Звегинцев В.А. - Очерки по общему языкознанию. Очерки по общему языкознанию

• Название: Очерки по общему языкознанию
• Анкор: Звегинцев В.А. - Очерки по общему языкознанию.doc
• Дата: 30.03.2018
• Размер: 0.87 Mb.
• Имя файла: Звегинцев В.А. - Очерки по общему языкознанию.doc
• Тип: Документы; #17427
• Категория: Языки. Языкознание
• страница: 11 из 31

, Матезиуса⁷⁸, Мариотти⁷⁹, Ципфа⁸⁰, Диуэй⁸¹ и др., а также приводя собственные исследования, определяю­щие относительную частоту распределения фонем, букв, длины слов (измеряемую количеством букв и слогов), грамматических форм и метрических элементов в латин­ском и греческом гекзаметре, Хердан устанавливает факт стабильности относительной частоты языковых элементов как общую характеристику всех лингвистиче­ских структур. Он выводит следующее правило: «Про­порции лингвистических элементов, принадлежащих то­му или иному уровню или сфере лингвистического кодирования — фонологии, грамматике, метрике, — остаются более или менее постоянными для данного языка, в данный период его развития и в пределах достаточно обширных и беспристрастно проведенных наблюдений»⁸². Это правило, которое Хердан называет основным зако­ном языка, он стремится определенным образом истолковать и расширить. «Он, — пишет Хердан об этом за­коне, — является выражением факта, что даже здесь, где человеческой воле и свободе выбора предоставлены<124> широчайшие рамки, где сознательный выбор и беззаботная игра живо чередуются друг с другом, в целом существует значительная стабильность... Наши исследования обнаружили еще один фактор общего порядка: далеко идущее сходство между членами одного языкового коллектива наблюдается не только в системе фонем, в словаре и в грамматике, но также и в отношении частоты употребления конкретных фонем, лексических единиц (слов) и грамматических фонем и конструкций; другими словами, сходство не только в том, что используется, но также и в том, как часто используется»⁸³. Такое положение обусловливается понятными причинами, но это дает повод для новых выводов. При исследовании различных текстов или отрезков данного языка, например, обнаруживается, что относительные частоты использования данной конкретной фонемы (или других рече­вых элементов) разными людьми остаются в основном одними и теми же. Это и приводит к истолковыванию индивидуальных форм речи как некоторых колебаний постоянной вероятности употребления рассматриваемой фонемы в данном языке. Таким образом получается, что в своей речевой деятельности человек подчинен определенным законам вероятности в отношении количества используемых лингвистических элементов. А тогда, ког­да мы наблюдаем огромное количество лингвистических элементов в большой совокупности текстов или речевых отрезков, у нас создается впечатление причинной зави­симости в том смысле, что в данном случае имеет место также детерминирование и в отношении использования определенных лингвистических элементов. Другими сло­вами, оказывается допустимым утверждать, что то, что с интуитивной точки зрения представляется причинным отношением, в квантитативном плане является вероят­ностью⁸⁴. При этом очевидно, что чем больше совокуп<125>ность обследываемых текстов или речевых отрезков, тем отчетливее будет проявляться стабильность относитель­ной частоты употребления языковых элементов также и в индивидуальном использовании (закон больших чисел). Отсюда делается новый общий вывод о том, что язык есть массовое явление и должен трактоваться как таковое.

Указанные выводы, достигнутые на основании ча­стотных исчислений фонетических элементов, слов и грамматических форм, которые в совокупности состав­ляют язык, применяются затем к «статистической интер­претации» проводимого Соссюром разделения на «язык» (la langue) и «речь» (la parole). По Соссюру, «язык» есть совокупность лингвистических привычек, которые делают возможным общение между членами данного языкового коллектива. Это социальная реаль­ность, «массовое явление», обязательное для всего гово­рящего на данном языке народа. Хердан, как указыва­лось, доказывает, что члены единого языкового коллек­тива сходствуют друг с другом не только тем, что ис­пользуют одни и те же фонемы, лексические единицы и грамматические формы, но и тем, что все эти элементы употребляются с одинаковой частотой. Таким образом, статистическое определение «языка» принимает у него следующую форму: «язык» (la langue) есть совокуп­ность общих лингвистических элементов плюс их относительная вероятность употребления.

Такое определение «языка» является исходным и для соответствующего статистического истолкования «речи», которая, согласно Соссюру, представляет собой индиви­дуальное высказывание. Противопоставляя «язык» как явление социальное «речи» как явлению индивидуаль­ному, Соссюр писал: «Речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором надлежит различать: 1. комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодексом с целью выражения сво­ей личной мысли; 2. психофизический механизм, позво­ляющий ему объективировать эти комбинации»⁸⁵. Поскольку «язык» в лингвостатистике рассматривается как совокупность элементов с определенной относитель<126>ной вероятностью их употребления, постольку он включает в себя в качестве существеннейшей характеристики статистическую совокупность или ансамбль (популя­цию) и может рассматриваться в этом аспекте. В соот­ветствии с этим «речь» превращается в отдельную вы­борку, взятую из «языка» как статистической совокуп­ности. Вероятность в данном случае обусловливается отношением «речи» к «языку» (в их «квантитативном» понимании), а распределение относительной частоты употребления разных элементов языка истолковывается как результат коллективного «выбора» (choice) в опре­деленный хронологический период существования языка. Понимая, что такая трактовка различий «языка» и «ре­чи» строится все же на совершенно иных основаниях, чем у Соссюра, Хердан пишет в этой связи: «Эта, види­мо, незначительная модификация концепции Соссюра имеет то важное следствие, что «язык» (la langue) ныне приобретает существенную характеристику в виде ста­тистической совокупности (популяции). Эта популяция характеризуется определенными относительными часто­тами или вероятностями колебаний, имея в виду, что каждый лингвистический элемент относится к опреде­ленному лингвистическому уровню. В этом случае «речь» (la parole) в соответствии со своим значением оказы­вается термином для определения статистических выбо­рок, взятых из «языка» как статистической совокупно­сти. Становится очевидным, что выбор (choice) выступает здесь в виде отношения «речи» к «языку», являясь отношением взятой наудачу выборки к статистической совокупности (популяции). Сам порядок распределения частоты, в качестве отложения речевой деятельности языкового коллектива в течение столетий, представляет собой элемент выбора (choice), но не индивидуального выбора, как в стиле, а коллективного выбора. Употреб­ляя метафору, мы можем здесь говорить о выборе, сде­ланном духом языка, если мы понимаем под этим прин­ципы лингвистической коммуникации, находящиеся в соответствии с комплексом психических данных членов конкретного языкового коллектива. Стабильность серий есть результат вероятности (chance)»⁸⁶.

