Звегинцев В.А. - Очерки по общему языкознанию. Очерки по общему языкознанию
Скачать 0.87 Mb.
|
, Матезиуса78, Мариотти79, Ципфа80, Диуэй81 и др., а также приводя собственные исследования, определяющие относительную частоту распределения фонем, букв, длины слов (измеряемую количеством букв и слогов), грамматических форм и метрических элементов в латинском и греческом гекзаметре, Хердан устанавливает факт стабильности относительной частоты языковых элементов как общую характеристику всех лингвистических структур. Он выводит следующее правило: «Пропорции лингвистических элементов, принадлежащих тому или иному уровню или сфере лингвистического кодирования — фонологии, грамматике, метрике, — остаются более или менее постоянными для данного языка, в данный период его развития и в пределах достаточно обширных и беспристрастно проведенных наблюдений»82. Это правило, которое Хердан называет основным законом языка, он стремится определенным образом истолковать и расширить. «Он, — пишет Хердан об этом законе, — является выражением факта, что даже здесь, где человеческой воле и свободе выбора предоставлены<124> широчайшие рамки, где сознательный выбор и беззаботная игра живо чередуются друг с другом, в целом существует значительная стабильность... Наши исследования обнаружили еще один фактор общего порядка: далеко идущее сходство между членами одного языкового коллектива наблюдается не только в системе фонем, в словаре и в грамматике, но также и в отношении частоты употребления конкретных фонем, лексических единиц (слов) и грамматических фонем и конструкций; другими словами, сходство не только в том, что используется, но также и в том, как часто используется»83. Такое положение обусловливается понятными причинами, но это дает повод для новых выводов. При исследовании различных текстов или отрезков данного языка, например, обнаруживается, что относительные частоты использования данной конкретной фонемы (или других речевых элементов) разными людьми остаются в основном одними и теми же. Это и приводит к истолковыванию индивидуальных форм речи как некоторых колебаний постоянной вероятности употребления рассматриваемой фонемы в данном языке. Таким образом получается, что в своей речевой деятельности человек подчинен определенным законам вероятности в отношении количества используемых лингвистических элементов. А тогда, когда мы наблюдаем огромное количество лингвистических элементов в большой совокупности текстов или речевых отрезков, у нас создается впечатление причинной зависимости в том смысле, что в данном случае имеет место также детерминирование и в отношении использования определенных лингвистических элементов. Другими словами, оказывается допустимым утверждать, что то, что с интуитивной точки зрения представляется причинным отношением, в квантитативном плане является вероятностью84. При этом очевидно, что чем больше совокуп<125>ность обследываемых текстов или речевых отрезков, тем отчетливее будет проявляться стабильность относительной частоты употребления языковых элементов также и в индивидуальном использовании (закон больших чисел). Отсюда делается новый общий вывод о том, что язык есть массовое явление и должен трактоваться как таковое. Указанные выводы, достигнутые на основании частотных исчислений фонетических элементов, слов и грамматических форм, которые в совокупности составляют язык, применяются затем к «статистической интерпретации» проводимого Соссюром разделения на «язык» (la langue) и «речь» (la parole). По Соссюру, «язык» есть совокупность лингвистических привычек, которые делают возможным общение между членами данного языкового коллектива. Это социальная реальность, «массовое явление», обязательное для всего говорящего на данном языке народа. Хердан, как указывалось, доказывает, что члены единого языкового коллектива сходствуют друг с другом не только тем, что используют одни и те же фонемы, лексические единицы и грамматические формы, но и тем, что все эти элементы употребляются с одинаковой частотой. Таким образом, статистическое определение «языка» принимает у него следующую форму: «язык» (la langue) есть совокупность общих лингвистических элементов плюс их относительная вероятность употребления. Такое определение «языка» является исходным и для соответствующего статистического истолкования «речи», которая, согласно Соссюру, представляет собой индивидуальное высказывание. Противопоставляя «язык» как явление социальное «речи» как явлению индивидуальному, Соссюр писал: «Речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором надлежит различать: 1. комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодексом с целью выражения своей личной мысли; 2. психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации»85. Поскольку «язык» в лингвостатистике рассматривается как совокупность элементов с определенной относитель<126>ной вероятностью их употребления, постольку он включает в себя в качестве существеннейшей характеристики статистическую совокупность или ансамбль (популяцию) и может рассматриваться в этом аспекте. В соответствии с этим «речь» превращается в отдельную выборку, взятую из «языка» как статистической совокупности. Вероятность в данном случае обусловливается отношением «речи» к «языку» (в их «квантитативном» понимании), а распределение относительной частоты употребления разных элементов языка истолковывается как результат коллективного «выбора» (choice) в определенный хронологический период существования языка. Понимая, что такая трактовка различий «языка» и «речи» строится все же на совершенно иных основаниях, чем у Соссюра, Хердан пишет в этой связи: «Эта, видимо, незначительная модификация концепции Соссюра имеет то важное следствие, что «язык» (la langue) ныне приобретает существенную характеристику в виде статистической совокупности (популяции). Эта популяция характеризуется определенными относительными частотами или вероятностями колебаний, имея в виду, что каждый лингвистический элемент относится к определенному лингвистическому уровню. В этом случае «речь» (la parole) в соответствии со своим значением оказывается термином для определения статистических выборок, взятых из «языка» как статистической совокупности. Становится очевидным, что выбор (choice) выступает здесь в виде отношения «речи» к «языку», являясь отношением взятой наудачу