Оглавление Хрестоматия Кризисные состояния личности

• Название: Оглавление Хрестоматия Кризисные состояния личности
• Дата: 16.09.2022
• Размер: 3.34 Mb.
• Имя файла: hrestomatiya_krizisnye_sostoyaniya_lichnosti.doc
• Тип: Документы; #680320
• страница: 42 из 44

просвещенческая, подростки должны знать об «оранжевой функции» половых переживаний и «законе суммации»;

творческая, необходимо своевременно развивать творческие способности детей (прил. 2);

развивающая, всемерная фасилитация социализации и личностного роста.

По вполне понятным причинам мы не включили в необходимое содержание позиции просвещения знания о противозачаточных средствах. Помимо известной анекдотичности подобного «информирования учащихся шестых классов», в такой «профилактике» содержится явный элемент провокации и усиления риска заражения опасными и неизлечимыми пока заболеваниями¹⁵⁴.

Можно было бы предположить, что более яркие и парадоксальные факты,известные людям с древнейших времен (Лихт Г., 2003): анальные контакты, зоофилии, садомазохистское поведение и т.п. – можно объяснить «оранжевой функцией» половых переживаний. Но нам представляется, что эта гипотеза не имеет оснований. Такой поспешный вывод стал бы упрощением и оправданием тех форм полового поведения, которые на самом деле требуют активной коррекции и, по нашему глубокому убеждению, практически доступны для такой коррекции.

С одной стороны, для того, чтобы подростку, к примеру, преодолеть естественное отвращение к анальному контакту и даже для того, чтобы это вообще могло прийти в голову индивиду, не связанному с гомосексуальной группой и не испытавшему в детстве подобного извращенного варианта сексуального принуждения, должен сработать какой-то более мощный фактор, чем рассмотренная выше «оранжевая иллюзия», которая вполне адекватна лишь достаточно высоким уровням общения и удивительно гармонично согласуется только с их смыслами и ценностями.

С другой стороны, нам просто смешна самодовольная позиция некоторых матерых психотерапевтов, которые, значительно переглядываясь, делают вид, что допущенному к демонстрационному сеансу психологу просто не дано понять генетической природы сексуальных перверсий, особенно гомосексуализма. На самом же деле за потоком медицинских терминов и позой всезнайства скрывается банальное осознание безрезультатности попыток современного психотерапевта хоть как-то помочь этой категории нуждающихся профессионально, а не в качестве правозащитника. Эта самоуспокоенность представителей генетической позиции скорее указывает на осознание ими полной бесперспективности попыток дать человеку на выбранном ими пути хотя бы мизерный шанс стать полноценной личностью, прожить истинную жизнь, не обязательно комфортную и счастливую, этого никто не имеет права обещать, но наполненную глубоким человеческим смыслом. Вместо действительной психологической помощи разворачивается хорошо спонсируемое движение сексуальной толерантности, в котором тонут последние надежды психологически травмированных подростков. И в отношении других видов сексуальных травм предлагается такое же формально-логичное решение: если нельзя человеку помочь, то пусть он хотя бы с комфортом поживет, «расслабится и получит удовольствие». Но такая убогая «помощь» не может считаться достаточным основанием для позы всезнайства и благодушного самодовольства¹⁵⁵.

Решить эту сложнейшую проблему, которая веками довлела над человеческим родом, действительно, непросто. У нас пока нет даже достаточного запаса надежного эмпирического материала. Имеющиеся описания пронизаны духом психоанализа или генетического гуманизма. Социально-гуманистическое содержание в них просто потеряно, просыпалось, как песок, сквозь решетку генетического детерминизма. И перед нами лежит грандиозный, но безжизненный конструкт, который является результатом тщательного, многовекового, но крайне тенденциозного сбора фактов, и, к сожалению, лишь силами медицински мыслящих психотерапевтов.

Для того чтобы наращивать фактическую основу и иметь перспективу создания психологических технологий, способных обеспечивать коррекцию сексуальных отклонений в процессе развития личности, необходимо хотя бы сформулировать альтернативную гипотезу, способную организовывать дальнейшее научное познание.

