оли_1. Оливер Сакс Пробуждения

• Название: Оливер Сакс Пробуждения
• Дата: 20.12.2021
• Размер: 1.44 Mb.
• Имя файла: оли_1.pdf
• Тип: Документы; #311535
• страница: 15 из 22

Ида Т Миссис Т. родилась в 1901 году в польском местечке. В детстве с ней не происходило ничего экстраординарного, в шестнадцать лет ее выдали замуж, а в семнадцать она стала матерью. На двадцатом году жизнь была перечеркнута двойной трагедией смертью молодого мужа и наступлением нетерпеливости, раздражительности, агрессивности, нарастающего аппетита и склонности к насилию. То было чудовищной трансформацией ее, до того мирного, характера. Нарастающая склонность к насилию и ее зверский аппетит стали источником большой тревоги, охватившей мирную бедную семью, решившую, что в молодую женщину вселился дьявол. В двадцать один год, когда она утроила веси наводила страх на все местечко, появились и новые симптомы стала нарастать скованность и замедленность движений, как и другие симптомы паркинсонизма, который развился, не затронув и не снизив импульсов к насилию. В связи с этим семья, посоветовавшись с врачом, решила отправиться в Новый Свет, к тамошним сказочным докторам, так как они, несомненно, вылечат их ставшую похожей на бомбу дочь. К концу четырехмесячного трансатлантического вояжа Большая Берта (так прозвали ее сотоварищи по плаванию) стала совершенно неподвижной и безмолвной, и ригидной как доска, и по прибытии в Нью-Йорк была сразу госпитализирована в недавно открытый дом для калеки умирающих. Сорок один год миссис Т. (или Большая Берта, как ее называли госпитальные медсестры) продолжала пребывать в паркинсоническом состоянии, оставаясь ригидной, онемевшей, неподвижной, с оцепенелым взором, лежащей на укрепленном катафалке, в который превратили ее кровать, на попечении медицинских сестер. Она не поддерживала связь с семьей, которая наверняка решила избавиться от нее, взяв на себя попечение над ее фактически осиротевшей маленькой дочкой. В очень редких случаях, вовремя приступов боли или депрессии, миссис Т. внезапно взрывалась и разражалась бурными тирадами, словно сошедший сума пулемет. У нее по-прежнему был волчий аппетит, к которому вскоре присоединилась зверская любовь канальным процедурам (она непрестанно требовала еду и клизму. Однако она была очень чувствительна к вниманию и доброте, порой улыбалась сестрами со смаком целовала их, проявляя такую же взрывную страсть, как и вовремя вспышек гнева и ярости. Ив самом деле, все медицинские сестры, которые приходили и уходили, были очень сильно привязаны к Большой Берте и преданно следили за исполнением ее физических потребностей. Без такого преданного и заботливого ухода миссис Т. низа что не выжила бы в тяжелые двадцатые годы. Когда я впервые увидел миссис Та было это в 1966 году, она напоминала неподвижного тюленя и весила четыреста фунтов (более ста восьмидесяти килограммов, совершенно лысая и покрытая кожным салом. Затылок был плоскими поражен гнойниками из-за полувекового лежания на спине. Все тело было обездвиженными ригидным, наблюдались обезображивающие ластовидные дистонико-дистрофические деформации кистей и стоп. Эти похожие на ласты конечности в сочетании с ее гигантским, блестящим от сала, обтекаемым телом создавали любопытное впечатление огромного пловца, который чудесным образом, как в стробоскопе, застыл на середине гребка)

Глаза ее смотрели на собеседника не мигая и горели недобрым огнем, как глаза василиска. Фактически она абсолютно недвижима, и даже дыхание было едва заметным. Она явно негодовала и возмущалась моим присутствием и раздражалась от моих вопросов, отвечая на них злобным фырканьем, плевками мокроты и короткими слогами. Наряду с мисс Кона являла собой в то время наиболее страшное и самое жалкое из виденных мной человеческих существ. Таким ее состояние оставалось еще три года, когда я ввел ее в наше постэнцефалитическое сообщество и начал лечить препаратом леводопа. Должен признаться, она отказалась принимать препарат, когда я спросил ее об этом, и мне пришлось давать порошок, смешивая с пищей. Я поступил так после долгой внутренней борьбы, поддавшись на уговоры медицинских