выборки к статистической совокупности (популяции). Сам порядок распределения частоты, в качестве отложения речевой деятельности языкового коллектива в течение столетий, представляет собой элемент выбора (choice), но не индивидуального выбора, как в стиле, а коллективного выбора. Употребляя метафору, мы можем здесь говорить о выборе, сделанном духом языка, если мы понимаем под этим принципы лингвистической коммуникации, находящиеся в соответствии с комплексом психических данных членов конкретного языкового коллектива. Стабильность серий есть результат вероятности (chance)»86. Частным случаем приложения изложенного принци<127>па является отграничение в языке нормативных явлении от «исключений» (отклонений). В лингвостатистике утверждается, что статистический метод позволяет устранить существующую в данном вопросе нечеткость и установить ясные критерии для разграничения указанных явлений. Если под нормой понимается статистическая совокупность (в вышеуказанном смысле), а исключением (или ошибкой) — отклонение от частот, показываемых статистической совокупностью, то квантитативное решение вопроса напрашивается само собой. Здесь все сводится к статистическим отношениям между «популяцией» и «отклонением». Если частоты, наблюдаемые в отдельной выборке, отклоняются от вероятностей, обусловленных статистической совокупностью, более, чем это определяется серией выборочных подсчетов, то мы имеем основание заключать, что демаркационная линия между «тем же самым» (нормой) и «не тем же самым» (исключением) оказывается нарушенной. Квантитативные различия между «языком» и «речью» используются и для разграничения языковых элементов двух типов: грамматических и лексических. Исходным моментом для решения этой задачи, представляющей с лингвистической точки зрения часто большие трудности, является предположение, что степень величины частотности грамматических элементов иная, чем у лексических единиц. Это якобы связывается с «обобщенностью» грамматических элементов, чем они отличаются от понятий, фиксированных лексическими единицами. Кроме того, грамматические элементы якобы, как правило, значительно меньше по своему объему: в качестве самостоятельных слов (к ним причисляются местоимения, предлоги, союзы и служебные слова) они обычно состоят из малого количества фонем, а в виде «связанных форм» — из одной или двух фонем87. Чем меньше лингвистический элемент, тем менее способна его «длина» (количественный момент) служить в качестве определяющей характеристики и тем большее значение приобретает для этой цели «качество» фонем. Какие же методы предлагаются для решения рассматриваемой проблемы? Она решается посредством обращения к чисто квантитативному понятию грамматической<128> нагрузки, «Предположим, — пишет в этой связи Хердан, — что нас интересует сравнение в указанном отношении двух языков. Каким образом мы определяем с известной степенью объективности «грамматическую нагрузку», которую несет язык? Ясно, что эта нагрузка будет зависеть от положения демаркационной линии, отграничивающей грамматику от лексики. Первое соображение, которое может прийти при этом нам в голову, заключается в том, чтобы определить, насколько «сложна» грамматика данного языка. Ведь «сложность» — качественная характеристика, а понятие «грамматической нагрузки» является количественной характеристикой. Правда, нагрузка до известной степени зависит от сложности, но не целиком. Язык может быть награжден чрезвычайно сложной грамматикой, но в деятельности языка получает применение только сравнительно небольшая ее часть. Мы определяем «грамматическую нагрузку» как совокупность грамматики, которую несет язык, когда он находится в действии, что тотчас переводит нашу проблему в область структуральной лингвистики в том смысле, в каком эта дисциплина была определена Соссюром. В последующем изложении применяются квантитативные методы определения различия языков в зависимости от того, где проходит граница, разделяющая грамматику от лексики»88. Иными словами, различия языков в данном случае должны быть сведены к различиям числовых отношений между грамматическими и лексическими элементами. Имеющиеся в нашем распоряжении материалы рисуют следующую картину. В английском языке (учитывались лишь «грамматические слова»: местоимения, или, как они также именуются, «заместители», предлоги, союзы и вспомогательные глаголы) в отрезке, включающем 78633 случая употребления всех слов (1027 различных слов), было обнаружено 53 102 случая употребления грамматических элементов, или, точнее говоря, «грамматических слов» (149 различных слов), что составляет 67,53% при 15,8% различных слов. Таковы данные Диуэй89. Другие данные показывают иное процентное<129> соотношение: 57,1% при 5,4% различных слов90. Такое значительное расхождение объясняется различием письменного и устного языка. Письменные формы языка (первые данные) используют якобы больше грамматических элементов, чем устные (второй случай). В «Божественной комедии» Данте (по итальянскому оригиналу) Мариотти установил 54,4% случаев употребления «грамматических слов». Другой и, видимо, более совершенный способ определения грамматической нагрузки языка заключается в подсчете фонем, входящих в грамматические элементы. В данном случае учитываются не только самостоятельные грамматические слова, но и связанные формы. Здесь возможны различные варианты. Например, определение относительной частоты употребления отдельных согласных фонем в грамматических элементах и сопоставление их с частотой суммарного употребления этих же фонем (итоговые данные такого соотношения в английском языке дают пропорцию 99,9% к 100000 — суммарного употребления); или подобное же сопоставление согласных по отдельным классификационным группам (лабиальные, палатальные, велярные и прочие фонемы). Итоговое соотношение здесь принимает форму пропорции 56,47% (в грамматических элементах) к 60,25% (в суммарном употреблении); или такое же сопоставление начальных согласных фонем (в этом случае получилось соотношение 100,2% в грамматических словах к 99,95 — в суммарном употреблении). Возможны и иные более сложные статистические операции, которые, однако, в результате дают подобные же квантитативные выражения исследуемой проблемы. Приведенные квантитативные данные служат основанием для общего вывода. Он сводится к тому, что распределение