Эта гипотеза естественно, на наш взгляд, вытекает из логики той проблематики, которой посвящена данная книга. В результате полового экспериментирования в ходе подростковых «серьезных игр» отдельные индивиды получают психологическую травму такой силы отрицательных аффективных переживаний, нестерпимая боль которых делает пострадавшего подростка абсолютно нечувствительным к этическим и эстетическим сторонам своих поступков. Они становятся движимы только одним мотивом: избавиться от тягостной и унизительной власти персонификатора. И путь избавления от этой власти каким-то образом представляется им лежащим на пути садистической, чаще всего гомосексуальной агрессии. Психологическую загадку и одновременно ключ к пониманию большой части сексуальных подростковых травм можно найти только в результате специфического анализа источников активного гомосексуализма как мальчиков, так и девочек¹⁵⁶. Пассивный гомосексуализм легко можно объяснить не только «триадой врожденного гомосексуализма» (Блейхер В.М., 1995), но и принуждением, насилием со стороны более взрослых гомосексуалистов.

Поэтому нам и непонятна толерантность к гомосексуализму, который, как уже отмечалось, утверждаясь в качестве общественного явления и социального движения, вырабатывающего адаптивные ценности для соответствующей субкультуры, не может существовать, не вовлекая в свои ряды новое, более молодое пополнение. В этом отношении генетическая гипотеза, несомненно, является оправданием и теоретической основой социального санкционирования настойчивых и изощренных попыток манипулирования и скрытого насилия в ходе вовлечения подростков, испытывающих трудности на пути половой идентификации, в губительный для них процесс «освоения бесконечного простора» личностной стагнации. Поверить, что ряды гомосексуалистов пополняются только генетически обреченными подростками, не позволяет хотя бы такое известное всем явление, как бисексуальность.

Мы предвидим возможные возражения выдвинутой нами гипотезе. Несмотря на предпринятую выше попытку аргументировать закономерное превращение гомосексуальной травмы в один из источников формирования гомосексуализма, остаются традиции и стандарты профессионального и житейского социального восприятия. Например, активный гомосексуалист представляется публике внешне физически более развитым, маскулинным. Если гомосексуальное поведение имеет своим источником травму, то какую же психологическую травму ему могут нанести более слабые сверстники, неизбежно завидующие его более мужественному облику?!

До проведенного нами анализа взаимоотношений пострадавшего и персонификатора поведение агрессивных гомосексуалистов казалось совершенно необъяснимым. Хотя психологи и психотерапевты знают, что наиболее вероятной причиной любого вида агрессии является угроза безопасности индивида, в том числе, очевидно, и психологической – угроза самооценке и позитивному «образу Я». Проведенный выше анализ взаимоотношений власти открывает возможность постепенного продвижения в изучении сущности травматических источников гомосексуализма вместо традиционной «синусоиды» колебаний познавательного интереса между житейским удивлением и генетической успокоенностью. Как известно, решение любой задачи содержится в ее условиях. Надо просто «расписать» эти условия, затем сделать все возможные выводы, и решение появится само собой, как образ на фотобумаге в процессе ее проявления.

Содержание травматической ситуации, как правило, представляет собой комплекс стойких переживаний, в котором власть персонификатора обеспечивает унизительное обращение с пострадавшей личностью, как с вещью, удовлетворяющей к тому же только разовую потребность инфернала (Фонтана Д., 1995). Невыносимым для пострадавшего лица – взрослого или ребенка – является именно переживание произвольности действий персонификатора, вызвавшего смесь болевых и сексуальных ощущений и, особенно, в случае не испытываемого ранее подростком оргазма, который впервые потряс весь его организм. Как уже отмечалось выше, страх и стыд резко усиливают подростковую гиперсексуальность, вследствие чего и наступает «необычно яркий оргазм» (Частная сексопатология, 1983). Смесь сексуального удовольствия со страхом и ужасом, наверное, наиболее опасный и разрушительный для пострадавшей личности фактор¹⁵⁷. Жертва испытывает сильный шок, в переживании которого постепенно все более проступает болезненное осознание, что все это произвольно, по своей прихоти и вопреки воле пострадавшего сделал с ним кто-то другой. Все это явные признаки взаимоотношений власти в форме садомазохизма, характерного для сексуальной травмы.

При этом ребенку или подростку еще неизвестно, какие будут последствия, случалось ли «именно такое» с кем-то еще и т.д., в зависимости от индивидуальных особенностей и возможностей фантазии пострадавшего. Подросток, не имеющий сексуального опыта, может предполагать все, что угодно, даже в отношении своего полового здоровья. Таким образом, у пострадавшего и появляется стойкий образ преследующего его инфернала.