сестер, ухаживающих за больной длительное время, которые утверждали, что за страшной личиной Большой Берты прячется очень милая женщина, которая хочет вырваться из своего заключения, как узник из тюрьмы. У нее не было ни семьи, ни друзей, которые могли бы сказать да или нет от ее имени. Эффект леводопы был разительными внезапным, наступив на дозе 4 г в сутки. Оцепенелая, замороженная ригидность вдруг дала трещину и разрешилась мягкими плавными движениями. Голос стал громче и ровнее, утратив обычное взрывное свойство плевков и заикания. Когда изумленные медицинские сестры позвали меня в палату, войдя туда, я увидел улыбающуюся и жестикулирующую миссис Т, которая непрерывно трещала, обращаясь к медсестрам. Мне она сказала Чудесно, чудесно Я куда-то двигаюсь, это какой-то дурман,мицфа. Слава Богу, у вас хватило ума дать его мне Празднуя свое пробуждение, миссис Т. объявила, что желает получать кварту шоколадного мороженого с каждой едой и большую клизму с оливковым маслом (но именнобольшую») каждое утро и каждый вечер. Три недели она разговаривала сама с собой на идише или на гортанном английском с сильным еврейско-польским акцентом, смеясь и журча. Все ее разговоры вращались вокруг местечка, где она росла, будучи ребенком. В это же время она принялась часто петь еврейские песенки и разухабистые морские баллады, подражая басу старого морского волка — к ярости и изумлению соседок по палате. Спящая красавица, без сомнения, проснулась, нов виде совершенно регрессивном и ностальгическом. Рот, прямая кишка и прошлое — вот что ее интересовало и имело для нее значение. Ей еще предстояло развить способность к текущим человеческим отношениям. На этом этапе я сделал миссис Т. маленький подарок, чисто символический — кактус со страшными, но очаровательными колючими шариками. Она была очарована этим растением и немедленно к нему привязалась, ухаживая за ними разглядывая часами до самого вечера. У меня было впечатление, что кактус стал не только первой принадлежащей ей лично вещью, но и первым опытом ее отношения к живому существу за все время пребывания в темнице госпиталя «Маунт-Кармель». Осенью 1969 года миссис Т. стала отличать и признавать человеком работающего у нас физиотерапевта, который каждый день купал ее и массировал ей руки, а также изобрел специальные приспособления, с помощью которых больная могла захватывать и удерживать предметы как пинцетом. До этого времени, как мне кажется, миссис Т. не слишком отчетливо различала медицинских сестер, которые ухаживали за ней, но относилась к ним одинаково, не делая различий, как царица термитника, которой служат идентичные рабочие термиты. Когда оставалась без кактуса и без своего любимого физиотерапевта, она снова становилась враждебной, жадной, подозрительной, упрямой, негативной, драчливой, сварливой и обвиняющей. Но растение и физиотерапевт будили в ней лучшее, что было в ее личности.

Трогательное событие произошло в конце 1970 года, когда наш социальный работник после почти трехлетнего наведения справок смогла найти ее давно потерянную дочь. Дочь, как выяснилось, приехала в Америку еще в тридцатые годы, но никогда не пыталась разыскать мать, так как остальные члены семьи убедили ее, что она умерла. Воссоединение не было простыми легким — с обеих сторон присутствовало безмолвное оценивание и рассматривание, но то было только начало. За ним последовали месяцы разногласий, споров, ссор, вспышек ярости, молчания, но непостижимым образом к середине 1971 года между матерью и дочерью установились очень теплые отношения, и они стали приветствовать друг друга с радостью и удовольствием. От недели к неделе миссис Т. все более очеловечивалась, выбираясь из западни регресса, одиночества и нереальности. Доброе отношение с дочерью стало нитью, которая обозначила путь из лабиринта безумия и из пропасти небытия. В течение последнего года мы наблюдали некоторые осложнения, связанные с длительным приемом леводопы — повторное появление ригидности, заикания и т. п, — но при всем том можно считать это состояние вполне терпимым, учитывая, что она была настоящим мертвецом на протяжении сорока восьми лет.