фонем в грамматических элементах обусловливает характер распределения (в числовом, конечно, выражении) фонем в языке в целом. А это в свою очередь позволяет заключить, что употребление грамматических элементов в наименьшей степени зависит от индивидуального выбора и составляет ту часть лингвистического выражения, которая контролируется вероят<130>ностью. Этот умозрительный вывод подтверждается подсчетом грамматических форм в русском языке, сделанным Есселсоном91. Исследованию было подвергнуто 46896 слов, взятых из II источников (произведения Грибоедова, Достоевского, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Гаршина, Белинского, Амфитеатрова, Гусева-Оренбургского, Эренбурга, Симонова и Н. Островского). Они были разделены на разговорные слова (17 756 слов, или 37,9%) и неразговорные (29140 слов, или 62,1%). Затем вся совокупность слов была подразделена на 4 группы в зависимости от их грамматического характера: в 1-ю группу вошли существительные, прилагательные, прилагательные в функции существительных, местоимения и склоняемые числительные; во 2-ю группу — глаголы; в 3-ю группу — отглагольные причастия, причастия в функции прилагательных и существительных и деепричастия; в 4-ю группу — неизменяемые формы наречия, предлоги, союзы и частицы. Суммарные результаты (приводятся также таблицы с данными по отдельным авторам) дают следующее соотношение:
Хердан следующими словами характеризует рассмотрение полученных таким образом квантитативных данных: «Они оправдывают вывод, что грамматические элементы следует рассматривать в качестве фактора, обусловливающего вероятность лингвистического выражения. Такой вывод позволяет избежать обременительной квалификации каждого употребляемого слова. Совершенно очевидно, что, поскольку грамматика и лексика не хранятся в водонепроницаемых оболочках, ни та и ни другая не являются чистым «выбором» (choice) или чистой «вероятностью» (chance). И грамматика и лексика содержат оба элемента, хотя и в значительно варьирующихся пропорциях»92. <131> Большой раздел книги Хердана посвящен исследованию в языке двухплановости или двойственности (duality), причем само понятие двойственности основывается им на математических характеристиках. Так, теоремы в проективной геометрии можно располагать в два ряда, так что каждая теорема одного ряда может быть получена из некоторый теоремы другого ряда посредством замены друг на друга слов точка и прямая. Например, если дано положение: «любые различные точки принадлежат одной и только одной прямой», то мы можем из него вывести соотнесенное ему положение: «любые две различные прямые принадлежат одной и только одной точке». Другим методом определения двойственности является нанесение по оси абсцисс и оси ординат разных планов исследуемого явления. Так, как это, например, делает Юл93, по оси абсцисс отсчитываются различные частоты употребления, а по оси ординат — количество лексических единиц, у которых определяется частотность и т. д. Так трактуется понятие двойственности, якобы в равной мере применимое и к. лингвистическим исследованиям. Под определенное таким образом понятие двойственности, которое во всех случаях фактически имеет характер бинарного кода и которое также считается самой существенной чертой языковой структуры, подводятся чрезвычайно разнокачественные явления, допускающие противоположение по двум планам: распределение употребления слов соответственно характеру лексических единиц и распределение лексических единиц соответственно частоте употребления слов; письменную и разговорную формы речи; лексические и грамматические элементы; синонимы и антонимы; фонема и ее графическое изображение; определяемое и определяющее (соссюровские signifiant и signifiй) и т. д. После квантитативного исследования двойственности того или иного частного, языкового явления или ограниченного «текста», как правило, делается вывод, которому приписываются качества лингвистической универсальности. Характер подобных выводов и способ их обоснования можно проследить на примере<132> исследования двойственности слова и понятия (фактически же речь идет о соотношении длины слова и объема понятия — надо иметь в виду, что чрезвычайно свободное употребление лингвистических и иных терминов в подобных работах часто весьма затрудняет понимание). Важно при этом отметить, что в качестве материала, послужившего источником наблюдений данного вида лингвистической двойственности, были использованы: международная номенклатура болезней (около 1000 названий) и общий регистр заболеваний по Англии и Уэллсу за 1949 г. В этом случае делается следующий общий вывод: «Каждое понятие, обозначающее общую идею, имеет то, что можно назвать «сферой» или «объемом». Оно позволяет через свое посредство думать о многих предметах или других понятиях, находящихся внутри его «сферы». С другой стороны, все предметы, необходимые для определения понятия, составляют то, что называется его «содержанием». Объем и содержание взаимно соотносимы — чем меньше содержание и соответственно чем более абстрактно понятие, тем больше его сфера или объем, т. е. тем больше объектов подводится под него. Это можно рассматривать как аналогию (в понятийной сфере) принципам кодирования, соответственно которым длина символа и частота употребления взаимозависимы»94. Принцип двойственности применяется и к частным проблемам. Например, при установлении эквивалентности значений слов двух разных языков. В результате изучения англо-немецкого словаря Мюре — 3андерса с применением математического метода итераций делается вывод, что вероятность употребления английского слова с одним или больше значением в немецком переводе остается постоянной для каждой начальной буквы во всем словаре95. Рассмотрение порядка расположения слов в китайских словарях приводит к заключению, что он носит таксономический характер, так как количество черт в иероглифе указывает его место (как самостоятельного радикала или определенного подкласса, подчиняющегося радикалу). Таксономия представляет собой соподчиняющий принцип классификации, применяющийся в зоологии и ботанике. Хердан утверждает, что<133> основы китайской лексикографии также строятся на принципах таксономии96 и т. д. Делая общую оценку данного направления применения математических методов к изучению лингвистических проблем (т. е. лингвостатистики), необходимо, видимо, исходить