Частным случаем приложения изложенного принци<127>па является отграничение в языке нормативных явлении от «исключений» (отклонений). В лингвостатистике утверждается, что статистический метод позволяет устранить существующую в данном вопросе нечеткость и установить ясные критерии для разграничения указан­ных явлений. Если под нормой понимается статистиче­ская совокупность (в вышеуказанном смысле), а исключением (или ошибкой) — отклонение от частот, показы­ваемых статистической совокупностью, то квантитатив­ное решение вопроса напрашивается само собой. Здесь все сводится к статистическим отношениям между «по­пуляцией» и «отклонением». Если частоты, наблюдае­мые в отдельной выборке, отклоняются от вероятностей, обусловленных статистической совокупностью, более, чем это определяется серией выборочных подсчетов, то мы имеем основание заключать, что демаркационная ли­ния между «тем же самым» (нормой) и «не тем же са­мым» (исключением) оказывается нарушенной.

Квантитативные различия между «языком» и «ре­чью» используются и для разграничения языковых эле­ментов двух типов: грамматических и лексических. Исходным моментом для решения этой задачи, пред­ставляющей с лингвистической точки зрения часто боль­шие трудности, является предположение, что степень величины частотности грамматических элементов иная, чем у лексических единиц. Это якобы связывается с «обобщенностью» грамматических элементов, чем они отличаются от понятий, фиксированных лексическими единицами. Кроме того, грамматические элементы яко­бы, как правило, значительно меньше по своему объему: в качестве самостоятельных слов (к ним причисляются местоимения, предлоги, союзы и служебные слова) они обычно состоят из малого количества фонем, а в виде «связанных форм» — из одной или двух фонем⁸⁷. Чем меньше лингвистический элемент, тем менее способна его «длина» (количественный момент) служить в каче­стве определяющей характеристики и тем большее значение приобретает для этой цели «качество» фонем. Ка­кие же методы предлагаются для решения рассматри­ваемой проблемы? Она решается посредством обраще­ния к чисто квантитативному понятию грамматической<128> нагрузки, «Предположим, — пишет в этой связи Хердан, — что нас интересует сравнение в указанном отно­шении двух языков. Каким образом мы определяем с известной степенью объективности «грамматическую нагрузку», которую несет язык? Ясно, что эта нагрузка будет зависеть от положения демаркационной линии, отграничивающей грамматику от лексики. Первое сооб­ражение, которое может прийти при этом нам в голову, заключается в том, чтобы определить, насколько «слож­на» грамматика данного языка. Ведь «сложность» — качественная характеристика, а понятие «грамматиче­ской нагрузки» является количественной характеристи­кой. Правда, нагрузка до известной степени зависит от сложности, но не целиком. Язык может быть награжден чрезвычайно сложной грамматикой, но в деятельности языка получает применение только сравнительно неболь­шая ее часть. Мы определяем «грамматическую нагруз­ку» как совокупность грамматики, которую несет язык, когда он находится в действии, что тотчас переводит на­шу проблему в область структуральной лингвистики в том смысле, в каком эта дисциплина была определена Соссюром. В последующем изложении применяются квантитативные методы определения различия языков в зависимости от того, где проходит граница, разделяю­щая грамматику от лексики»⁸⁸. Иными словами, различия языков в данном случае должны быть сведены к различиям числовых отношений между грамматиче­скими и лексическими элементами.

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы ри­суют следующую картину. В английском языке (учиты­вались лишь «грамматические слова»: местоимения, или, как они также именуются, «заместители», предлоги, союзы и вспомогательные глаголы) в отрезке, включаю­щем 78633 случая употребления всех слов (1027 различ­ных слов), было обнаружено 53 102 случая употребления грамматических элементов, или, точнее говоря, «грамма­тических слов» (149 различных слов), что составляет 67,53% при 15,8% различных слов. Таковы данные Диуэй⁸⁹. Другие данные показывают иное процентное<129> соотношение: 57,1% при 5,4% различных слов⁹⁰. Такое значительное расхождение объясняется различием письменного и устного языка. Письменные формы языка (первые данные) используют якобы больше грамматиче­ских элементов, чем устные (второй случай). В «Божественной комедии» Данте (по итальянскому оригиналу) Мариотти установил 54,4% случаев употребления «грам­матических слов».

Другой и, видимо, более совершенный способ опре­деления грамматической нагрузки языка заключается в подсчете фонем, входящих в грамматические элемен­ты. В данном случае учитываются не только самостоя­тельные грамматические слова, но и связанные формы. Здесь возможны различные варианты. Например, опре­деление относительной частоты употребления отдельных согласных фонем в грамматических элементах и сопо­ставление их с частотой суммарного употребления этих же фонем (итоговые данные такого соотношения в анг­лийском языке дают пропорцию 99,9% к 100000 — сум­марного употребления); или подобное же сопоставление согласных по отдельным классификационным группам (лабиальные, палатальные, велярные и прочие фонемы). Итоговое соотношение здесь принимает форму пропорции 56,47% (в грамматических элементах) к 60,25% (в суммарном употреблении); или такое же сопоставление начальных согласных фонем (в этом случае получи­лось соотношение 100,2% в грамматических словах к 99,95 — в суммарном употреблении). Возможны и иные более сложные статистические операции, которые, одна­ко, в результате дают подобные же квантитативные вы­ражения исследуемой проблемы.