Фрэнк Г Мистер Г. родился в 1910 году, прилично учился в школе и казался нормальным во всех отношениях до тринадцатилетнего возраста, когда заразился сонной болезнью и девять недель провел в глубоком ступоре, совершенно беспомощный и нуждающийся в зондовом питании. По выздоровлении у него появилось расходящееся косоглазие справа и другие признаки паралича третьего черепно-мозгового нерва. Кроме того, он жаловался на чудные ощущения в голове, «какие-то странности и на то, что он стал «каким-то не таким, как раньше. Он не смог окончить школу — стал считаться умственно отсталыми его отправили работать на фабрику гофрированных коробок. Следующие двадцать лет жизнь мистера Г. была монотонной и ничем непримечательной. Он приходил на фабрику каждый день водно и тоже время, минута в минуту, работал водном и том же темпе всю смену, выходил с фабрики в пять, ужинали проводил вечер с родителями, ложился спать в десять и вставал в шесть. Поведение его в течение этих двадцати лет было настолько обыденным, что его хочется назвать стереотипным. Каждый день он одними и теми же словами приветствовал одних и тех же людей, говорило погоде и погружался в молчание. Каждый день прочитывал заголовки и подзаголовки в газетах. У него не было увлечений, интересов, друзей, социальных и сексуальных отношений. Он двигался как робот по своей скучной, неизменной и безжизненной дороге прозябания подобно миллиону хронических амбулаторных шизофреников на улицах Америки. Два или три раза в год его внезапно охватывала ярость, он на кого-нибудь нападал всегда жертвой был какой-нибудь старик, который, как ему казалось, слишком пристально на него смотрели пытался соблазнить. В тридцать пять лет самому мистеру Г. стало ясно, что он перестал справляться с работой из-за определенного замедления темпа движений и речи. В тридцать семь лет его уволили с фабрики, ион пополнил полумиллионную армию безработных паркинсоников. Потеряв работу, мистер Г. распался на куски, стал возбужденным, впал в депрессию и начал страдать бессонницей. Монотонная структура жизни была поколеблена и потрясена в самых своих основах. Он начал бродить по улицам, неухоженный и грязный, выкрикивая и бормоча ругательства. В таком состоянии мистер Г. был доставлен в психиатрический госпиталь штата, где постепенно вновь обрел былую монотонность и уравновешенность поведения. В
1950 году его перевели в «Маунт-Кармель».

За двадцать лет пребывания в «Маунт-Кармеле» мистер Г. медленно деградировал в нескольких направлениях. Хотя физически больной был вполне способен ухаживать за собой, прогуливаться вокруг госпиталя и даже выходить на улицу, он все больше становился отчужденным, сужая диапазон активности с каждым годом. У него развилось множество фиксированных ритуалов и привычек, он не поддерживал ни с кем реальных человеческих отношений, не привязывался ник кому и ник чему. У него появилась склонность часами смотреть пустым взглядом в пространство и галлюцинировать, однако он никому не рассказывал содержание своих галлюцинаций и не давал им влиять на свое поведение и действия. Панические атаки и приступы ярости участились и поражали больного два или три раза в месяц. Эти припадки обычно сочетались с чувством пренебрежения со стороны окружающих или с чувством, что они хотят его соблазнить. В 1969 году, перед назначением леводопы, у мистера Г. появился хлопающий тремор в обеих руках, некоторая ригидность и искривление шеи. У больного появилось обильное слюнотечение и двусторонний птоз, веки опустились так сильно, что глаза постоянно казались закрытыми, нарушились и позные рефлексы. Развилась небольшая акинезия, но ригидности в руках не появилось. Кроме того, и это очень необычно для больных постэнцефалитическим синдромом, каких мне приходилось наблюдать, у мистера Г. наряду сего чудаковатостью появились синдромы двустороннего поражения верхних мотонейронов и небольшая ментальная заторможенность. И наконец, у мистера Г. появился тик жужжания — он стал издавать мелодический звук (мммм — ммммм — ммммм) с каждым выдохом.