из того положения, которое было сформулировано Эттингером: «Математика может быть эффективно использована на службе лингвистики только тогда, когда языковедам будут ясны реальные границы ее применения, так же как и возможности используемых математических моделей»97. Иными словами, о математической лингвистике речь может идти тогда, когда математические методы докажут свою пригодность для решения тех собственно лингвистических задач, которые в своей совокупности составляют науку о языке. Если же этого нет, хотя при этом, возможно, и открываются новые аспекты научного исследования, то в таком случае можно говорить о чем угодно, но только не о лингвистике — в данном случае имеются в виду не разные виды прикладной лингвистики (о ней еще будет речь ниже), а научное, или теоретическое, языкознание. Исходя из этой позиции, следует отметить, что с точки зрения лингвиста многое в лингвостатистике вызывает сомнение и даже недоумение. Обратимся к разбору только двух примеров (чтобы не загромождать изложения), оговорившись, что весьма существенные возражения можно сделать по каждому из них. Вот перед нами квантитативное разграничение грамматических и лексических единиц. Оказывается, для того, чтобы произвести такое разграничение, необходимо уже заранее знать, что относится к области грамматики, а что — к лексике, так как «грамматическая нагрузка» языка (т. е. совокупность употребляемых в речи грамматических элементов), как указывается в приводившейся выше цитате, «зависит от демаркационной линии, отграничивающей лексику от грамматики». Не зная, где пролегает эта линия, нельзя, следовательно, и провести указанного разграничения. В чем же тогда смысл квантитативного способа разграничения лексического от грам<134>матического? Впрочем, что касается Хердана, то он особенно не задумывается над этим вопросом и смело классифицирует языковые элементы, относя к грамматическим элементам «связанные формы», под которыми, судя по изложению, следует разуметь внешнюю флексию, и «грамматические слова», куда относятся предлоги, союзы, вспомогательные глаголы и местоимения — последние в силу того, что они являются «заместителями». Но если говорить только об этом качестве местоимений и на этом основании относить их к грамматическим элементам, то тогда к ним, очевидно, следует отнести и такие слова, как «вышеупомянутый», «названный», «данный» и т. д., так как они тоже выступают в качестве заместителей. В связи с применяемым в лингвостатистике способом выделения грамматических элементов естественно возникает вопрос, как же поступать в этом случае с такими «не имеющими вида» грамматическими явлениями, как порядок слов, тоны, нулевые морфемы, парадигматические отношения (часть этих явлений, кстати говоря, находит отражение и в тех языках, которые исследуются математическими методами)? Как проводить разграничение в языках с богатой внутренней флексией (как, например, в семитских языках), где она осуществляет не только грамматическую модификацию корня (радикала), но и сообщает ему лексическое существование, так как корень без перегласовок не имеет реального существования в языке? Что следует понимать под грамматической сложностью языка, каким критерием она определяется? Если количественным моментом, который в этом случае всячески подчеркивается, то тогда одним из самых сложных в грамматическом отношении языков окажется английский, обладающий такими конструкциями, как I shall have been calling или He would have been calling. В этих предложениях только call можно отнести к лексическому, а все остальное, следовательно, надлежит считать грамматическим. Какие существуют основания связывать частотность употреблений грамматических элементов с обобщенностью или абстрактностью значений грамматических слов? Ведь совершенно очевидно, что относительно большая частота употребления грамматических элементов определяется их функцией в построении предложений, а что касается абстрактности значений, то очень просто найти большое<135> количество лексических элементов, которые легко в этом отношении могут соревноваться с грамматическими элементами, во многом уступая им в частотности (например, бытие, существование, протяженность, пространство, субстанция и т. д). Подобного же рода несуразности встают перед нами и в случае с определением двойственности (duality) слова и понятия. Надо обладать чрезвычайно своеобразным пониманием структурной сущности языка, чтобы подвергать ее исследованию, пользуясь номенклатурой болезней и больничным регистром заболеваний, что, как указывалось выше, послужило исходным материалом для весьма ответственных лингвистических выводов. Не останавливаясь на совершенно неясном употреблении таких не имеющих лингвистического бытия терминов, как сфера, объем и содержание понятия (кстати говоря, при этом грубо путаются лексическое значение слова и обозначаемое научным термином понятие), обратимся к заключению, которое в этом случае делается. Как указывалось выше, мы имеем дело с утверждением, что «объем и содержание взаимно соотносимы». Весь ход рассуждения, который дает основание для такого вывода, так же как и способ математического оперирования языковыми фактами, отчетливо показывает, что в этом случае совершенно не учитывается одно весьма существенное качество языка, которое опрокидывает все проводимые расчеты: способность выражать одно и то же «содержание» лингвистическими единицами разного «объема», несомненно обладающими к тому же разной относительной частотой употребления. Так, одно и то же лицо мы можем обозначить как Петров, мой знакомый, он, москвич, молодой человек, сотрудник университета, брат моей жены, человек, которого мы встретили на мосту, и т. д. В свете подобных фактов сомнение вызывают не только частные выводы, которым, однако, как указывалось, придается универсальное значение, но и целесообразность применения самих квантитативных методов к подобного рода лингвистическим проблемам. Но иногда лингвистам предлагаются выводы, справедливость которых не вызывает никакого сомнения. Таковым является «основной закон языка», заключающийся в том, что в языке наблюдается определенная стабильность его элементов и относительной частоты их упо<136>требления. Беда подобного рода открытий заключается, однако, в том, что они давно известны лингвистам. Ведь совершенно очевидно, что