Даже при минимальной тяжести нанесенных физических повреждений и ущерба физическому здоровью личность, особенно несовершеннолетнюю, еще не решившую свои возрастные проблемы, мучает именно эта полная власть персонификатора, его свобода легко включать («запускать»), вопреки воле бессильной жертвы, ранее не изведанные переживания и физиологически здоровые, но совершенно неуправляемые в условиях травматической ситуации сексуальные реакции. Осознание того факта, что именно эта неспособность жертвы произвольно сопротивляться своим же физиологическим реакциям хорошо понималась инферналом и тем самым доставила ему особое удовольствие, является, как уже отмечалось выше, наиболее драматическим моментом переживаний пострадавшей личности.

Более того, жертва смутно ощущает, что при повторной встрече с «инферналом» она не сможет иметь психологического преимущества и тем более психологической власти над ним, как, например, при встрече потерпевшего с вором, которого тот пока тщетно пытается найти, чтобы «свести счеты». Она чувствует, что в ситуации повторной встречи будет подавлена, а ее «преследователь», напротив, предельно «заряжен» и именно за ее счет психологической «либидозной» энергией. В этом особенность сексуальных травм, образы которых энергетически «подпитывают» инферналов и неизменно ослабляют, парализуют пострадавших, если те не смогли вовремя дать достойный отпор и вырваться из-под их власти в реальном пространстве травматической ситуации. Пострадавший, конечно, может и не знать психоаналитической терминологии, но его более смутные в этом случае, но вовсе не менее болезненные переживания неизменно «вертятся» по описанному кругу.

Задача консультанта – перевернуть эти отношения власти в пользу пострадавшего, личность которого оказывается не в состоянии разделить глубоко запечатленные, сращенные друг с другом и совершенно несовместимые в норме переживания на два независимых ряда. Радостное и светлое предчувствие счастливого обретения заманчивого и таинственного мира человеческой любви ей предстоит отделить от образа персонификатора, толкающего на рабское заточение в ограниченной области примитивных чувств и мыслей.

Именно это упрощение, замена или уничтожение процесса радостного открытия мира ребенком или подростком и составляет функцию того травматического механизма, который «перемалывает» все его позитивные переживания в ощущение губительной эксплуатации рефлекторных сокращений гладкой мускулатуры или в ощущение сплошного, беспросветного и унизительного подчинения гнетущей власти персонификатора. Отделить отношение к совершенно несоциализированной воле, в которой не просвечивается ничего человеческого, от радостных перспектив индивидуального пути развития ребенку и подростку невозможно именно потому, что они противоположны, однако легко объединяются, составляя психологический груз травматического единства. Поэтому возрастает риск отчуждения пострадавшей личности не только от индивидуального пути развития, но и от собственных, вполне нормальных ощущений «любовного томления», «сладкой неги» и т.п., т.е. всего, что является чувственной тканью значительной части культурно-исторических смыслов человеческой деятельности и что питает фантазию поэтов в течение многих столетий.

Тот факт, что при сексуальной травме взаимоотношения власти опосредуются половой потребностью, при всей его значимости в вопросе определения специфики сексуальной травмы, тем не менее, не может быть исходным пунктом социально-гуманистического анализа. Сама половая потребность, будучи отделенной от смысла и культурно-исторического содержания ценности человеческой любви и ставшая лишь потребностью, как раз и являет одним из наиболее негативных последствий переживания травматической ситуации потерпевшим. В этом моменте проявляется вторая – и основная – особенность сексуальной травмы.

В свое время Л.С. Выготский (1984) говорил о «половом инстинкте». Но сейчас использование этого термина ввело бы нас в заблуждение. У человека нет инстинктов. Можно говорить лишь об их далее неделимых остатках, рудиментах, атавизмах. Единый ансамбль этих «блоков» строится уже на основе не наследственных, а социальных программ, прерываемых рядом конфликтных выборов на жизненном пути индивида; в рамках той свободы социальных поступков, которую он смог «отвоевать» – реально получить, возложив на себя посильную ношу социальной ответственности. Термин «влечение» направляет логику наших рассуждений в русло психоанализа, что также для нас неприемлемо. Остается вроде бы нейтральный термин «потребность». Но мы полностью согласны с Р. Меем (1997), считающим что когда половой акт уподобляется процессу удовлетворения потребности в бутылке пива, сигарете или чашечке кофе, то это можно считать верным признаком чего-то неладного, даже катастрофического в содержании самой «половой потребности». Секс оказывается безнадежно оторван от чувства любви к другому человеку.