Леводопа была назначена мистеру Г. в мае 1969 года, дозу мы постепенно довели дог в сутки. Впервые три недели у мистера Г. произошло усиление тремора, а также поспешность походки, внезапные миоклонические подергивания и спазмы. Усилилось экспираторное мычание, появилась склонность метаться, фыркать и бормотать во сне. Через месяц эти эффекты прошли, и мистер Г. вернулся в обычное состояние. Хотя он продолжал принимать по 2 г леводопы вдень, не было абсолютно никакой реакции на лечение, во всяком случае очевидной, на протяжении последующих трех месяцев. В октябре у мистера Г. появились сильнейшие высовывания (пропульсии) языка, который он высовывал до самого корня 12–15 разв минуту. Когда после двух дней подобного состояния мы решили отменить леводопу, мистер Г. сказал нам Не делайте этого, все пройдет само. И через час язычные пульсии действительно прошли, и мы никогда больше их не видели. В течение следующих шести месяцев мистер Г. снова вернулся в свое ареактивное состояние, итак продолжалось до марта 1970 года, когда у него появилась новая волна ответов на лечение. Он стал раздражительными уязвимым, у него было чувство постоянного зуда в правой щеке. Почесывание щеки превратилось в тик, временами он расчесывал кожу до крови. Кроме того, у мистера Г. усилилось либидо, он помногу часов мастурбировали часто демонстрировал свои половые органы в коридоре. В этот период подавленности и возбуждения мычание мистера Г. превратилось в некий припев (tic d’incantation), палилалическую вербигерацию фразы будь спокоен. В течение дня мистер Г. повторял эти слова сотни, если не тысячи раз. К маю 1970 года эпизоды эксгибиционизма и нападений на больных настолько участились, что администрация госпиталя пригрозила перевести его в госпиталь штата. Угроза преисполнила мистера Г. страхом и бессильной яростью. Через день после этого у больного развился окулогирный криз с кататонией — впервые в его жизни глаза были устремлены вверх, шея разогнулась с необычайной силой, а тело приобрело неподвижность статуи в сочетании с каталептической податливостью. Больной стал совершенно недоступным

контакту, а также потерял способность глотать. Этот ступорозный криз длился десять дней без перерыва, в течение которых мистер Г. нуждался в зондовом кормлении и постоянном уходе. Когда он наконец пришел в себя, это был совершенно другой человек — человек, признавший свое полное поражение. Внутри его что-то сломалось. Исчезло все — импульсивность, зуд, тики, эротическое настроение и агрессивное возбуждение. Теперь он двигался как сомнамбула, словно спал на ходу. Больной стал вежливыми приятным в общении, превосходно ориентировался в окружающей обстановке, но все его существо, казалось, было теперь замурованным в каком-то сне или мороке. Он производил зловещее впечатление отсутствующей в теле личности, он больше не принадлежал этому миру. Мистер Г. стал бестелесным — как дух или привидение. В августе 1971 года он умер во сне. Посмертное вскрытие не позволило установить причину смерти. Мария Г Мисс Г. родилась на сицилийской ферме младшей дочерью в строгой, нежной, но несколько невротической итальянской католической семье. В школе училась хорошо, но имела репутацию резвой и задиристой оторвы. На восьмом году ей однажды приснился страшный сон. Этот кошмар длился всю ночь — девочке снилось, будто она сошла сума и попала в ад. Это было началом продолжавшегося месяц делириозного состояния, сопровождавшегося лихорадкой, галлюцинациями и чрезвычайной подвижностью. Она не спала практически все это время, и ее ничем нельзя было успокоить или усыпить. Когда острая стадия делирия миновала, стало ясно, что в характере девочки произошли глубокие перемены она стала беспокойной, агрессивной, склонной