если бы язык не обладал известной стабильностью и каждый член данного языкового коллектива свободно варьировал элементы языка, то не было бы возможно взаимное общение и само существование языка стало бы бессмысленным. А что касается распределения относительной частоты употребления отдельных элементов языка, то она нашла свое выражение в языкознании в виде выделения категорий пассивной и активной лексики и грамматики, чему так много уделял внимания Л. В. Щерба. В данном случае статистические методы могут оказать помощь лингвистам только в распределении конкретных языковых элементов по разрядам относительной частоты их употребления, но не имеют никаких оснований претендовать на открытие каких-то новых закономерностей, представляющих ценность для теоретической лингвистики. С другой стороны, лингвостатистика предлагает ряд действительно «оригинальных» выводов, которые чрезвычайно показательны для характера научного мышления ее адептов. Так, сложными статистическими методами исследуется «политическая лексика» в трудах Черчилля, Бенеша, Халифакса, Штреземана и других, причем в подсчетах для неанглоязычных авторов используются переводы их работ на английский язык. Результаты подсчетов представлены в виде многочисленных таблиц, математических формул и уравнений. Лингвистическая интерпретация квантитативных данных в этом случае сводится всего лишь к тому, что употребление Черчиллем «политической лексики» является наиболее типичным (?) для данной группы авторов и что использование Черчиллем слов в тех случаях, когда он касается политических вопросов, типично для английского речевого коллектива98. В другом случае после соответствующих статистических манипуляций делается вывод, что Гитлер в словоупотреблении нацистской Германии нарушил двойственность между «языком» и «речью» в квантитативном понимании этих терминов. Частным случаем уничтожения этой двойственности является буквальное понима<137>ние метафорических оборотов (например, «сыпать соль в открытые раны»). Нацистская Германия заклеймила себя таким количеством бесчеловечных поступков, что едва ли есть надобность уличать ее и в этом лингвистическом злодействе99. К нарушению лингвистической двойственности ведет, по утверждению Хердана, и определение Марксом языка как непосредственной действительности мысли, а закон диалектики о переходе явления в свою противоположность есть, по его мнению, неправильно понятый лингвистический закон двойственности языка100. Подобного рода интерпретации говорят сами за себя. Наконец, общим недостатком, свойственным всем приведенным случаям квантитативного способа изучения лингвистического материала и тем самым приобретающим уже методологический характер, является подход к языковым элементам как к механической совокупности абсолютно независимых друг от друга фактов, в соответствии с чем, если при этом и вскрываются какие-либо закономерности, то они относятся только к числовым отношениям распределения автономных фактов, вне их системных зависимостей. Правда, Дж. Уотмоу всячески стремится уверить, что именно математика лучше, чем любой вид лингвистического структурного анализа, способна вскрыть структурные особенности языка. «Современная математика, — пишет он, — занимается не измерением и исчислением, точность которых по самой своей природе ограничена, но в первую очередь структурой. Вот почему математика в высшей степени способствует точности изучения языка — в такой степени, на какую не способно раздельное описание, еще более ограниченное по своей природе... Так же как в физике математические элементы используются для описания физического мира, поскольку предполагается, что они соответствуют элементам физического мира, так и в математической лингвистике математические элементы предположительно должны соответствовать элементам мира речи»101. Но такая постановка вопроса отнюдь не спасает положения, так как в лучшем случае она может<138> дать анализ языка либо как физической структуры, что для языка еще далеко не достаточно, и в конечном счете носит все тот же механистический характер, либо как логико-математической структуры, а это переносит язык в иную и во многом чуждую ему плоскость102. Не лишне при этом отметить, что успехи математической лингвистики Уотмоу предвидит только в будущем, а что касается их реальных результатов, то он дает им оценку в следующих словах: «...почти вся работа, выполненная по настоящее время Херданом, Ципфом, Юлом, Гиро (Guiraux) и другими, находится отнюдь не за пределами критики как со стороны лингвистики, так и математики; она в значительной мере отдает любительщиной»103. Таким образом, если не пытаться предсказывать будущее математических методов в лингвистических исследованиях, а постараться по заслугам оценить то, чем мы располагаем на сегодняшний день, то по необходимости придется признать, что математика фактически пока ограничивалась в области языкознания лишь «измерением и подсчетом», а качественного анализа языка, вникающего в его структуру, не смогла дать. <139> Постараемся все же быть максимально объективными. В известной своей части квантитативные данные, видимо, могут быть использованы лингвистикой, но лишь в качестве вспомогательных и по преимуществу в проблемах, имеющих практическую направленность. В отношении же большей части квантитативных способов изучения отдельных лингвистических явлений, несомненно, оправдан общий вывод Р. Брауна: «Их можно рассматривать так, как их рассматривает Хердан, но каков смысл всего этого?»104. Представим себе, что мы задаем вопрос: «Что собой представляют деревья в этом саду?». И в ответ получаем: «В этом саду сто деревьев». Разве это ответ на наш вопрос и разве действительно он имеет смысл? А ведь в отношении многих лингвистических вопросов математические методы дают именно такого рода ответы. Однако существует широкая область исследовательской деятельности, использующая по преимуществу математические методы и в то же время ориентирующая их на языковый материал, где целесообразность такого объединения не вызывает никакого сомнения. «Смысл» этой исследовательской деятельности, ее значимость обусловливается теми целями, к которым она стремится. Она уже апробирована практикой. Речь в данном случае идет о проблемах, связанных с созданием информационных машин, конструкций для машинного перевода письменных научных