Приведенные квантитативные данные служат основа­нием для общего вывода. Он сводится к тому, что рас­пределение фонем в грамматических элементах обуслов­ливает характер распределения (в числовом, конечно, выражении) фонем в языке в целом. А это в свою оче­редь позволяет заключить, что употребление граммати­ческих элементов в наименьшей степени зависит от индивидуального выбора и составляет ту часть лингви­стического выражения, которая контролируется вероят<130>ностью. Этот умозрительный вывод подтверждается подсчетом грамматических форм в русском языке, сделанным Есселсоном⁹¹. Исследованию было подвергну­то 46896 слов, взятых из II источников (произведения Грибоедова, Достоевского, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Гаршина, Белинского, Амфитеатрова, Гусева-Оренбургского, Эренбурга, Симонова и Н. Островского). Они были разделены на разговорные слова (17 756 слов, или 37,9%) и неразговорные (29140 слов, или 62,1%). Затем вся совокупность слов была подразделена на 4 группы в зависимости от их грамматического характера: в 1-ю группу вошли существительные, прилага­тельные, прилагательные в функции существительных, местоимения и склоняемые числительные; во 2-ю группу — глаголы; в 3-ю группу — отглагольные причастия, причастия в функции прилагательных и существительных и деепричастия; в 4-ю группу — неизменяемые формы наречия, предлоги, союзы и частицы. Суммарные результаты (приводятся также таблицы с данными по отдельным авторам) дают следующее соотношение:

1-я группа 2-я группа 3-я группа 4-я группа Сумма

разговорн. 51,9 % 29,7 % 1,5 % 16,9 % 100,0 %

неразговорн. 57,1% 24,8% 6,0% 12,1 % 100,0%

Хердан следующими словами характеризует рас­смотрение полученных таким образом квантитативных данных: «Они оправдывают вывод, что грамматические элементы следует рассматривать в качестве фактора, обусловливающего вероятность лингвистического выражения. Такой вывод позволяет избежать обременитель­ной квалификации каждого употребляемого слова. Со­вершенно очевидно, что, поскольку грамматика и лекси­ка не хранятся в водонепроницаемых оболочках, ни та и ни другая не являются чистым «выбором» (choice) или чистой «вероятностью» (chance). И грамматика и лексика содержат оба элемента, хотя и в значительно варьирующихся пропорциях»⁹². <131>

Большой раздел книги Хердана посвящен исследова­нию в языке двухплановости или двойственности (dua­lity), причем само понятие двойственности основывает­ся им на математических характеристиках.

Так, теоремы в проективной геометрии можно распо­лагать в два ряда, так что каждая теорема одного ряда может быть получена из некоторый теоремы другого ря­да посредством замены друг на друга слов точка и пря­мая. Например, если дано положение: «любые различ­ные точки принадлежат одной и только одной прямой», то мы можем из него вывести соотнесенное ему положе­ние: «любые две различные прямые принадлежат одной и только одной точке». Другим методом определения двойственности является нанесение по оси абсцисс и оси ординат разных планов исследуемого явления. Так, как это, например, делает Юл⁹³, по оси абсцисс отсчитываются различные частоты употребления, а по оси ординат — количество лексических единиц, у которых определяется частотность и т. д. Так трактуется понятие двойственности, якобы в равной мере применимое и к. лингвистическим исследованиям.

Под определенное таким образом понятие двойствен­ности, которое во всех случаях фактически имеет харак­тер бинарного кода и которое также считается самой су­щественной чертой языковой структуры, подводятся чрезвычайно разнокачественные явления, допускающие противоположение по двум планам: распределение упо­требления слов соответственно характеру лексических единиц и распределение лексических единиц соответст­венно частоте употребления слов; письменную и разго­ворную формы речи; лексические и грамматические эле­менты; синонимы и антонимы; фонема и ее графическое изображение; определяемое и определяющее (соссюровские signifiant и signifiй) и т. д.

После квантитативного исследования двойственности того или иного частного, языкового явления или ограниченного «текста», как правило, делается вывод, которому приписываются качества лингвистической универсальности. Характер подобных выводов и спо­соб их обоснования можно проследить на примере<132> исследования двойственности слова и понятия (фактиче­ски же речь идет о соотношении длины слова и объема понятия — надо иметь в виду, что чрезвычайно свобод­ное употребление лингвистических и иных терминов в подобных работах часто весьма затрудняет понимание). Важно при этом отметить, что в качестве материала, послужившего источником наблюдений данного вида лингвистической двойственности, были использованы: международная номенклатура болезней (около 1000 на­званий) и общий регистр заболеваний по Англии и Уэллсу за 1949 г. В этом случае делается следующий общий вывод: «Каждое понятие, обозначающее общую идею, имеет то, что можно назвать «сферой» или «объемом». Оно позволяет через свое посредство думать о многих предметах или других понятиях, находящихся внутри его «сферы». С другой стороны, все предметы, необхо­димые для определения понятия, составляют то, что на­зывается его «содержанием». Объем и содержание взаимно соотносимы — чем меньше содержание и соот­ветственно чем более абстрактно понятие, тем больше его сфера или объем, т. е. тем больше объектов подво­дится под него. Это можно рассматривать как аналогию (в понятийной сфере) принципам кодирования, соответ­ственно которым длина символа и частота употребления взаимозависимы»⁹⁴.

Принцип двойственности применяется и к частным проблемам. Например, при установлении эквивалентно­сти значений слов двух разных языков. В результате изучения англо-немецкого словаря Мюре — 3андерса с применением математического метода итераций делает­ся вывод, что вероятность употребления английского слова с одним или больше значением в немецком пере­воде остается постоянной для каждой начальной буквы во всем словаре⁹⁵. Рассмотрение порядка расположения слов в китайских словарях приводит к заключению, что он носит таксономический характер, так как количество черт в иероглифе указывает его место (как самостоя­тельного радикала или определенного подкласса, подчиняющегося радикалу). Таксономия представляет со­бой соподчиняющий принцип классификации, применяю­щийся в зоологии и ботанике. Хердан утверждает, что<133> основы китайской лексикографии также строятся на принципах таксономии⁹⁶ и т. д.