к насилию и легко впадала в ярость. Мария стала распутной, похотливой и бесстыдной, вечно попадала в неприятные истории. Это поведение страшно пугало ее богобоязненных родителей. Они возненавидели дочь, постоянно угрожали ей и подвергали наказаниям. Ее мать в разговоре со мной по прошествии более сорока лет с тех событий сказала Это Божье наказание за ее прегрешения. Она была непослушной, плохой, злой девочкой и заслужила свою болезнь — она заслужила все, что получила. К двенадцатилетнему возрасту вольности в поведении девочки стали ограничиваться нарастающими скованностью и замедленностью движений, а к возрасту пятнадцати лет она стала вполне законченным паркинсоником. В течение следующих тридцати лет ее родители, которые за это время успели переехать в Соединенные Штаты, держали дочь в задней комнате, где ее никто не мог видеть. Там мисс Г. лежала лицом вниз на ковре, кусая и жуя его в бессильной ярости. Пищу ей бросали на пол, как животному, хотя каждое воскресенье к ней приходил священник. В 1967 году, когда родители сильно постарели, ау матери было выявлено серьезное заболевание сердца, Марию Г. поместили в «Маунт-Кармель». Вовремя осмотра я выявил у больной тяжелый паркинсонизм в сочетании с кататонией. У Марии Г. было расходящееся косоглазие и межъядерный парез избыточная саливация с выделением обильной вязкой слюны тяжелая акинезия и ригидность временами отмечался сильный хлопающий тремор в правой кисти. Периодически возникал длительный клонус век с зажмуриванием глаз. Нарушения постуральных рефлексов были столь значительными, что больная постоянно сидела на полу, сложившись пополам и доставая головой до пола. Голос был очень тих, но речь отличалась импульсивностью и была очень невнятной. Интеллект ее, очевидно, не страдали скоро она уже знала всех окружающих ее людей. Дважды в месяцу больной случались окулогирные кризы, а в редких случаях развивались приступы неистовой ярости. Вовремя приступов она вставала на ноги, начинала ходить, ругаться и драться с больными и

персоналом. Однако большую часть времени проводила в полной неподвижности. Таким было состояние Марии Г. до назначения леводопы. Я назначил ей это лекарство 18 июня 1969 года. Ответ на лечение при достигнутой дозе 1,2 г в сутки был необычайно стремительными резким, развившись в один день в течение считанных часов. Больная почувствовала внезапный прилив энергии и силы, абсолютно избавившись от ригидности. Она сразу смогла пройти коридор по всей его длине. Проявив все свои силы, Мария Г. сумела побороть тенденцию к сутулости, голос стал громкими ясным, хотя речь была весьма торопливой, со склонностью говорить короткими предложениями и словосочетаниями. Слюнотечение почти полностью прекратилось, настроение стало игривым с элементами эйфории. Мы вызвали родителей, и те сразу приехали в госпиталь — это было их первое посещение за два года. Отец обнял дочь с благодарностью и радостью, а мать воскликнула Это чудо небесное, она же стала совсем другим человеком За этим последовала единственная чудесная неделя, в течение которой мисс Г. преобразилась до неузнаваемости. Мать купила ей целый гардероб платьев, чтобы отпраздновать ее второе рождение. Одетая по последней моде, надушенная и накрашенная, мисс Г. выглядела настоящей красавицей и выглядела значительно моложе своего возраста. Сестры в отделении стали называть ее сицилийской секс-бомбой». В первую неделю июля начали появляться первые проблемы. Воодушевление мисс Г. стало оборачиваться склонностью к насилию и маниям, ей казалось, что ее дразнят и соблазняют. Она считала, что больные и персонал сговариваются, чтобы подловить ее. Больная была напугана, встревожена и разозлена чувствами, которые возбуждали