти никем не читалось. [86] Написал опровержение и ПА. Вяземский, оскорбившийся книгой Кюстина и увидевший в ней сплошь крики и брань черни, скучное злословие человека с подпорченной репутацией, [87] однако в связи с опубликованием царским правительством указа О дополнительных правилах на выдачу заграничных паспортов от |