Делая общую оценку данного направления приме­нения математических методов к изучению лингвисти­ческих проблем (т. е. лингвостатистики), необходимо, видимо, исходить из того положения, которое было сформулировано Эттингером: «Математика может быть эффективно использована на службе лингвистики только тогда, когда языковедам будут ясны реальные границы ее применения, так же как и возможности ис­пользуемых математических моделей»⁹⁷. Иными сло­вами, о математической лингвистике речь может идти тогда, когда математические методы докажут свою при­годность для решения тех собственно лингвистических задач, которые в своей совокупности составляют науку о языке. Если же этого нет, хотя при этом, возможно, и открываются новые аспекты научного исследования, то в таком случае можно говорить о чем угодно, но только не о лингвистике — в данном случае имеются в виду не разные виды прикладной лингвистики (о ней еще будет речь ниже), а научное, или теоретическое, языкознание. Исходя из этой позиции, следует отметить, что с точки зрения лингвиста многое в лингвостатистике вызывает сомнение и даже недоумение.

Обратимся к разбору только двух примеров (чтобы не загромождать изложения), оговорившись, что весьма существенные возражения можно сделать по каждому из них. Вот перед нами квантитативное разграничение грамматических и лексических единиц. Оказывается, для того, чтобы произвести такое разграничение, необходимо уже заранее знать, что относится к области грамматики, а что — к лексике, так как «грамматическая нагрузка» языка (т. е. совокупность употребляемых в речи грам­матических элементов), как указывается в приводившей­ся выше цитате, «зависит от демаркационной линии, отграничивающей лексику от грамматики». Не зная, где пролегает эта линия, нельзя, следовательно, и провести указанного разграничения. В чем же тогда смысл кванти­тативного способа разграничения лексического от грам<134>матического? Впрочем, что касается Хердана, то он осо­бенно не задумывается над этим вопросом и смело клас­сифицирует языковые элементы, относя к грамматическим элементам «связанные формы», под которыми, судя по изложению, следует разуметь внешнюю флексию, и «грамматические слова», куда относятся предлоги, союзы, вспомогательные глаголы и местоимения — последние в силу того, что они являются «заместителями». Но если говорить только об этом качестве местоимений и на этом основании относить их к грамматическим элементам, то тогда к ним, очевидно, следует отнести и такие слова, как «вышеупомянутый», «названный», «данный» и т. д., так как они тоже выступают в качестве заместителей. В связи с применяемым в лингвостатистике способом выделения грамматических элементов естественно возни­кает вопрос, как же поступать в этом случае с такими «не имеющими вида» грамматическими явлениями, как порядок слов, тоны, нулевые морфемы, парадигматиче­ские отношения (часть этих явлений, кстати говоря, на­ходит отражение и в тех языках, которые исследуются математическими методами)? Как проводить разграни­чение в языках с богатой внутренней флексией (как, на­пример, в семитских языках), где она осуществляет не только грамматическую модификацию корня (радика­ла), но и сообщает ему лексическое существование, так как корень без перегласовок не имеет реального су­ществования в языке? Что следует понимать под грамматической сложностью языка, каким критерием она определяется? Если количественным моментом, который в этом случае всячески подчеркивается, то тогда одним из самых сложных в грамматическом отношении языков окажется английский, обладающий такими конструк­циями, как I shall have been calling или He would have been calling. В этих предложениях только call можно отнести к лексическому, а все остальное, следовательно, надлежит считать грамматическим. Какие суще­ствуют основания связывать частотность употреблений грамматических элементов с обобщенностью или аб­страктностью значений грамматических слов? Ведь со­вершенно очевидно, что относительно большая частота употребления грамматических элементов определяется их функцией в построении предложений, а что касается абстрактности значений, то очень просто найти большое<135> количество лексических элементов, которые легко в этом отношении могут соревноваться с грамматическими эле­ментами, во многом уступая им в частотности (напри­мер, бытие, существование, протяженность, простран­ство, субстанция и т. д).

Подобного же рода несуразности встают перед нами и в случае с определением двойственности (duality) сло­ва и понятия. Надо обладать чрезвычайно своеобразным пониманием структурной сущности языка, чтобы подвер­гать ее исследованию, пользуясь номенклатурой болез­ней и больничным регистром заболеваний, что, как ука­зывалось выше, послужило исходным материалом для весьма ответственных лингвистических выводов. Не останавливаясь на совершенно неясном употреблении таких не имеющих лингвистического бытия терминов, как сфе­ра, объем и содержание понятия (кстати говоря, при этом грубо путаются лексическое значение слова и обо­значаемое научным термином понятие), обратимся к заключению, которое в этом случае делается. Как ука­зывалось выше, мы имеем дело с утверждением, что «объем и содержание взаимно соотносимы». Весь ход рассуждения, который дает основание для такого выво­да, так же как и способ математического оперирования языковыми фактами, отчетливо показывает, что в этом случае совершенно не учитывается одно весьма сущест­венное качество языка, которое опрокидывает все про­водимые расчеты: способность выражать одно и то же «содержание» лингвистическими единицами разного «объема», несомненно обладающими к тому же разной относительной частотой употребления. Так, одно и то же лицо мы можем обозначить как Петров, мой знакомый, он, москвич, молодой человек, сотрудник университета, брат моей жены, человек, которого мы встретили на мосту, и т. д. В свете подобных фактов сомнение вызывают не только частные выводы, которым, однако, как указы­валось, придается универсальное значение, но и целесообразность применения самих квантитативных мето­дов к подобного рода лингвистическим проблемам.