в ней эти воображаемые козни. Одного взгляда было достаточно, чтобы нарваться на ругань или бросок любым предметом, который в тот момент оказывался у мисс Г. под рукой. Она постоянно спрашивала меня, как появляются дети и является ли секс естественным делом или за него люди наказываются смертью. Она стала очень тревожиться по поводу здоровья своей материи постоянно звонила домой. При этом всегда задавала один и тот же вопрос Ты хорошо себя чувствуешь, мама Тыне умрешь После каждого такого разговора она сотрясалась в рыданиях. К середине июля ее дни превратились в онтологическое переключение в прежнее состояние спадов и подъемов — пять приступов ярости вдень, за которыми следовали периоды истощения и раскаяния. Вовремя таких приступов ярости она становилась поистине страшной — рычала и ревела, как разъяренная горилла. В такие моменты мисс Г. носилась по коридору, нападая на всякого встречного, и если ей некого было ударить, колотила кулаками по стенам. К концу такого приступа она начинала биться головой о стену, выкрикивая Убейте меня, убейте Я плохая и должна умереть Небольшие дозы торазина
(5 мг) купировали такие вспышки в течение нескольких минут, но погружали мисс Г. в глубокий паркинсонизм, ступор и кататонию.
16 июля я снизил дозу леводопы с 1,2 г дог в сутки. Это снижение подействовало как большая доза торазина, поразив мисс Г. тяжелейшей паркинсонической неподвижностью. Четыре дня она провела в совершенно беспомощном депрессивном состоянии, гораздо более тяжелом, чем до начала приема леводопы, беспрестанно умоляя меня снова увеличить ей дозу леводопы. 20 июля я добавил 0,1 г препарата. Это немедленно повергло ее в самый неистовый приступ ярости из всех, что нам приходилось наблюдать у этой больной. Мисс Г. взорвалась убийственной кататонической злобой, сопровождаемой рыком, пронзительными криками, ревом и урчанием. Она царапалась, чесалась, крушила все, что попадало под руку, швыряла предметы. У нее был свирепый и злобный вид зверя, она была похожа на хищника,

готового к броску. В этом состоянии она также проявила склонность к тоническому высовыванию языка и вытягиванию губ (Scbnauzkrampf). Так как больная, очевидно, была не в состоянии говорить, я далей карандаши бумагу, но она вцепилась в карандаш зубами и мгновенно разгрызла его в щепки. После двадцати пяти часов яростного безумия, которое не могли смягчить ни отмена леводопы, ни инъекции успокаивающих средств, мисс Г. погрузилась в истощенный глубокий сон, свернувшись калачиком и, как ребенок, засунув в рот большой палец. Чувствуя, что мисс Г. понадобится несколько недель, чтобы остыть, и учитывая, что мне надо было уезжать, я решил не искушать судьбу и не стал еще раз назначать больной леводопу до моего возвращения в сентябре. По возвращении я нашел мисс Г. в состоянии выраженного паркинсонизма, в кататонической депрессии, находящейся в неподвижной, неумолимо засосавшей ее физиологической черной дыре. Больная нуждалась в полном постоянном сестринском уходе. Теперь, без леводопы, казалось, жизнь едва теплилась в ней, ноя опасался, что у нее снова начнутся приступы неконтролируемого насилия, если я еще раз назначу ей леводопу. Это был невозможный выбор между невозможными альтернативами, ноя мог попытаться (и надеяться на успех) достигнуть промежуточного состояния. Я начал в очередной раз лечить мисс Г. этим лекарством в таких малых дозах, что нам самим пришлось изготавливать капсулы. Больная не ответила на дозы 100, 150, 200 и 250 мг. На дозу 300 мг она ответила взрывом. Черная дыра превратилась в сверхновую звезду, точно также как в предыдущие разы. На этот раз она зашла еще дальше ее психика распалась на отдельные поведенческие фрагменты. В последовавшие за новым