текстов, автоматизацией перевода устной речи с одного языка на другой и со всем тем комплексом задач, которые объединяются в лингвистических вопросах кибернетики. Всей совокупности подобных проблем обычно присваивают общее наименование прикладной лингвистики. Тем самым она отграничивается от так называемой математической лингвистики, включающей те направления работы, которые выше были обозначены как стилостатистика и лингвостатистика, хотя отнюдь не избегает статистической обработки лингвистического материала. Пожалуй, наиболее важной чертой прикладной лингвистики, отделяющей ее от математической лингвистики, как она обрисовывалась выше, является то, что первая имеет обратную направленность: не математика для лингвистики, но лингвистика<140> (формализованная математическими методами) для широкого комплекса практических задач. Нет надобности раскрывать содержание отдельных проблем, включающихся в ныне чрезвычайно широкую область прикладной лингвистики. В противоположность математической лингвистике, эти проблемы активно обсуждаются в советской лингвистической литературе и справедливо начинают занимать все более видное место в научной проблематике исследовательских институтов105. Таким образом, они уже достаточно известны нашей лингвистической общественности. Это обстоятельство, однако, не освобождает нас от необходимости подвергнуть их осмыслению, в частности, с точки зрения принципов науки о языке. Это несомненно поможет устранению недоразумений, которые все чаще и чаще возникают между представителями весьма далеких друг от друга наук, принимающих участие в работе над проблемами прикладной лингвистики, и наметит пути их сближения, с одной стороны, и разграничения областей исследования, с другой стороны. Само собой разумеется, что нижеследующие соображения будут представлять точку зрения лингвиста, и необходимо, чтобы математики не только постарались ее усвоить, но в связи с поднимающимися вопросами дали им свою трактовку. Лингвиста-теоретика никак не может удовлетворить то обстоятельство, что во всех случаях исследования яв<141>лений языка в тех целях, которые ставятся прикладной лингвистикой, основой их служит математическая модель. В соответствии с этим наблюдения над явлениями языка и получаемые при этом результаты выражаются в терминах и понятиях математики, т. е. посредством математических уравнений и формул. Обратимся для наглядности к примеру. Кондон106 и Ципф107 установили, что логарифмы частоты (f) употребления слов в тексте большого объема располагаются почти на прямой линии, если на диаграмме соотнести их с логарифмами ранга или разряда (r) этих слов. Уравнение f = c : r, где с является константой, отражает это отношение в том ограниченном смысле, что c : r для заданного значения r с большой приближенностью воспроизводит наблюдаемую частоту. Отношение между f и r, выраженное математической формулой, является моделью для отношений между наблюдаемыми значениями частоты употребления и ранга, или разряда, слов. Таков один из случаев математического моделирования.* Вся теория информации целиком базируется на математической модели процесса коммуникации, разработанной К. Шенноном108. Она определяется как «математическая дисциплина, посвященная способам вычисления и оценке количества информации, содержащейся в каких-либо данных, и исследованию процессов хранения и передачи информации» (БСЭ, т. 51, стр. 128). Соответственно и основные понятия теории информации получают математическое выражение. Информация измеряется бинитами или двоичными единицами (код, которому уподобляется и язык, с двумя условными равно вероятными сигналами передает одну двоичную единицу информации при передаче каждого символа). Избыточность определяется как «разность между теоретически возможной передающей способностью какого-либо кода и средним количеством передаваемой ин<142>формации. Избыточность выражается в процентах к общей передающей способности кода»109 и пр. Точно так же и для машинного перевода необходима алгоритмическая разработка отображения элементов одного языка в другом и т. д.110. Таковы другие случаи моделирования. Использование моделей вне всякого значения может оказать весьма существенную помощь, в частности, по всей вероятности, при решении тех задач, которые ставит перед собой прикладная лингвистика. Однако для теоретического языкознания весьма существенным является то обстоятельство, что абстрактная модель, как правило, не воспроизводит всех особенностей действительного явления, всех его функциональных качеств. Так, архитектор, перед тем как построить дом, может создать его модель, воспроизводящую во всех мельчайших деталях проектируемый дом, и это помогает ему решить ряд практических вопросов, связанных с постройкой самого дома. Но такая модель дома, какой бы она точной ни была, лишена той «функции» и того назначения, ради чего строятся вообще все дома — она не способна обеспечить человека жильем. Аналогичным образом обстоит дело и с языком, где модель не всегда способна воспроизвести все его качества. В данном же случае дело усложняется еще и тем, что для построения модели используются не собственно лингвистические, а математические мерила. «Математические модели...— пишет А. Эттингер, — играют чрезвычайно важную роль во всех областях техники, но поскольку они являются орудием синтеза, их значение для лингвистики, являющейся в первую очередь исторической и описательной дисциплиной, естественно имеет ограниченный характер»111.