Но иногда лингвистам предлагаются выводы, спра­ведливость которых не вызывает никакого сомнения. Та­ковым является «основной закон языка», заключающийся в том, что в языке наблюдается определенная стабиль­ность его элементов и относительной частоты их упо<136>­требления. Беда подобного рода открытий заключается, однако, в том, что они давно известны лингвистам. Ведь совершенно очевидно, что если бы язык не обладал из­вестной стабильностью и каждый член данного языково­го коллектива свободно варьировал элементы языка, то не было бы возможно взаимное общение и само сущест­вование языка стало бы бессмысленным. А что касается распределения относительной частоты употребления от­дельных элементов языка, то она нашла свое выраже­ние в языкознании в виде выделения категорий пассив­ной и активной лексики и грамматики, чему так много уделял внимания Л. В. Щерба. В данном случае статистические методы могут оказать помощь лингвистам только в распределении конкретных языковых элемен­тов по разрядам относительной частоты их употребле­ния, но не имеют никаких оснований претендовать на открытие каких-то новых закономерностей, представ­ляющих ценность для теоретической лингвистики.

С другой стороны, лингвостатистика предлагает ряд действительно «оригинальных» выводов, которые чрез­вычайно показательны для характера научного мышле­ния ее адептов. Так, сложными статистическими метода­ми исследуется «политическая лексика» в трудах Чер­чилля, Бенеша, Халифакса, Штреземана и других, причем в подсчетах для неанглоязычных авторов используются переводы их работ на английский язык. Результаты подсчетов представлены в виде многочислен­ных таблиц, математических формул и уравнений. Лин­гвистическая интерпретация квантитативных данных в этом случае сводится всего лишь к тому, что употребле­ние Черчиллем «политической лексики» является наибо­лее типичным (?) для данной группы авторов и что ис­пользование Черчиллем слов в тех случаях, когда он касается политических вопросов, типично для англий­ского речевого коллектива⁹⁸.

В другом случае после соответствующих статисти­ческих манипуляций делается вывод, что Гитлер в сло­воупотреблении нацистской Германии нарушил двойственность между «языком» и «речью» в квантитативном понимании этих терминов. Частным случаем уничтоже­ния этой двойственности является буквальное понима<137>ние метафорических оборотов (например, «сыпать соль в открытые раны»). Нацистская Германия заклеймила себя таким количеством бесчеловечных поступков, что едва ли есть надобность уличать ее и в этом лингвисти­ческом злодействе⁹⁹. К нарушению лингвистической двойственности ведет, по утверждению Хердана, и опре­деление Марксом языка как непосредственной действи­тельности мысли, а закон диалектики о переходе явления в свою противоположность есть, по его мнению, непра­вильно понятый лингвистический закон двойственности языка¹⁰⁰. Подобного рода интерпретации говорят сами за себя.

Наконец, общим недостатком, свойственным всем приведенным случаям квантитативного способа изуче­ния лингвистического материала и тем самым приобре­тающим уже методологический характер, является под­ход к языковым элементам как к механической совокуп­ности абсолютно независимых друг от друга фактов, в соответствии с чем, если при этом и вскрываются какие-либо закономерности, то они относятся только к число­вым отношениям распределения автономных фактов, вне их системных зависимостей. Правда, Дж. Уотмоу всяче­ски стремится уверить, что именно математика лучше, чем любой вид лингвистического структурного анализа, способна вскрыть структурные особенности языка. «Современная математика, — пишет он, — занимается не измерением и исчислением, точность которых по самой своей природе ограничена, но в первую очередь структу­рой. Вот почему математика в высшей степени способствует точности изучения языка — в такой степени, на какую не способно раздельное описание, еще более ограниченное по своей природе... Так же как в физике математические элементы используются для описания физического мира, поскольку предполагается, что они соответствуют элементам физического мира, так и в математической лингвистике математические элементы предположительно должны соответствовать элементам мира речи»¹⁰¹. Но такая постановка вопроса отнюдь не спасает положения, так как в лучшем случае она может<138> дать анализ языка либо как физической структуры, что для языка еще далеко не достаточно, и в конечном счете носит все тот же механистический характер, либо как логико-математической структуры, а это переносит язык в иную и во многом чуждую ему плоскость¹⁰². Не лишне при этом отметить, что успехи математической лингвистики Уотмоу предвидит только в будущем, а что касается их реальных результатов, то он дает им оценку в следующих словах: «...почти вся работа, выполненная по настоящее время Херданом, Ципфом, Юлом, Гиро (Guiraux) и другими, находится отнюдь не за пределами критики как со стороны лингвистики, так и математики; она в значительной мере отдает любительщиной»¹⁰³. Таким образом, если не пытаться предсказывать будущее математических методов в лингвистических исследованиях, а постараться по заслугам оценить то, чем мы располагаем на сегодняшний день, то по необходимости придется признать, что математика фактически пока ограничивалась в области языкознания лишь «измерением и подсчетом», а качественного анализа языка, вникающего в его структуру, не смогла дать. <139>

Постараемся все же быть максимально объективны­ми. В известной своей части квантитативные данные, ви­димо, могут быть использованы лингвистикой, но лишь в качестве вспомогательных и по преимуществу в проблемах, имеющих практическую направленность. В отношении же большей части квантитативных спосо­бов изучения отдельных лингвистических явлений, не­сомненно, оправдан общий вывод Р. Брауна: «Их можно рассматривать так, как их рассматривает Хердан, но каков смысл всего этого?»¹⁰⁴. Представим себе, что мы задаем вопрос: «Что собой представляют деревья в этом саду?». И в ответ получаем: «В этом саду сто деревьев». Разве это ответ на наш вопрос и разве действительно он имеет смысл? А ведь в отношении многих лингвистиче­ских вопросов математические методы дают именно та­кого рода ответы.