Как уже отмечалось, жертва очень часто находит психологическую защиту (Перлз Ф., 1995) в групповых стереотипах деструктивных групп и становится тем самым легкой добычей сутенеров и прочих представителей криминала, наживающихся на сексуальной эксплуатации, вплоть до методов физического принуждения. Психологическая защита проститутки позволяет ей физически выжить в этой рабской ситуации «кардинального расширения свободы и демократии» в XXI в. Суть этой деструктивной защиты состоит в смещении инициативы от инфернала к жертве.

Если пострадавшая личность сама была инициатором развертывания болезненных событий, то снимается главная проблема: травматическая ситуация представляется жертве в форме процесса, который развертывался в соответствии с волей пострадавшей личности, которая якобы осуществляла реальную власть над инферналом. Последний представляется жертве человеком, который был просто не в состоянии управлять своими сексуальными побуждениями¹⁵⁸. В восприятии жертвы реальной властью над инферналом в том черном прошлом обладала она сама, провоцируя и используя его сексуальную потребность. Он становится виноват только в ненамеренном нанесении физической боли, если таковая вообще была, а не использовались, к примеру, средства психологического принуждения.

Поведение персонификатора становится в глазах жертвы вполне оправданным и объяснимым. Предположение о невозможности «преследователя» контролировать в тот страшный и мучительный для жертвы момент свои сексуальные влечения позволяет пострадавшей личности убедить себя, что эти влечения «инфернала» были на самом деле непроизвольно инициированы именно с ее стороны и направлялись ей к неосознанной цели. Жертва подсознательно хотела получить удовольствие, но при этом еще и стремилась списать ответственность на кого-то другого. Такое восприятие переводит пострадавшую личность в состояние временной дурашливой эйфории. Конечно, оно нестабильно, прерывается сомнениями и возвращением депрессивных переживаний и требует для своего поддержания дополнительных защитных механизмов, на которых мы остановимся ниже.

Но для пострадавшей личности это совсем другая психологическая ситуация, которая уже не подавляет, а, напротив, делает ее героем приключения; пусть трагикомедии, но все-таки в достаточно привлекательной роли, дающей право оживленно и весело смотреть на окружающий мир с «вовсе не окончательно потерянной» надеждой на счастье. Нет необходимости даже отказываться от привычных удовольствий беззаботного прошлого. Можно, как и до травмы, продолжать расслабленно отдаваться мечтам, увлекаться приятными и соблазнительными безделушками и мелочами. Но реально именно с этого момента построения и принятия деструктивной защиты деформированная личность фактически обрекает себя на непрерывную цепь подобных и еще более трагических «приключений».

Приведенное описание похоже на ту реальность, которую имел в виду и изучал Э. Берн (1988). Но повторяемость переживаемых ситуаций здесь не игровая, а защитная. Жертва вовсе не игрок в «динамо», который всегда выходит победителем, а личность, обреченная на непрерывность сексуальной эксплуатации, терпящая постоянный и действительный психический ущерб. Возможно, что кто-то из далеких предков игроков в «динамо» подвергся сексуальной травматизации и выработал защитную роль, которая предопределила сценарий игры, передаваемой из поколения в поколение. Но, как уже отмечалось, нас интересуют здесь не психологические механизмы передачи деструктивных жизненных сценариев, а первоисточники и первопричины их формирования, содержание которых, по нашему глубокому убеждению, составляют психологические конфликты, возникшие в результате сексуальных травм, ранее пережитых пострадавшими.

Прибегая к субкультурной защите, жертва начинает занимать особую социальную позицию, удобную для ее эксплуатации со стороны определившихся социальных невротиков. Она является «победителем» только в своем воображении, в которое периодически врывается реальность подневольного существования. Чтобы не видеть эту реальность, приносящую мучительные сомнения и переживания, чтобы подавить новые аргументы мышления, хотя и изуродованного дистрессом, но все-таки медленно развивающегося, она нуждается в алкоголе и наркотиках. Со стороны все это выглядит как ее собственная инициатива, порождаемая непреодолимыми наследственными потребностями. Поэтому в криминальных ситуациях рассматриваемого типа допрос пострадавших не может быть объективным: в целях психологической защиты жертва неизбежно заинтересована стоять на позиции персонификатора, напористо оправдывая его действия и столь же последовательно и упрямо дискредитируя себя.

Важной задачей консультанта при оказании помощи пострадавшим от рассматриваемого типа травм является обеспечение