<143> Математическое моделирование языка фактически применимо только к его статическому состоянию, которое для языковеда является условным и в действительности находится в прямом противоречии с основным качеством языка, самой формой существования которого является развитие. Само собой разумеется, статическое изучение языка отнюдь не исключается и из языкознания и является основой при составлении нормативных грамматик и словарей, описательных грамматик, практических грамматик и словарей, служащих пособием для практического изучения иностранных языков, и т. д. Однако во всех таких работах, имеющих по преимуществу прикладной характер, языковеды идут на сознательное ограничение поля исследования и отнюдь не закрывают глаза на другие аспекты языка112. При статическом рассмотрении языка, в частности, совершенно пропадают из поля зрения исследователя такие качества языка, связанные с его динамическим характером, как продуктивность, зависимость от форм мышления, широкое взаимодействие с культурными, социальными, политическими, историческими и прочими факторами. Только в плане синхроническом можно язык рассматривать как систему условных знаков или кодов, что, однако, оказывается совершенно неправомерным, как только мы становимся на более подходящую для языка динамическую точку зрения. Именно в процессах развития проявляются такие качества языка, как мотивированность, не имеющая стабильных границ многозначность слов, неавтономность значения слова и его звуковой оболочки, связанные с контекстом творческие потенции слова, а это все находится в резком противоречии с основными характеристиками кода или знака113. Очевидно, в прикладной лингвистике также можно отмысливаться от всех этих качеств языка и в практических целях довольствоваться, так сказать, «моментальным снимком» языка, который все же способен дать достаточно приближенное представление о механизме его функцио<144>нирования. Однако каждый такой «моментальный снимок», если его рассматривать как факт языка, а не как факт системы условных кодов, должен быть включенным в бесконечный процесс движения, в котором язык всегда пребывает114. Его нельзя изучать вне тех конкретных условий, которые характеризуют это движение, накладывающее свой отпечаток на данное состояние языка и обусловливающее потенции дальнейшего его развития. Здесь существует такая же разница, как между моментальной фотографией человека и его портретом, написанным кистью истинного художника. В произведении художника перед нами обобщающий образ человека во всем своеобразии не только его физического облика, но и внутреннего духовного содержания. По художественному портрету мы можем прочесть и прошлое запечатленного на нем человека и определить, на что он способен в своих поступках. А моментальная фотография, хотя и способна дать более точное изображение внешности оригинала, лишена этих качеств и нередко фиксирует и случайный прыщ, вскочивший на носу, и<145> совершенно нехарактерную позу или выражение, что в конечном счете приводит к искажению и оригинала. Следует оговориться, что способ «моментальных снимков» можно, конечно, применять и к фактам развития языка. Но в этом случае мы в действительности будем иметь дело только с отдельными состояниями языка, которые при квантитативной своей характеристике оказываются связанными не в большей мере, чем сопоставительная квантитативная характеристика разных языков. Подобного рода квантитативная «динамика» ничего органического не будет заключать в себе, и связь отдельных состояний языка будет покоиться только на сопоставлении числовых отношений. Если и в этом случае прибегать к аналогии, то можно сослаться на рост ребенка. Его развитие, разумеется, можно представить в виде динамики числовых данных о его весе, росте, изменяющихся отношений объема частей его тела, но все эти данные абсолютно отрешены от всего того, что в первую очередь составляет индивидуальную сущность человека — его характера, склонностей, привычек, вкусов и т.д. Другой негативной стороной математического «моделирования» языка является то обстоятельство, что оно не может служить тем общим принципом, на основе которого можно осуществить всестороннее и всеобъемлющее — систематическое описание языка. Только лишь математический подход к явлениям языка, например, не даст возможности ответить даже на такие коренные вопросы (без которых немыслимо само существование науки о языке), как: что такое язык, какие явления следует относить к собственно языковым, как определяется слово или предложение, каковы основные понятия и категории языка и пр. Прежде чем обратиться к математическим методам исследования языка, необходимо уже заранее располагать ответами (хотя бы и в форме рабочей гипотезы) на все эти вопросы. Нет надобности закрывать глаза на то, что во всех известных нам случаях исследования языковых явлений математическими методами все указанные понятия и категории неизбежно приходилось принимать таковыми, как они были определены традиционными или, условно говоря, качественными методами. Эту особенность математических методов в их лингвистическом применении отметил Спанг-Ханссен, когда пи<146>сал: «Следует иметь в виду, что наблюденные факты, получающие квантитативное выражение... не имеют ценности, если они не составляют части описания, а для лингвистических целей это должно быть систематическое описание, тесно связанное с качественным лингвистическим описанием и теорией»115. В другом выступлении Спанг-Ханссена мы встречаем уточнение этой мысли: «До тех пор, пока не будет доказана возможность построения квантитативной системы, и до тех пор, пока существует общепринятая качественная система для данной области исследования, частотные подсчеты и иные числовые характеристики с лингвистической точки зрения не имеют никакого смысла»116. Подобные же идеи высказывает и Улдалль, несколько неожиданно связывая их с разработкой, общетеоретических основ глоссематики: «Когда лингвист считает или измеряет все то, что он считает и измеряет, само по себе определяется не квантитативно; например, слова, когда они подсчитываются, определяются, если они вообще определяются, в совершенно иных терминах»117. <147> Таким образом оказывается, что как в теоретическом отношении, так и в практическом их применении, математические методы находятся в прямой зависимости от лингвистических понятий и категорий, определенных традиционными, филологическими, или, как говорилось выше, качественными методами. В плане прикладного языкознания важно осознание этой зависимости, а следовательно, и знакомство со всей совокупностью основных категорий традиционной лингвистики. Нет, правда, никаких оснований упрекать представителей точных наук, работающих в области прикладной лингвистики, в том, что они не используют данных современной лингвистики. Это не соответствует действительному положению вещей. Они не только отлично знают, но и широко используют в своей работе установленные лингвистами системы дифференциальных признаков, свойственные разным языкам, дистрибуцию и аранжировку языковых элементов в пределах конкретных языковых систем, достижения акустической фонетики и т. д. Но в этом случае необходима весьма существенная оговорка. Фактически представители