Однако существует широкая область исследователь­ской деятельности, использующая по преимуществу ма­тематические методы и в то же время ориентирующая их на языковый материал, где целесообразность такого объединения не вызывает никакого сомнения. «Смысл» этой исследовательской деятельности, ее значимость обусловливается теми целями, к которым она стремится. Она уже апробирована практикой. Речь в данном слу­чае идет о проблемах, связанных с созданием информационных машин, конструкций для машинного перево­да письменных научных текстов, автоматизацией пере­вода устной речи с одного языка на другой и со всем тем комплексом задач, которые объединяются в лингви­стических вопросах кибернетики. Всей совокупности подобных проблем обычно присваивают общее наименова­ние прикладной лингвистики. Тем самым она отграничи­вается от так называемой математической лингвистики, включающей те направления работы, которые выше бы­ли обозначены как стилостатистика и лингвостатистика, хотя отнюдь не избегает статистической обработки лин­гвистического материала. Пожалуй, наиболее важной чертой прикладной лингвистики, отделяющей ее от ма­тематической лингвистики, как она обрисовывалась вы­ше, является то, что первая имеет обратную направлен­ность: не математика для лингвистики, но лингвистика<140> (формализованная математическими методами) для широкого комплекса практических задач.

Нет надобности раскрывать содержание отдельных проблем, включающихся в ныне чрезвычайно широкую область прикладной лингвистики. В противоположность математической лингвистике, эти проблемы активно обсуждаются в советской лингвистической литературе и справедливо начинают занимать все более видное место в научной проблематике исследовательских институ­тов¹⁰⁵. Таким образом, они уже достаточно известны нашей лингвистической общественности. Это обстоя­тельство, однако, не освобождает нас от необходимости подвергнуть их осмыслению, в частности, с точки зрения принципов науки о языке. Это несомненно поможет устранению недоразумений, которые все чаще и чаще возникают между представителями весьма далеких друг от друга наук, принимающих участие в работе над про­блемами прикладной лингвистики, и наметит пути их сближения, с одной стороны, и разграничения областей исследования, с другой стороны. Само собой разумеет­ся, что нижеследующие соображения будут представ­лять точку зрения лингвиста, и необходимо, чтобы мате­матики не только постарались ее усвоить, но в связи с поднимающимися вопросами дали им свою трактовку.

Лингвиста-теоретика никак не может удовлетворить то обстоятельство, что во всех случаях исследования яв<141>лений языка в тех целях, которые ставятся прикладной лингвистикой, основой их служит математическая мо­дель. В соответствии с этим наблюдения над явлениями языка и получаемые при этом результаты выражаются в терминах и понятиях математики, т. е. посредством математических уравнений и формул. Обратимся для на­глядности к примеру. Кондон¹⁰⁶ и Ципф¹⁰⁷ установили, что логарифмы частоты (f) употребления слов в тексте большого объема располагаются почти на прямой ли­нии, если на диаграмме соотнести их с логарифмами ран­га или разряда (r) этих слов. Уравнение f = c : r, где с является константой, отражает это отношение в том ограниченном смысле, что c : r для заданного значе­ния r с большой приближенностью воспроизводит наблюдаемую частоту. Отношение между f и r, выражен­ное математической формулой, является моделью для отношений между наблюдаемыми значениями частоты употребления и ранга, или разряда, слов. Таков один из случаев математического моделирования.^*

Вся теория информации целиком базируется на ма­тематической модели процесса коммуникации, разрабо­танной К. Шенноном¹⁰⁸. Она определяется как «мате­матическая дисциплина, посвященная способам вычис­ления и оценке количества информации, содержащейся в каких-либо данных, и исследованию процессов хра­нения и передачи информации» (БСЭ, т. 51, стр. 128). Соответственно и основные понятия теории информации получают математическое выражение. Информация измеряется бинитами или двоичными единицами (код, которому уподобляется и язык, с двумя условными рав­но вероятными сигналами передает одну двоичную еди­ницу информации при передаче каждого символа). Избыточность определяется как «разность между теоретически возможной передающей способностью ка­кого-либо кода и средним количеством передаваемой ин<142>формации. Избыточность выражается в процентах к об­щей передающей способности кода»¹⁰⁹ и пр. Точно так же и для машинного перевода необходима алгоритмиче­ская разработка отображения элементов одного языка в другом и т. д.¹¹⁰. Таковы другие случаи моделирования.

Использование моделей вне всякого значения может оказать весьма существенную помощь, в частности, по всей вероятности, при решении тех задач, которые ста­вит перед собой прикладная лингвистика. Однако для теоретического языкознания весьма существенным яв­ляется то обстоятельство, что абстрактная модель, как правило, не воспроизводит всех особенностей действи­тельного явления, всех его функциональных качеств. Так, архитектор, перед тем как построить дом, может создать его модель, воспроизводящую во всех мельчай­ших деталях проектируемый дом, и это помогает ему решить ряд практических вопросов, связанных с по­стройкой самого дома. Но такая модель дома, какой бы она точной ни была, лишена той «функции» и того назна­чения, ради чего строятся вообще все дома — она не спо­собна обеспечить человека жильем. Аналогичным обра­зом обстоит дело и с языком, где модель не всегда спо­собна воспроизвести все его качества. В данном же слу­чае дело усложняется еще и тем, что для построения мо­дели используются не собственно лингвистические, а ма­тематические мерила. «Математические модели...— пи­шет А. Эттингер, — играют чрезвычайно важную роль во всех областях техники, но поскольку они являются орудием синтеза, их значение для лингвистики, являю­щейся в первую очередь исторической и описательной дисциплиной, естественно имеет ограниченный харак­тер»¹¹¹.<143>