назначением препарата два месяца ее поведение потеряло цельность, какая была ей присуща раньше, и раскололось на бесчисленное множество «под-поведений», каждое из которых было правильно организовано и глубоко регрессивно. Это походило на шизофрению, но процесс был глубже и острее. Я чувствовал, что мы открыли ящик Пандоры или потревожили гнездо змей. Более того, мы не могли теперь отменить леводопу и даже уменьшить дозу хотя бы на минимальную часть, ибо ответами на такие попытки были немедленные комы с угнетением дыхания и гипоксией. Я пытался дважды уменьшить дозу, и оба раза результат мог оказаться фатальным. Больная утратила возможность выбрать состояние между безумием и смертью, утратила самую возможность такого промежуточного состояния, когда проявилась гиперреакция на леводопу. В течение этих двух месяцев мисс Г. стала очень чувствительной и прикрывала вовремя еды тарелку руками, защищая ее от покушений со стороны воров. У больной развилась неистребимая тяга к накопительству, иона окружила себя горами всяких предметов — разорванными бумажками, разжеванными конфетами, кусочками хлеба, а иногда икала все это она постоянно брала с собой в кресло и кровать. У нее появились молниеносные тики и импульсивные движения глаз, которые двигались с предмета на предмет с непостижимой быстротой. Часто взгляд ее застревал на предметах или объектах, которые попадали в поле ее зрения. Больше всего ее внимание привлекали мухи. Стоило только взгляду больной зафиксироваться и застрять, как она начинала предпринимать невероятные и неистовые усилия, чтобы высвободить его из плена. Мисс Г. постоянно околдовывали окружающие ее предметы, она была принуждена наблюдать их, трогать, лизать, хотя иногда ей удавалось противопоставить этим насильственным тисками путам обычный блок. Мисс Г. страдала ненасытным аппетитом и неконтролируемой прожорливостью. После еды у нее появлялся насильственный позыв вылизать дочиста тарелку и засунуть пальцы и предметы столовой утвари вне перестающий жевать рот. Когда она пила, ее язык сильно высовывался изо рта, и подчас она начинала, как кошка, с невероятной быстротой лакать жидкость.

Она все время жаловалась на то, какая она распущенная и бесстыдная, и постоянно царапала и била себя по лицу. При этом руки ее двигались отдельно, словно их движениями управлял кто-то другой. Иногда она начинала придираться к людям или царапаться. А порой воспринимала мир как хлыст, подгоняющий ее, как скопище докучливых и донимающих ее своими посягательствами. Тогда мисс Г. съеживалась в кресле, прикрывая лицо руками, или ложилась на пол в эмбриональной позе. Она все больше отдалялась от действительного мира в свой иллюзорный мирок, борясь с окружающими ее призраками или сдаваясь на их милость. Каждый день она становилась все более нарциссичной и регрессивной и все меньше проявляла желания реагировать на что-либо. У нее появилось неисчислимое множество странных привычек и проявлений манерности, некоторые были настолько странными, что не поддавались интерпретации, а другие были явными знаками стремления к саморазрушению
— она кусала и била себя, душила и царапала, засовывала голову в невидимую петлю или просто впадала в неподвижность, жестами и голосом имитируя насилие и смерть. Только по вечерам ее мучения несколько смягчались и покой опускался на эту истерзанную женщину. В такие моменты она снова принималась плести корзину — занятием она увлеклась в предшествующие несколько месяцев, и это мирное занятие было единственным исключением из ее бешеного разрушительного поведения. Последний разя видел мисс Г. вечером 21 декабря мирно плетущей корзинку. Наследующее утро ее нашли в постели мертвой и уже окоченевшей. Она сжимала в руках любимую корзинку.