точных наук пользуются данными только одного направления в языкознании — так называемой дескриптивной лингвистики, которая сознательно отграничилась от традиционных проблем теоретического языкознания, далеко не покрывает собой всего поля лингвистического исследования, с собственно лингвистической точки зрения обладает существенными методическими недостатками, что и привело ее к вскрывшемуся в последнее время кризису118, и, кроме того, имеет сугубо практическую направленность, соответствующую интересам прикладной лингвистики. К дескриптивной лингвистике применимы все те оговорки и упреки, которые выше были сделаны в адрес статического рассмотрения языка. Подобный односторонний подход дескриптивной лингвистики может, следователь<148>но, оправдываться только теми задачами, которые ставит перед собой прикладная лингвистика, но он далеко не исчерпывает всего содержания науки о языке. В процессе разработки вопросов прикладного языкознания могут возникнуть и фактически уже возникли новые теоретические проблемы. Некоторые из этих проблем тесно связаны с конкретными задачами прикладного языкознания и направлены на преодоление тех трудностей, которые возникают при разрешении этих задач. Другие проблемы имеют прямое отношение к теоретическому языкознанию, позволяя в новом аспекте взглянуть на традиционные представления или открывая новые области лингвистического исследования, новые понятия и теории. К числу этих последних, например, относится проблема создания «машинного» языка (или языка-посредника), которая самым тесным образом связана со сложным комплексом таких кардинальных вопросов теоретического языкознания, как взаимоотношение понятий и лексических значений, логики и грамматики, диахронии и синхронии, знаковой природы языка, сущности лингвистического значения, принципов построения искусственных языков и т.д.119. В этом случае особенно важно наладить взаимопонимание и содружество в общей работе представителей лингвистических дисциплин и точных наук. Что касается лингвистической стороны, то речь в данном случае, видимо, должна идти не о том, чтобы уже заранее ограничивать усилия, например, конструкторов переводческих машин» и пытаться установить рабочие возможности подобных машин стихами Н. Грибачева или прозой В. Кочетова120. Машина сама найдет границы своих возможностей, а рентабельность — пределы ее использования. Но языковеды в качестве своего вклада в общее дело должны внести свое знание особенностей структуры языка, ее многогранности, внутренних перекрещивающихся отношений ее элементов, а также широких и многосторонних связей языка с физическими, физиологическими, психическими и логически<149>ми явлениями, специфическими закономерностями функционирования и развития языка. Вся совокупность этих знаний необходима конструкторам соответствующих машин, чтобы не блуждать в неверных направлениях, но сделать поиски целеустремленными и четко ориентированными. Даже и тот весьма краткий обзор случаев применения математических методов к лингвистической проблематике, который был сделан в настоящем очерке, убеждает, что такие знания отнюдь не будут лишними для представителей точных наук. На основании всех изложенных соображений можно, очевидно, прийти к некоторым общим выводам. Итак, математическая лингвистика? Если под этим разумеется применение математических методов в качестве универсальной отмычки для решения всех лингвистических проблем, то такие претензии следует признать абсолютно неправомерными. Все, что было сделано в этом направлении, пока очень мало или даже совсем не способствовало решению традиционных проблем науки о языке. В худшем случае применение математических методов сопровождается очевидными нелепостями или же с лингвистической точки зрения является абсолютно бессмысленным. В лучшем случае математические методы могут быть использованы в качестве вспомогательных приемов лингвистического исследования, будучи поставлены на службу конкретным и ограниченным по своему характеру лингвистическим задачам. Ни о какой «квантитативной философии языка» при этом не может быть и речи. На самостоятельность науки о языке в свое время посягали и физика, и психология, и физиология, и логика, и социология, и этнология, но не смогли подчинить себе языкознания. Случилось обратное — языкознание воспользовалось достижениями этих наук и в нужной для себя мере стало пользоваться их помощью, обогатив тем самым арсенал своих исследовательских приемов. Теперь, видимо, наступила очередь математики. Следует надеяться, что это новое содружество также будет способствовать укреплению науки о языке, совершенствованию его рабочих приемов, увеличению их многообразия. О математической лингвистике, следовательно, правомерно в такой же степени говорить, как и о физической лингвистике, физиологической лингвистике, логической лингвистике, психологической лингвистике и<150> т. д. Таких лингвистик нет, есть только одна лингвистика, с пользой для себя реализующая данные других наук в качестве вспомогательных исследовательских средств. Таким образом, нет никаких оснований отступать перед натиском новой науки и с легкостью уступать ей завоеванные позиции. Здесь очень уместно вспомнить слова А. Мартине: «Быть может, это и соблазнительно —присоединиться путем использования нескольких удачно выбранных терминов к тому или иному крупному движению мысли, или заявить какой-нибудь математической формулой о строгости своего рассуждения. Однако лингвистам уже пришло время осознать самостоятельность их науки и освободиться от того комплекса неполноценности, который заставляет их связывать любое свое действие с тем или иным общенаучным принципом, в результате чего контуры действительности всегда делаются лишь более расплывчатыми, вместо того, чтобы стать более четкими»121. Следовательно, математика сама по себе и языкознание само по себе. Это отнюдь не исключает их взаимной помощи или дружеской встречи в совместной работе над общими проблемами. Такого рода местом приложения согласных усилий двух наук и является весь широкий круг проблем, входящих в прикладное языкознание и обладающих большой народнохозяйственной значимостью. Следует пожелать только, чтобы в своей совместной работе обе науки проявили максимум взаимопонимания, что, несомненно, будет способствовать и максимальной плодотворности их сотрудничества.<151>
|