Математическое моделирование языка фактически применимо только к его статическому состоянию, ко­торое для языковеда является условным и в действительности находится в прямом противоречии с основным качеством языка, самой формой существования которого является развитие. Само собой разумеется, статическое изучение языка отнюдь не исключается и из языкозна­ния и является основой при составлении нормативных грамматик и словарей, описательных грамматик, прак­тических грамматик и словарей, служащих пособием для практического изучения иностранных языков, и т. д. Однако во всех таких работах, имеющих по преимуще­ству прикладной характер, языковеды идут на созна­тельное ограничение поля исследования и отнюдь не закрывают глаза на другие аспекты языка¹¹². При ста­тическом рассмотрении языка, в частности, совершенно пропадают из поля зрения исследователя такие каче­ства языка, связанные с его динамическим характером, как продуктивность, зависимость от форм мышления, широкое взаимодействие с культурными, социальными, политическими, историческими и прочими факторами. Только в плане синхроническом можно язык рассматри­вать как систему условных знаков или кодов, что, одна­ко, оказывается совершенно неправомерным, как только мы становимся на более подходящую для языка динамическую точку зрения. Именно в процессах раз­вития проявляются такие качества языка, как мотивированность, не имеющая стабильных границ многознач­ность слов, неавтономность значения слова и его зву­ковой оболочки, связанные с контекстом творческие по­тенции слова, а это все находится в резком противоречии с основными характеристиками кода или знака¹¹³. Оче­видно, в прикладной лингвистике также можно отмысливаться от всех этих качеств языка и в практических це­лях довольствоваться, так сказать, «моментальным сним­ком» языка, который все же способен дать достаточно приближенное представление о механизме его функцио<144>нирования. Однако каждый такой «моментальный сни­мок», если его рассматривать как факт языка, а не как факт системы условных кодов, должен быть включен­ным в бесконечный процесс движения, в котором язык всегда пребывает¹¹⁴. Его нельзя изучать вне тех кон­кретных условий, которые характеризуют это движение, накладывающее свой отпечаток на данное состояние языка и обусловливающее потенции дальнейшего его развития. Здесь существует такая же разница, как меж­ду моментальной фотографией человека и его портре­том, написанным кистью истинного художника. В про­изведении художника перед нами обобщающий образ человека во всем своеобразии не только его физического облика, но и внутреннего духовного содержания. По ху­дожественному портрету мы можем прочесть и прошлое запечатленного на нем человека и определить, на что он способен в своих поступках. А моментальная фотогра­фия, хотя и способна дать более точное изображение внешности оригинала, лишена этих качеств и нередко фиксирует и случайный прыщ, вскочивший на носу, и<145> совершенно нехарактерную позу или выражение, что в конечном счете приводит к искажению и оригинала.

Следует оговориться, что способ «моментальных снимков» можно, конечно, применять и к фактам разви­тия языка. Но в этом случае мы в действительности будем иметь дело только с отдельными состояниями языка, которые при квантитативной своей характеристике ока­зываются связанными не в большей мере, чем сопоста­вительная квантитативная характеристика разных язы­ков. Подобного рода квантитативная «динамика» ничего органического не будет заключать в себе, и связь от­дельных состояний языка будет покоиться только на со­поставлении числовых отношений. Если и в этом случае прибегать к аналогии, то можно сослаться на рост ре­бенка. Его развитие, разумеется, можно представить в виде динамики числовых данных о его весе, росте, изме­няющихся отношений объема частей его тела, но все эти данные абсолютно отрешены от всего того, что в первую очередь составляет индивидуальную сущность челове­ка — его характера, склонностей, привычек, вкусов и т.д.

Другой негативной стороной математического «мо­делирования» языка является то обстоятельство, что оно не может служить тем общим принципом, на основе которого можно осуществить всестороннее и всеобъемлю­щее — систематическое описание языка. Только лишь математический подход к явлениям языка, например, не даст возможности ответить даже на такие коренные вопросы (без которых немыслимо само существование науки о языке), как: что такое язык, какие явления сле­дует относить к собственно языковым, как определяется слово или предложение, каковы основные понятия и категории языка и пр. Прежде чем обратиться к матема­тическим методам исследования языка, необходимо уже заранее располагать ответами (хотя бы и в форме рабо­чей гипотезы) на все эти вопросы. Нет надобности за­крывать глаза на то, что во всех известных нам случаях исследования языковых явлений математическими мето­дами все указанные понятия и категории неизбежно при­ходилось принимать таковыми, как они были определены традиционными или, условно говоря, качественными методами.

Эту особенность математических методов в их лингви­стическом применении отметил Спанг-Ханссен, когда пи<146>сал: «Следует иметь в виду, что наблюденные факты, по­лучающие квантитативное выражение... не имеют ценности, если они не составляют части описания, а для линг­вистических целей это должно быть систематическое описание, тесно связанное с качественным лингвистиче­ским описанием и теорией»¹¹⁵. В другом выступлении Спанг-Ханссена мы встречаем уточнение этой мысли: «До тех пор, пока не будет доказана возможность постро­ения квантитативной системы, и до тех пор, пока су­ществует общепринятая качественная система для данной области исследования, частотные подсчеты и иные чис­ловые характеристики с лингвистической точки зрения не имеют никакого смысла»¹¹⁶. Подоб­ные же идеи вы­сказывает и Улдалль, несколько неожиданно связывая их с разработкой, общетеоретических основ глоссематики: «Когда лингвист считает или измеряет все то, что он счи­тает и измеряет, само по себе определяется не квантита­тивно; например, слова, когда они подсчитываются, определяются, если они вообще определяются, в совершенно иных терминах»¹¹⁷. <147>

Таким образом оказывается, что как в теоретическом отношении, так и в практическом их применении, мате­матические методы находятся в прямой зависимости от лингвистических понятий и категорий, определенных традиционными, филологическими, или, как говорилось вы­ше, качественными методами. В плане прикладного язы­кознания важно осознание этой зависимости, а следова­тельно, и знакомство со всей совокупностью основных ка­тегорий традиционной лингвистики.

Нет, правда, никаких оснований упрекать представи­телей точных наук, работающих в области прикладной лингвистики, в том, что они не используют данных совре­менной лингвистики. Это не соответствует действитель­ному положению вещей. Они не только отлично знают, но и широко используют в своей работе установленные лингвистами системы дифференциальных признаков, свойственные разным языкам, дистрибуцию и аранжи­ровку языковых элементов в пределах конкретных язы­ковых систем, достижения акустической фонетики и т. д. Но в этом случае необходима весьма существенная ого­ворка. Фактически представители точных наук пользу­ются данными только одного направления в языкозна­нии — так называемой дескриптивной лингвистики, кото­рая сознательно отграничилась от традиционных про­блем теоретического языкознания, далеко не покрывает собой всего поля лингвистического исследования, с соб­ственно лингвистической точки зрения обладает сущест­венными методическими недостатками, что и привело ее к вскрывшемуся в последнее время кризису¹¹⁸, и, кроме того, имеет сугубо практическую направленность, соответствующую интересам прикладной лингвистики. К дескриптивной лингвистике применимы все те оговорки и упреки, которые выше были сделаны в адрес стати­ческого рассмотрения языка. Подобный односторонний подход дескриптивной лингвистики может, следователь<148>но, оправдываться только теми задачами, которые ста­вит перед собой прикладная лингвистика, но он далеко не исчерпывает всего содержания науки о языке.

В процессе разработки вопросов прикладного языко­знания могут возникнуть и фактически уже возникли но­вые теоретические проблемы. Некоторые из этих проблем тесно связаны с конкретными задачами прикладно­го языкознания и направлены на преодоление тех труд­ностей, которые возникают при разрешении этих задач. Другие проблемы имеют прямое отношение к теоретиче­скому языкознанию, позволяя в новом аспекте взглянуть на традиционные представления или открывая новые области лингвистического исследования, новые понятия и теории. К числу этих последних, например, относится проблема создания «машинного» языка (или языка-по­средника), которая самым тесным образом связана со сложным комплексом таких кардинальных вопросов тео­ретического языкознания, как взаимоотношение понятий и лексических значений, логики и грамматики, диахро­нии и синхронии, знаковой природы языка, сущности лингвистического значения, принципов построения ис­кусственных языков и т.д.¹¹⁹. В этом случае особенно важно наладить взаимопонимание и содружество в об­щей работе представителей лингвистических дисциплин и точных наук. Что касается лингвистической стороны, то речь в данном случае, видимо, должна идти не о том, чтобы уже заранее ограничивать усилия, например, кон­структоров переводческих машин» и пытаться установить рабочие возможности подобных машин стихами Н. Гри­бачева или прозой В. Кочетова¹²⁰. Машина сама найдет границы своих возможностей, а рентабельность — пре­делы ее использования. Но языковеды в качестве своего вклада в общее дело должны внести свое знание особенностей структуры языка, ее многогранности, внутрен­них перекрещивающихся отношений ее элементов, а также широких и многосторонних связей языка с физи­ческими, физиологическими, психическими и логически<149>ми явлениями, специфическими закономерностями функ­ционирования и развития языка. Вся совокупность этих знаний необходима конструкторам соответствую­щих машин, чтобы не блуждать в неверных направле­ниях, но сделать поиски целеустремленными и четко ориентированными. Даже и тот весьма краткий обзор случаев применения математических методов к лингви­стической проблематике, который был сделан в настоя­щем очерке, убеждает, что такие знания отнюдь не будут лишними для представителей точных наук.

На основании всех изложенных соображений можно, очевидно, прийти к некоторым общим выводам.

Итак, математическая лингвистика? Если под этим разумеется применение математических методов в каче­стве универсальной отмычки для решения всех лингви­стических проблем, то такие претензии следует признать абсолютно неправомерными. Все, что было сделано в этом направлении, пока очень мало или даже совсем не способствовало решению традиционных проблем нау­ки о языке. В худшем случае применение математиче­ских методов сопровождается очевидными нелепостями или же с лингвистической точки зрения является абсо­лютно бессмысленным. В лучшем случае математические методы могут быть использованы в качестве вспомога­тельных приемов лингвистического исследования, буду­чи поставлены на службу конкретным и ограниченным по своему характеру лингвистическим задачам. Ни о ка­кой «квантитативной философии языка» при этом не мо­жет быть и речи. На самостоятельность науки о языке в свое время посягали и физика, и психология, и физио­логия, и логика, и социология, и этнология, но не смогли подчинить себе языкознания. Случилось обратное — язы­кознание воспользовалось достижениями этих наук и в нужной для себя мере стало пользоваться их помощью, обогатив тем самым арсенал своих исследовательских приемов. Теперь, видимо, наступила очередь математи­ки. Следует надеяться, что это новое содружество также будет способствовать укреплению науки о языке, совер­шенствованию его рабочих приемов, увеличению их мно­гообразия. О математической лингвистике, следователь­но, правомерно в такой же степени говорить, как и о фи­зической лингвистике, физиологической лингвистике, ло­гической лингвистике, психологической лингвистике и<150> т. д. Таких лингвистик нет, есть только одна лингвистика, с пользой для себя реализующая данные других наук в качестве вспомогательных исследовательских средств. Таким образом, нет никаких оснований отступать перед натиском новой науки и с легкостью уступать ей завое­ванные позиции. Здесь очень уместно вспомнить слова А. Мартине: «Быть может, это и соблазнительно —присоединиться путем использования нескольких удачно выбранных терминов к тому или иному крупному движе­нию мысли, или заявить какой-нибудь математической формулой о строгости своего рассуждения. Однако лин­гвистам уже пришло время осознать самостоятельность их науки и освободиться от того комплекса неполноцен­ности, который заставляет их связывать любое свое действие с тем или иным общенаучным принципом, в ре­зультате чего контуры действительности всегда делают­ся лишь более расплывчатыми, вместо того, чтобы стать более четкими»¹²¹.

Следовательно, математика сама по себе и языко­знание само по себе. Это отнюдь не исключает их взаим­ной помощи или дружеской встречи в совместной работе над общими проблемами. Такого рода местом приложе­ния согласных усилий двух наук и является весь широ­кий круг проблем, входящих в прикладное языкознание и обладающих большой народнохозяйственной значи­мостью. Следует пожелать только, чтобы в своей совместной работе обе науки проявили максимум вза­имопонимания, что, несомненно, будет способствовать и максимальной плодотворности их сотрудничества.<151>